Текст книги "Откровения людоеда"
Автор книги: Дэвид Мэдсен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Кошмар в ll Bistro
Все так хорошо все начиналось, и не было никаких причин ожидать, что это может плохо закончиться – на самом деле, я уже размышлял о непомерных похвалах, которые без сомнения должны нагромоздиться по поводу моих кулинарных стараний в воскресных газетах и журналах. Увы, этого не произошло. Было около половины десятого, только подали кофе, когда я начал чувствовать, что что-то не так; это было раздражающее неуловимое чувство, словно вы уловили беглым взглядом что-то за пределами зрения, словно опасаетесь кого-то, будучи уверены, что в комнате больше никого нет. Смутное беспокойство, некомфортное предчувствие чего-то – но чего? На первый взгляд казалось, что все хорошо – и Жаркое из Филейной Части с Начинкой из Персика и Кумквата,и Розетка из Ягненка, начиненная Оливками и Миндалемполучили восторженные отзывы, беседа протекала в уютной обстановке; невысокие свечи отбрасывали тени по комнате, и каждый в их восхитительном, приятном, опаловом отблеске испытывал досаду от scintillae [128]128
Сверкающего (итал.).
[Закрыть]белого света, отраженного от стекла или серебра… и еще – еще! – я знал, что что-тобыло неправильно. Или в скором времени будет.
– Ты чувствуешь это? – прошептал я Жанне.
– Да. И мне это не нравится.
Я закрыл на мгновение глаза и попытался сделать свое сознание чувствительным к энергии синэстезии, но мне пришлось быстро открыть их снова, так как единственной картиной, которую я увидел, было человеческое лицо, обезображенное и перекошенное, с огромным ртом, широко раскрытым и готовым закричать.
– И мне не нравится, – сказал я.
И именно в то мгновение, когда я уходил с Жанной, что-то – стремительное, незаметное движение – привлекло мое внимание: рука мужчины была источником неприятностей, или другая, которая под скатертью. Я подошел немного поближе. Я знал этого сомнительного мужчину – это был старый Генри Фатток из «The London Towner»– и он был тем, к кому, с той поры как он написал благосклонный комментарий о моем Trippa al Vino Bianco, [129]129
Белое вино (итал.).
[Закрыть]я всегда относился с чуть меньшим отвращением, чем к остальной крысиной своре критиков.
– Вам все нравится, мистер Фатток? – вежливо спросил я.
Он посмотрел на меня с коварной улыбкой и сказал:
– О да, да, конечно. Я просто без умаот всего этого!
Он поднял скатерть и тотчас же я увидел то, что он намеревался мне показать: одеревенелый, жесткий член высунулся из его штанов, и он оживленно потирал его своей правой рукой.
Я потянулся вперед, приблизил свою голову и прошипел в его ухо:
– Уберите его обратно, ради Бога.
– Почему это я должен это сделать? – сказал он хихикая.
– Вы расстроите остальных.
– О, я совершенно так не думаю.
Затем он поднял скатерть еще выше, и, к своему удивлению и испугу, я увидел, что член Генри Фатгока был совсем не в его собственной руке, а в руке мужчины, сидевшего рядом с ним. В смущении я подбежал к Жаку, но оказалось, что он неожиданно столкнулся с аналогичной ситуацией.
– Стол семь… посмотри…
– Боже. И стол четыре…
Низкое хриплое хихиканье раздалось из какого-то уединенного уголка, затем последовал грубый смех. Затем короткий вскрик, только наполовину сдержанный, от шокового удовлетворения. За всеми столами что-то происходило: теребление, ощупывание, щипки и объятия… быстрые поцелуи, томные поцелуи, поцелуи, сделанные и полученные в неожиданных местах… исследующие пальцы, трепещущие взгляды, бедра, раскрытые с опытной хитростью, томные и манящие.
Затем, достаточно неожиданно, кто-то бросил полную ложку шоколадного суфле через всю комнату; оно попало в жирную, непривлекательную женщину с полным лицом, прямо под левый глаз. Она засмеялась глупым кокетливым смехом и подставила щеку своему соседу, который начал слизывать мусс своим языком.
