Текст книги "Избранные произведения в 5 томах. Книга 2: Флейта Аарона. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Но Аарон опять впал в полубессознательное состояние. Лилли поставил большой чайник на газовую плиту, а маленький – на угли камина, потом подошел к изголовью Аарона. Он был встревожен. Он опять взял руку Аарона и пощупал пульс.

– Я уверен, что вы больны. Вам необходимо раздеться и лечь.

Он стал на колени и принялся развязывать своему гостю башмаки. В это время чайник закипел: Лилли налил в бутылку горячей воды и положил ее в постель.

– Давайте-ка снимем пальто, – сказал он застывшему в неподвижной безучастности Аарону.

Ценою больших усилий Аарон был, наконец, раздет и уложен в постель. Лилли принес ему чаю. С мрачной покорностью гость взял чашку и стал пить, поглядывая на Лилли тяжелыми, тусклыми глазами.

– Я поддался ей, поддался… Иначе я не был бы в таком виде, – едва внятно пробормотал он.

– О ком вы говорите? – спросил Лилли.

– Я уступил ей, а потом плакал, думая о Лотти и детях. Я чувствовал, что у меня сердце разрывается, понимаете? Вот что довело меня до этого. Ничего бы со мной не случилось, если бы я не поддался ей.

– Кому? – еще раз спросил Лилли.

– Джозефина. Я чувствовал, что в ту минуту, когда полюблю ее, – я конченый человек. Так и случилось! На меня нахлынуло прежнее. Если бы я не поддался ей, все было бы хорошо. Я чувствовал это. Я чувствовал, как что-то перевернулось во мне в ту минуту, как я… Вот это и убило меня.

– Да нет же! Прежде всего успокойтесь.

– Я сам виноват, что уступил ей. Если бы я держался в стороне, желчь не разыгралась бы во мне, и я не заболел бы… И я знал, предчувствовал…

– Ну, довольно об этом. Выпили чай? Ложитесь хорошенько…

Лилли заставил Аарона лечь и укрыл его потеплее. Затем он засунул руки под одеяло и пощупал его ноги, – они все еще были холодными. Лилли поправил бутылку с горячей водой и укрыл больного вторым одеялом.

Аарон тихо лежал с серым осунувшимся лицом. Было что-то зловещее в успокоившихся чертах его лица. Некоторое время Лилли неслышно ходил по комнате, искоса поглядывая на него. Потом сел и стал читать.

Спустя немного времени он услышал стоны, первое дыхание и возню на кровати. Он подошел. Глаза Аарона были открыты и глядели мрачно.

– Хотите теплого молока? – спросил Лилли.

Аарон чуть покачал головой, точно не замечая его.

– Воды?

То же, еле заметное отрицательное движение.

Лилли написал записку доктору, зашел в контору, находившуюся в том же этаже, и попросил служащего, через несколько минут кончавшего работу, занести записку. Когда он вернулся, Аарон все еще не спал.

– Вы здесь один? – спросил больной.

– Да. Моя жена уехала в Норвегию.

– Совсем? Навсегда?

– Нет, – засмеялся Лилли, – на несколько месяцев. Она вернется сюда. А, может быть, мы встретимся в Швейцарии или еще где-нибудь.

Аарон помолчал.

– Вы не поехали с ней? – произнес он, наконец.

– Повидаться с ее родными? Нет, я не думаю, чтобы им так страстно хотелось меня видеть, а мне не слишком хотелось ехать. Зачем собственно? Женатым людям полезно иногда разлучаться.

– Да, – сказал Аарон, глядя на него потемневшими лихорадочными глазами.

– Я терпеть не могу супругов, которые являют собой нечто нераздельное, как два ореха в одной скорлупе.

– Я тоже их презираю, – сказал Аарон.

– Джозефина вас обольстила? – спросил Лилли.

– Вот именно! – мрачно ответил Аарон. – Она не придет сюда, не правда ли?

– Нет, если только я ее не позову.

– Вы ее не позовете, надеюсь, – иначе я…

– Не позову, если вы не хотите.

– Да, я не хочу.

Жар сделал Аарона наивным и общительным, что было совсем не в его характере. Он сознавал, что изменяет себе, знал, что не владеет собой и чувствовал себя от этого несчастным.

