Текст книги "Флейта Аарона. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

VI
Беседа

Молодое общество едва дождалось конца длиннейшей оперы. Сговорились после спектакля встретиться с Аароном. Он должен был найти их в нижнем вестибюле для публики. Когда занавес окончательно опустился, зрители стали с томящей медлительностью, тесня друг друга, спускаться с лестницы. Таксомоторы у театра были уже разобраны. Шел дождь. К счастью, дамы захватили ботики. Пока они обувались, высокий Джим выглядывал поверх голов, не идет ли флейтист.

Вскоре Аарон был обнаружен. Его издали признали по шляпе: он ходил в котелке. Джулия поморщилась при виде его, и даже Джозефина недовольно повела бровями. Не то, чтобы этот котелок действительно стеснял их; но если уж надо к чему-нибудь придраться, то почему бы и не к котелку? Множество знакомых, – по большей части стройных молодых людей в военной форме, – подходили и обменивались поклонами и несколькими словами с Джозефиной или Джимом, с Джулией или с Лилли. Но их встречали холодно. Наконец, вся компания выбралась на улицу.

Дамы высоко подобрали юбки, брезгливо ступая по мокрой, покрытой грязью мостовой. Идти было недалеко, – все были приглашены в комнату, которую Джим занимал на Адельфи-Стрит.

Подойдя к дому, где жил Джим, поднялись по темной лестнице и вошли в большую, красиво обставленную комнату. Джозефина оригинально убрала ее коврами и пестрыми материями. Хозяин поспешил зажечь декоративное газовое пламя в старом камине, упраздненном после введения центрального отопления. Свет снизу уютно озарил комнату.

Пока Джим обносил гостей вином и закусками, а Джозефина готовила чай, Роберт заиграл на рояле – вернее, на пианоле – Баха. Кресла и стулья были расставлены широким полукругом возле камина. Гости сняли верхнюю одежду и отдались впечатлениям дорогого комфорта современной богемы. Им нужен был Бах, чтобы отбить неприятный вкус, оставленный музыкой «Аиды». Им нужны были пряные ликеры и виски, чтобы взвинтить умы. Им нужен был домашний комфорт, в котором они могли бы укрыться от житейских бурь. Все присутствующие здесь мужчины, кроме Аарона, так или иначе побывали на войне. Но, вернувшись благополучно из окопов, опять вошли в рутину богемной жизни.

Раздался звонок. Джим спустился к входной двери на улицу и вернулся в сопровождении хрупкой на вид, элегантно одетой молодой женщины, с вполне светскими манерами, которые отличали ее от сидевших в комнате представителей богемы. По чертам лица, белой коже и каштановым волосам в ней можно было узнать ирландку. Слегка приподнятая верхняя губа придавала ее лицу привлекательную наивность.

После общих приветствий она скинула шубку и села рядом с Джулией.

– Как вы поживаете, дорогая? – спросила она ее.

– Я вполне счастлива, Кларисса, – ответила Джулия, улыбаясь своей ничего не значащей улыбкой.

Пианола перестала играть, и поднялся общий непринужденный разговор.

Джим, ерзая, сидел в своем кресле и мрачно поглядывал на гостей со злобным выражением китайского дракона.

– Полно вам ребячиться, – обратился к нему Лилли. – В вас шесть футов росту, вы были кавалерийским офицером, сражались в двух войнах, а теперь не стыдитесь, как ребенок, плакаться, что вас не любят.

Джим, всегда готовый в мрачному шутовству, повернулся к Лилли и, оскалив зубы улыбкой, вежливым тоном произнес:

– Дорогой мой, вы так хорошо знаете, что можно и чего нельзя, что вам следовало бы стать пастором или таможенным досмотрщиком.

Затем он резко повернулся в кресле и увидел Клариссу, которая сидела на кушетке у ног Джулии, положив ей на колени свою обнаженную выше локтя белую руку. Джим выпятил губы и уставился на нее. Прическа ее распустилась, так что густые каштановые волосы обильными прядями спускались на плечи. Лицо было бледно. Верхняя губа по-детски вздернута кверху, что придавало выражению лица наивную страстность. В ушах краснели кровавые капли рубиновых серег.

