Текст книги "Откровения людоеда"
Автор книги: Дэвид Мэдсен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Ни железные прутья клетки
Меня отправили в тюрьму Регина Каэли ожидать неминуемой развязки. Я не раз протестовал в защиту своей невиновности, вернее, пытался предоставить вразумительное объяснение, в первую очередь, философии Поглощения и, во-вторых, значения и цели моего алхимического искусства; но это было безнадежно – с большим успехом мне удалось бы объяснить принципы Эвклидовой геометрии обезьяне. Вы можете, я уверен, представить мое умственное истощение и страдание. Оми прислали мне этого фрейдистского идиота Баллетти, они по горло накачали меня транквилизаторами, они оккупировали мою строгую камеру и бомбардировали меня своими нелепыми вопросами, всякий раз, когда у них было настроение для небольшой сексуальной стимуляции. Они отказывались слушать меня, когда я упорно и усиленно сопротивлялся тому, чтобы меня втягивали в дело о смерти Трогвилла.
Я еще большее, чем кто бы то ни было, был шокирован его убийством. Я был в ярости от предположения, что был способен на такое дело обнаженной, злонамеренной мести, чистое и простое. После всего, что я рассказал вам о себе, я прошу вас ответить: неужели я по природе своей являюсь мстительной личностью? Я указывал им снова и снова на то, что мои так называемые «жертвы» были моей prima materia,что преобразования, которые я совершал с ними, были актом творческой любви – любви, а не злого умысла. Каждый факт, в котором они признавали меня виновным, показывает, как немного они поняли из всего, что я пытался рассказать им – немного? Ничего! Они совершенноничего не поняли. Даже убийство моего так называемого отца, в конечном счете, состояло в примирении. Они сказали, что я безумен.
Убийство Трогвилла продолжало озадачивать меня до того момента, когда – но нет, об этом я напишу немного позже. Тем не менее, я могу сказать, что новость об убийстве Трогвилла вдохновила меня записать эти откровения, поскольку мир должен узнать не только о моей невиновности в этом деле, но и о более важных вещах: і) мое искусство, и іі) мой гений – ставят меня выше категорий добра и зла, истины и лжи, поднимают меня до измерения, которое превосходит моральные договоренности мира мелких, незначительных людей.
Доктор Баллетги не пришел на несколько наших сеансов, намеченных в расписании на конец месяца, и два дня спустя до меня дошла новость, что он пережил тяжелый нервный срыв. Естественно, в этом обвинили меня.
– Но я ничего не делал! – протестовал я.
– Достаточно того, что ты существуешь, – отвечали они.
Его отчеты главному офицеру медицинской службы – ни одного из них я не видел, конечно – очевидно становились все более и более непостижимыми, полными хаотических размышлений о демонах, о жертвоприношениях, о лишенных духовного сана священниках; полагаю, что я, во всяком случае, соболезновал Баллетги (и все еще соболезную, честно говоря), так как он лично никогда не причинял мне вреда, но я им с самого начала говорил, что он был психически неуравновешенным, но они не захотели меня слушать, так что я и не беспокоился об этом. Когда я вспоминаю всю эту болтовню о грудях и сосках, я содрогаюсь. И они называют менябезумным?
XI
На свет
За всю свою жизнь я два раза испытал огромное потрясение – происшествия эти оставили такой неизгладимый отпечаток на ткани моей психики, что я думаю, они никогда не сотрутся из моей памяти с прошествием времени. На самом деле, их можно так глубоко похоронить, что их последствия окажутся минимальными, но начальная энергия их импульса навсегда останется источникоммоих самых стойких воспоминаний. Я имею в виду не кошмар в II Bistro– это был не такой уж и шок, а небольшая смерть, отмеченная – и вызванная– необратимым развитием моей жизни с одной ступени на другую, и внутри, и снаружи.
Первое событие, как я уже говорил, произошло, когда моя обожаемая Королева Хайгейта умирала – ничего нельзя сказать о ее фактической смерти и паутине чудовищной лжи, в которую, как ожидал мой отец, я поверю из-за обстоятельств, связанных с ней. Второе произошло только вчера после полудня, и я все еще трепещу от его импульса; второй шок, однако, небыл неприятным – скорее наоборот – и достоверные детали этого случая я теперь излагаю.
В половине второго мне сообщили, что ко мне пришел посетитель.