– Я останусь здесь на ночь, если вы ничего не имеете против, – сказал он.

– Ну разумеется, – ответил Лилли. – Я послал за доктором. Я думаю, что у вас «испанка».

– Вы думаете? – испуганно отозвался Аарон.

Наступило долгое молчание. Лилли стоял у окна и смотрел на темнеющий рынок.

– Мне придется лечь в больницу, если у меня «испанка», – услышал он голос Аарона.

– Нет. Если даже это протянется неделю или две, вы можете оставаться здесь. Мне все равно нечего делать, – сказал Лилли.

– С какой стати вы будете возиться со мной, – уныло ответил Аарон.

– Если захотите, вы всегда сможете отправиться в больницу или к себе домой, – успокоил его Лилли. – Вы успеете это решить в зависимости от того, как будете чувствовать себя утром.

– Мне не к чему возвращаться домой, – сказал Аарон.

– Если хотите, я пошлю вашей жене телеграмму, – предложил Лилли.

Аарон замолчал и в течение некоторого времени не проронил ни звука.

– Нет, – сказал он, наконец, решительным тоном. – Пусть лучше я умру.

Лилли ничего не ответил, а Аарон вскоре впал в полузабытье. Ночь опустилась на Лондон, далеко внизу белело сияние фонарей. Лилли зажег свою настольную лампу с зеленым абажуром и стал всматриваться в Аарона, который лежал неподвижно, с очень нездоровым видом. Пропорции его лица были довольно красивы. Только череп был мал для такой челюсти и несколько крупного рта.

Доктор пришел только в десять часов, изнемогающий от усталости.

– Неужели в этом учреждении нет лифта? – ворчал он, подымаясь по каменной лестнице. Лилли услышал его шаги и сбежал ему навстречу.

Доктор сунул Аарону под язык термометр и пощупал пульс. Затем он задал несколько вопросов, выслушал дыхание и сердце.

– Да, это «испанка», – сказал он коротко, – надо лежать в тепле и не двигаться, пить много молока и вообще принимать только жидкую пищу. Завтра я зайду сделать вам вспрыскивание. Легкие пока не задеты.

– Сколько времени мне придется пролежать? – спросил Аарон.

– Заранее определить нельзя. По меньшей мере неделю.

Аарон угрюмо взглянул на доктора и сразу возненавидел его.

Лилли про себя засмеялся. Аарон был похож на больную собаку, которая стонет, забившись в угол, но кусается, если кто-нибудь протянет руку, чтобы ей помочь. Он был в состоянии мрачного отчаяния.

Лилли уложил его и лег сам. Аарон всю ночь ворочался, спал беспокойно и видел дурные сны. Лилли вставал и давал ему пить. Перед рассветом на рыночной площади начался обычный оглушительный шум, от которого Аарон очень страдал.

К утру ему стало хуже. Доктор сделал ему предохранительное впрыскивание против воспаления легких.

– Вы не хотите, чтобы я дал знать вашей жене? – снова спросил его Лилли.

– Нет, – резко ответил Аарон. – Вы можете отослать меня в больницу. Что я такое? Падаль какая-то!

– Падаль? – удивился Лилли. – Почему?

По лицу Аарона промелькнула гримаса отвращения к себе.

– У меня гниль в душе, – сказал он.

– Нет, – ответил Лилли, – просто токсины в крови.

На следующий день больному стало хуже, и сердце билось еще более неровно. Он не мог лежать спокойно. До тех пор Лилли немного отдыхал хоть ночью, теперь же Аарон совсем перестал спать и точно сражался с кем-то в бреду.

– Возьмите себя в руки, – резко сказал ему врач, – вы очень распустились.

Аарон мрачно взглянул на него и ничего не ответил.

В течение следующей ночи Лилли вставал несколько раз. Аарон лежал на спине и, казалось, был в забытьи. По временам он просыпался, начинал барахтаться руками, как утопающий, и мысленно извергать громкие проклятия. В действительности же он некоторое время не в состоянии был произнести ни слова и весь дрожал от бешенства. Когда он, наконец, несколько овладел речью, он крикнул:

– Подымите меня, подымите меня!