– Положительно она мне нравится, – громко сказал Джим. – А как фамилия ее мужа?

– Мистер Броунинг. Будьте повежливее со своей гостьей, – остановила его Джозефина.

– Вы спрашиваете про моего мужа? – раздался мелодичный голос Клариссы. – Да, у меня есть муж.

– И двое прелестных детей, – добавил Роберт.

Джим, любуясь Клариссой, подошел к ней поближе.

– И тем не менее вы очень мне нравитесь! – повторил он.

– Благодарю вас, я в этом не сомневаюсь, – спокойно ответила она.

Остальные присутствующие добродушно смеялись этой выходке, развалясь в креслах и потягивая из рюмок крепкое кюрассо, жуя сандвичи или попыхивая папиросой. Один Аарон Сиссон сидел выпрямившись и с недоумением наблюдая происходящее. Джозефина украдкой следила за ним, а ее остроконечный язычок то и дело взволнованно пробегал по ее крупным губам.

– А я не сомневаюсь в том, что никому до этого нет дела! – сказала она. – Пожалуйста, Джим, перестаньте дурачиться, иначе все уйдут отсюда!

Джим поглядел на нее сузившимися от гнева глазами. Самый голос ее стал ненавистен ему. Она выдержала его долгий взгляд и вызывающе спокойно затянулась папироской. Роберт следил за ними обоими.

Не докурив папиросу и бросив ее в пепельницу, Джозефина обратилась к Аарону:

– Лучше расскажите нам что-нибудь о себе, мистер Сиссон, – сказала она. – Нравится ли вам Лондон?

– Я люблю Лондон, – ответил Аарон.

Последовал ряд обычных вопросов: – Где живете? – В Блумсбери. – Много ли у вас знакомых? – Никого, кроме одного музыканта в оркестре. – Как удалось получить место? – Через театрального агента. И т. д., и т. п.

– Чего вы ждете от движения среди шахтеров? – спросил Джим, давая новое направление разговору.

– Я? – удивился Сиссон. – Я ничего не жду от него.

– Полагаете ли вы, что они восстанут против правительства?

– С какой целью?

– Ради национализации промышленности.

– Когда-нибудь, вероятно, это произойдет.

– А выйдут ли они сражаться на улицах?

– Сражаться?

– Да.

Аарон спокойно улыбнулся.

– А ради чего стали бы они сражаться? – скептически спросил он.

– Как ради чего? Разве им не из-за чего бороться? – вскипела Джозефина. – Разве прочный мир, свобода и победа над этим насквозь прогнившим общественным строем не стоят того, чтобы сражаться ради них?

Аарон тихо посмеивался, качая головой.

– Вам не следовало бы спрашивать меня об этом, – ответил он с горечью. – Я только что ушел от них, потому что они занимаются только парламентским крючкотворством.

– Но будут же они действовать? – все тем же тоном продолжала Джозефина.

– Действовать? – переспросил Аарон. – Что вы называете «действовать»?

– Опрокинуть правительство и взять управление страной в свои руки.

– Когда-нибудь это, может быть, и случится, – холодно ответил Аарон.

– Я только и жду, чтобы они выступили, – с жаром говорила Джозефина. – Надеюсь, устроят же они когда-нибудь кровавую революцию.

Все с удивлением взглянули на нее. Ее темные брови насупились. В своем черно-серебряном платье она могла показаться настоящим воплощением грядущих социальных потрясений.

– Почему же непременно кровавую? – спросил Роберт.

– Да, кровавую! Я не верю в бескровные революции, – уверенно сказала Джозефина. – С каким восторгом я бы ее встретила! Я сама пошла бы впереди с красным флагом.

– Это было бы безумством, – сказала Тэнни.

– Мне хотелось бы увидеть настоящий уличный бой, – с загоревшимися глазами подхватила Джозефина.

– Однако, – остановил ее Роберт, разве вам не кажется, что мы досыта нагляделись таких вещей во время войны? И разве мы не убедились, что это занятие глупое и ни к чему не приводит?

– Да, но гражданская война – это совсем другое дело. Мне не доставило бы никакого удовольствия драться с немцами. А гражданская война совсем не то!

– Джозефина права, – высказал свое мнение Джим.