– Не могу представить, кто, во имя всего святого, хочет повидать тебя, – сказал Фантуцци, охранник, стоящий в коридоре, угрюмый мизантроп, который постоянно чесал свои яйца и хватал себя за нос – не всегда в таком порядке, а иногда даже делал это одновременно.
– Пожалуйста, сделайте одолжение, пригласите моего посетителя.
– Я что, дворецкий?
– Никто в здравом уме не наймет тебя на работу дворецким, если захочет увидеть своих гостей еще раз, вот что.
Я медленно произнес это почтительным тоном, так что Фантуцци, чьи интеллектуальные способности были ограничены, не смог решить, было ли это оскорблением или нет. Он на мгновение помедлил у двери, затем скрылся, бормоча про себя.
Как это ни странно, я неожиданно понял, что согласен с ним: кто мог бызахотеть увидеть меня – Орландо Криспа, отцеубийцу и каннибала? Может быть, это близнецы? Мое сердце забилось от такой возможности.
Но это были не близнецы.
– Привет, Орландо.
Это был Мастер Эгберт Свейн. Это не было вторым большим шоком, как вы понимаете – он наступил немного позже, как вы сами узнаете.
– Эгберт! – завопил я, спрыгнув со своего стула. – Это действительно ты?
– Ьо плоти, Орландо, во плоти!
И этого предмета потребления было по-прежнему много; он стоял с вытянутыми руками, сияя, его громадная масса создавала тень для неполного затмения моей маленькой камеры. Мы нежно обнялись, и хотя он прижал меня к себе немного ближе и немного плотнее, чем мне хотелось бы, я все же был рад видеть его. Сколько иронии было в том, что не так давно я хотел быть как можно дальше от него.
– Вы уже можете отпустить меня, Мастер Эгберт, – сказал я, сопротивляясь изо всех сил его захвату, похожему на тиски.
– О, дай мне посмотреть на тебя!
Он вытянул руки, держа меня за плечи.
– Ты похудел, Орландо… они нормально тебя кормят? Тем не менее, обнаруживаются очертания твоей божественной мускулатуры самымпривлекательным образом…
– Все тот же старина Эгберт.
– Все тот же милый Орландо. Ах, какой скверный оборот приняли дела.
– Да, – сказал я с грустью. – Весьма.
Мы вместе сели на край кровати, ия провалился в колодец на матрасе, который его огромное тело создало вокруг себя.
– Зачем пожаловали, Мастер? – спросил я, будучи в тот момент уверен в том, что очень хорошо знаю, зачем он пришел.
– Ты что, не рад меня видеть, да?
– Конечно же, рад – вы же знаете…
– Разве этого недостаточно для тебя?
– Вообще-то нет, – сказал я. – Я хочу знать, почемувы пришли. Никто не навещает человека, обвиненного в преступлениях, в которых его необоснованно обвиняют, просто из альтруизма.
– Цинизм тебе не к лицу, Орландо.
– Вы насчет II Giardino,да?
– Что?
– Не может быть никакой другой причины. Вы пришли, чтобы бранить меня за порчу вашего источника доходов на пенсии.
– Вот о чем ты думаешь? Ты делаешь мне больно…
– Чушь! Единственное, что причиняет вам боль – это пустое брюхо и отрицательный банковский баланс.
– Что случилось с нашей дружбой,Орландо?
– Она все еще существует. Я просто реалистичен, вот и все.
– Если это реальность, тогда дай мне фантазию! – громко завопил он, подняв руки к небесам и ткнув мне в глаз локтем. Что за старая ветчина.
– Простите, если это прозвучало резко, – сказал я, – но вы можете честно осуждать меня?
Он уставился и промолчал мгновение или два. Затем проворчал:
– Нет, не могу. Однако, окажи мне любезность, позволив рассказать тебе о настоящейпричине моего визита.
Вопреки тому, что он сказал, я все еще ожидал лекции насчет долга, ответственности и обязательств, и я позволил себе удивиться, когда он начал говорить.
– Я умираю, Орландо.
– Все мы умираем. С того самого момента, когда рождаемся. Кто это сказал?
– Понятия не имею.
– Это был этот глупец Хайдггер? Нет, не он…
– Ты слушаешь меня?
– Конечно.
На самом деле, я его совершенно не слушал.