Лилли вскочил и приподнял его, Аарон сел на кровати, задыхаясь и подавляя рыдания. В глазах его было уныние и страх, – они более, чем когда-либо, походили на глаза, какие бывают у преступников тотчас после наказания. Он выпил коньяку и лег на бок.

– Не давайте мне лежать на спине, – сказал он с ужасом.

– Хорошо, – ответил Лилли.

С этого времени Лилли каждую минуту подходил к кровати и, когда Аарон оказывался лежащим на спине, поворачивал его на бок.

Утром пришел врач и был озадачен. Очевидно, токсины отравляли сердце. Воспаления легких не было, но Аарону явно становилось хуже. Доктор посоветовал пригласить на следующую ночь сиделку.

– Что с вами, дружище? – сказал он пациенту. – Очень уж вы поддаетесь. Неужели вы не можете собраться с силами и взять себя в руки?

Аарон впал в какую-то мрачную сдержанность и как бы отрешенность от жизни. Лилли начинал не на шутку беспокоиться. Он попросил какого-то приятеля посидеть с больным вторую часть дня, а сам пошел отоспаться в комнату Аарона.

На следующее утро, когда Лилли пришел, он застал Аарона прислоненным к груде подушек. Сиделке пришлось приподнять его и поддерживать в сидячем положении. Больной был как бы в оцепенении от ужаса, беспомощной ярости, отчаяния и отвращения.

Пришел врач и нахмурился. Он поговорил с сиделкой, написал другой рецепт и вызвал Лилли за дверь.

– Что такое творится с этим малым? – спросил он. – Не можете ли вы как-нибудь поднять его дух? Ведь он точно сам гонит от себя жизнь. Если так будет продолжаться, он может погибнуть в любую минуту. Постарайтесь его ободрить.

Лилли очень встревожился. Он не знал, что делать. Было еще не поздно, и солнце ярко освещало комнату. В кувшине стояли нарциссы, анемоны и фиалки. Далеко внизу, на рынке, виднелись две палатки с цветами – голубыми и золотистыми. Они веселили глаз.

– Как хороши цветы под весенним солнцем, – обратился Лилли к Аарону. – Хорошо бы оказаться сейчас в деревне, не правда ли? Как только вам станет лучше, мы с вами поедем за город. Весна до сих пор стояла страшно холодная и сырая, но теперь будет хорошо. Вы любите жить в деревне?

– Да, – ответил Аарон.

Он подумал о своем саде. Он страстно любил его и в первый раз в жизни покинул его в пору весеннего воскресения после зимней спячки.

– Выздоравливайте поскорее, – мы и отправимся.

– Куда? – спросил Аарон.

– В Хомпшир, или Беркшир. Или, может быть, вам хочется поехать домой? А?

Аарон не ответил.

– Может быть, вам и хочется, и не хочется? – сказал Лилли. – Во всяком случае вы можете поступить по своему усмотрению.

От больного нельзя было добиться ничего положительного.

Вдруг Лилли вскочил и подошел к туалетному столу.

– Я натру вас маслом, – сказал он. – Я натру вас, как матери натирают младенцев.

Аарон слегка поморщился, взглянув на темное решительное лицо маленького человечка.

– К чему это? – сказал он раздраженно. – Лучше бы меня оставили в покое.

Но Лилли быстрым движением обнажил белое тело больного и стал растирать его маслом. Он делал это медленными, ритмическими движениями, похожими на массаж. Растерев живот, он перешел к нижней части тела: растирал крестец, бедра, колени, ноги до самых ступней, пока все тело больного не согрелось, а он сам не пришел в изнеможение.

Затем он укрыл Аарона как можно теплее, сел и стал за ним наблюдать. Он заметил в нем перемену: больные глаза приобрели блеск, и чуть заметная улыбка промелькнула по лицу, на мгновение осветив его. Аарон явно приходил в себя, Лилли ничего не сказал и продолжал смотреть на него, пока больной не заснул здоровым, спокойным сном.

– А теперь я приготовлю себе чаю, – сказал Лилли.

Он встал и тихо пошел к камину. Чтобы налить воду, ему пришлось выйти в прихожую, где клерки из соседней конторы, увидев его, приветливо закивали головами. Он поклонился им в ответ и поспешил скрыться.