Хаос, который возник невообразимо быстро, был неописуемо шокирующим; он был таким внезапным и столь неистовым, таким очевидным, что мог бы прекратиться лишь сам по себе, выгорев дотла, так что я был вынужден остаться в положении беспомощного наблюдателя, неспособного помешать, которому оставалось лишь затаиться в углу, словно напуганному ребенку. Близнецы, как я заметил, смотрели на все со скучающим выражением на лицах, которое я могу описать только как ужасающее замешательство. Как и я, они стояли без движения и апатично. Столы, стулья, тарелки, люди– все и вся в комнате – было разбросано в анархическом беспорядке. Это выглядело словно результат акта творения наоборот. Озорные нежные перешептывания над бокалами и даже более озорные исследования под столом открыли путь в первую очередь всего лишь дерзости, затем веселью, и, в конце концов, этому разнузданному неистовству.
Повсюду стоял гвалт: шум был такой, что закладывало уши – крик, шум, стон, визг, вопли от отвратительного удовольствия и крики от боли, ликование победы и стоны повиновения. Треск сломанного дерева, разбитые вдребезги стулья, хрупкий звон разбитого стекла, треск одежды, сорванной с тел.
Повсюду был запах – о, этот запах! Это был густой аромат миазмов необузданного животного начала, тысячи и одного недозволенного желания, которые столь долго подавляли здравым смыслом и правилами поведения, а теперь вырвались из неосвещенных, темных как ночь глубин психики, словно малярийный дым из доисторического болота.
Это была какофония, которая смердела.
Я увидел двух женщин, сидящих на корточках рядом с перевернутым столом; они сняли свои кофточки, и одна из них лизала соски другой, ее голова была откинута назад, лицо исказилось в спазме сексуальной агонии.
Молодой человек лежал без движения на спине, его штаны болтались вокруг лодыжек; кто-то выложил его яйца из трусов, и теперь они беззащитно висели на произвол сжимающих, потирающих рук вдрызг пьяного, который с трудом передвигался.
Двое мужчин сражались над вышеупомянутой женщиной; она развалилась на полу в одних трусах, ее живот был окрашен полосами яркой крови. Пока они били и молотили друг друга, я заметил, как ее рука опустилась между ног, и она похотливо застонала.
Несколько пар фактически совокуплялись, даже рассеянные и невнимательные люди, которые согнулись и наблюдали, нашептывали одобрения, предлагали способы, трогали себя и других в тайных уязвимых местах, о которых следовало знать только гинекологам и таксидермистам.
Я увидел, как один обнаженный мужчина взобрался на другого, выкрикивая слова любви в бесстыдной страсти; затем, когда произошло проникновение, и их волосатые ожиревшие тела начали качаться в унисон, я, к своему ужасу, осознал, что один из них был Артуро Трогвиллом. Мгновение спустя я уловил знак от сияющей вульгарной спутницы, с которой он пришел: она была без верха и корчилась под мускулистым подростком, который приклеился своим ртом к одной из ее грудей, а его руки были под ее ягодицами. Он поднял ее тело для того, чтобы маниакально прикоснуться к лощине.
Некто издал рев во все горло, поднялся из кучии повернулся вокруг, пошатнувшись, словно волна в попытке разбиться о скалы вражеского берега – зловещий, животный рев сумасшедшей потребности.
Я услышал у своего уха голос Жака, быстро шипящего:
– Позвольте нам уйти прежде, чем станет слишком поздно… пожалуйста…
О Боже! Что я сделал? Посмотрите – это Трогвилл там, хорошо и по-настоящему отсодомированный…
– Это не страсть – это насилие!
Мне не потребовалось много времени для того, чтобы все стало слишком ясным: стоны наслаждения и вопли удовлетворения сдавались перед смертоносными криками; рты, которые целовали и сосали, теперь начали кусать; заботливые руки стали ужасными кулаками, и горькие ароматы страха и неистовства росли из спутанного клубка обнаженных тел.
– Мы должны остановить их, Жак – они убьют друг друга!
– Но что мы можем сделать?
– О, это просто ночной кошмар!