– Я ничего не могу с этим поделать, вообще ничего не могу. О, я встречался с лучшими специалистами, которые только есть, по это безнадежно. Видишь ли, человек в моем положении не может помочь, но оглянись на течение его жизни с некоторой долей уважения – уважения, и, да, стыда. Ты видишь все, что сделал, и ты знал, что должен был это сделать, но ретроспективно это все не выглядит такими – как бы сказать – столь хорошо сделанным, если ты понимаешь, о чем я. Вещи, которые ты сделал, вещи, которые ты не сделал – и, скажу я тебе, это удивительно, как мельчайшие детали неожиданно обретают безнадежный смысл.
– Да?
– Такие, как неоплаченные долги…
– Долги? – сказал я, все еще не вслушиваясь в его речь.
– О, я не имею в виду деньги, вопреки твоим бессердечным замечаниям. Я имел в виду долги – ну, – долги чести.Истину, например. В конце концов, ты обязан людям истиной; некоторым людям, в всяком случае… ты не можешь крутиться, все время рассказывая всем правду, это было бы ужасно. Но тыодин из этих некоторых людей, разве ты не видишь, Орландо? Суть дела в том, что я должен тебе истину. И я пришел для того, чтобы дать ее тебе.
– Что?
– Ты слышал то, о чем я говорю?
– Конечно, слышал.
– Тогда, что я сказал? – спросил он.
– Что-то насчет долгов чести – о, я не знаю – что-то насчет истины. Вы сказали, что – вы сказали…
– Я умираю, Орландо…
Он сказал мне, что умирает. Он действительно сказал это? Что, Христа ради, он сказал?
Теперь я сидел прямо, пристально глядя на него.
– Мне показалось,я слышал, как вы сказали, что умираете…
– Я обязан дать тебе истину, Орландо – и правда в том, что я обязан тебе достаточно многим, так или иначе. Сначала, ты, несомненно, разозлишься на меня, но это не поможет, в любом случае, я уверен, что потребуется совсем немного, чтобы мы снова стали друзьями – поцелуй украдкой, нежные ласки – и все будет прощено и забыто. Или разве я сделал слишком много для того, чтобы не заслуживать твоей любви и уважения? Я надеюсь, что нет.
Он замолчал, чтобы снова вытереть глаза тыльной стороной своей руки, но я не видел никаких слез – он никогда не в силах был воздержаться от театральных жестов, когда появлялась такая возможность.
Потом он тихо сказал:
– Видишь ли, Орландо, это я убил Трогвилла.
Теперь этобыл он, тот самый момент второго великого шока.
Die-то глубоко внутри меня – чересчур глубоко для слов, и даже для нерациональных звуков, где-то в потаенных фатомах [191]191
Фатом, фадом, – морская сажень (английская единица длины;= 6 футам = 182 см).
[Закрыть]моих кишок раздался отдаленный ядерный ігірмн. Я ел ни шал об этом, и ждал с ужасом смертельной три иной полны радиоактивной огненной бури. В сфере же непосредственной физической реальности последствием было то, что я свалился с кровати. Прошло несколько минут, прежде чем я смог снова подняться. Не обращая внимания, Мастер Эгберт продолжал:
– Сначала я не собирался этого делать – но затем, если дорога в ад вымощена добрыми намерениями, насколько стремительнее и более прямо бежит дорога, которая вымощена отсутствием зла? Нет, я не планировал убить маленького ублюдка, но когда я увидел его, лежащего там, на полу в его квартире, совершенно раздетого, и всего в пятнышках, и беззащитного, я просто не смог сдержаться. Это была, могу сказать, слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать. Так что я вытащил кабачок, который ты засунул в его зад, как следует поимев его, затем переместил его. Кабачок, понимаешь ли, выдал тебя; пока я не увидел его, у меня не было никаких соображений о том, кто поверг его в состояние, в котором я его обнаружил. Только ты мог выдумать такой росчерк!
