Текст книги "Избранные произведения в 5 томах. Книга 2: Флейта Аарона. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Аарон удивился про себя: какую же позорную правду могла бы она рассказать о нем дочерям? Но промолчал. С холодной зоркостью постороннего наблюдателя он видел, что несмотря на свое искреннее горе, жена его находит какое-то удовольствие в преувеличении своих невзгод и точно смакует одним уголком сознания драматичность разыгрывающейся сцены.

Но она опять успокоилась и взялась за свое шитье. Некоторое время прошло в молчании. Она сидела, опустив глаза над работой. Вдруг она вскинула их на мужа и посмотрела на него долгим взглядом, в котором был и сердечный укор, и суровое обвинение и, вместе с тем, супружеская нежность. Он невольно отвернулся от этого взгляда.

– Ты сознаешь, по крайней мере, что нехорошо поступил со мной? Да? – в тоне ее вопроса слышалась и просьба, и угроза.

Аарон почувствовал эту двойственность и промолчал.

– Сознаешь? – настаивала она. – Если бы ты считал себя правым, ты бы не молчал так, я знаю. Значит, ты раскаиваешься?

Она подождала ответа. Но Аарон молчал, по-прежнему сидя на стуле в каком-то оцепенении.

Тогда, поддавшись давно подавляемому в себе движению, Лотти поднялась со своего места, подошла к мужу и вдруг, – может быть, неожиданно для себя самой, обвилась руками вокруг его шеи, опустилась перед ним на колени и спрятала лицо у него на груди.

– Скажи, что ты понимаешь, как обидел меня! Скажи, что сознаешь свою жестокость, – жалобно молила она. Но сквозь жалобу Аарону слышалась уже затаенная радость предстоящей победы над ним.

– Ведь ты понимаешь это? По глазам твоим вижу, что ты сознаешь свою вину, – шептала она, подняв к нему лицо. – Зачем бы ты вернулся ко мне, если бы не считал себя виноватым? Ну, так скажи же, скажи мне что-нибудь, какое-нибудь доброе слово, – просила она, прижимаясь к нему всем телом.

К ощущению дурноты, которое не оставляло его, примешивалось теперь чувство ужаса. Она внушала ему какой-то ужас. Ее голос казался ему змеиным шипением, которое гипнотической властью парализует движения маленькой птички. Лотти нежно обнимала его, доверчиво и страстно прижималась к нему, а он испытывал от ее прикосновения только холодное отвращение.

– Нет, – сказал он, наконец, придушенным голосом. – Я не чувствую за собой никакой вины.

– Неправда, чувствуешь! Только не хочешь признаться! – ответила она уже кокетливо-шутливо и ласково ударила его по щеке. – Ты всегда был глупенький, упрямый мальчик, мой маленький, глупенький упрямец…

Аарон с каменным лицом освободился от ее объятий, тяжело встал со своего стула, надел шляпу и взял в руки футляр с флейтой. Лотти глядела на него, ничего не понимая.

– Я уйду, – произнес он глухим голосом и взялся за ручку выходной двери.

Тогда лицо Лотти исказилось судорогой ярости. Она подскочила к нему и вцепилась рукою в его воротник.

– Подлец!.. – закричала она голосом такой напряженной ненависти, какого он еще никогда не слыхал у нее. – Подлец!.. Для чего же тогда ты приходил?..

Аарон не ответил. Внутри у него, при взгляде на пышущее враждой лицо жены, все омертвело. Он освободился от ее цепких пальцев. Она больше не сопротивлялась. Он отворил дверь и, почти ничего не ощущая, с затуманенным сознанием, вышел вон и опять прошел через сад в поле, окутанное непроницаемым сумраком ночи.

Поняв, что произошло, Лотти в отчаянии упала на пол и долго лежала так, в полном изнеможении. Она потерпела поражение. Но ведь в извечной борьбе мужчины и женщины она не подчинилась бы добровольно…

Некоторое время она пролежала не шевелясь. Потом, почувствовав холодную струю воздуха по полу, быстро поднялась, закрыла дверь и опустила занавески на окнах. Потом подошла к зеркалу и увидела в нем бледное, напряженное лицо с упорной непреклонностью взгляда. Да, хотя бы дело шло о жизни и смерти, – она не покорилась бы, не уступила бы мужу, как он не уступил ей. Она явственно осознала в себе это и еще тверже утвердилась на своей позиции. Дух борьбы знает неизбежность поражений, но не допускает уступок.