– Как вы не понимаете, – вскипела Джозефина. – В гражданской войне вы чувствуете, по крайней мере, что делаете дело.

– То есть расстреливаете и разрушаете дома? – иронически спросил Лилли.

– Да! – приняла его вызов Джозефина.

– Правильно! – произнес вдруг Аарон, резко двинувшись на своем стуле.

Лилли переглянулся с ним взглядом взаимного понимания.

– Так вот, – сказала Тэнни, – не сегодня завтра и должна наступить очистительная буря!

– Да, – протянула Кларисса. – Я тоже сторонница бури. Я тоже стою за разрушение. Только я желаю иметь центральное отопление и хорошего повара.

Все засмеялись. Джим налил себе стакан виски и кивнул головой Сиссону.

– За ваше здоровье! Выпьете со мной?

Аарон отрицательно качнул головой. Джим не неволил его. Он не прочь был поберечь вино для себя.

– Скажите, верите ли вы в любовь? – спросил он Аарона, садясь рядом с ним.

– Любовь? – недоуменно переспросил Аарон. – Не знаю, что сказать вам об этом.

– Это жизнь! – торжественно продекламировал Джим. – Любовь – это жизнь!

– А по-моему это такой же порок, как пьянство, – ответил Лилли.

– Порок? Это смотря по человеку, голубчик. Для меня это жизнь, жизнь! Разве вы не согласны? – с любезной улыбкой обратился Джим к Клариссе.

– О, да! Совершенно согласна, – небрежно протянула та.

– В таком случае позвольте записать, – издевался Лилли. Он отыскал синий карандаш и крупными печатными буквами стал выводить на белом мраморе камина:

Любовь – это жизнь.

Джулия вскочила, увидев эту надпись, и протянула вперед руки, словно защищаясь от нее.

– О, я ненавижу любовь, – возбужденно закричала она. – Ненавижу!

– А мне думается, что это болезнь, – задумчиво произнесла Джозефина. – Может быть, все мы больны, потому и не умеем любить.

– Вам бы следовало, сударыня, произвести новый опыт, – оборвал ее Джим. – Я знаю, что такое любовь. Я размышлял об этом. Любовь есть цветение души.

– Запишите, – повторил Лилли.

И на мраморной облицовке камина появилась вторая строчка:

Любовь есть цветение души

Джим взглянул на надпись.

– Правильно. Вы пишете без ошибок, Лилли!.. Итак, продолжаем. Когда любишь – душа цветет. А если душа не цветет, она увядает.

– От любви расцветает душа, – с напускной торжественностью произнес Лилли, – а цветение души порождает революции!

– Браво, Лилли! – согласился Джим. – Вы вдруг прозрели и попали в точку.

– Значит, можно записать и увековечить?

И Лилли вывел на мраморе:

Цветение души порождает революции

– Теперь я понимаю, – продолжал Лилли, – зачем вы так усердно наливаете свою внутренность вином. Вы хотите, чтобы у вас расцвела душа.

– Вы необыкновенно проницательны, – против обыкновения спокойно ответил Джим. – Я много раз замечал: когда я люблю, я испытываю прилив энергии. Я физически ощущаю ее здесь. – Он ткнул себя пальцем в верхнюю часть живота. – Это потому, что душа становится шире. И если бы у меня не бывало таких приливов энергии и бодрости, я бы давно околел.

– Довольно с меня! – встала со своего места Тэнни. – Я нахожу, что все вы сегодня поглупели. Да и поздно уже.

– Вот, – не слушая ее и уже встав с кресла, торжественно произнес Джим, указывая на Клариссу: – она – Любовь. А он – Трудовой Народ. Все надежды – на эти две силы. – И широким жестом он изобразил соединение Аарона Сиссона с миссис Броунинг.

– Как интересно! Со времен детства я не участвовала в таких аллегорических представлениях. Вы же, должно быть, никогда не принимали в них участия? – с улыбкой обернулась Кларисса к Аарону.

– Никогда, – ответил тот.

– Прощайте, – сердито перебила их Тэнни. – Вы все ужасно мне надоели.

– Жалко вас. Прощайте, – поклонился Джим.

– Нам всем надо идти, если мы хотим еще застать поезд подземки.