Он ненавидел тебя, ты знаешь. Да, я знаю, что ты знаешь, но чего ты не знаешь, так это почемуон ненавидел тебя. Это может быть некоторого рода сюрпризом для тебя, но он ненавидел тебя из-за меня – или, скорее, он ненавидел меня через тебя. Дело в том, Орландо, что мы с Трогвиллом были любовниками на протяжении нескольких лет. Ты шокирован? Ты смущен, ошеломлен, потрясен – ну, хотя бы немного? Ну, во всяком случае, это правда. Наша связь началась задолго до того, как ты пришел ко мне в ученики; мы встретились на вечеринке в честь издания книги Гервейса Перри-Блэка «Жить, чтобы есть». Конечно, это не было любовью с первого взгляда, ну, когда выглядишь так, как я, тебе приходится брать удовольствие гам, где можешь. Он сразу показал, что был тем, кто известен в профессии как «круглолицый охотник» – ты наверняка заметил, что все его девушки подруги были более чем щедро обеспечены? Так что это было соглашение, которое устраивало нас обоих, можно сказать.
Он немедленно узнал, что мы занимались с тобой сексом. Ничто не могло утаиться от этого всевидящего ублюдка! Им мгновенно овладела непреодолимая ревность. Я сказал ему, что я для тебя ничего не значу, что ты позволяешь мне наслаждаться твоим телом для того, чтобы продвинуться по карьерной лестнице – что на самом деле ты совокуплялся с омерзительной Батли-Баттерс с той же целью – и что я буду брошен в тот миг, когда твое обучение подойдет к концу, но он ничего не хотел слушать. Я также сказал ему, что у меня нет намерения отказываться от удовольствий, раз уж они предлагаются мне.
Та первая рецензия, которую Трогвилл написал о ll Bistro,была неприязненной не потому, что ты заслужил это, а потому что она была написана в припадке ревности; в любом случае, нападая на тебя, он нападал на меня. Такой была озлобленность этого человека. Я не знаю, что именно произошло в тот странный вечер в II Bistro,и я никого не подозреваю, пока ты не откроешь это – а я знаю, что ты не хочешь, не теперь, пока еще не так много воды утекло с того времени; кроме того, это было давным-давно. Однако, к несчастью, из-за этого вспыхнула безумная ненависть Трогвилла к тебе. Пожалуйста, уясни: что бы ни случилось с ним той ночью, не это вызвалоего ненависть – это просто усилило ее – и это правда, что бы он ни говорил тебе.
Мне было так грустно, когда он последовал за тобой в Рим, Орландо, но я не мог ничего или почти ничего сделать с этим; я надеялся, что, когда ты уедешь подальше от места действия, его жажда мести умрет естественной смертью. Именно по этой причине я предложил тебе IlGiardino– ну, хорошо, не только из-за этого, признаюсь, еще из-за того, что я также был убежден, что ты сделаешь заведение успешным. Когда его бешеные атаки стали серьезными – несмотря на репутацию, которую тебе удалось быстро создать – я был вынужден приехать и поговорить с ним. И, в конце концов, я приехал, только ты не знал об этом. Я не мог позволить его ревности разорить меня, Орландо! Я старею, и я ожидал долгой и комфортабельной пенсии; если бы я позволил этому маленькому дерьму разрушить II Giardino,у меня бы был только работный дом, на который я мог бы рассчитывать в свои преклонные годы.
После того, как я трахнул его в задницу и переместил этот цукини, я отправился на кухню, нашел большой нож для резки мяса и вырезал им его сердце. Я оставил его лежащим на спине, его кровавое сердце я положил на ладонь. Затем я вернулся на кухню, вымыл нож, переложил его и удалился. Как я говорил тебе раньше, сначала я не намеревался убивать его; я собирался убедить его, если это было возможно – даже шантажировать его тем, что сделаю наши отношения публичными, если в этом будет необходимость. Затем, когда я увидел его лежащим там, возможность была слишком хорошей, чтобы упускать ее, и порыв был слишком сильным, чтобы сопротивляться ему. Я вернулся в Лондон в тот же вечер.
Я был в восторге, когда услышал, что они будут обвинять тебя в этом убийстве! Прости меня, Орландо, но как вообще могло возникнуть это несоответствие? Ты бы был обвинен в убийстве Генриха Херве, в любом случае. Я не претендую на то, чтобы понять или одобрить судьбу, которую ты выбрал, но я хочу, чтобы ты знал, что я сожалею о том, что тебя поймали. А раз уж тебя поймали, какая разница, сколько человек, по их словам, ты убил? Один или четыре – разница в размерах приговора, который тебе вынесут.
– Теперь, конечно же, все не так. Как я уже говорил – я умираю, Орландо.
– От чего? От предательства?
– Не будь таким враждебным со мной…
– Враждебным?
– Разве ты не видишь, что я пытаюсь все исправить?