Лотти чувствовала себя разбитой всем происшедшим и рада была добраться до постели.

Тем временем Аарон шел по полям, ища себе приюта для ночлега. Наконец он набрел на неубранные снопы сжатого хлеба. Уложив рядком с дюжину снопов, он устроил себе прекрасное ложе, лег на него и устремил взор в звездное сентябрьское небо. Он тоже ни за что не уступил бы. Иллюзии любви прошли уже навеки. Любовь – это битва, в которой каждая сторона борется за господство над душой другого. В истории человечества в любви мужчина отдал власть над своей душою женщине и теперь борется за освобождение ее. Но тщетно. Ибо уже поздно. Потому что женщина не уступит.

Итак, чтобы быть господином над своей душой, над своим сознанием и своими действиями, надо поставить себя вне любви.

Жизнь нужно строить в одиночестве, а не вдвоем.

Аарон думал также о Лотти и вспоминал, насколько правдивее и вернее самой себе она была, когда еще не связывала себя с ним, когда у нее не было мужа, нарушившего чистоту ее одиночества. И Аарон за себя и за нее радовался происшедшему между ними разрыву.

Что думать о будущих связях? Еще рано засорять этим голову. Пусть сперва сердце до конца очистится в полном, чистом одиночестве. Единственный путь к подлинно человеческим, жизненным связям лежит через предельное одиночество.

XII

Наварра

Не имея на осенний сезон постоянного места, Аарон шатался по Лондону. Он играл в концертах и на вечерах в частных домах. Он участвовал в оригинальном квартете, который играл у леди Артемиды Хупер, когда она лежала в постели после нашумевшего происшествия, при котором она выпала из окна автомобиля. Аарон обладал забавным свойством, присущим некоторым людям, пускаться в рискованное плавание, даже не подозревая о том. Леди Артемида нашла его мастерство восхитительным и пригласила его исполнить для нее соло на флейте. Аарон играл и смотрел на нее. Она тоже не спускала с него глаз. Лежа в кровати среди преднамеренного полумрака, искусно подкрашенная, куря тонкие ароматические папиросы, подавая своим несколько охрипшим голосом быстрые и остроумные реплики окружающим ее мужчинам, – Аарон был у нее, разумеется, не один, так как она всегда была окружена мужским обществом, – она произвела на него сильное впечатление. Поразительно хрипло звучал ее голос, доносившийся из-за клубов папиросного дыма. И все же она нравилась ему. Нравились в ней бесшабашные черты современного великосветского общества, в которых почти стерта грань, отделяющая его от нравов противоположного социального полюса – разгульных и темных подонков большого города. В Аароне самом была склонность к этой разгульной жизни.

– Вы любите играть? – спросила она.

– Да, – ответил он с той тенью иронии, которая на его лице всегда казалась улыбкой.

– Это главное содержание вашей жизни? – продолжала она.

– Да, я зарабатываю этим средства на жизнь, – сказал он.

– Но ведь не заработок же существенен для вас в игре?

Аарон взглянул на нее. Леди Артемида пристально глядела на него сквозь дым своей папиросы. Глаза их встретились, и каждый из них почувствовал, что эта встреча для них значительна.

– Я не думаю об этом, – сказал Аарон.

– Я была уверена, что не думаете, – иначе вы не играли бы так хорошо. А знаете, вы очень счастливы, что можете изливать себя через свою флейту.

– Вы думаете, это легко дается? – засмеялся он.

– Вот! В этом-то и дело! – сказала она, барабаня пальцами по ящику с папиросами.

Найдя, очевидно, что этим разговором она уже достаточно открыла Аарону путь к интимности, леди Артемида в дальнейшем предоставила ему действовать самому.