Поставив чайник на огонь, он стал спокойно расставлять на подносе чашки и блюдца. В комнате было чисто и уютно. Он сам убирал у себя и хозяйничал не хуже любой женщины. Пока чайник закипал, он стал чинить носки, которые снял с Аарона и уже успел выстирать.

Лицо его потемнело и осунулось. Сидя так в этот весенний лондонский день и штопая черные шерстяные носки, он казался хрупким маленьким гномом. Выпуклый лоб его был несколько наморщен, как бы от напряжения. В то же время была в нем и необычайная тишина, которая подчиняла себе все окружающее. Кончив штопку, он откусил шерстяную нитку.

Заваривая чай, он увидел, что Аарон приподнялся.

– Я спал и теперь чувствую себя лучше, – сказал больной, поворачиваясь, чтобы увидеть, что делает Лилли. Вид кипящей воды показался ему привлекательным.

– Да, – ответил Лилли, – вы спали добрых два часа. Хотите чаю?

– Да. И кусок жареного хлеба.

– Вам ведь не полагается есть твердую пищу. Дайте-ка я померю вам температуру.

Оказалось, что температура значительно понизилась, и Лилли, вопреки предписанию врача, дал Аарону чаю с куском жареного хлеба. Он только попросил не говорить об этом сиделке.

Вечером они стали разговаривать.

– Вы все делаете сами? – спросил Аарон.

– Да, предпочитаю делать все сам.

– Вы любите жить в одиночестве?

– Не знаю. Я никогда не жил один. Мы с Тэнни много жили в чужих странах без всяких знакомых. Но жить вдвоем – это совсем не то, что жить в одиночестве.

– Вы скучаете по ней?

– Конечно. Я ужасно тосковал по ней у себя в деревне, после того, как она уехала. Но здесь, где она никогда не была, я не так замечаю ее отсутствие.

– Она вернется, – сказал Аарон.

– Да, она вернется. Но я предпочел бы встретиться с ней где-нибудь за границей и побродить там с ней пешком.

– Почему?

– Не знаю. В браке все-таки есть что-то неправильное. Egoisme â deux.

– Что это значит?

– Egoisme â deux? Два человека, соединенных общим эгоизмом. Брак представляется мне состоянием намеренного эгоизма.

– А детей у вас нет?

– Нет. Тэнни очень хочет иметь детей, а я – нет. Я очень благодарен судьбе за то, что их нет.

– Почему?

– Сам не знаю толком. Они представляются мне страшным бременем. Кроме того, на свете столько миллионов, биллионов детей. И мы слишком хорошо знаем, какие миллионы и биллионы взрослых людей из них вырастают. Я не хочу прибавлять к этому и своей доли. Это противно моему инстинкту.

Аарон одобрительно засмеялся.

– Тэнни в отчаянии. И знаете, что еще: когда у женщины появляются дети, она начинает думать, что весь мир вертится только для них и для нее, – ни для чего больше. Весь мир движется исключительно ради этих детей и их священной матери.

– Это чертовски верно, – сказал Аарон.

– Дети очень хорошо, поскольку вы принимаете их за то, что они есть: молодые, взрослые существа, вроде котят или щенят, весьма стеснительные, иногда очаровательные. Но пусть меня повесят, если я усмотрю в детях нечто священное, нечто возвышенное. Так-то оно ведь и лучше! Для меня они просто дети, – то надоедливые, то забавные.

– Если только они не ломаются, – сказал Аарон.

– Вот именно! А они так часто ломаются… Это «священное» материнство со своими «священными» детьми набило мне оскомину. Вот почему я рад, что у меня нет детей. Тут Тэнни ничего не может со мной поделать.

– Женщины хотят нами править, а дети – их главное оружие, – почти крикнул Аарон.

– Мужчины должны твердо установить для себя ту истину, что зрелая мужественность выше детства, и заставить женщину признать это, – сказал Лилли. – Но теперешние слюнтяи только и делают, что пресмыкаются перед детскими пеленками и женской юбкой.

– Верно! – сказал Аарон и странно, как будто подозрительно, взглянул на Лилли.

Лилли заметил этот взгляд, но продолжал:

– И стоит нашим современникам увидеть, что вы пытаетесь крепко стоять на своих собственных ногах и идти через жизнь мужественной походкой, среди них не найдется ни одного почтенного отца или любовника, который не счел бы своим долгом сбить вас с ног и задушить детской пеленкой или женской юбкой.

