Текст книги "Избранные произведения в 5 томах. Книга 2: Флейта Аарона. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– О, я ненавижу любовь, – возбужденно закричала она. – Ненавижу!

– А мне думается, что это болезнь, – задумчиво произнесла Джозефина. – Может быть, все мы больны, потому и не умеем любить.

– Вам бы следовало, сударыня, произвести новый опыт, – оборвал ее Джим. – Я знаю, что такое любовь. Я размышлял об этом. Любовь есть цветение души.

– Запишите, – повторил Лилли.

И на мраморной облицовке камина появилась вторая строчка:

Любовь есть цветение души

Джим взглянул на надпись.

– Правильно. Вы пишете без ошибок, Лилли!.. Итак, продолжаем. Когда любишь – душа цветет. А если душа не цветет, она увядает.

– От любви расцветает душа, – с напускной торжественностью произнес Лилли, – а цветение души порождает революции!

– Браво, Лилли! – согласился Джим. – Вы вдруг прозрели и попали в точку.

– Значит, можно записать и увековечить?

И Лилли вывел на мраморе:

Цветение души порождает революции

– Теперь я понимаю, – продолжал Лилли, – зачем вы так усердно наливаете свою внутренность вином. Вы хотите, чтобы у вас расцвела душа.

– Вы необыкновенно проницательны, – против обыкновения спокойно ответил Джим. – Я много раз замечал: когда я люблю, я испытываю прилив энергии. Я физически ощущаю ее здесь. – Он ткнул себя пальцем в верхнюю часть живота. – Это потому, что душа становится шире. И если бы у меня не бывало таких приливов энергии и бодрости, я бы давно околел.

– Довольно с меня! – встала со своего места Тэнни. – Я нахожу, что все вы сегодня поглупели. Да и поздно уже.

– Вот, – не слушая ее и уже встав с кресла, торжественно произнес Джим, указывая на Клариссу: – она – Любовь. А он – Трудовой Народ. Все надежды – на эти две силы. – И широким жестом он изобразил соединение Аарона Сиссона с миссис Броунинг.

– Как интересно! Со времен детства я не участвовала в таких аллегорических представлениях. Вы же, должно быть, никогда не принимали в них участия? – с улыбкой обернулась Кларисса к Аарону.

– Никогда, – ответил тот.

– Прощайте, – сердито перебила их Тэнни. – Вы все ужасно мне надоели.

– Жалко вас. Прощайте, – поклонился Джим.

– Нам всем надо идти, если мы хотим еще застать поезд подземки.

Все общество, за исключением Джима, скоро собралось и по узким, мокрым от дождя улицам подошло к станции подземной дороги. Роберту с Джулией и Клариссой надо было ехать на запад, Лилли с женой жили в Хэмпстэде, а у Джозефины и Аарона была общая дорога в Блумсбэри.

Спускаясь в подземный вокзал, Роберт обратился к Джозефине и Аарону.

– Надеюсь, – сказал он, – что мистер Сиссон проводит вас до самого дома, Джозефина. Ведь он живет в ваших краях.

– В этом нет никакой необходимости, – смущенно ответила Джозефина.

Общество разделилось. Приходили уже последние поезда. Станция была полупуста. Среди ожидавшей публики было много пьяных. Подземные артерии Лондона после полуночи являют особенное зрелище. Все здесь представляется необычным и жутким.

– Как я ненавижу этот Лондон, – горячо воскликнула Тэнни. По происхождению она была наполовину норвежкой и большую часть жизни, до замужества с Лилли, прожила в Норвегии.

– Я тоже, – поддержала ее Джозефина. – Но кому приходится зарабатывать себе средства на жизнь, тот привязан к этому городу. Я охотно вернулась бы в Париж. Но что я буду делать во Франции, – там ведь теперь не заработаешь. Когда вы с мужем возвращаетесь в деревню?

– В пятницу, – ответил Лилли.

– Очень рада за вас. А когда вы едете в Норвегию, Тэнни?

– Вероятно, через месяц, – отозвалась Тэнни.

Подошел поезд. Они не без труда пробрались в тесноту вагонов. Мужчины бранились между собой. Кое-кто спал. Кучки подгулявших солдат во весь голос орали песни.

– Это правда, что вы порвали отношения с Джимом? – спросила Тэнни.