Аарон почувствовал, что Лондон дурно действует на его нервы и увлекает его на ложный путь. Успех, конечно, льстил его самолюбию, но в то же время и раздражал его. Это положение не могло продолжаться. Где бы он ни бывал, он любил, чтобы за ним было молчаливо признано первое или одно из первых мест. В музыкальной среде, в которой он вращался, он то чувствовал себя равным со всеми, даже с самыми крупными светилами, то оказывался отброшенным на последнее место. Все зависело от случайного стечения обстоятельств.

Тогда он решил скрыться. Он получил от Лилли письмо из Наварры. Лилли бродил по миру. Аарон написал в Наварру, спрашивая, можно ли ему приехать почти без денег. «Если хотите, приезжайте. Привезите с собой флейту и, если у вас нет денег, захватите фрачную пару и большую черную шляпу. Играйте под окнами лучших кафе в любом итальянском городе, и вы заработаете достаточно, чтобы просуществовать».

В этом предложении был почти спортивный соблазн. Аарон уложил свой чемодан, выправил паспорт и написал Лилли, что встретится с ним у сэра Уильяма Фрэнка, который его приглашал. Он рассчитывал, что ответ Лилли застанет его еще в Лондоне, но этого не случилось.

Теперь настигнем нашего героя, в один темный сырой вечер, подъезжающим к Наварре. Он надеялся, что Лилли его встретит. Никого. С некоторым смущением он стал оглядываться на большом людном вокзале. Людской поток вынес его за решетку перрона. Носильщик подхватил его чемодан и засыпал целым ворохом вопросов. Аарон не понимал ни слова, и ему оставалось покорно следовать за синей блузой носильщика. У вокзального подъезда носильщик поставил чемодан на землю и удвоил количество своих вопросов, энергично жестикулируя в сторону примыкавших к станции полуосвещенных улиц. Аарон решил, что речь идет об извозчике. Он кивнул головой и сказал: «да». Но извозчиков не было. Тогда носильщик опять взвалил чемодан на плечо, и они нырнули в ночь, направляясь к фонарям, горевшим как будто около театра. Там, под дождем, стояла одна извозчичья пролетка.

– Извозчик? Да, сэр? Куда? Сэр Уильям Фрэнкс? Знаю. Далеко. Сэр Уильям Фрэнкс. – Извозчик проговорил эти несколько слов на ломаном английском языке.

Аарон дал носильщику английский шиллинг. Тот, держа монету на дне своей согнутой ладони, точно это было какое-нибудь редкое насекомое, подвинулся к фонарю пролетки, чтобы рассмотреть добычу, и стал издавать непонятные восклицания. Извозчик, сгорая от любопытства, нагнулся со своих козел над ладонью носильщика, и между ними завязался страстный диалог. Аарон стоял одной ногой на подножке экипажа.

– Что вы дали ему? Франк? – спросил извозчик.

– Шиллинг, – ответил Аарон.

– Один шиллинг. Да. Знаю. Один шиллинг. Английский. – И извозчик перешел в страстный монолог на туринском наречии.

Носильщик, все еще ворча и продолжая держать руку так, как будто боялся, что монета его укусит, отошел.

– Хорошо. Он знает: шиллинг – хорошо. Английские деньги, а? Да, он знает. Садитесь, сэр.

И Аарон поехал, погружаясь под грохотом колес в темные улицы Наварры. Через мост, мимо огромных, мокрых от дождя статуй, по сырым полуосвещенным улицам.

Наконец, они остановились около стены, из-за которой высились деревья какого-то парка. Тут же находились большие ворота.

– Сэр Уильям Фрэнкс – там. – И пересыпая итальянские слова английскими, извозчик объяснил Аарону, чтобы тот сошел и позвонил в звонок, находившийся с правой стороны.

Аарон сошел и, несмотря на темноту, смог кое-как разобрать на дощечке нужное имя.

– Сколько? – спросил Аарон.

– Десять франков, – сказал толстый извозчик.

Теперь пришла его очередь переворачивать и исследовать розовую десятишиллинговую бумажку. Наконец, он помахал ею в воздухе и сказал:

– Нехорошо, а? Нехорошие деньги?

– Напротив, – сказал Аарон почти с негодованием, – хорошие английские деньги. Десять шиллингов. Это больше, чем десять франков. Гораздо больше.