Полураздетая женщина нетвердой походкой пошла к нам, ее руки поднялись в мольбе, руки были расцарапаны и кровоточили; кто-то воткнул десертную вилку в ее левую грудь – она раскачивалась там сияющая и нелепая, словно длинный серебряный сосок.
– Нам надо выбираться отсюда, – сказал я.
Женщина свалилась нам под ноги; тотчас же безжалостная рука протянулась и схватилась за лодыжку, затаскивая ее назад в свалку.
Над грохотом раздался кричащий голос:
– Что случилось с нами?
Это был голос Артуро Трогвилла. Он попытался оттолкнуться от нижней части своего партнера по акту мужеложства и неловко пошатнулся на ногах. Слезы блестели в уголках его диких глаз.
– Он плачет, – прошипел я Жаку.
– Почему… смотри… они всеплачут…
Они на самом деле плакали. Всхлипывая, дрожа, причитая и трясясь, они рыдали несдержанно, бесконтрольно. Некоторые начали прикрывать свою наготу, бесстыдно отвергая соучастие, как в любви, так и в ненависти; другие выкрикивали отвратительные упреки; некоторые стояли молча и устало, их глаза были полны непонимания. Пол был скользким от крови и спермы.
Жак придвинул свои губы поближе к моему уху и прошептал:
– Бога ради… пока еще есть время…
Время было, но только немного. Жак, Жанна и я пробежали через кухню и совершили побег через боковую дверь – я запер ее снаружи своим ключом, и пока я запирал ее дрожащей у замка рукой, я слышал, как толпа начала колотить в неокрашенный метая. Дверь тряслась под силой ударов. Если они нас схватят, то порвут на маленькие кусочки.
* * *
Отчет Доктора Энрико Баллетги плавному офицеру медицинской службы тюрьмы Регана Клали 1-го декабря 19—
(Перевод с итальянского)
Он снова разговаривает со мной, и снова об этой своей омерзительной «философии ». Всякий раз, когда он излагает ее метафизику, он становится все больше и больше одержим внутренней – как мне называть это? – внутренней страстью, неистовством, безумной преданностью, которая почти физически сжигает его – ко лицо растягивается и расцветает, его голое становится настойчивым, его дыхание ускоряется и становится неглубоким. Медицинская сестра, неожиданно вошедшая в комнату во время одного из таких сеансов, была шокирована.
– Он болен, доктор? – спросила она.
Я не смог совладать с собой, чтобы ответить; конечно же, он болен! Все его существование подчинено всеобъемлющей и ужасной болезни души. На самом деле медицинская сестра не знакома со всеми мрачными деталями этого случая, и я бы в любом случае не хотел, чтобы она это делала. Потребовался бы душевный склад архангела, чтобы погрузиться в такие ужасы и остаться в здравом уме, а этого, я знаю, у нее нет; настоящая трагедия в том, что этого нет и у меня.
Создается впечатление, что он записал большую часть своих философских размышлений, но он отказывается позволить мне прочитать их, также как он продолжает отказывать мне в доступе к его так называемым откровениям. Очень жаль: во-первых, потому что моя задача стада бы гораздо более легкой (если не более терпимой), и, во-вторых, потому что мне бы не пришлось сидеть и терпеть его болезненные бессвязные мысли. Я продолжу свои попытки и постараюсь убедить его в том, чтобы он изменил свое мнение.
Это, как он сообщил мне, новая философия века; хотя, как Августин был убежден в истинности Христианства, Крисп верит в то, что его принципы и деятельность всегда существовали в мире – более того, что жизнь сама но себе является унифицированным непрекращающимся актом поглощения – и что он, последний пророк эпохи, просто заново открывает и возобновляет то, что мир, узнав, утратил. Он цитирует Платона, который сказал, что все знания – это акт припоминания, и любит сравнивать себя с этим необычным греком. На самом деле, это вызывает у меня отвращение, но тут возникает очень тонкий вопрос, позволяющий пуститься в дебаты, в которые, я уверен, он пустился бы с большой радостью – как может одна причина вызывать безумие? Иногда кажется, что он дразнит меня, бросает мне скрытый вызов, чтобы я опровергнул тезисы, которые он предлагает; этот вызов я всегда молчаливо отвергаю. Это малодушие с моей стороны? Нет, Лучиано, Я так не думаю. Было бы слишком просто во имя благопристойности и здравого смысла броситься в перепалку и уничтожить логику, которой он окружает свои аргументы. но это почти совпадает с тем, что он хочет от меня – чтобы я поставил себя в нелепое положение человека, вынужденного защищать то, что не нуждается в защите, потому что правда этого абсолютна: то есть то, что убийство – это нравственное зло. Это то же самое, что попросить меня доказать суждение о том, что вода мокрая.