– Да. Он стал нестерпим, – ответила Джозефина. – Его истерические капризы и эгоизм не знают пределов…

– Приходите к нам завтракать, – пригласил Лилли Аарона.

– С удовольствием. Благодарю вас, – поклонился Аарон.

Лилли написал свой адрес на визитной карточке и передал ее Сиссону. Поезд, скрежеща тормозами, уже останавливался на станции. Аарон и Джозефина сошли, чтобы пересесть на другой поезд.

VII

Ночью в сквере

Однажды, в воскресенье, Джозефина пригласила Аарона Сиссона поужинать с ней вечером в ресторане. Они заняли место в уединенном уголке, и за бутылкой бургундского она стала выспрашивать у него историю его жизни.

Отец его был механиком на подъемнике в угольной шахте и хорошо зарабатывал, но был убит при падении люльки, когда Аарону было всего четыре года. Вдова открыла молочную торговлю. У нее не было детей, кроме Аарона. Торговля шла хорошо. Она хотела, чтобы сын стал школьным учителем. Он три года поработал в школе для подготовки к званию преподавателя, но вдруг бросил это занятие и ушел в шахты.

– Почему вы это сделали? – спросила Джозефина.

– Трудно сказать. Я чувствовал, что это мне больше подходит.

Он производил странное впечатление интеллигентного человека с развитыми умственными способностями, питающего, однако, отвращение к образованию и умственной культуре.

Джозефина с любопытством всматривалась в душу этого недавнего шахтера. Она старалась дознаться, какая у него была жена. Но кроме того, что она была дочерью содержателя постоялого двора и обладала слабым здоровьем, девушка ничего не могла выпытать у Аарона.

– Вы посылаете ей деньги? – спросила она.

– Да. За квартиру ей не приходится платить. Дом принадлежит мне. Ей выдают ежемесячно определенную сумму из банка. Мать, умирая, оставила мне тысячу с небольшим фунтов.

– Вы не сердитесь, что я расспрашиваю вас?

– Разумеется, нет, – с улыбкой ответил он.

Манеры у него были почти светские. Он умел быть утонченно вежливым, и в то же время Джозефина чувствовала, что он держит ее на определенном расстоянии от себя, избегая интимности. Кое в чем он напоминал ей Роберта: белокурый, стройный, хорошо сложенный, – настоящий тип английской мужской красоты.

– Не скажете ли вы мне, почему вы покинули жену и детей? Разве вы не любили их?

Аарон поглядел на свою смуглую собеседницу, чуть-чуть нахмурясь.

– Почему я покинул их? – переспросил он. – Без всякой особенной причины. Им и без меня не худо живется.

Джозефина с удивлением вскинула на него глаза. Она заметила черты тайной боли на его пышущем здоровьем лице и болезненную напряженность взгляда.

– Не могли же вы, однако, так, без всякой причины бросить своих маленьких дочурок?

– И все-таки я сделал это. Без всякой причины, кроме того, что мне захотелось почувствовать себя на свободе.

– Вы искали новой любви?

– Нет, я искал свежего воздуха. Я сам не знаю, чего ищу.

– Но человек обязан знать это. Особенно, когда другие люди страдают из-за него.

– Нет. Дороже всего возможность свободно дышать свежим воздухом. Меня тяготила обязательность любви… Если я вернусь домой, я опять буду обязан любить, заботиться и все прочее…

– Вероятно, вы хотели большего, чем могла дать вам ваша жена?

– Вернее будет сказать, что я, напротив, хотел меньшего. Она взвинчивала в себе любовь ко мне, цепляясь за меня, не давая мне вздохнуть.

– Разве вы никогда не любили ее?

– Любил. Я никогда никого не любил, кроме нее. Но я никогда не собирался становиться любовником ее, или чьим бы то ни было. В этом корень всего. Я не желаю ласкать и заботиться, когда во мне нет ласки и заботы. И не хочу, чтобы мне навязывали эту обязанность.

– Хотите еще вина? – предложила она Аарону.

Он отказался. Ей нравилось его полное равнодушие к непривычной обстановке великосветского ресторана. Она заказала кофе и ликер.