– Вы говорите: хорошие? Десять шиллингов… – Извозчик ворчливо бормотал что-то, как будто недовольный, но, в конце концов, с видимым удовлетворением сунул бумажку в жилетный карман, взглянул на Аарона любопытным взглядом и отъехал.

Аарон остался один в темноте, перед закрытыми воротами, с сильным желанием быть где-нибудь в другом месте. Как бы то ни было, пришлось позвонить. По ту сторону стены послышался злобный лай собак. Наконец, замигал свет, и в полуоткрытой калитке появилась женщина, а следом за ней мужчина.

– Сэр Уильям Фрэнкс? – спросил Аарон.

– Si, signore.

Аарон шагнул со своим чемоданом в калитку. Кругом него прыгали огромные собаки. Он стоял в темноте под деревьями парка. Женщина запирала калитку. Наконец, он заметил дверь и сквозь незавешенное окно – человека, писавшего за конторкой, – совсем как портье в приемной гостиницы. Он направился со своими чемоданами к открытой двери, но женщина остановила его и стала что-то говорить по-итальянски. Было очевидно, что ему не следовало входить. Он опять поставил чемодан на землю. Мужчина стоял несколько в стороне, как бы выжидая чего-то.

Аарон смотрел на женщину, старался понять что-нибудь из того, что она говорила, но не мог. Собаки продолжали яростно лаять, с высоких, темных деревьев падали дождевые капли.

– Мистер Лилли здесь? Мистер Лилли? – спросил он.

– Signor Lilli? No, signore^[1].

И женщина опять продолжала по-итальянски.

Было ясно, что Лилли нет в доме. Аарон больше, чем когда-либо, жалел, что заехал сюда, а не в гостиницу.

Наконец, он понял, что женщина спрашивала его имя.

– Мистер?.. Мистер?.. – повторила она вопросительно.

– Сиссон. Мистер Сиссон, – сказал Аарон, начиная раздражаться. Он разыскал в кармане свою визитную карточку и подал ей. Она как будто успокоилась, сказала что-то насчет телефона и ушла, оставив его в темноте.

Дождь перестал, но крупные капли все еще падали с высоких деревьев. Через незавешенное окно прихожей он видел, что человек за конторкой поднял телефонную трубку. Было тихо. Наконец, женщина вернулась и стала объяснять ему при посредстве жестов, чтобы он шел по дорожке, которая, сильно извиваясь, терялась где-то в темноте.

– Идти туда? – спросил Аарон.

Очевидно, это было так. Он схватил свои чемоданы и шагнул вперед из круга, освещенного электричеством, в темноту извилистой дорожки, которая, как оказалось, круто подымалась вверх. В воздухе пахло снегом.

Вдруг высоко над ним появился яркий свет. Аарон продолжал подыматься по тропинке, мимо деревьев, по направлению к свету, и, наконец, дошел до широкой каменной лестницы, ведшей к большому стеклянному подъезду, у которого стоял слуга-итальянец в белых перчатках.

Аарон сошел с дорожки и поднялся по ступеням. Слуга спустился на две ступени и взял у него из рук маленький чемоданчик. Затем он ввел Аарона, тащившего большой чемодан, в огромную приемную с колоннами, с турецкими коврами на полу и с пышной обстановкой. Здесь было просторно, уютно и тепло, но несколько претенциозно. Было похоже на те роскошные залы, в которых всегда так эффектно появляются героини кинематографических фильмов.

Аарон с облегчением поставил свой тяжелый чемодан на пол и, продолжая стоять со шляпой в руке, в своем мокром пальто, с некоторым смущением рассматривал желтые мраморные колонны, позолоченные арки, темную анфиладу и широкие лестницы. Лакей исчез, но через мгновение вернулся, и за ним в дверях появился хозяин дома.

Сэр Уильям Фрэнкс был маленький, чистенький старичок с острой белой бородой и великосветской осанкой. На нем была черная бархатная визитка, отделанная пурпурным шелком.

– Как поживаете, мистер Сиссон? Вы прямо из Англии?