Не говоря уже о нем – о его собственном призвании и «гении» – и об эцгих близнецах, которых он называет Жаком и Жанной, – Крисп также, несомненно, верит в Бога. В любом случае, это выше моих сил. Однако его концепция Высшего Бытия отмечена извращенностью подобной значимости, на самом деле для всех было бы лучше, если бы он вообще ни во что не верил. Будучи Создателем, Бог теперь Поглотитель —Абсорбент, если быть более точным. Это удел и судьба каждого существующего – быть поглощенным великим и более могущественным существом, он существует до тех пор, пока все не будет поглощено Божественным Абсорбентом. Крисп заявляет, что естественный закон подтверждается тем, что уже было создано – мелкое насекомое поглощается пауком, полевая мышь – совой, газель – львом и так далее; повсюду созданный порядок закона остается постоянным – меньший и слабейший поглощается большим и сильнейшим.
Он утверждает, что естественное состояние всего живущего – конкуренция.
– То самое обстоятельство, что вы сидите в этом кресле, означает, что я не могу в нем сидеть, – сказал он мне. Я не указал на очевидный факт, что никто не может сидеть на двух креслах одновременно, и, следовательно, тут нет никакого элемента конкуренции. Он, казалось, прочитал мои мысли.
– А если бы в комнате было только одно кресло, мы бы находились в прямой и непосредственной конкуренции, – сказал он.
Божественный Абсорбент, может показаться, замещает жалкое состояние влюбленности, представляя идею и принцип творческого поглощения. Этот злобный сумасшедший настаивает, что если более сильный поглощает более слабогосознательно и с полным пониманием, и – более того – выполняет это как творческий акт, тогда поглощение становится действием любви: творческое поглощение равносильно любви. Он ссылается на сексуальное сношение в качестве примера.
– Двое становятся единым целым в спазме плотского удовлетворения, – говорит он. – Естественно, женщина в данном случае сильнее, и это она поглощает – принимает в себя – мужчину. Сущность сношения заключается именно в этом: делать единое целое из двух частей.
Я хотел закричать на него: «Ты сумасшедший ублюдок!», но я не сделал этого, Лучиано. Не сделал.
Женщина является более сильной! Я нахожу эту фразу весьма значимой: конечно, она сильнее, потому что она всегда была сильнее! Никто – и уж точно не его отец – не может соперничать с его Королевой Хайгейта. Ее душа поглотила его (ненавижу использовать эту фразу), словно губка впитывает воду; он существовал только для нее, и с помощью него она жила другой жизнью, не принадлежащей ей – жизнью, которую она присвоила, чтобы расширить собственную сферу влияния, которая столкнулась с пределом. Теперь может показаться, что она живет, так как сын избрал увековечить – в фактической реальности! – материнскую способность поглощать.
О, Господи, Лучиано! Какой же это отвратительный случай! Молись любому Богу, в которого ты веришь, чтобы мой профессионализм оказался достаточным для того, чтобы выдержать бешеный напор этого монстра.
Энрико Баллетти
Отчет зарегистрирован Лучиано Касти, главным офицером медицинской службы.
VII
Все дороги ведут в Рим
Это был Господин Эгберт. Вот кто пришел к нам на помощь. Этот тучный, одаренный, бесстыдный буффон, которого я не думал еще когда-нибудь увидеть, позвонил на следующее утро после фиаско в II Bistro.
– Мастер Эгберт! – завопил я. – Что это такое…?
– Я слышал о твоих неприятностях, мой милый мальчик, – сказал он. – Я думаю, все из нашего круга теперь уже слышали об этом. Я не буду спрашивать о деталях.
