Текст книги "Флейта Аарона. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

XIX
Клеопатра, но без Антония

Проснувшись утром, Аарон почувствовал себя лучше, но все еще не вполне самим собой. В нем жило острое чувство враждебности к маркизе. Ему казалось, будто его укусил скорпион, – и инстинкт пробуждал в нем ненависть к ней. Вместе с тем, он отгонял от себя это чувство. Он помнил слова Лилли о том, что человек должен быть одиноким, принадлежать себе и никому больше. Под влиянием Лилли он старался не поддаваться своим страстям, не поддаваться ненависти к маркизе. Да, да – она тоже борется со своей судьбой. Он ей искренно сочувствует. Нет, он не станет ее ненавидеть.

Но видеть ее – нет, этого он не мог. Он не мог вынести даже мысли, что вдруг она явится к нему. Он сел в трамвай, шедший в Сеттиньяно, и целый день пробродил за городом, запасшись хлебом и колбасой. Много часов просидел он среди тосканских кипарисов, и никогда деревья не казались ему столь призрачными и похожими на какие-то странные, нежные и значительные существа. Он лежал и наблюдал, как дышали кипарисы и словно переговаривались между собой, слегка колеблемые ветром. И ему казалось, что душа покинула его и улетела куда-то далеко, – может быть, далеко назад, туда, где жизнь была совсем иная и время протекало иначе.

За целый день Аарон так и не мог решить, что ему делать. Первым его побуждением было никогда больше не видеться с маркизой. Это намерение жило в нем в течение всего дня, но, возвращаясь домой, он смягчился и решил, что это неверно, что так не годится. Ведь она поступила с ним великодушно.

Да, она вела себя великодушно, а то, что случилось потом и так его потрясло, – было не ее виной, а роком. Итак, он должен увидеться с ней, он не должен поступать, как дикарь. Но он ей скажет – он ей скажет, что он женатый человек и что, хотя покинул жену и вовсе не привержен догмату брачной верности, долгие годы брака сделали из него женатого человека, и каждая женщина, кроме его жены, представляет собой для него нечто чуждое и неприемлемое. «Я скажу ей, – говорил он сам себе, – что в глубине сердца я до сих пор люблю Лотти и что с этим ничего не поделаешь. Я – муж, и тем самым не существую, как любовник. Я не могу уже стать любовником, точно так же, как не могу оказаться двадцатипятилетним юношей. Я – взрослый мужчина, а не подросток. И, к моему сожалению, я – муж женщины, которой нужен любовник, только любовник. А для меня это кончено. Кончено навсегда».

Итак, на следующий день он собрался с духом и после обеда позвонил у дверей маркизы. У него одного, может быть, не хватило бы не это мужества, но сознание, что он не один, что тут же, в городе, – Лилли, придало ему силы.

Маркиза была дома, у нее были гости. На ней было чудное шелковое платье опять синего цвета, мягкого и теплого. За поясом у нее были заткнуты васильки, – Бог ведает, откуда она их достала в эту пору года.

Она поздоровалась с Аароном с тенью детского смущения, и он видел, что она рада его приходу и, вероятно, уже недоумевала, почему он не пришел раньше. Маркиза представила его своим гостям: двум молодым дамам, одной старухе и пожилому итальянскому графу. Разговор велся главным образом по-французски и по-итальянски, так что Аарон почти не принимал в нем участия.

Гости ушли рано, – Аарон их переждал. Когда они остались одни, он спросил:

– Где Манфреди?

– Он скоро придет. Часов около семи.

Наступило молчание.

– Вы сегодня останетесь обедать, не правда ли? – сказала она.

– Нет, сегодня нет, – ответил он. И добавил неожиданно и неуклюже:

– Знаете, я думаю, лучше нам быть друзьями, а не любовниками. Я, знаете, не чувствую себя свободным. Все время как бы ощущаю внутри себя свою жену и ничего не могу с этим поделать.

Она наклонила голову и некоторое время молчала. Затем подняла лицо и странно взглянула на него.

– Да, – сказала она, – я уверена, что вы любите свою жену.

Ее слова поразили его и неожиданно вызвали в нем некоторую досаду.

– Насчет любви – не знаю, – сказал он, – но если люди женаты десять лет, то между ними образуется какая-то связь, порывать которую я считаю неправильным и противоестественным. Вы понимаете, о чем я говорю?

Она помолчала, потом сказала мягко и тихо:

– Да, я хорошо это понимаю.