Все общество, за исключением Джима, скоро собралось и по узким, мокрым от дождя улицам подошло к станции подземной дороги. Роберту с Джулией и Клариссой надо было ехать на запад, Лилли с женой жили в Хэмпстэде, а у Джозефины и Аарона была общая дорога в Блумсбэри.

Спускаясь в подземный вокзал, Роберт обратился к Джозефине и Аарону.

– Надеюсь, – сказал он, – что мистер Сиссон проводит вас до самого дома, Джозефина. Ведь он живет в ваших краях.

– В этом нет никакой необходимости, – смущенно ответила Джозефина.

Общество разделилось. Приходили уже последние поезда. Станция была полупуста. Среди ожидавшей публики было много пьяных. Подземные артерии Лондона после полуночи являют особенное зрелище. Все здесь представляется необычным и жутким.

– Как я ненавижу этот Лондон, – горячо воскликнула Тэнни. По происхождению она была наполовину норвежкой и большую часть жизни, до замужества с Лилли, прожила в Норвегии.

– Я тоже, – поддержала ее Джозефина. – Но кому приходится зарабатывать себе средства на жизнь, тот привязан к этому городу. Я охотно вернулась бы в Париж. Но что я буду делать во Франции, – там ведь теперь не заработаешь. Когда вы с мужем возвращаетесь в деревню?

– В пятницу, – ответил Лилли.

– Очень рада за вас. А когда вы едете в Норвегию, Тэнни?

– Вероятно, через месяц, – отозвалась Тэнни.

Подошел поезд. Они не без труда пробрались в тесноту вагонов. Мужчины бранились между собой. Кое-кто спал. Кучки подгулявших солдат во весь голос орали песни.

– Это правда, что вы порвали отношения с Джимом? – спросила Тэнни.

– Да. Он стал нестерпим, – ответила Джозефина. – Его истерические капризы и эгоизм не знают пределов…

– Приходите к нам завтракать, – пригласил Лилли Аарона.

– С удовольствием. Благодарю вас, – поклонился Аарон.

Лилли написал свой адрес на визитной карточке и передал ее Сиссону. Поезд, скрежеща тормозами, уже останавливался на станции. Аарон и Джозефина сошли, чтобы пересесть на другой поезд.

VII
Ночью в сквере

Однажды, в воскресенье, Джозефина пригласила Аарона Сиссона поужинать с ней вечером в ресторане. Они заняли место в уединенном уголке, и за бутылкой бургундского она стала выспрашивать у него историю его жизни.

Отец его был механиком на подъемнике в угольной шахте и хорошо зарабатывал, но был убит при падении люльки, когда Аарону было всего четыре года. Вдова открыла молочную торговлю. У нее не было детей, кроме Аарона. Торговля шла хорошо. Она хотела, чтобы сын стал школьным учителем. Он три года поработал в школе для подготовки к званию преподавателя, но вдруг бросил это занятие и ушел в шахты.

– Почему вы это сделали? – спросила Джозефина.

– Трудно сказать. Я чувствовал, что это мне больше подходит.

Он производил странное впечатление интеллигентного человека с развитыми умственными способностями, питающего, однако, отвращение к образованию и умственной культуре.

Джозефина с любопытством всматривалась в душу этого недавнего шахтера. Она старалась дознаться, какая у него была жена. Но кроме того, что она была дочерью содержателя постоялого двора и обладала слабым здоровьем, девушка ничего не могла выпытать у Аарона.

– Вы посылаете ей деньги? – спросила она.

– Да. За квартиру ей не приходится платить. Дом принадлежит мне. Ей выдают ежемесячно определенную сумму из банка. Мать, умирая, оставила мне тысячу с небольшим фунтов.

– Вы не сердитесь, что я расспрашиваю вас?

– Разумеется, нет, – с улыбкой ответил он.

Манеры у него были почти светские. Он умел быть утонченно вежливым, и в то же время Джозефина чувствовала, что он держит ее на определенном расстоянии от себя, избегая интимности. Кое в чем он напоминал ей Роберта: белокурый, стройный, хорошо сложенный, – настоящий тип английской мужской красоты.

– Не скажете ли вы мне, почему вы покинули жену и детей? Разве вы не любили их?

Аарон поглядел на свою смуглую собеседницу, чуть-чуть нахмурясь.