– А я не хочу снабжать вас ими. Но мне надо смываться.
– Ну, надо думать.
– И?
– Я хочу сделать тебе предложение. Ради старых времен, можно сказать.
– Эгберт – Мастер – не воображайте ни на мгновение, что мы можем продолжать с того места, на котором остановились. Все изменилось.
– Это все, что ты думаешь обо мне, сексуальный приспособленец? Мне больно, Орландо, очень больно.
– Чепуха. Я просто сказал вам, вот и все.
Повисла пауза, и я услышал гиперболизированный театральный вздох на том конце линии. Затем:
– Ты хочешь услышать мое предложение или нет?
– Конечно, хочу.
167
ОТКРОВЕНИЯ ЛЮДОЕДА
– Хорошо, почему бы нам не встретиться?
Я медлил в нерешительности.
– Вы действительно думаете, что это будет хорошей идеей? – сказал я.
– Конечно, я так думаю. Только мои самые грешные сны смягчают боль разлуки с тобой, Орландо. О, ты делаешь со мной такие безнравственные вещи в моих снах.
– Я не могу отвечать за это.
– И я тоже не могу. Где мы встретимся?
– Я буду в отеле Фуллера.
– Когда?
– Как только смогу.
– Ну что ж, этот день подходит, как и все остальные…
– Это не вопрос удобства, Мастер Эгберт – я попаду в беду, если останусь здесь – это была моя личная ошибка, я должен был понять, осознать…
– Приезжай сегодня в полночь – это будет отлично. Я скажу Флавио Фалвио, чтобы он сделал нам специальную выпечку из своих кремовых рожков. Мы истребим ее с банкой персикового черного китайского чая.
– Я не могу – я имею в виду – я должен вернуться сюда, в II Bistro,сегодня ночью.
– Ты имеешь в виду, что ты не хочешь спать со мной. Разве может быть кто-нибудь столь же беспощадным, как освобожденный от чар любовник?
– Я имею в виду не совсем это, Мастер. Да, именно так.
– Ты должен будешь вернуться целомудренным и в безопасности на поезде семь сорок три из Бристоля. Я уверен, что мое предложение – одно из тех…
– От которых нельзя отказаться?
– От которого ты не захочешь отказаться. Кроме того, в моей жизни есть теперь и другой свет.
– о?
– Его зовут Свен, и я перевожу его на салаты на следующей неделе.
– О, тогда я могу догадаться о его судьбе.
– Ты голубоглазый ублюдок, – сказал Мастер Эгберт.
Затем разговор прервался.
Отель Фуллера совсем не изменился. На самом деле, Мастер Эгберт тоже не изменился – он был круглым, жирным, зрелым и смешным, как и всегда.
– Орландо, милый мой мальчик! – завопил он, обвивая руки вокруг меня, почти удуив меня запахом затхлого пота и острого запаха лука.
– Я никогда не думал, что вернусь сюда, – сказал я, освобождаясь из его объятий, в ходе которых мясистые руки начали блуждать, исследуя и сжимая меня.
– Разве кто-нибудь из нас думал? О, позволь мне посмотреть на тебя, Орландо!
Естественно, он посмотрел на меня чуть более долго и задержался взглядом ниже талии.
– Ведите себя хорошо, – проворчал я.
– Не злись на меня, – нагло сказал он. – Это было так давно, а ты такой же милый, каким всегда и был.
– Я бы предпочел, чтобы мы спустились вниз и поговорили о делах, Мастер Эгберт.
Он погрозил мне жирным указательным пальцем.
– Скажи «пожалуйста».
– Пожалуйста.
– Вот теперь все хорошо. Угощайся кремовым рожком. Флавио Фалвио испек их только этим утром, сделал так, как я тебе и обещал. Дорогой Свен просто обожает учиться у нашего Флавио, но я уже сказал, что ему придется быть терпеливым. Немного больше внимания моемурожку и, я думаю, тогда он сможет погрузить свои руки в кремовое многообразие.
Я впился в сладкую, сахарную выпечку, и ванильный крем потек по моему подбородку.
– Можно мне его слизать? – спросил Господин Эгберт.
– Нет. Пожалуйста, только по делу.