– Однако, не можете же вы хотеть устраниться от всех человеческих привязанностей? Я иногда чувствую себя такой затерянной, такой ужасно одинокой. Это не сентиментальность. У меня нет недостатка в мужчинах, которые уверяют, что любят меня. Но жизнь моя, в глубине, одинока…

– А у вас есть родные?

– Никого, с тех пор, как умерла мать. Есть тетка и двоюродные братья в Америке. Вероятно, я когда-нибудь поеду с ними повидаться. Но они не в счет.

– Почему вы не вышли замуж? Сколько вам лет?

– Двадцать пять. А вам?

– Тридцать три.

– Не знаю, почему я не вышла замуж. Я терпеть не могу сама зарабатывать. А приходится это делать. Но работу свою я люблю.

– Чем вы сейчас занимаетесь?

– Пишу декорации для новой театральной постановки. Это мне нравится. Но часто я спрашиваю себя, что будет со мной дальше…

– Что вообще бывает с людьми? Все мы живем, пока не умираем. О чем тут еще думать! – сказал Аарон.

Джозефина нервно затянулась папироской.

– Да!.. Больше всего я хотела бы, чтобы наступил конец света. Мне очень хочется, чтобы этот мир прекратил, наконец, свое существование.

Он засмеялся и медленно выпил свою рюмку ликера.

– Не разделяю этого желания, – сказал он. – Я, напротив, не прочь пожить, пока живется.

– Разве вы довольны своим существованием? – воскликнула Джозефина.

– Да. Я хочу быть только независимым, предоставленным самому себе. Я ненавижу всякие лирические чувства и житейские заботы и не желаю, чтобы меня принуждали их иметь. Пусть только мне дадут возможность быть самим собой.

– Нельзя сказать, чтобы ваши слова звучали вежливо по отношению к вашей даме, – с деланным смехом, в котором слышалось задетое самолюбие, сказала Джозефина.

– Мне кажется, я ничем вас не обидел, – искренно ответил он. – Вы же понимаете мою мысль.

Она некоторое время молча вглядывалась в его лицо, потом громко рассмеялась.

– Вы недурно исполняете роль простофили. У вас есть комический талант. Вы это знаете?

– Первый раз слышу и уверяю вас, что вы ошибаетесь, – возразил Аарон. – Вот Джим Брикнелль, – у того редкие комические способности.

– Вот уж не нахожу в нем ничего забавного! Это всецело поглощенный собой, пропитанный эгоизмом, истерический человек. В нем и на волос нет ничего смешного.

– Я думаю, что вы не соглашаетесь только из духа противоречия, – сказал Аарон. – Переменим лучше разговор. Скажите, как понравился вам Лилли? – спросила Джозефина.

– Он, по-видимому, человек с очень острым умом. Чем он занимается?

– Пишет повести и драмы.

– Ему за это платят?

– Редко и мало… Лакею хочется, чтобы мы ушли. Пойдемте.

Она встала и пошла к двери. Швейцар подал ей пальто, и она вместе с Аароном вышла на улицу.

– Может быть, вы хотите сесть в автобус? – напрягая голос из-за ветра, кричала она Аарону.

– Нет. Я охотно пройдусь пешком.

– Я тоже. Идем.

Они пересекли Чаринг-Кросс, по которому с грохотом катились неуклюжие автобусы, переполненные пассажирами. Пересекли Хольборн, прошли мимо музея, не проронив ни слова. Подошли к прекрасному старому Блумсберийскому скверу и ступили в его пустынные в этот час аллеи.

– Как прекрасно шумит ветер, – задумчиво произнесла Джозефина. – Остановимся и послушаем…

Они присели рядом на скамью и долго молчали. Издали доносился шум людных улиц. Но над парком нависла тишина соседних мертвых и безлюдных в поздний час кварталов.

Джозефина достала из сумочки носовой платок, и по звуку, который она произвела, Аарон понял, что она плачет. Она старалась овладеть собой и подсела к нему поближе. Он казался холодным и безучастным.

– Дайте мне вашу руку, – сказала она сдавленным голосом.

Он взял ее холодные пальцы в свою огромную руку. Она заплакала еще сильнее, горько всхлипывая.

– О чем вы плачете? – спросил он, наконец.

– Сама не знаю. Не обращайте на меня внимания, – ответила Джозефина сквозь слезы.