Он был совершенно изумлен ее мягкой покорностью. Что она, собственно, думала?

– Но мы можем быть друзьями, не правда ли? – сказал он.

– Да, я надеюсь. Конечно. Мне было бы жаль, если бы мы не смогли сделаться друзьями.

После этих слов Аарон почувствовал, что все в порядке, – и первое, что услышал по возвращении домой маркиз, – были звуки флейты и пение жены.

– Я так рада, что ты пришел, – сказала она. – Давайте перейдем в залу и помузицируем по-настоящему. Ты будешь играть?

– С большим удовольствием, – ответил муж.

Через несколько минут они уже были в большой гостиной. Маркиза пела, а муж аккомпанировал ей на рояле. В этот вечер голос ее звучал скупо и напряженно. Впрочем, все было очень семейно и мило. При первой возможности маркиза отошла в сторону и оставила мужчин вдвоем. Аарон и Манфреди просмотрели все ноты со староитальянской и старонемецкой музыкой, пробовали наигрывать то то, то другое и казались лучшими друзьями в мире. Наконец, они нашли какую-то вещь, которую условились вместе сыграть в субботу через неделю.

На следующий день Аарон пошел к Дель-Торре на музыкальное утро. Там был струнный квартет, солист-скрипач и у рояля – маркиз. Слушателей было человек двенадцать-пятнадцать. Они разместились ближе к входу, а музыканты играли в противоположном конце комнаты. Были здесь и супруги Лилли – Тэнни с мужем, но кроме них Аарон не знал никого из присутствующих и чувствовал себя несколько неловко. Маркиза угощала гостей маленькими сэндвичами и вином: марсалой и вермутом – на выбор.

Она держала себя, как хозяйка, – правда, очень аристократическая, простая, но все же обычная, традиционная хозяйка. Аарону это не нравилось, и он видел, что и Лилли это неприятно. Действительно, маленький человек только и ждал подходящей минуты, чтобы увести Тэнни, которая все тянулась к аппетитным сэндвичам. Наконец, ему удалось незаметно выйти. Аарон вскоре последовал за ним.

Прошло семь дней…

Это утро он просидел один в своей комнате, играя на флейте, вспоминая мелодии, которые она любила, и мечтая о том, как вечером он будет играть в унисон с ней. Его флейта, его Ааронов жезл, еще раз зацветет чудесными алыми цветами, красными флорентийскими лилиями. Какая необычная страсть владеть им – безмерное желание обладания – и больше ничего. Этого с ним никогда раньше не бывало. Правда, его желание и он сам были сломлены предыдущим испытанием, но сломлены не до конца. Теперь он был опять готов к наступлению и со всей страстностью и дерзостью желания стал ждать вечера. Он сильно надеялся, что Манфреди не будет дома.

В семь вечера Аарон отправился, почти приплясывая от радости и нетерпения. Легко судить о его разочаровании, когда он застал в будуаре пожилую, довольно известную и очень культурную английскую писательницу. Она была очаровательна со своими седыми волосами, в своем белом платье из мягкой шерсти, отделанном белой тесьмой, с длинною цепью филигранных бус, похожих на мыльные пузыри. Она была очаровательна также своей старомодной манерой держаться – так, как если бы мир был по-прежнему устойчив и спокоен, как сад, в котором, защищенные от ветров и бурь, цветут великолепные культуры и изысканные идеи.

Маленькое общество вскоре было дополнено приходом стареющего литератора, который не столько гордился своими писаниями, сколько своим общественным положением, довольно, впрочем, незначительным. Он был один из тех английских снобов старого типа, которых так много живет за границей. Одет он был безукоризненно, и его седеющая голова, породистое его лицо были, конечно, самой корректной и безукоризненной вещью во всей северной Италии.

– О, как я рада вас видеть, мистер Френч! – воскликнула Корина Уэдд. – Я и не знала, что вы опять во Флоренции. Как часто вы приезжаете сюда из Венеции – неужели вы не устаете?

– Нет, – ответил он. – Поскольку мой долг по отношению к Англии требует моего присутствия во Флоренции, я приезжаю сюда, но жить я могу только в Венеции.

– Да, в Венеции есть что-то особенное. Уже одно то, что там нет ни улиц, ни экипажей, а одни только гондолы. Это, вероятно, действует успокоительно.