Он вздохнул и вздрогнул.
– Ingrate. [130]130
Неблагодарный (фр.).
[Закрыть]
– В чем именно состоит ваше предложение? – спросил я.
– Если, как ты сказал мне, тебе нужно уехать – хорошо, Орландо, мой мальчик, у меня есть именно такое место, куда бы ты мог уехать. Тебе там очень понравится.
– Что за место? Где оно находится?
– У него уже есть солидная репутация, которую, я уверен, твои специфические способности могут только улучшить…
– Іде это находится?
– …я не сомневаюсь, что это произойдет мгновенно, иначе не стал бы дел тебе предлагать…
– Где это?
– В Риме.
– В Риме? Рим, Италия?
– Конечно. Небольшой, но стильный ristorante [131]131
Ресторан (итал.).
[Закрыть] под названием II Giardino di Piaceri. [132]132
Сад удовольствий (ит.).
[Закрыть]Прямо рядом с Площадью Фарнезе. У него даже есть свой садик на крыше. Подумай об этом: благоухание ночи, средиземноморская луна, аромат бугенвиллии…
– И кто владелец этого рая? – спросил я.
Мастер Эгберт довольно хитро посмотрел на меня, его глаза засверкали таинственным весельем.
– А ты как думаешь?
– На самом деле я не знаю, Мастер. И у меня нет времени на игры…
– Я, – сказал он.
– Вы?
– А почему бы и нет? Это инвестиции в старость.
– А сколько вам уже лет?
– Шестьдесят четыре, и я не планирую упасть замертво со сковородкой в руке.
– Более вероятно, с членом молодого подмастерья.
– Постарайся быть не таким уж ублюдком, Орландо. Как я уже сказал, я рассматриваю это как инвестицию. Проблема в том, что…
– Проблема? – сказал я.
– Да. Шеф-повар, который работал там до нынешнего момента, неожиданно вбил себе в голову добиться разрешения развивать nouvelle cuisine [133]133
Новая кухня (фр.).
[Закрыть]от меня, а ты знаешь, как я это ненавижу. Он начал красить тарелки мазками coulis [134]134
Фруктовое пюре с соком (фр).
[Закрыть]и обвинять моих посетителей в богатстве. У них его не было, и я оказался в этом случае крайним.
– До нынешнего момента, вы сказали?
– Да, я вышиб его. Ergo, [135]135
Сад удовольствий (ит.).
[Закрыть]мне нужен кто-то, кто бы занял его место. Это ты, Орландо. Ты никогда не пожалеешь об этом, я обещаю – утебя будут совершенно развязаны руки – ты знаешь, что я полностью доверяю твоим способностям…
– Но я не буду владельцем?
– Ты, конечно же, не ожидаешь, что я сделаю тебе подарок в виде этого ресторана?
– Нет, конечно, нет.
– Хорошо, тогда что? Действительно, ты не будешь владельцем, но разве это имеет значение? Ресторан будет полностью твоим, за исключением названия. Я не буду мешать тебе, я слишком занят здесь, у Фуллера. И я не захочубыть для тебя помехой. Да брось ты, Орландо, я предлагаю тебе уникальную возможность! Бог знает почему – ты никогда ничего для меня не сделал, за исключением того, что позволил мне использовать твое – надо сказать, сочное – тело.
– Возможность сделать что именно?
– Сделать деньги. Для меняв первую и самую главную очередь, но и для себя тоже, если хорошо поработаешь.
– Я знаю все о том, что значит хорошо поработать, Мастер.
– Я не сомневаюсь в этом. Я хочу, чтобы ты отправился туда и восстановил повреждения, которые этот идиот Страделла нанес моему маленькому раю. Расхлебай эту кашу. Сделай так, чтобы посетители вернулись. О, ты знаешь, о чем я говорю.
– Да, думаю, знаю.
– Хорошо? Ты это сделаешь?
Я немного колебался. Затем сказал:
– Я… хорошо… я подумаю об этом.
Мастер Эгберт вскинул руки в недовольстве.
– О чем тут, черт подери, думать? – завопил он.
– Не только я должен все обдумать, – медленно сказал я. – Есть еще два человека, живущих со мной в II Bistro.