– Плачьте, если вам хочется, и не стесняйтесь меня, – сказал он участливо.

– Вы странный человек, вы так не похожи на наших мужчин, – сказала она.

Но он не ответил, следя за собственным ходом мыслей.

– Скажите, вы собирались выйти замуж за Джима Брикнелля? – спросил он после некоторого молчания.

– Конечно, собиралась.

– Мне трудно представить себе вас его женой.

– Почему?

Он ответил не сразу.

– Такая женщина, как вы, не должна выходить замуж, – произнес, наконец, Аарон.

– Почему же? Я хотела бы иметь мужа.

Он не отвечал.

– Так почему же мне не следует выходить замуж? – настаивала она.

– Не знаю, – неохотно отозвался он и опять умолк.

– У вас в жизни были уже опыты любви? – спросил он через некоторое время.

– Почему вы так думаете?

Он опять ничего не ответил. Она тоже грустно задумалась, сидя рядом с ним и по-прежнему не отнимая у него своей руки.

– Вы, вероятно, сочтете теперь себя вправе без спроса поцеловать меня? – с вызовом в голосе вдруг сказала она.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Нет, – сказал он, и это короткое слово прозвучало ласковым упреком.

– Почему же нет? – не отставала она.

– Потому что это не приходило мне в голову.

– Почему же не приходило в голову? – ее рот становился все более вызывающим.

Он засмеялся и не счел нужным продолжать этот разговор. Джозефина уже не плакала. В темноте можно было различить жесткое и мрачное выражение ее лица. Она высвободила свою руку из его крепких пальцев и встала.

– Пора идти, – холодно произнесла она.

Они пошли рядом к выходу из сквера. Дом, где жила Джозефина, находился в нескольких шагах.

– Я не имел намерения огорчить вас, уверяю вас, – горячо сказал Аарон.

Они подошли к двери. Джозефина достала ключ из своей сумочки и обернулась к нему.

– Спокойной ночи, – уже ласково сказала она, протягивая ему руку.

– Давайте еще как-нибудь пообедаем и поужинаем вместе. Хотите? Назначьте время, – предложил Аарон.

– Хорошо. Но я не могу сейчас условиться о дне. Как раз это время я очень занята. Я дам вам знать.

Полисмен подозрительно направил свой фонарь на стоящую возле двери парочку.

– Хорошо. Прощайте, – поспешил отойти от нее Аарон.

Джозефина открыла тяжелую дверь и быстро захлопнула ее за собой.

VIII

Кувалда на ветру

Лилли, муж и жена, были владельцами скромного деревенского домика в Гемпшире. Они были бедны. С Робертом и Джулией они были знакомы уже давно, а с Джимом и Джозефиной познакомились лишь недавно.

Однажды ранней весной Лилли получил в деревне телеграмму: «Приеду к вам сегодня в 4.30 – Брикнелль». Это удивило его, но он поспешил с помощью жены приготовить для гостя одну из своих трех комнат. К четырем часам Лилли пошел встречать его на станцию железной дороги. Он опоздал на несколько минут, так что, подходя, увидел элегантно одетого Джима, стоящего в некоторой растерянности с багажом в руке у наружного выхода из станционного здания. Джим был еще недавно офицером регулярных войск и по привычке тщательно следил за своим костюмом. Но по духу и взглядам он был не военным, а скорее социалистом и ярым революционером, впрочем, совсем не опасным для существующего строя.

– Вот и отлично! Здравствуйте, – приветствовал он подходившего Лилли. – Я уже думал, что вы не захотели меня встречать.

– Что за странные мысли, – поморщился Лилли. – Давайте-ка мне ваш багаж и пойдем.

У Джима был чемодан и рюкзак.

– Сегодня утром меня осенило вдохновение, – продолжал Джим, идя рядом с Лилли по полевой дороге. – Я вдруг понял, что вы – единственный человек в Англии, с которым мне надо серьезно потолковать.

– О чем? – недоуменно спросил Лилли.

– Увидите. Об этом потом.

Подходя по саду к дому, они увидели в дверях Тэнни, которая вышла их встречать.

– Рада вас видеть, – приветствовала она гостя. – Как вы себя чувствуете?

– Неважно, – изобразив на лице гримасу, которая должна была означать любезную улыбку, ответил Джим. – Благодарю вас за готовность приютить меня.