Сэр Уильям приветливо и благосклонно протянул гостю руку, улыбаясь гостеприимной, старческой улыбкой.

– Мистер Лилли уехал? – спросил Аарон.

– Да. Он покинул нас несколько дней тому назад.

– Значит, вы меня не ожидали?

– Напротив! Напротив! Я очень рад вас видеть. Ну, теперь заходите и давайте обедать.

В эту минуту появилась леди Фрэнкс. Это была маленькая, довольно толстая, но подтянутая и внушительная женщина, в черном шелковом платье, с ниткой жемчуга на шее.

– Здравствуйте, – сказала она. – Мы как раз обедаем. Ведь вы еще не обедали? А когда вы предпочитаете принять ванну, – сейчас же или?..

Было ясно, что супруги Фрэнкс расточали на своем веку немало гостеприимства, которому придавали порой оттенок благотворительности. Аарон почувствовал это.

– Нет, – сказал он. – Я вымою руки и сейчас же присоединюсь к вам, если позволите.

– Да. Пожалуй, так будет лучше.

– Боюсь, однако, не помешаю ли я вам?

– О нет, ни капли… Беппе! – И она отдала слуге какие-то распоряжения по-итальянски.

Появился другой лакей и взял большой чемодан. Аарон подхватил маленький. Они поднялись по широкой винтовой лестнице. Появились две горничные, – блондинка и брюнетка. Аарон очутился в голубой шелковой спальне, где лакей уже развязывал ремни его чемоданов. Затем горничные итальянки проводили его в прекрасную просторную теплую ванную комнату, выкрашенную в белый цвет и блестевшую всякими таинственными приспособлениями из массивного серебра. Там он был предоставлен собственной сообразительности и, пробуя все краны, чувствовал себя каким-то маленьким мальчиком, так как даже простой поворот серебряного крана казался ему сложной проблемой.

Наконец, Аарону удалось справиться с замысловатостью современного комфорта и вымыться теплой водой. Но, когда он заметил великолепные мохнатые купальные простыни, он пожалел, что не принял ванны. Затем он вернулся в отведенную ему голубую шелковую спальню, с оригиналом Греза на стене, Переменив здесь рубашку и причесав волосы, он несколько удивился самому себе. Ему и раньше приходилось бывать в богатых загородных виллах, но никогда еще не видел он такой роскоши, как здесь, и все же ничему особенно не удивлялся. Выйдя из спальни, он нашел лакея, ожидавшего его, чтобы проводить к столу. В сравнительно небольшой столовой он застал все общество, сидевшее уже за столом.

Ему назвали несколько имен; он поклонился молодой стройной женщине с большими голубыми глазами и темными волосами, маленькой, довольно бесцветной даме с большим носом, толстому багровому полковнику с лысиной во всю голову, высокому, худому майору с черной повязкой на глазу, – оба военных были в защитных мундирах, – и, наконец, красивому, упитанному молодому человеку в визитке. Затем он принялся за свой суп, поместившись по левую руку от хозяйки. Полковник сидел по правую ее сторону и что-то шептал ей. Маленький сэр Уильям, со своими белыми, как снег, волосами и бородой, с оживленной и преувеличенно-любезной повадкой, с бросавшимися в глаза пурпурными лацканами своей бархатной визитки, сидел на противоположном конце стола и шутил с дамами, обнажая в старческой улыбке свои зубы, и несколько манерно, но мило произносил тосты в честь всех присутствующих.

Аарон сосредоточенно ел суп, стараясь догнать остальных. Приближенный слуга хозяйки – воплощенная преданность, – порхал вокруг него, как бы стараясь помочь ему в этом. К тому времени, когда подали сладкое, Аарон, более или менее догнал всех. Тут он выпил стакан вина и огляделся. Хозяйка, со своим жемчугом на шее и с бриллиантовой звездой в волосах, заговорила с ним о Лилли, а затем о музыке.

– Я слышала, вы – музыкант. Вот кем бы я была, если бы это зависело от меня.

– На каком инструменте вы хотели бы играть? – спросил Аарон.

– О, на рояле. Ваш инструмент, кажется, флейта? Флейта тоже может быть очаровательной, но рояль, конечно, выше. Я обожаю рояль и оркестр.