– Исправить? – завопил я; затем вспышка гнева дошла до состояния ярости, и я начал бушевать и пускать пену изо рта, словно безумный, одержимый чем-то. Я не знаю, как долго это продолжалось; я с трудом осознавал слова – ужасные, непристойно злобные – изливающиеся из моего рта, но знаю, что их суть отличалась от оскорблений. Мои конечности вышли из-под контроля, я молотил ими, словно они подверглись какому-то ужасному неврологическому гниению. Один или два раза я почувствовал, как моя голова столкнулась со стенами камеры, и я услышал, как закричал Мастер Эгберт. Это было, короче говоря, оргазмомслепой ярости, и я полагаю, что вы знаете, что невозможно остановить оргазм, когда он уже начался – он просто должен израсходоваться сам по себе. К счастью, моя синэстезия включилась сама собой, и смогла справиться с перегрузкой, все, что я увидел – был большой, глубокий лист черного цвета – чернота эта без промедления опустилась и укутала меня жалостью бессознательного состояния.
Когда я пришел в себя, я лежал на кровати. Мастер Эгберт помог мне сделать маленький глоток воды из кружки для чистки зубов.
– Вот, – сказал он успокаивающим тоном, словно нянька, – вот. Ты почувствуешь себя лучше после этого.
На самом деле, я чувствовал себя совершенно истощенным.
– Что случилось? – сказал я хриплым шепотом.
– Я думаю, ты вышел из себя.
– Вы можете упрекнуть меня вэтом? О, Боже, моя голова раскалывается.
– Ты сильно ударился о стену – дважды. Береги себя, дорогой мальчик, ты можешь сделать сам себе легкую контузию.
– Почему это вы такой заботливый? – едко сказал я.
– Я сказал тебе – я пришел, чтобы все исправить.
– На самом деле?
– Я сказал тебе об этом прямо перед тем, как ты немного изменился.
– Вот как вы называете это? – ох! – моя голова!
– Разве в твоем сердце нет прощения для меня?
– Нет.
– В конце концов, они арестовали тебя в первую очередь за убийство Генриха Херве, а не Трогвилла. Они просто добавили его к списку позже. Я не имел отношения к смерти Херве.
– Это не так уж важно, – сказал я, усаживаясь на кровати. Рука Мастера Эгберта была на моем бедре. Я смахнул ее.
– Что ты имеешь в виду?
– Вы пришли сюда, нагло признавшись, что трахались с Артуро Трогвиллом годами, что его нападки на меня не имели ничего общего с моей кухней, а были на самом деле заменой нападок на вас, вы говорите мне, что вашим первым инстинктом было ничего не предпринимать и позволить мне гнить в этой мерзкой тюрьме – а теперьвы имеете наглость спрашивать меня, почему так тяжело простить вас?
– Конечно, если ты хочешь расценить это так…
– А какэто еще можно расценить? – завопил я.
Мастер Эгберт испустил долгий вздох мучения. Затем
он сказал:
– Должен ли я повторять, Орландо. Я умираю.
– И я тоже. Гораздо медленнее, чем вы. Вы понимаете, каким старым я буду в то время, когда, возможно, выберусь отсюда? Во-первых, если они позволятмне выйти, и, во-вторых, если они не переведут меня в сумасшедший дом.
– Это маловероятно, по-видимому, у меня болезнь Лангфорда-Бекхаузена. Совершенно неоперабельная. Доктор Моисивич-Страусс сказал, что мне остался месяц или два в лучшем случае.
Я собирался сделать жестоко и язвительно повторить, но нить привязанности к старому ублюдку осторожно пробралась в некий секретный храм моего сердца и вложила более добрые слова в мой рот.
– Сожалею, – сказал я. – Я не желал вам этого.
– Нет, все так, как есть, и нет никакой пользы сожалеть
о том, что нельзя изменить. О, я начал мириться с этим, дорогой мальчик. Это не так плохо. Моя жизнь была яркой и полной.
– Но не такой уж долгой. Вы не старый,Мастер Эгберт.
– Нет, но я более или менее удовлетворен.
Он положил свою руку на мое бедро, и на этот раз я оставил ее там.
– И как я уже сказал, – продолжал он, – я пришел сюда, чтобы исправить ситуацию.
– Как?