– О, мы очень рады вашему приезду.

Джим бесцеременно разложил свой багаж на диване.

– Я привез много продовольствия.

– Очень мило с вашей стороны. Здесь трудно достать припасы. Купить что-нибудь можно только в воскресенье на базаре, – сказала Тэнни.

Джим выловил из чемодана фунт сосисок и банку рыбных консервов.

– Сосиски как нельзя более кстати, – обрадовалась Тэнни. – Мы приготовим их вечером к ужину. А рыбные консервы съедим сейчас за чаем. Хотите умыться?

Тэнни приготовила чай. Хозяева и гость сели за стол.

– Как мило с вашей стороны так неожиданно навестить нас, – стала занимать гостя хозяйка.

– Правда? Я тоже так думал, собираясь к вам, – ответил Джим с набитым ртом. Он ел быстро и жадно.

– Что вы делали в последнее время?

– Провел несколько дней у своей жены.

– Да что вы? Вот бы не подумала.

У Джима была законная жена, француженка, с которой он развелся, и двое детей от нее. Иногда он, чисто по-приятельски, навещал ее.

После чая Джиму понадобилось отправить телеграмму. Он не мог провести без этого ни дня. Лилли проводил его в деревню, в местную телеграфную контору. По дороге говорил о социальных реформах. Это было коньком Джима. Его служебные занятия в Лондоне были совершенно фиктивны. Он проводил дни, болтаясь по городу и посещая всякие собрания.

После ужина все трое сидели, беседуя, вокруг кухонного очага.

– Что вы думаете о предстоящих мировых событиях? – спросил Лилли Джима, собираясь начать длинный разговор.

– Что я думаю? Я жду великих потрясений.

– Откуда?

– Посмотрите на Ирландию, понаблюдайте Японию, – ведь это два полюса, через которые проходит теперь ось мира, – глубокомысленно изрек Джим.

– Я скорее назвал бы Россию и Америку, – возразил Лилли.

– Россия и Америка? – презрительно поморщился Джим. – Это совершенно ошибочно. Политика той и другой находится в зависимости от событий в Ирландии и Японии. Я знаю. Мне было откровение.

– Не понимаю, как это может быть.

– Я тоже не понимаю. Но говорю вам, что мне было откровение.

– Что за откровение? – начал раздражаться Лилли.

– Не могу описать его, но суть дела я вам сказал.

– Что же вы думаете о японцах?

– Я полагаю, что спасение мира придет от них, – торжественно изрек Джим.

– Покорно благодарю за такое спасение, – проворчал Лилли. – Я готов видеть в японцах все, что вам угодно, только не благодетельных ангелов.

– А на меня японцы производят чарующее впечатление, – сказал Джим. – В их движениях столько быстроты и силы…

– А презанятно было бы иметь японца любовника, – рискованно пошутила Тэнни.

– Согласен с вами, – повернулся к ней Джим и посмотрел на нее прищуренными глазами.

– Вероятно, вы так же, как и я, ненавидите среднего нормального англичанина? – спросила его Тэнни.

– Ненавижу, глубоко ненавижу! – с жаром подтвердил Джим.

– У них и добродетели какие-то животные, – продолжала она. – Я убеждена, что на самом деле нет на земле более порочных людей, чем средний уравновешенный англичанин.

Разговор оборвался. Джим осушил все пивные бутылки, а хозяева собирались идти спать. Гость был чуть-чуть навеселе. Он попросил, чтобы ему дали с собой в комнату хлеба и сыра. Но сыра в доме не оказалось.

На другое утро, за кофе, Лилли с недоумением и чувством брезгливости следил за той жадностью, с какой Джим поглощал пищу.

– Почему вы едите так много хлеба? – не смог удержать Лилли раздраженного вопроса.

– Я наверстываю потерянное во время этой проклятой войны, – спокойно ответил Джим.

– Но такое количество хлеба мало питательно и только загружает желудок.

– Я пришел к выводу, что желудок никогда не должен быть пуст. Давайте ему непрерывно занятие, чтобы он не раздражал вам нервы, – философским тоном заявил Джим.

– Нельзя же ходить с вечно набитым желудком, – брезгливо поморщившись, возразил Лилли.