У Лилли дрожали губы, и он говорил с горечью и раздражением.

– Дух мужественности ушел из мира. Мужчина не способен никуда двинуться без того, чтобы в конце концов не поползать смиренно на четвереньках!

– Да, – сказал Аарон, наблюдая за ним острым полунасмешливым взглядом.

– И найдете ли вы двух мужчин, – продолжал Лилли, – которые сошлись бы, не чувствуя себя преступниками, не подличая и не обманывая друг друга? Не найдете. Всегда около них окажется какая-нибудь женщина, перед которой они будут вилять хвостом и ради которой начнут продавать друг друга.

– Да, – сказал Аарон.

Лилли внезапно смолк.

X

Опять война

От неподвижности и уныния добра не будет, – обратился Лилли к Аарону несколько дней спустя. – Человеку необходимо быть в движении.

Аарон посмотрел на него с кривой усмешкой. Оба друга сидели у камина к концу холодного, сырого апрельского дня. Аарон выздоравливал, хотя вид у него был все еще очень осунувшийся.

– Да, – глухо отозвался он. – Я как раз собираюсь привести себя в движение и отправиться к себе на Гильфорд-Стрит.

– Жалею, что вы ищите в моих словах несуществующие намеки, – ответил ему Лилли. – Я имел в виду совсем другое.

– Куда же вы хотите направить свое движение?

– Довольно далеко. Собираюсь на будущей неделе уплыть на грязноватом грузовом пароходе.

– Куда? – взволнованно перебил его Аарон.

– На Мальту.

– Откуда?

– Из Лондонских доков. Я только что нанялся совершить этот переезд за десять фунтов стерлингов. Отныне я – законтрактованный помощник судового повара!

Аарон взглянул на него с завистливым удивлением.

– Вот не думал, что вы способны на такие похождения! – сказал он. Потом задумчиво затянулся дымом из трубки и спросил:

– Что же хорошего думаете вы найти на Мальте?

– Перемену обстановки. Оттуда я переберусь в Сиракузы и двинусь в Италию.

– Это звучит так, как будто вы миллионер!

– У меня есть тридцать пять фунтов. Это все мое состояние. Но когда будет нужно, деньги откуда-нибудь да найдутся.

– Оказывается, я богаче вас! – сказал Аарон.

– Хорошо вам, – добродушно ответил Лилли.

Он встал, подошел к буфету и достал из него кастрюлю и корзину с картофелем. Затем опять спокойно уселся на свое место и принялся привычными руками чистить картофель. Его невозмутимая деловитость действовала на Аарона раздражающе.

– Не понимаю, что может быть хорошего в путешествии на Мальту! Разве, переменив место, вы внутренне станете другим? Ведь вы будете все тот же, как и здесь.

– Такой же, как здесь?

– Да. Я вижу, что вы упорно боретесь с чем-то в себе. Вы ни одного мгновения не чувствуете себя свободным от душевного напряжения. Вы постоянно недовольны собой. Вы никогда не даете себе покоя.

Лилли молча перемыл очищенный картофель и тщательно вырезал из него глазки. Потом, разрезав каждую картофелину пополам, положил их в другую кастрюлю. Он не ожидал такой критики.

– Возможно, что вы и правы, – сказал он, подумав.

– Какой же тогда смысл отправляться в далекий путь? Ведь вы не переделаете себя этим.

– А может быть, все-таки что-нибудь да переменится.

– Нет. На Мальте ли, в Лондоне ли – вы всегда будете тот же, – с раздражением настойчиво твердил Аарон.

– Вы выносите мне приговор без суда! – пошутил Лилли, не изменяя своему добродушному тону. Вода в кастрюле закипела. Он убавил пламя газовой плиты и опустил в воду горсть соли. – Но вы забываете, что человек – существо сложное. Новые места пробуждают в нем новые свойства и силы. Если бы это было не так, вы и по сей час жили бы дома, со своей семьей.

– Сущность человека не меняется, – возразил Аарон.

– Вы думаете? Что же тогда остается делать человеку?

– Стараться извлечь из жизни как можно больше наслаждений и спокойно ждать ее конца.