– Да, это своеобразно. Венеция вся своеобразна. В ней есть какая-то отрешенность от мира, и она как бы смеется над временем и современной цивилизацией. Да, это так, невзирая на туристов и на пароходики, которые теперь снуют по каналам.

– Вы правы. Венеция – странное явление. Мне говорили, что стародворянские семьи сохранили там в наш демократический век всю свою надменность. Это верно?

– Родиться венецианским дворянином – значит родиться большим барином и джентльменом.

– Вы серьезно так думаете? – спросила мисс Уэдд. – Какие у вас основания?

Мистер Френч привел самые различные основания.

Мисс Уэдд, жившая на другом конце города, вскоре поднялась, чтобы застать еще трамвай. Мистер Френч, со свойственной ему галантностью, вызвался проводить ее. Таким образом, Аарон и маркиза остались наедине.

– Когда вернется Манфреди? – спросил он.

– Завтра, – ответила она.

Наступило молчание.

Им не о чем было говорить. Он взглянул на часы.

– Я пойду, – сказал он.

– Разве вы не останетесь? – спросила она слабым, придушенным голосом.

– На всю ночь? – дерзко спросил он.

– Не хотите?

– Хочу, – сказал он спокойно.

Она больше ничего не сказала, только предложила ему виски с содовой, который он выпил.

– Идите, – сказал он ей, – я приду к вам. Через пятнадцать минут можно?

Она взглянула на него странным тяжелым и темным взглядом.

– Да, – сказала она и ушла.

И опять в эту ночь, как и тогда, она показалась ему до странности маленькой и цепкой. И он чувствовал, как в эту ночь кто-то вынул из него страсть, – точно вытащил из его тела длинный живой нерв. В этом ощущении была и острая мука, бесконечное блаженство.

Наконец, ему удалось забыться сном, но к утру он опять почувствовал острую потребность в одиночестве.

Когда достаточно рассвело, он поцеловал ее и ушел.

Спокойно покидал он спящий дом. Внизу, у массивной выходной двери, ему пришлось долго возиться с разными замками и запорами, и он начал уже раздражаться и злиться, почувствовав себя в ловушке, но вдруг тяжелая дверь подалась, и он очутился на улице. Дверь грузно захлопнулась за ним, оставив его наедине с еще безлюдными улицами Флоренции.

XX
Разбитый жезл

День был дождливый. Аарон просидел целый день у себя, – списывал ноты и спал. Он чувствовал себя и на этот раз смятенным и раздавленным, но не в такой степени, как в первый раз. Теперь он знал наверное, без аргументов и мыслей, что никогда больше не встретится с маркизой как любовник. Он уйдет от всего этого. Между ним и недавним прошлым как бы разверзлась бездна, и он остался один на своем берегу.

Он не выходил к обеду. Когда он сошел вниз, дверь оказалась уже запертой на ночь. Он вспомнил страхи своей хозяйки и, опять возясь с замками, подумал, что двери в Флоренции точно предостерегали его от выхода. Несмотря на это, он вышел. Было около девяти часов вечера, на улицах было темно и безлюдно. Его поразила особая пустынность и настороженность города. Недалеко от себя, у подножия статуи, он заметил трех человек, из которых один держал в руке фонарь. Они стояли наклонившись и рассматривали какой-то предмет, который лежал на земле. Человек с фонарем светил им. Что это было?

Аарон почувствовал, как в нем похолодела кровь. Было что-то темное, таинственное и страшное в этой маленькой сцене. По всем движениям этих людей было очевидно, что они старались не привлечь к себе внимания. Какой-то инстинкт подсказал Аарону не подходить ближе, и он свернул к Лугарно и пошел вдоль площади. Некоторое время он бродил по темным улицам, прилегающим к реке, потом повернул к центру, направляясь к Пьяцца Виттория Эмануэле, чтобы посидеть в кафе. Там он рассчитывал пробыть час или два, – пить вермут и наблюдать флорентийцев.

Он вошел в большой, ярко освещенный зал. Было воскресенье, и все столики оказались заняты. Посетителей было много, очень много. Они сидели группами, по два-три человека, кругом маленьких мраморных столиков.

Аарон оглядывался по сторонам, ища свободного места, как вдруг кто-то взял его под руку. Это был Аргайл.

– Идемте. Садитесь к нам. Вот сюда, – и он повел Аарона в самый дальний угол зала.