– Мальчики или девочки? – спросил Господин Эгберт, его глаза расширились.
– И те и другие.
– Ах!
– И прежде чем вы сделаете любые постыдные суждения, позвольте мне сказать, что они живут иработают со мной. Дляменя. И я их работодатель.
– И ничего больше?
Я не ответил.
– Ты не можешь обмануть меня! Я знаю тебя. О, мальчики и девочки, выходите поиграть с маленьким мистером Орландо…
– Не будьте отвратительным. Это не так.
– О, но это так и есть,именно так, разве нет?
– Вздор.
– Хорошо, если ты не можешь без них жить, возьми их с собой.
– Вы полагаете, они не захотят поехать?
– Как их работодатель ты просто им скажешь, что вы втроем переезжаете в Рим.
– А ссли они не согласятся?
– Избавься от них и найми кого-нибудь еще.
Я наполовину привстал со своего стула.
– Я не думаю, что могу сделать так, – сказал я. – Жак и Жанна чрезвычайно полезны для меня – вы просто не понимаете ситуацию…
– Вот это да, ты действительноочарован, разве нет? Ими обоими?
– Я не очарован – не будьте таким грубым. Ничего не было для того, чтобы мне быть очарованным. Да о чем я говорю? Все что я могу сказать: если они не поедут, я тоже не поеду.
– Тогда ты дурак.
– Я опоздаю на поезд, – сказал я, смущенный и расстроенный.
– Так ты ответишь на мое предложение?
– Я сказал вам, мне нужно посоветоваться с Жаком и Жанной. Я позвоню вам вечером.
Мастер Эгберт пожал плечами.
– Это твой выбор, – сказал он, поднимаясь со стула и замечательно целуя меня в губы – я только попытался не допустить, чтобы горячий жадный язык проскользнул внутрь.
– Вот в чем дело, Мастер Эгберт – это не мой выбор, не полностью мой, в любом случае.
Он положил толстую волосатую руку вниз между моих ног и сжал мою промежность.
– Я буду ждать звонка, – сказал он.
Я выбежал из комнаты, скинув кремовый рожок со стола и раздавив его ногой.
К моему полному изумлению, близнецы решили, что это будет отличным решением нашей проблемы.
– Я не могу поверить в то, что слышу, – сказал я. – После стольких лет в II Bistro,после всего, ради чего мы работали…
– Мы можем работать ради всего снова.
– А как насчет комнаты в подвале? Все ваши прекрасные вещи, ваши замечательные сокровища…
– Сокровища можно перевезти. И мы обзаведемся новыми сокровищами.
– И я предполагаю, – сказала Жанна, всегда отличавшаяся практичностью, – что в II Giardino di Piaceriтакже есть подвал.
– Также как и сад на крыше, – добавил Жак.
Я покачал головой.
– Я до сих пор не могу поверить в это. Никаких прений, никаких возражений, никаких протестов?
– Поверьте нам, мы не можем оставаться в II Bistro.То, что случилось…
– То, что случилось, не может прекратиться так просто, – сказала Жанна. – Это было фантастически, невероятно…
– Да.
– Вы знаете о мощи,которой обладает ваше искусство? Ни Жак, ни я не можем понять ее, но она есть.
Я, с другой стороны, единственный, кто очень хорошо понимал ее.
– Признаюсь, у меня и мысли не было, что оно окажется таким значимым.
Тогда я подумал:
Но тогда – если я могу сделать это – как это может меня не возбуждать? Как это может не вдохновлять меня?
Я сказал:
– Есть еще одно довольно – скажем – довольно специфическоемясо, принадлежащее мне, в холодильной комнате. Я боюсь, что ему придется поехать с нами.
– Конечно. Мясо, как и сокровища, перевозится каждый день.
– Плоть, – сказал я тихо.
– Да, плоть.
О, моя желанная плоть! Raison d’etre [136]136
Смысл, разумное основание (фр.).
[Закрыть]моей жизни, смысл и цель моего алхимического искусства.
– Очень хорошо, – медленно сказал я. – Это будет сделано.
Близнецы торжественно поклонились мне.