– Отлично. Считайте, что я отправляюсь путешествовать в поисках наслаждений.

– Отлично, – согласился Аарон. – Но в таком случае вы поступаете, как всякий средний человек. Между тем вы говорите о себе так, будто собираетесь совершить нечто необыкновенное. Ваше путешествие ничем не отличается от прогулки человека, намеревающегося зайти в кабак. Разница только в том, что вы говорите о нем возвышенными словами и изображаете дело так, будто отправляетесь на поиски философского камня или за чем-нибудь в этом роде. На самом же деле вы просто стараетесь убить время, пока оно еще не убило вас.

Лилли не ответил. Не было еще и семи часов вечера, но небо заволокло темными тучами, и в комнате стало сумрачно. Мужчины некоторое время думали молча. Слышно было только тихое гудение газовой плиты.

– Это не совсем верно, – негромко произнес Лилли.

– Чем же неверно? Вы говорите и стараетесь внушить людям, будто вы стремитесь к чему-то особенному. Но чем вы отличаетесь от других? Разве вы совершили что-нибудь более значительное, чем, например, Джим Брикнелль или я? У вас только запас слов богаче, – вот и все!

Лилли был неподвижен и сумрачен, как тень.

– Я готов согласиться, что во многом вы совершенно правы относительно меня, – сказал он глухим голосом. – Но кое-что вы все-таки упускаете из виду. Разве и в самом деле во мне нет ничего иного, кроме того, что есть у пьяницы, бегущего в кабак?..

– А что же именно?

Вопрос прозвучал в сумраке комнаты, как капля воды, падающая в глубокий колодец. Лилли ответил на него не прямо.

– Мне кажется, что человек может научиться владеть своими высшими духовными способностями, – тем, что буддисты называют душой. Но только, в противоположность учению буддистов, мы вовсе не должны вытравлять из себя чувства любви или ненависти, – вообще человеческие страсти. Можно любить, можно ненавидеть и в то же время в глубине души сохранять ядро своей личности в состоянии невозмутимости и покоя. Вот этого я и желал бы достичь…

– Да, – четким голосом, за которым он старался скрыть закипавшую в нем злобу, произнес Аарон. – Все это хорошо, пока вы сидите в покое и ведете разговоры на подобные темы. Но если бы обстоятельства лишили вас возможности вести такие беседы, если бы они заставили вас жить и действовать, вы не сохранили бы своей души «в покое и невозмутимости», как вы говорите, – ею владел бы какой-нибудь из бесенят, правящих человеческой жизнью, и трепал бы ее в свое удовольствие, как старую тряпку!

– Вы не поняли меня, – терпеливо ответил Лилли. – Я вовсе не ищу нирваны, отрицательной нирваны. Моя нирвана не уводит меня от людей. Можно жить внутренно в уединении и, тем не менее, поддерживать близкие отношения с людьми, разделять их жизнь. Так я живу с Тэнни…

– Может быть. Только я не понимаю этих словесных хитросплетений. Я предпочитаю считать себя человеком, направляющимся в кабак.

– Вы спорите, как женщина, Аарон.

– В таком случае не лучше ли нам заняться картошкой? – резко оборвал тот.

Лилли быстро отошел от шкафа и повернул электрический выключатель. При свете все в комнате изменилось. Она стала гораздо уютнее, чем днем. Две большие темные ширмы загораживали кровати. В передней части комнаты стоял рояль с раскрытыми нотами. На письменном столе были разложены бумаги. Лилли поставил на газ сковородку, чтобы поджарить ломти белого хлеба. Потом выдвинул на середину комнаты небольшой круглый стол, умело накрыл его синей скатертью с белыми полосами, расставил тарелки и стаканы. Аарон не пошевелился. Ему претило заниматься домашними делами, и за время их сожительства Лилли всегда делал по хозяйству все один.

За время недолгой совместной жизни оба они приобрели то бессознательное понимание друг друга, какое бывает между братьями. Они были родом из одной страны, вышли из одного класса. Каждый из них легко мог бы, по случайной игре судьбы, оказаться на месте другого. И, как бывает между братьями, между ними установилась глубокая, но неосознанная враждебность. Именно враждебность, а не антипатия, что далеко не одно и то же.