Там сидел Лилли и какой-то странный человек, которого звали Левисон. В комнате было жарко. Аарон не переносил жары, поэтому снял пальто и повесил его на вешалку. При этом он нащупал в кармане свою флейту, и у него промелькнула мысль: безопасно ли это?

– Надеюсь, у меня ничего не выкрадут из кармана пальто, – сказал он, присаживаясь к столику.

– Они способны вытащить золотую пломбу из ваших зубов, мой милый, если вам случится зевнуть, – ответил Аргайл. – А что, вы оставили в пальто что-нибудь ценное?

– Флейту.

– Ну, этого они не возьмут.

– Кроме того, мы ведь увидим каждого, кто тронет пальто, – добавил Лилли, и они принялись за свой вермут.

– Что вы делали все это время? – спросил Аргайл. – Вы не показывались целую неделю. Я вижу, что мне пора приняться за вас и начать дело вашего исправления. О, ведь я великий преобразователь – Цвингли и Савонарола в одном лице! Не могу и счесть количество людей, которых я направил на путь истины. А это требует порой изобретательности, потому что врата тесны, а путь узок, иной раз чертовски узок!..

Аргайл был как будто немного пьян. Он говорил полушутя и смеялся, радуясь собственным остротам. Левисон одобрительно улыбался. Лилли совсем не слушал. Он сидел нахмурившись и как будто был чем-то отвлечен. Казалось, он почти не заметил прихода Аарона.

– Вы видели вчерашнюю суматоху? – спросил Левисон.

– Нет, – ответил Аарон, – а что такое?

– Социалисты. Они устроили демонстрацию по случаю ареста одного из железнодорожных забастовщиков. Я был там. Сначала все шло хорошо. Кучка молодых парней с криками и песнями шла по улицам, лавочники запирали лавки, итальянские флаги исчезли. Наконец, когда они дошли до улицы Бенедетто Кроче, там оказалось пять вооруженных полицейских. Они остановили процессию, и сержант сказал, что демонстранты могут идти куда хотят, за исключением улицы Вероккио, потому что там чинят мостовую и лежат целые груды камней, загораживающих путь. Только сержант кончил говорить, как раздался выстрел, и он, вскрикнув, упал вперед, на шею своей лошади. Выстрел был сделан анархистом. Тут начался ад. Карабинеры стали стрелять, толпа бросилась врукопашную… Я еле выбрался из свалки… Ну-с! Что вы об этом думаете?

– Все это довольно обычно, – сказал Аарон.

– Обычно? Он совершенно вежливо с ними разговаривал, только просил не идти по одной из улиц, так как им же помешают камни. А они дали ему кончить, а потом пристрелили.

– Он был убит? – спросил Аарон.

– Да, на месте.

Наступило молчание. Посетители кафе продолжали разговаривать взволнованным шепотом, обмениваясь встревоженными взглядами.

– Что делать, – сказал Аргайл, – раз уже псы войны спущены с цепи, нечего ждать, что через пять минут их опять удастся посадить на цепь.

– Но ведь это нечестная игра, совсем нечестная, – сказал Левисон.

– Ах, мой милый, неужели вы еще так юны и наивны, что лелеете мечту о «честной игре»? – сказал Аргайл.

– Да, – ответил Девисон.

– В таком случае советую вам подрасти и поумнеть, – бросил Аргайл почти презрительно.

Вдруг…

Т-р-р-р-ах!..

Наступила ужасная минута, когда ощущался только удар, а душа была во тьме.

После первого потрясения Аарон различил еще целый ряд страшных впечатлений: ужасное сотрясение воздуха от взрыва, звон разбитого стекла, хриплый вопль толпы, поток бегущих людей – весь вихрь ужаса, так неожиданно закрутившийся в этом человеческом сборище. Он стоял, как в столбняке, почти ничего не видя среди этого хаоса. Когда он несколько пришел в себя, он оказался стоящим у колонны, недалеко от того места, где сидел прежде; в одном месте он увидел груду сваленных столов и стульев, между которых тут же валялись осколки стекол. Он увидел, что кафе совсем опустело, – почти все посетители разбежались. Совершенно растерянный хозяин пробирался к месту наибольшего разрушения. Он увидел также Лилли, стоявшего недалеко от него, белого, как полотно, и как будто окаменевшего. И все же он не понимал, что случилось. Он думал, что, может быть, что-то треснуло и провалилось в потолке. Лилли начал оглядываться по сторонам, и они встретились глазами. Тогда Аарон подошел к нему.