Тут ее отвлекли полковник и хозяйские обязанности, но через некоторое время она опять обратилась к Аарону.

– Я слышала, что вы играли в оркестре Ковентгарденского театра. Мы на прошлой неделе вернулись из Лондона. Я была в восхищении от оперы.

– Какие оперы вы больше всего любите? – спросил Аарон.

– О, разумеется, русские. Пожалуй, «Псковитянка». Какая прекрасная музыка!

Казалось, что и в области музыки ее богатство давало ей право на всякое суждение. И Аарон подчинился ее мнению, – вернее, – ее деньгам. Он сделал это вполне сознательно. Еще бы! Во что он верил кроме денег?

– Что касается меня, я предпочитаю Мусоргского, – сказал Аарон. – Я думаю, что он большой художник. Впрочем, может быть, это мое личное пристрастие.

– Да. «Борис» великолепен. О, некоторые сцены в «Борисе»!..

– «Хованщина» еще лучше, – сказал Аарон. – Я бы хотел, чтобы мы вернулись к простой и ясной мелодии, но, хотя «Хованщина» представляет собою музыкальные гармонии необычной сложности, она доставляет мне большее наслаждение, чем какая-либо другая опера.

– Неужели? Я бы этого не сказала, о нет! Но не может быть, чтобы вы действительно мечтали о возвращении музыки к простой и ясной мелодии. Нельзя же все свести к флейте, к простой дудке. О, мистер Сиссон, вы слишком фанатично преданы своему инструменту. Что касается меня, то я просто живу гармонией – о, аккорды, аккорды!.. – Она взяла воображаемые аккорды на белой скатерти, ее сапфиры засверкали синим блеском. В то же время не забывала следить взглядом за тем, подали ли сэру Уильяму лекарство, которое он должен был принимать за каждой едой. Если бы он упустил принять его, она сейчас же напомнила бы ему об этом, но как раз в этот момент он высыпал порошок себе на язык. Итак, она могла опять уделить свое внимание Аарону и воображаемым аккордам на белой скатерти.

Когда, по обычаю, женщины после обеда удалились, сэр Уильям подошел к Аарону и ласково положил ему руку на плечо. Очевидно, обычное обаяние Аарона начинало уже действовать. Сэр Уильям ничуть не был снобом, и ему нравилась в Аароне именно его природная простоватость и здоровая грубость плебея.

– Мы очень рады видеть вас, мистер Сиссон, чрезвычайно рады. Я считаю мистера Лилли одним из самых интересных людей, каких мне только посчастливилось встретить. Итак, – ради вас самих, так и ради мистера Лилли, – мы вам чрезвычайно рады! Артур, налейте мистеру Сиссону вина, да и себя не забудьте.

– Благодарю вас, сэр, – сказал упитанный молодой человек в элегантном костюме. – Не выпьете ли вы сами еще стаканчик, сэр?

– Выпью, выпью. Я хочу выпить с мистером Сиссоном. Майор, где вы там бродите? Идите сюда и выпейте с нами, дорогой.

– Благодарствуйте, сэр Уильям, – протянул молодой майор с черной повязкой.

– Полковник, я надеюсь, вы хорошо себя чувствуете – и телом и душой?

– Как нельзя лучше, сэр Уильям, как нельзя лучше.

– Рад слышать, очень рад. Попробуйте мою марсалу, – по-моему, она недурна. Приходится обходиться без портвейна, но это ненадолго, ненадолго…

И старик пригубил свое темное вино, продолжая улыбаться.

– А куда вы направляетесь, мистер Сиссон? В Рим?..

– Я приехал, чтобы повидаться с Лилли.

– А Лилли улетел уже за тридевять земель. Он необыкновенно легко переезжает границы. Просто изумительный человек в этом отношении.

– Куда он поехал? – спросил Аарон.

– Кажется, сейчас уже в Женеву, но он говорил что-то и о Венеции. А у вас нет определенной цели?

– Нет.

– Разве вы приехали в Италию не для того, чтобы играть?

– Мне придется играть, но я приехал не ради этого.