– Почему я покинул их? – переспросил он. – Без всякой особенной причины. Им и без меня не худо живется.

Джозефина с удивлением вскинула на него глаза. Она заметила черты тайной боли на его пышущем здоровьем лице и болезненную напряженность взгляда.

– Не могли же вы, однако, так, без всякой причины бросить своих маленьких дочурок?

– И все-таки я сделал это. Без всякой причины, кроме того, что мне захотелось почувствовать себя на свободе.

– Вы искали новой любви?

– Нет, я искал свежего воздуха. Я сам не знаю, чего ищу.

– Но человек обязан знать это. Особенно, когда другие люди страдают из-за него.

– Нет. Дороже всего возможность свободно дышать свежим воздухом. Меня тяготила обязательность любви… Если я вернусь домой, я опять буду обязан любить, заботиться и все прочее…

– Вероятно, вы хотели большего, чем могла дать вам ваша жена?

– Вернее будет сказать, что я, напротив, хотел меньшего. Она взвинчивала в себе любовь ко мне, цепляясь за меня, не давая мне вздохнуть.

– Разве вы никогда не любили ее?

– Любил. Я никогда никого не любил, кроме нее. Но я никогда не собирался становиться любовником ее, или чьим бы то ни было. В этом корень всего. Я не желаю ласкать и заботиться, когда во мне нет ласки и заботы. И не хочу, чтобы мне навязывали эту обязанность.

– Хотите еще вина? – предложила она Аарону.

Он отказался. Ей нравилось его полное равнодушие к непривычной обстановке великосветского ресторана. Она заказала кофе и ликер.

– Однако, не можете же вы хотеть устраниться от всех человеческих привязанностей? Я иногда чувствую себя такой затерянной, такой ужасно одинокой. Это не сентиментальность. У меня нет недостатка в мужчинах, которые уверяют, что любят меня. Но жизнь моя, в глубине, одинока…

– А у вас есть родные?

– Никого, с тех пор, как умерла мать. Есть тетка и двоюродные братья в Америке. Вероятно, я когда-нибудь поеду с ними повидаться. Но они не в счет.

– Почему вы не вышли замуж? Сколько вам лет?

– Двадцать пять. А вам?

– Тридцать три.

– Не знаю, почему я не вышла замуж. Я терпеть не могу сама зарабатывать. А приходится это делать. Но работу свою я люблю.

– Чем вы сейчас занимаетесь?

– Пишу декорации для новой театральной постановки. Это мне нравится. Но часто я спрашиваю себя, что будет со мной дальше…

– Что вообще бывает с людьми? Все мы живем, пока не умираем. О чем тут еще думать! – сказал Аарон.

Джозефина нервно затянулась папироской.

– Да!.. Больше всего я хотела бы, чтобы наступил конец света. Мне очень хочется, чтобы этот мир прекратил, наконец, свое существование.

Он засмеялся и медленно выпил свою рюмку ликера.

– Не разделяю этого желания, – сказал он. – Я, напротив, не прочь пожить, пока живется.

– Разве вы довольны своим существованием? – воскликнула Джозефина.

– Да. Я хочу быть только независимым, предоставленным самому себе. Я ненавижу всякие лирические чувства и житейские заботы и не желаю, чтобы меня принуждали их иметь. Пусть только мне дадут возможность быть самим собой.

– Нельзя сказать, чтобы ваши слова звучали вежливо по отношению к вашей даме, – с деланным смехом, в котором слышалось задетое самолюбие, сказала Джозефина.

– Мне кажется, я ничем вас не обидел, – искренно ответил он. – Вы же понимаете мою мысль.

Она некоторое время молча вглядывалась в его лицо, потом громко рассмеялась.

– Вы недурно исполняете роль простофили. У вас есть комический талант. Вы это знаете?

– Первый раз слышу и уверяю вас, что вы ошибаетесь, – возразил Аарон. – Вот Джим Брикнелль, – у того редкие комические способности.

– Вот уж не нахожу в нем ничего забавного! Это всецело поглощенный собой, пропитанный эгоизмом, истерический человек. В нем и на волос нет ничего смешного.