Ужин был, наконец, готов. Лилли опустил занавески на окнах, погасил верхний свет и поставил на стол лампу с зеленым абажуром. Приступили к еде. Все блюда были умело и вкусно приготовлены. Конечно, руки Лилли потеряли от этой работы свою белизну, сам же он говорил о них, что они сделались «чистою грязью».

Гость и хозяин ели молча, сидя друг против друга, Аарон выглядел уже здоровым и был, по обыкновению, тщательно одет.

– Когда же вы уезжаете? – стараясь говорить спокойно, спросил он, как-то слишком в упор глядя на Лилли.

– На будущей неделе. Точно не знаю. Меня известят телеграммой. Думаю, что не позднее четверга.

– Вы очень радуетесь своему отъезду?

Вопрос звучал горько и почти вызывающе.

– Да. Хочу добыть из себя новые песни.

– Прежние вам надоели?

– Да.

Пятна сдерживаемого гнева проступили на лице Аарона.

– И вещи, и люди вообще, по-видимому, вам быстро надоедают, – уже почти грубо сказал он.

– Разве? Что заставляет вас так думать?

– Факты, – глухо ответил Аарон.

Лилли промолчал. Он убрал со стола грязную посуду и подал пудинг, поставив блюдо возле Аарона.

– Когда вы уедете, мы с вами, вероятно, никогда больше не увидимся, – сказал, переменив тон, Аарон.

– Это будет зависеть от вас. Я оставлю вам адрес, по которому меня всегда можно будет найти.

Пудинг доели в молчании.

– Послушайте, Аарон, – обратился к нему Лилли, допивая из своего стакана последний глоток вина, – что вам, в конце концов, за дело до того, увидитесь ли вы с кем-нибудь из своих друзей? Ведь вы хотите только, чтобы за вами ухаживали. И теперь вы сердитесь потому, что я собираюсь перестать ухаживать за вами, и вы еще не знаете, найдется ли на мое место кто-нибудь другой.

– Предположим, что я таков, как вы говорите. Но сами то вы, Лилли, разве отличаетесь от меня в степени своего эгоизма?

– В этом отношении, вероятно, не отличаюсь. Но мне хочется думать, что отличаюсь в другом. Знаете ли, в чем однажды призналась мне Джозефина Форд? Она разочаровалась в своих любовниках. «Любви вовсе не существует, Лилли», – сказала она мне: – «мужчины просто до ужаса боятся быть одни. Все, что они выдают за любовь, есть страх одиночества».

– Ну и что же? – спросил Аарон.

– Вы согласны?

– Да, вполне.

– И я тоже вполне согласен. Тогда я спросил ее, что она думает о женской любви. Она сказала: «У женщин побуждением к любви служит не страх, а скука. Женщины в этом отношении похожи на скрипачей: лучше какая угодно дрянная скрипка, чем пустые руки и невозможность извлекать звуки».

– Ну, да. Это то же, о чем я говорил: желание извлечь из жизни как можно больше наслаждений, – отозвался Аарон.

– Ты служишь источником наслаждения для меня, а я для тебя – вот ваша философия любви.

– Именно.

– Так знайте же, Аарон, – подчеркивая слова, сказал Лилли, – что ни теперь, ни в будущем я не хочу быть поставщиком удовольствий для вас.

– Предпочитаете искать новые удовольствия для себя на Мальте?

– Хотя бы и так!

– Да. А через пять минут выискивать для себя еще что-нибудь новое?

– Может быть.

– В таком случае желаю вам доброго пути и всяческой удачи.

– И я желаю вам всяческой удачи, Аарон.

С этими словами Лилли отошел в глубину комнаты и принялся мыть посуду, Аарон сидел один, в освещенном лампой круге, перелистывая нотную тетрадь с партитурой «Пелеаса и Мелисанды».

Вдруг Аарон встрепенулся, взял свою флейту и стал тихонько наигрывать отдельные места из лежавшей на коленях оперной партитуры. Он не играл с тех пор, как заболел. Флейта звучала у него не совсем уверенно, но все же полным бархатистым тоном. Лилли подошел к нему с тарелкой и полотенцем в руках.

– Ааронов жезл опять зацвел! – сказал он с улыбкой.

– Что? – не понимая, поднял на него глаза Аарон.