– Ах, вам придется играть. Да, да. Без хлеба насущного не проживешь. У вас, кажется, есть семья в Англии, не правда ли?

– Совершенно верно. У меня есть семья, которую я содержу.

– В таком случае вам необходимо играть, необходимо. А теперь не присоединиться ли нам к дамам? Сейчас, верно, подадут кофе.

– Может быть, вы обопретесь на мою руку, сэр? – сказал упитанный Артур.

– Нет, благодарю вас, благодарю вас. – И старик отстранил его руку.

Они поднялись наверх, в библиотеку, где все три женщины сидели у камина, вяло перебрасываясь словами. Появление сэра Уильяма сразу внесло оживление. Молодая женщина в белом платье с крупным носом стала увиваться вокруг него. Она была женой Артура. Дама в голубом удобно устроилась на софе. Эта оказалась женой майора. Полковник упорно суетился возле леди Фрэнкс и столика с ликером.

Внесли кофе, и сэр Уильям стал разливать из глиняной бутылки мятный ликер. Разговор не клеился. Маленькое общество казалось Аарону банальным и скучным. Один только сэр Уильям, своими руками создавший себе состояние и положение, был достоин внимания, да еще, может быть, молодой майор со своей английской застенчивостью и своим единственным, задумчивым глазом, словно ожидавшим возможности приняться за какое-нибудь дело.

Аарон с тоской подумал, что ему предстояли часы, заполненные скучными разговорами скучных людей, которым нечего было сказать друг другу. Впрочем для хозяина дома Аарон делал в этом смысле исключение. Сэр Уильям сидел на своем стуле очень прямо, с тою подтянутостью, какая бывает у людей, старающихся удержаться на уровне молодежи. Аарон сидел в низком кресле и курил; на его лице светилось то присущее ему привлекательное выражение, которое делало его столь обаятельным. В сущности он наблюдал всю сцену совсем со стороны, точно находясь по другую сторону какого-то забора. Сэр Уильям обратился к нему:

– Итак, мистер Сиссон, вы приехали в Италию без определенной цели?

– Да, – ответил Аарон, – моей единственной целью было – встретиться с Лилли.

– А что вы думали делать после того, как встретите его?

– Ничего особенного. Просто пробыть некоторое время в этой стране, если бы мне удалось здесь прокормиться.

– Так вы надеетесь здесь зарабатывать? А смею спросить, каким образом?

– Игрой на флейте.

– Италия бедная страна.

– Мне немного надо.

– Но у вас есть семья, которую вы должны содержать.

– Моя семья обеспечена на несколько лет.

– Ах, вот как! Неужели?

Старик заставил Аарона подробно рассказать ему о своих денежных обстоятельствах и о том, что он оставил в Англии довольно крупную сумму денег, которые должны были регулярно выплачиваться его жене, а себе оставил лишь очень скромную цифру.

– Я вижу, что вы, как Лилли рассчитываете на провидение, – сказал сэр Уильям.

– Хотите – называйте это провидением, хотите – судьбой, – ответил Аарон.

– Лилли называет это провидением, – сказал сэр Уильям. – Что касается меня, то я всегда советую, помимо провидения, иметь еще текущий счет в банке. Я крепко верю в провидение плюс текущий счет, но провидение без текущего счета, по моим наблюдениям, – очень неверная штука. Мы с Лилли много спорили на эту тему. Надейтесь на провидение, когда вы предварительно обеспечили свое существование, но я считал бы просто губительным надеяться на него прежде, чем это достигнуто. На провидение никогда нельзя положиться с уверенностью!

– А на что в мире можно положиться с уверенностью? – спросил Аарон.

– При некоторой скромности человек может считать, что с него достаточно небольшой, но определенной суммы, которую он может заработать. Надо только, чтобы человек имел уверенность, что у него хватит способностей на это.

– Может быть, и у Лилли есть эта уверенность в своих способностях?

– Нет. Это совсем не то, потому что он никогда не станет работать непосредственно ради денег. Он работает, – и говорят очень недурно, но лишь постольку, поскольку им движет творческий импульс и никогда не оглядываясь на рынок. Я же называю это – искушать провидение. Допустим, что его творческий дух поведет его в сторону противоположную, – что тогда останется от Лилли? Я говорил ему все это, и не раз.