– Ну, когда жить осталось в лучшем случае два месяца, я не вижу ничего плохого в том, чтобы увидеть тюремную жизнь, а?
Я озадаченно посмотрел на него.
– Тюремную жизнь? – повторил я. – Почему выувидите тюремную жизнь?
Он не смог отказаться от драматического эффекта выдержанной паузы. Затем он сказал:
– За убийство Артуро Трогвилла.
– Что?
– Ты слышал, что я сказал.
– Я слышал, но я не понимаю, – сказал я.
– Я собираюсь признаться, Орландо.
– Признаться? Вы имеете в виду…
– Да! Я собираюсь признаться в убийстве Артуро Трогвилла. Я умру, прежде чем меня даже упекут за решетку. Разве ты не понимаешь, что это замечательное решение!
Я покачал головой.
– Это ничуть не поможет мне, – пробормотал я. – Я здесь также и за убийство Генриха Херве.
– Тогда я также признаюсь и в этом.
– И мой отец… и мисс Лидия Малоун…
– И в этом.
Я постепенно становился все более взволнованным.
– Там еще было несколько других – Огго фон Штрайх-Шлосс, например, – но полиция ничего не знает о них…
Мастер Эгберт моргнул несколько раз.
– Других? – спросил он.
– Ода, естественно. Мне нужна была постоянная поставка сырья для моей работы, видите ли…
– Нет, Орландо – нет – я не хочу слышать об этом. Давай просто остановимся на Генрихе Херве, Артуро Трогвилле, твоем отце и его любовнице. Христа ради, этого достаточно.
– И вы на самом деле и вправду сознаетесь в убийстве всех четырех?
– Да. Я сказал тебе – яумру раньше, чем они посадят меня в тюрьму.
Я спрыгнул с кровати и завопил криком чистой, неприкрытой радости.
– Но послушай меня, Орландо, послушай! Ты должен рассказать мне обо всех деталях того, что ты сделал – в конце концов, они не просто собираются посадить меня в тюрьму, и отпустить тебя просто потому, что я так сказал. Они будут допрашивать меня – и весьма основательно. Я должен давать убедительные ответы. С Трогвиллом будет достаточно просто, ведь это я убилего. Но остальные… тебе придется нагрузить меня как следует, Орландо.
– Они достанут свои грязные маленькие яйца снова, – сказал я.
– Что?
– Они возбуждаются от своих собственных вопросов. Это отвратительно.
– О? Я могу вообще-то немного насладитьсяэтим – ты знаешь, какие сногсшибательные эти итальянские полицейские. Я помню как однажды, когда мы с Артуро были в отпуске в Венеции…
– Вы в своем уме?
– Только счастливые воспоминания…
– Вы неисправимы, Мастер Эгберт.
– А еще я твой спаситель, Орландо. Не забывай об этом.
– Я изложу вам все до последней маленькой детали, – сказал я. – Затем позвольте им спрашивать вас обо всем, что вздумается, это не будет иметь никакого значения. Я вернусь в II Giardinoв течение месяца.
Он закашлялся.
– Ах. Что касается этого, – сказал он, – я на самом деле не думаю, что это возможно.
– Почему же, скажите на милость, нет?
– Из-за одной вещи, я нанял Генри Батта на твое место.
Я был потрясен.
– Генри Батга? Но он идиот, любитель, зубрила…
– Не будь таким критичным, дорогуша, у него есть отличные черты. Он будет работать более чем хорошо, поверь мне – вокруг заведения нет никакого пикантного скандала, чтобы привлечь посетителей. В конце концов, они, конечно же, будут испытывать frisson, [192]192
Дрожь, озноб (фр.).
[Закрыть]не будучи уверенными в том, «что» ты ешь, а не «кого», разве не так? Нет, я сожалею, что так произошло, но ты не можешь вернуться в II Giardino.
– А куда тогда? Куда я пойду?
– Есть еще одно маленькое место, о котором я думаю…
– Да?
– Я уверяю тебя, дорогуша, оно восхитительно.А также имеет первоклассную репутацию. Тот самый тип заведения, в котором ты снова можешь оказаться.
– Ваше?
– Конечно же.
– Управляющий или собственник?
Мастер Эгберт пожал плечами.
– Ну, – сказал он с небольшим вздохом, – мне оно больше не понадобится. Так что собственник, я полагаю.
– Где оно?