– Можно и необходимо, мои милые. Когда у меня в желудке пусто, я теряю жизненную энергию. У меня пропадает охота жить. Я не выношу пустоты внутри себя.

Разговор перешел на обсуждение будущности мира.

– Я считаю, – говорил Джим, – что христианство – это величайшая вещь, созданная человечеством в прошлом, и останется таковой на веки веков.

– Надеюсь, однако, вы не рассчитываете, что и распинать людей будут до конца веков? – сказал Лилли.

– Почему же нет, если это окажется спасительным?

– С меня довольно того, что было.

– Разве вы не думаете, что любовь и самопожертвование – лучшее, что есть в жизни? – торжественно произнес Джим.

– Но ведь невозможно приносить себя в жертву отвлеченности, – заметила Тэнни.

– Напротив, вполне возможно. В этом весь смысл и вся красота поступка. Кто олицетворяет собою отвлеченный принцип – это совершенно неважно. Христос – это именно олицетворение любви.

– А мне ваша любовь и ваш Христос просто ненавистны, – резко сказал Лилли. – Для меня это нечто совершенно отвратительное.

– Лучшее, что произвел мир! – повторил Джим.

– Глубочайшая ошибка! Разве вы не замечаете, что на самом деле вы поклоняетесь Иуде? Иуда – вот наш подлинный герой. Должны же вы, наконец, откровенно признать это.

– Иуда – это глубочайшая фигура истории. Надо было пройти двум тысячелетиям, чтобы люди начали понимать его, – сказал Джим, набивая рот хлебом и вареньем.

– Предатель есть предатель. Что тут еще понимать?

– А я говорю, что величайшее, что произвел мир во все прошлые и на все будущие века, это Христос и Иуда, – твердил Джим.

– Как на чей вкус! – сердито оборвал Лилли.

Стояло прелестное утро начала марта. Уже расцвели фиалки и раскрылись первые полевые анемоны. Солнце пригревало по-настоящему. Хозяева и гость собирались на прогулку. Но Лилли начал уже страдать от присутствия Джима.

– Хорошо тут у вас, – благодушно сказал Джим. – Можно мне пробыть у вас до субботы?

Наступило неловкое молчание. Лилли чувствовал, как в нем что-то вскипает, чего он не в силах сдержать. Что делать? Вдруг, неожиданно для самого себя, он поднял глаза на Джима и, глядя на него в упор, внятно произнес:

– Я думаю, что вам лучше уехать завтра.

Тэнни замерла от смущения.

– А что у нас завтра? – как ни в чем не бывало спросил Джим.

– Четверг, – сказал Лилли.

– Четверг, – повторил Джим в раздумьи. – А что, если до пятницы?

– Советую ехать в четверг, – с прежней настойчивостью сказал Лилли.

– Послушай, Раудон… – попробовала остановить мужа изумленная Тэнни.

– А теперь не пойти ли нам погулять? – предложил Лилли, чтобы сгладить неловкость положения.

Весеннее солнце манило на волю. Предложение было принято. Но прогулка по лесу прошла в довольно напряженном настроении.

Между Джимом и Тэнни чувствовалось сближение, которое раздражало Лилли.

По возвращении нашли дома телеграмму на имя Джима. Он показал ее хозяевам. На бланке значилось: «Хочу встретить вас на обратном пути, проведем время вместе. Лоис».

Тэнни непременно пожелала узнать, кто такая Лоис. Лоис была, по словам Джима, прелестная девушка из довольно состоятельной семьи. Родители ее принадлежали к среднему классу. Сама она была актрисой и, по уверению Джима, готова была для него на все.

– Я протелеграфирую ей, что мы встретимся с ней завтра, – решил Джим. – Где бы назначить ей свидание?

Лилли принес карту, и все сообща наметили железнодорожную станцию и время, где должно произойти это загородное свидание Джима с Лоис. Оттуда счастливая парочка совершит пешую прогулку вдоль долины Темзы и сможет переночевать в Мэрлоу или где-нибудь там поблизости. Джим составил телеграмму, и Лилли еще раз повел его на телеграф. Они вернулись домой к чаю.

После ужина уселись вокруг огня для вечерней беседы. Лилли сел на низком стуле, прямо против очага. Джим и Тэнни – в креслах по обе стороны от него.