– Его дух ведет его обычно именно в противоположную сторону, но он кое-как лавирует.

– Но ведь это значит – всегда находиться в опасности, всегда рисковать, – сказал старик. – Все существование его и его жены зиждется на чрезвычайно шатком основании. В молодости мой темперамент часто побуждал меня делать вещи, которые легко могли бы привести нас с женой к голодной смерти. Но я вовремя спохватился, взял свой темперамент в руки и заставил его идти по тому пути, по которому идет человечество. Я взнуздал его и принудил к производительному труду. Теперь я пожинаю плоды.

– Да, – сказал Аарон, – но у каждого человека свое особое призвание.

– Я никак не могу понять, – продолжал сэр Уильям, – как может человек надеяться на провидение, если он сам не прилагает своих усилий к добыванию себе хлеба насущного и не откладывает денег на будущее. Вот что такое для меня провидение, которому можно верить: кругленькая сумма, прикопленная на черный день для себя и своей семьи. Вы же с Лилли утверждаете, что верите в провидение, которое избавляет вас от всего этого. Признаюсь, я этого не в состоянии понять, и Лилли ни разу не удалось убедить меня в своей правоте.

– Я вовсе не верю в великодушное провидение, – сказал Аарон, – и не думаю, чтобы и Лилли верил в него. Но я верю в счастливый случай. Я верю, что, если я буду идти своим путем, не придерживаясь никакой определенной службы, случай будет достаточно щедр, и я смогу просуществовать на то, что он мне бросит.

– Но на чем вы строите такую необоснованную надежду?

– Я просто так чувствую.

– А если на вашу долю никогда не выпадет успеха и некуда будет податься?

– Я примусь за какую-нибудь работу.

– А если вы, например, заболеете?

– Лягу в больницу или умру.

– Избави Бог! Во всяком случае вы, мой дорогой, последовательнее и логичнее, чем Лилли. Он, как будто, убежден, что некая незримая сила – назовем ее, если хотите, провидением – всегда на его стороне, никогда его не покинет и не даст ему упасть, даже если он не будет работать. В сущности, я не совсем понимаю, в чем заключается его работа. Он, несомненно, принадлежит к людям, которые в большей мере расточают на ветер свои силы и свой талант. Но он почему-то называет это подлинной, живой деятельностью и с презрением относится к той конкретной работе, при помощи которой люди обеспечивают будущее своих семей. В конце концов ему придется прибегнуть к благотворительности. Когда я ему это говорю, он отвергает это и утверждает, что, наоборот, – кончится тем, что мы, деловые люди, люди, обладающие сбережениями, принуждены будем прибегнуть к нему. Все, что я могу на это сказать, это то, что, судя по тому, как дело обстоит сейчас, гораздо больше вероятно, что ему придется обратиться за помощью ко мне, чем мне к нему!

Старик откинулся на своем стуле и засмеялся коротким, торжествующим смехом. Однако, смех этот прозвучал в ушах Аарона почти демонически, и в первый раз в своей жизни он понял, что бывают случаи, когда необходимо определенно стать на чью-нибудь сторону.

– Я не думаю, чтобы Лилли очутился когда-нибудь в большой нужде, – сказал он.

– Погодите! Он пока еще молод. Вы оба еще молоды и проматываете свою юность, а я – старик и ясно вижу, чем это кончится.

– Чем же, сэр Уильям?

– Милостыней, нищетой и какой-нибудь, далеко не соответствующей вашим способностям, работой из-за куска хлеба. Нет, нет! Я бы не доверился ни провидению, ни случаю. Впрочем, я признаю, что ваш случай надежнее и прочнее провидения Лилли. Вы спекулируете своей жизнью и талантом. Я люблю натуры прирожденных спекулянтов. В конце концов, вы с вашей флейтой так же спекулируете на пристрастии людей к роскоши, как другие дельцы спекулируют на том же, строя театры или рестораны. Вы – спекулянт. Я никак не могу уловить, в чем его сердцевина, что впрочем, не мешает мне восхищаться его умом.