– В Швейцарии – прямо на окраине Женевы. Le Piat d’Argent.Две звезды, но ты увеличишь их число до трех в кратчайшее время.
О, какой у меня был выбор? И, в конце концов, это звучало не так уж плохо, хотя я терял II Giardino.
Я неожиданно заметил, что Мастер Эгберт хитро смотрит на меня – с тайным ликованием.
– Естественно, я попрошу кое о чем за все это, – сказал он медленно. – Пусть я умираю, но я не глупец.
Так же медленно – и с крайне мрачным предчувствием – я спросил:
– Что именно?
– Ночь любви…
– Ночь любви?
– Да, с тобой. Хорошо, не совсем ночь, но у нас есть час, чтобы сделать это, прежде чем закончится время визита. Я знаю великое множество игр, в которые можно поиграть с тобой за час, поверь мне. Все будет так, как в старые добрые времена.
– Нет! – завопил я. – Ни в коем случае!
– Разве перспектива столь ужасна?
– Да.
– И я такой уж непривлекательный?
– И это тоже.
– Жизнь в тюрьме предпочтительнее, чем час страстного секса со мной?
На этот раз я не мог честно сказать «да».
– Послушайте, Мастер Эгберт, те дни прошли,разве вы не понимаете? Вы знаете,почему я спал с вами раньше, и вы непременно должны понимать, что это была не любовь, а не то, чтобы я считал это неотразимо возбуждающим.
– О, Боже! Получается, это было крайне омерзительно?
Он выглядел таким печальным, сидя на краю моей кровати – огромный, рыдающий, трепещущий китенок с выражением благородной боли на жирном лице.
– Нет, – сказал я, – возможно, и нет. Но я не знаю, могу ли я быть пылким с вами, во всяком случае, не здесь, не сейчас, больше никогда.
– О, не волнуйся насчет этого, – воскликнул он, неожиданно повеселев. – Моей страсти хватит на нас двоих, вот увидишь.
Я долго смотрел на него, прежде чем что-либо сказать. Затем, наконец, промолвил:
– Хорошо, я сделаю это.
– Ты не пожалеешь об этом, обещаю…
– Боже, сколько раз я слышал это.
– Ангел! – вскрикнул он.
Через несколько секунд его штаны инижнее белье были сброшены, и он держал в руках свой медленно увеличивающийся член, направляя его на меня словно пистолет.
– Вы не думаете, что это пустая трата времени, да? – сказал я.
– Время – это единственное, чего мне не хватает.
В любом случае, это было истинной правдой. Я начал раздеваться.
Затем:
– Я готов, – я не смог до конца скрыть героическую нотку в своем голосе.
Однако, в моих обстоятельствах, погружение в эти жирные анальные глубины было словно выходом на свет.
От Commendatore Альберто Синьорелли старшему генералу полиции Джанни Каспи 13-е апреля 19?
Каспи,
Я пишу, чтобы подтвердить соглашение на освобождение Орландо Криспа. Коллиани рассказал мне, что признания Эгберта Свейна в убийствах, за которые первоначально был помещен в заключение Крисп, были полностью расследованы, и что не может быть сомнений в их достоверности.
Я уверен, что ошеломлен точно так же, как и вы. Должен сказать, как плохо все это дело отразилось на службе. Я постараюсь убедиться, что подход Коллиани к делу стая причиной важной проблемы. Как вам известно, у меня никогда не было полного доверия к способностям этого человека – я был единственным членом коллегии, который проголосовал против его выдвижения. Ну, что я вам говорил – что вы можете ожидать от общепризнанного социалиста?
Если Крисп решит подать в суд за неправомерный арест, дела пойдут несравненно хуже; также мы можем ожидать совместных действий с прессой – я вполне ожидаю заголовков на первой странице воскресных газет. Это невообразимо, какими тупоголовыми был Коллиани и его команда. Я очень разозлен, генерал, всем нам не сносить головы.
Свейн был формально обвинен. Самое лучшее, что мы теперь можем сделать – это видеть, что судебный процесс завершен, и прошел так быстро, как только возможно. Специальный уполномоченный сэр Дигби Страттон-Фиппс был самым полезным – он очень хотел забыть это фиаско, как и все мы; я написал ему от вашего лица, выражая нашу признательность.
Вот все, что я могу сказать. Пожалуйста, передайте мой поклон Сильвии.
Ваш и т. д.,
Синьорелли, commendatore.