– Как сладко вам будет завтра идти с Лоис вдоль Темзы, – сентиментально протянула Тэнни.

– Черт возьми, – желчно отозвался Лилли. – Отчего это он не может погулять один, а нужно непременно, чтобы тут была женщина, которая держала бы его руку в своей!

– Не горячись, мой друг, – остановила его Тэнни. – Ты забываешь, что у тебя-то всегда есть при себе женщина, которая готова держать твою руку.

– Отлично. Только избавь меня, пожалуйста, от своего хвастовства, – еще более раздраженно ответил Лилли. Он ненавидел в эту минуту свою жену. Затем обернулся к Джиму: – А вам не совестно так вести себя в гостях у малознакомых людей? Не успели вы пробыть здесь и одного дня, и вам уже не терпится. Вы вызываете по телеграфу самку, которая должна встретить вас в минуту вашего отъезда, чтобы поддержать вашу руку, а тем временем, до отъезда, стараетесь подыграться к другой! Вы гоняетесь за любовью, как юноша, для мужчины ваших лет это просто постыдно!

– Не понимаю, чем вы так возмущаетесь? Я верю в любовь, – вот и все! – стараясь сдержать накипевший гнев, ответил Джим.

– Любовь! Любовь! Называйте, пожалуйста, вещи своими именами! Распутство – не любовь, – уже не сдерживая себя, кричал Лилли, дав волю все возрастающей антипатии к гостю.

Джим встал. Можно было подумать, что еще одно слово Лилли – и он бросится на него с кулаками.

Тэнни поспешила вмешаться и увела гостя спать.

На следующее утро все трое сошлись, не подавая и виду, что между ними что-то произошло. Но под дружественными речами ежеминутно готовым вспыхнуть тлел пепел вчерашней вражды. После утреннего завтрака супруги Лилли вызвались проводить Джима и даже не до ближайшей, а до более отдаленной железнодорожной станции.

Тэнни старалась идти рядом с Джимом и время от времени, интимно понизив голос, перекидывалась с ним дружественным словечком. Лилли, который шел немного поодаль, приметил это и ревниво подошел к ним. Они замолчали.

– Я помешал вам? Что было предметом вашего интересного разговора? – язвительно спросил он.

– Ничего особенного, – игриво ответила Тэнни. – Почему ты вмешиваешься в наш разговор?

– Потому что имею на это право, – грубо оборвал ее Лилли.

Это было сказано так, что Джим и Тэнни отскочили друг от друга, точно их разделили ножом. Теперь Джим пошел на некотором отдалении от супругов.

Молча добрели они до станции. Вскоре подошел и поезд. Джим попрощался с Лилли и его женой. Джим и Тэнни ждали, что Лилли так или иначе выразит желание примириться. Но он был все так же замкнут и мрачен.

– Прощайте, – сказал он Джиму. – Надеюсь, Лоис вас не обманет. Помните, что вам надо выходить на третьей остановке. Прощайте!

– Прощайте, – ответил Джим, высовываясь из окна вагона. – Приезжайте ко мне.

– С удовольствием, – крикнула Тэнни вслед тронувшемуся поезду.

Лилли не ответил.

С тех пор они с Джимом никогда не виделись. Лилли ни за что не соглашался встретиться с ним.

Этот маленький человечек был дьявольски злопамятен.

– Тебе незачем изображать из себя этакого маленького Христа, слишком сближаясь с чуждыми тебе людьми, желая всем непременно помочь – сказал вдруг Тэнни.

IX

У нижней черты

Тэнни уехала в Норвегию, чтобы навестить своих родных. Она не была на родине уже три года. Лилли не поехал с ней: ему не хотелось. Он перебрался в Лондон и поселился в комнате, выходившей на рынок Конвент Гарден. Лилли высовывался из окна своей комнаты и часами с увлечением наблюдал огромных ломовых лошадей, возивших целые горы овощей и каких-то ящиков.