– Что это было? – спросил он.

– Бомба, – ответил Лилли.

Хозяин, старый лакей и трое или четверо каких-то молодых людей стояли у самого места катастрофы. Аарон увидел, что там лежал человек и что по полу струилась кровь. В это время стали понемногу возвращаться и убежавшие посетители.

Некоторые, разыскав свои шляпы, тут же уходили, но многие сгрудились черной любопытной толпой в том углу, где была брошена бомба и где лежал человек. Было довольно темно, так как часть ламп была разбита, но все же различать предметы было можно. Люди все продолжали приходить, с тем особенным любопытством и возбужденностью, которые всегда бывают у толпы при несчастных случаях. Уже к месту происшествия, расталкивая толпу, стали пробираться полицейские.

– Пойдемте, – сказал Лилли и подошел к тому углу, где висела его шляпа. Аарон тщетно искал свою. Бомба упала неподалеку от той вешалки, на которую он повесил свою шляпу и пальто.

– Не знаю, где мои шляпа и пальто, – сказал он Лилли.

Лилли стал оглядываться, стоя на цыпочках, затем влез на стул, наконец, стал искать, пробираясь сквозь толпу. Аарон следовал за ним.

По другую сторону толпы несколько человек, торопясь и раздражаясь, старались высвободить свои пальто из-под обломков мраморного стола. Аарон отыскал свою черную шляпу под каким-то диванчиком. Затем, выждав свою очередь, стал протискиваться к тому месту, где были пальто. Кто-то вытащил уже его из-под обломков, и оно валялось на полу. С трудом удалось ему извлечь его из-под ног толпы. Прежде всего он начал нащупывать флейту, но в кармане измятого, растерзанного пальто ее не оказалось. Расталкивая всех кругом, он стал шарить по полу и, наконец, наткнулся на обломок своей флейты.

Она была расколота пополам, два металлических клапана вырваны, а тонкая деревянная часть разбита в щепки. Аарон взглянул на эти обломки, и сердце его похолодело.

Он чувствовал себя окончательно и до конца разбитым, и ему было безразлично, пострадал ли он от бомбы или сам вот бросит сейчас другую и убьет ею кого-то. Все было ему безразлично в жизни и в смерти. Ему казалось, что вожжи выпали у него из рук, и он дает окружающему миру нести себя, куда угодно.

Вдруг он ощутил на себе взгляд Лилли и машинально подошел к нему.

– Пойдемте, – сказал Лилли, и они протиснулись к выходу.

Полиция уже оцепила площадь. Друзья пошли в противоположную сторону. Люди стояли на улицах кучками и точно чего-то ждали. Вдруг Лилли передернуло – посреди дороги видна была большая черная струя крови: здесь пробежал какой-то раненый человек.

Аарон не знал, где они находятся, но на Виа Торнабуони Лилли повернул к Арно, и вскоре они очутились на Мосту Св. Троицы.

– Кто бросил бомбу? – спросил Аарон.

– Вероятно, анархист.

– Впрочем, это все равно, – сказал Аарон.

Аарон и Лилли оперлись о широкий парапет моста и стали глядеть на воду, мерцавшую во мраке тихой, пустынной ночи. Аарон все еще держал в руке обломки своей флейты.

– Это ваша флейта? – спросил Лилли.

– Только один кусок. Она разбита.

– Дайте взглянуть.

Лилли внимательно рассмотрел обломок и вернул его Аарону.

– Плохо, – сказал он.

– О, да, – подтвердил Аарон.

– Бросьте ее в реку, – предложил Лилли.

Аарон обернулся и взглянул на него.

– Бросьте ее в реку, – повторил Лилли, – это – конец.

Аарон нервным движением кинул то, что осталось от его флейты, в воду. Оба продолжали стоять, облокотясь на перила моста, будучи не в состоянии двинуться.

– Надо идти домой, – сказал Лилли, – до Тэнни дойдут слухи о бомбе, и она будет беспокоиться.

Аарон был совсем оглушен событием этой ночи – гибелью флейты. Удар был неожиданный и казался ему символическим. Это совпадало с чем-то в его душе: бомба, раздробленная флейта… конец.

– Итак, погиб Ааронов жезл, – сказал он Лилли.

– Он зацветет вновь, его нельзя уничтожить, – сказал Лилли.

– А я?

– Вам придется обходиться без жезла.

На это шутливое замечание Аарон ничего не ответил.