– Я думаю, что вы не соглашаетесь только из духа противоречия, – сказал Аарон. – Переменим лучше разговор. Скажите, как понравился вам Лилли? – спросила Джозефина.

– Он, по-видимому, человек с очень острым умом. Чем он занимается?

– Пишет повести и драмы.

– Ему за это платят?

– Редко и мало… Лакею хочется, чтобы мы ушли. Пойдемте.

Она встала и пошла к двери. Швейцар подал ей пальто, и она вместе с Аароном вышла на улицу.

– Может быть, вы хотите сесть в автобус? – напрягая голос из-за ветра, кричала она Аарону.

– Нет. Я охотно пройдусь пешком.

– Я тоже. Идем.

Они пересекли Чаринг-Кросс, по которому с грохотом катились неуклюжие автобусы, переполненные пассажирами. Пересекли Хольборн, прошли мимо музея, не проронив ни слова. Подошли к прекрасному старому Блумсберийскому скверу и ступили в его пустынные в этот час аллеи.

– Как прекрасно шумит ветер, – задумчиво произнесла Джозефина. – Остановимся и послушаем…

Они присели рядом на скамью и долго молчали. Издали доносился шум людных улиц. Но над парком нависла тишина соседних мертвых и безлюдных в поздний час кварталов.

Джозефина достала из сумочки носовой платок, и по звуку, который она произвела, Аарон понял, что она плачет. Она старалась овладеть собой и подсела к нему поближе. Он казался холодным и безучастным.

– Дайте мне вашу руку, – сказала она сдавленным голосом.

Он взял ее холодные пальцы в свою огромную руку. Она заплакала еще сильнее, горько всхлипывая.

– О чем вы плачете? – спросил он, наконец.

– Сама не знаю. Не обращайте на меня внимания, – ответила Джозефина сквозь слезы.

– Плачьте, если вам хочется, и не стесняйтесь меня, – сказал он участливо.

– Вы странный человек, вы так не похожи на наших мужчин, – сказала она.

Но он не ответил, следя за собственным ходом мыслей.

– Скажите, вы собирались выйти замуж за Джима Брикнелля? – спросил он после некоторого молчания.

– Конечно, собиралась.

– Мне трудно представить себе вас его женой.

– Почему?

Он ответил не сразу.

– Такая женщина, как вы, не должна выходить замуж, – произнес, наконец, Аарон.

– Почему же? Я хотела бы иметь мужа.

Он не отвечал.

– Так почему же мне не следует выходить замуж? – настаивала она.

– Не знаю, – неохотно отозвался он и опять умолк.

– У вас в жизни были уже опыты любви? – спросил он через некоторое время.

– Почему вы так думаете?

Он опять ничего не ответил. Она тоже грустно задумалась, сидя рядом с ним и по-прежнему не отнимая у него своей руки.

– Вы, вероятно, сочтете теперь себя вправе без спроса поцеловать меня? – с вызовом в голосе вдруг сказала она.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Нет, – сказал он, и это короткое слово прозвучало ласковым упреком.

– Почему же нет? – не отставала она.

– Потому что это не приходило мне в голову.

– Почему же не приходило в голову? – ее рот становился все более вызывающим.

Он засмеялся и не счел нужным продолжать этот разговор. Джозефина уже не плакала. В темноте можно было различить жесткое и мрачное выражение ее лица. Она высвободила свою руку из его крепких пальцев и встала.

– Пора идти, – холодно произнесла она.

Они пошли рядом к выходу из сквера. Дом, где жила Джозефина, находился в нескольких шагах.

– Я не имел намерения огорчить вас, уверяю вас, – горячо сказал Аарон.

Они подошли к двери. Джозефина достала ключ из своей сумочки и обернулась к нему.

– Спокойной ночи, – уже ласково сказала она, протягивая ему руку.

– Давайте еще как-нибудь пообедаем и поужинаем вместе. Хотите? Назначьте время, – предложил Аарон.

– Хорошо. Но я не могу сейчас условиться о дне. Как раз это время я очень занята. Я дам вам знать.

Полисмен подозрительно направил свой фонарь на стоящую возле двери парочку.

– Хорошо. Прощайте, – поспешил отойти от нее Аарон.

Джозефина открыла тяжелую дверь и быстро захлопнула ее за собой.