Однажды, в холодный апрельский день, на рынке появился человек в черном пальто и котелке, неуверенно бродивший по площади. Лилли только что вернулся домой после верховой езды и, продрогнув на сыром и холодном воздухе, старался согреться. Что-то привлекло его внимание в фигуре неизвестного, и он стал наблюдать за ним. Незнакомец шагал по мостовой как будто с опаской и, пробираясь между колесами повозок, ежеминутно спотыкался. Вдруг он упал. Лилли не видел его лежащим на земле, но заметил, как к нему подошло несколько возчиков и как один из них поднял его шляпу. Какое-то тревожное чувство толкнуло его в сердце. «Сойду-ка я вниз», – решил он про себя.

Быстро спустившись по каменным ступеням с четвертого этажа, он выбежал на площадь. Там собралась уже толпа, и толстый полисмен, распихивая зевак, прокладывал себе дорогу к центру происшествия. Верный завсегдатай всех уличных происшествий, Лилли на этот раз почему-то не решился пробраться в самую гущу.

– Что случилось? – спросил он у стоявшего с ним рядом замызганного мальчика-посыльного.

– Пьяный валяется, – ответил посыльный.

Лилли отошел и стал за стеною зевак.

– Встаньте, пожалуйста!.. Куда вы направлялись? – услышал он повелительный голос полисмена.

– Я ничего… ничего… – последовал невразумительный ответ.

– Да, ничего! Как бы не так!.. Вставайте и собирайте ваши манатки.

– Я ничего… ничего…

Что-то в этом голосе заставило Лилли насторожиться. Он продвинулся вперед и увидел сидящего на каменной тумбе, бледного и несколько всклокоченного Аарона Сиссона. Дюжий полисмен держал его за руку повыше локтя.

– Вы, небось, хотели бы, чтобы я подстелил вам здесь простынку, не так ли? И воображали бы, что нежитесь в постельке!.. Вам бы и невдомек, что вы лежите посреди Конвентгарденского рынка, на самом людном и шумном месте!.. Ну-ка, вставайте, приятель, мы о вас позаботимся. – И полисмен потянул сопротивлявшегося Аарона за собой.

Лилли быстро очутился в самом центре происшествия.

– Помогите этому человеку подняться в мою комнату, – сказал он констеблю, – это мой приятель.

Толстый констебль подозрительно взглянул на растрепанного Лилли, стоявшего на улице с непокрытой головой.

– Где ваша комната? – спросил нерешительно полисмен.

Лилли быстрым движением указал ему направление и обратился к Аарону:

– Вы шли ко мне, Сиссон? Вы зайдете, не правда ли?

Аарон кивнул головой с тупым и недовольным видом. Глаза его смотрели сердито. Кто-то криво нахлобучил на него упавшую шляпу, он был похож на сумасшедшего. Лилли снял ее и взял в руки, чтобы она опять не свалилась. Они двинулись, и толпа расступилась. Но, взглянув на Аарона, Лилли понял, что он может двигаться лишь с большим трудом. Он взял его под руку и, вдвоем с полисменом, повел через мостовую на тротуар.

Подошли к лестнице, Аарон споткнулся.

– Ну, теперь потверже! Держитесь крепче на ногах, – добродушно сказал полисмен, поддерживая Аарона под локоть.

Наконец, Лилли открыл свою дверь. В комнате было уютно. Ярко горел камин, пианино стояло открытым, диван был завален подушками, книги и бумаги покрывали большой письменный стол. За перегородкой, образованной книжной полкой и пианино, стояли две кровати и умывальник, помещавшийся у того самого окна, из которого Лилли обычно смотрел на рынок.

Полисмен огляделся с любопытством.

– Да, здесь поуютнее будет, чем в карцере, сэр, – сказал он.

Лилли засмеялся. Он поспешно освободил место на диване.

– Сядьте сюда, Сиссон, – сказал он.

Полисмен помог Аарону опуститься на диван и с удовлетворением произнес:

– Ну, теперь все в порядке.

Лилли пошарил в кармане и дал полисмену полкроны. В то же время он следил за Аароном, который с тупым видом сидел на диване, бледный, почти не сознавая, что делалось кругом.

– Вам нехорошо, Сиссон? – спросил он тревожно.

Аарон взглянул на него из-под отяжелевших век и еле кивнул головой.

– Не лечь ли вам в постель? – предложил Лилли Аарону, заперев за полисменом дверь.

Аарон отрицательно покачал головой.

– Право, я бы лег на вашем месте. Вы можете оставаться здесь, пока не придете в себя. Я совершенно один, так что вы никому не мешаете.