– Я говорю: Ааронов жезл опять зацвел.

– Какой жезл.

– Ваша флейта.

– Да, она зацвела, чтобы принести мне плоды в виде хлеба с маслом и прочего необходимого пропитания.

– А разве других почек на нем не бывает?

– Каких вам еще почек? – с досадой ответил Аарон и вновь погрузился в музыку.

Лилли, перемыв и вытерев посуду, взял книгу и сел по другую сторону стола.

– Итак, вам совершенно безразлично, увидимся ли мы еще когда-нибудь? – неожиданно произнес Аарон.

– Вовсе нет. Я от всей души желаю, чтобы что-нибудь закрепило нашу связь.

– Если вы этого действительно желаете, то почему же этой связи нет между нами сейчас?

Потянулось несколько молчаливых мгновений, полных напряженной враждебности.

– А все-таки мы, вероятно, будем еще некоторое время искать друг друга для таких дружественных излияний, как сегодня, – начал опять Аарон.

– Уверен в этом, – ответил Лилли. – Поэтому я и напишу вам адрес, по которому вы всегда сможете найти меня.

Он взял клочок бумаги и тут же написал адрес. Аарон прочитал его, сложил и спрятал в жилетный карман. Адрес был итальянский.

– Да, но как же я попаду в Италию? – спросил Аарон. – Вы умеете изворачиваться в обстоятельствах, а я всегда привязан к какой-нибудь службе.

– Вы со своим цветущим жезлом, своей флейтой, и своим умением очаровывать людей можете, напротив, чувствовать себя вполне свободным и делать все, что вам вздумается.

– В первый раз слышу о каких-то своих чарах!

– Странно, потому что они у вас очень сильны… Не сегодня, завтра кто-нибудь непременно увлечется вами, и вы сможете жить этим увлечением, как всяким другим источником дохода.

Аарон гневно взглянул на Лилли и промолчал.

– Во всяком случае, – заговорил он через некоторое время, – с вами мы находимся в очень различном положении.

– Почему?

– Вы можете жить своим литературным трудом, а я навеки прикреплен к необходимости иметь службу.

– Только и всего?

– А вам этого мало? Вы не понимаете, какими преимуществами вы пользуетесь в жизни?

– Дорогой мой Аарон, между нами нет никакой разницы, кроме кажущихся преимуществ моей профессии. Если оставить в стороне мою профессию, которая заключается в том, чтобы писать о несуществующих вещах, – мы с вами совершенно одинаковые жалкие маленькие человечки, сидящие вместе в утлой лодчонке среди огромного океана жизни.

– Ну, пусть так. Перестанем об этом спорить, – устало произнес Аарон.

– Да. Пожмем друг другу руки в знак единомыслия и ложитесь спать, дружище! Вы еще не совсем оправились от своей «испанки», и лицо у вас бледнее, чем следовало бы.

– Вы хотите освободиться от меня?

– Перестанем ссориться, – с мягком укором сказал Лилли.

– Хорошо. Я лягу спать.

Аарон положил на рояль ноты, собрал флейту в футляр и ушел за ширму. Среди установившегося в комнате молчания, благодаря которому явственнее стал слышен снизу глухой шум лондонских улиц, Лилли погрузился в чтение книги о кабилах.

Аарон, уже полураздетый, вдруг снова появился из-за ширмы и уселся в кресло.

– Скажите все-таки, в чем заключается разница между мной и вами, Лилли? – спросил он.

– Да ведь мы уже пришли к соглашению по этому вопросу и ударили по рукам: мы отличаемся только профессией.

– Вы неискренни. Вы все-таки считаете себя образованнее и лучше меня. Признайтесь!

– Скажите, а вы-то сами искренно считаете, что я образованнее и лучше вас?

– Не считаю, потому что не вижу для этого оснований.

– Не видите оснований, следовательно, этого и нет. Успокойтесь, пожалуйста; ложитесь в постель и засните сном праведника, выздоравливающего праведника! А меня больше не мучайте.

– Я вас мучаю!

– Конечно. Разве вы этого не замечаете?

– Стало быть, я виноват перед вами?

– Да, еще раз виноваты, мой милый.

– А вы умеете всегда быть правым!

Лилли удовлетворенно засмеялся.