Текст книги "Избранные произведения в 5 томах. Книга 2: Флейта Аарона. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Annotation

Второй том содержит роман "Флейта Аарона", рассказы "Тень в розовом саду", "Прусский офицер", "Солнце".

Дэвид Герберт Лоуренс

ФЛЕЙТА ААРОНА

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

ТЕНЬ В РОЗОВОМ САДУ

ПРУССКИЙ ОФИЦЕР

I

II

III

IV

СОЛНЦЕ

I

II

III

IV

V

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Дэвид Герберт Лоуренс

Избранные произведения в 5 томах

Книга 2

Флейта Аарона

Рассказы

ФЛЕЙТА ААРОНА

РОМАН

I

Голубой шар

Вечерело. На темном небосклоне сияла яркая звезда.

Легкий мороз сковал землю. Лужицы были подернуты тонким льдом. Был канун Рождества. Война недавно окончилась, и во всем пространстве было разлито состояние покоя, в котором уже зловеще таилась новая угроза.

Человек, с которым мы сейчас познакомимся, чувствовал опасную власть мрачных теней прошлого, носящихся в воздухе. Он думал о том, что сегодня после работы среди шахтеров поднялись резкие споры, которые легко могли привести к бурному столкновению.

В этот вечер Аарон Сиссон возвращался домой последним, одиноко карабкаясь вдоль черной полосы узкоколейки с холма, отделявшего шахты от рабочего поселка. Он задержался на работе, потому что должен был присутствовать на собрании шахтеров. Сиссон был секретарем Союза Углекопов своего района, и сегодня ему пришлось выслушать много глупых споров, оставивших у него чувство досады и глупого раздражения.

Он перешагнул через изгородь, пересек поле, перебрался еще раз через низкий заборчик и очутился на улице шахтерского поселка, которая состояла из двух рядов небогатых домов. На другом конце поселка стоял его собственный дом: он сам построил его для своей семьи. Через калитку, проделанную в решетчатой ограде, Аарон вошел в сад, окружающий дом, и боковой тропинкой прошел прямо к заднему крыльцу.

– Папа! Вот идет папа! – послышался возбужденный детский голос, и две девочки в белых передничках, выбежав из дому, бросились к нему.

– Папа, прикрепи нам елку, чтобы она держалась, – кричали они, перебивая друг друга. – У нас есть елка!

– А можно мне сначала пообедать? – ласково спросил Аарон.

– Сделай сейчас, лучше сейчас! Нам принес ее Фред Альтон.

– Где же она?

Девочки вытащили из темного угла сеней на свет, падавший через открытую дверь кухни, кособокое, растрепанное деревце.

– Смотри, папа, какая красивая елка! – воскликнула Миллисент.

– Да, очень хорошенькая, – подтвердила Маржори.

– Неплохая, – радуясь удовольствию детей сказал отец, перешагнув через елку, и, войдя в кухню, стал снимать пальто.

– Поставь нам елочку сейчас, сейчас, папочка! – приставали дети.

– Сделай это до обеда. Обед так долго ждал тебя, что может подождать еще немного, – послышался недовольный женский голос из залитой светом комнаты.

Аарон Сиссон снял фуражку, куртку и жилет. В одной рубашке, с непокрытой головой он опять вышел на мороз и задумчиво поглядел на хилое деревце.

– Куда же поставить вам ее? – спросил он, нехотя приподняв елку за верхушку. Холод пробирал его до костей. Он пошел по дорожке вглубь сада и стал рыться среди вещей, нагроможденных под навесом около садовой ограды. Отыскав подходящий ящик, взял лопату и опять прошел в свой любовно возделанный сад, теперь обнаженный холодным дыханием зимы. Девочки побежали к нему навстречу. Елка, лопата и ящик лежали на мерзлой земле.

– Держи елку прямо, – сказал отец, обращаясь к Миллисент и начиная пристраивать деревце в ящике. Девочка молча стояла, придерживая елку за колючую ветку, пока отец насыпал землю в ящик, вокруг ствола.

Когда земли оказалось достаточно, ее утрамбовали общими усилиями и Аарон пошел за тачкой. Девочки радостно пищали и прыгали вокруг елки, пока отец подвез тачку и остановился с нею возле ящика. Поднимая елку, он осторожно отводил ветки, коловшие его лицо.

– Очень тяжело? – спросила Миллисент.

– Очень, – ответил он напряженным голосом.

Затем процессия двинулась: скрипящая тачка, колыхающееся и вздрагивающее на ней деревце и отец с двумя дочерьми, которые старались помочь ему везти тяжелую тачку. Подъехали к дому, оставив за собою на земле след тачечного колеса. Остановившись у двери, Аарон посмотрел на ящик.

– Куда вам его поставить? – спросил он дочерей.

– Внеси пока елку в сени, – крикнула через дверь жена.

– Лучше сразу поставить ее на место. Мне не очень хочется лишний раз таскать такую тяжесть.

– Папа, поставь ее на пол возле буфета, – попросила Миллисент.

– В таком случае постелите на пол бумагу, – потребовала мать.

Дети вбежали в дом, а Аарон остался на дворе, – недоуменно поводя озябшими плечами. В открытую дверь видна была часть комнаты с блестящим линолеумом на полу и кусок буфета из темного полированного дерева, на котором стоял горшок с геранью.

Кряхтя от усилия, Сиссон поднял ящик с тачки и понес его в дом. Еловые ветви кололи и царапали ему лицо и руки. Жена неодобрительно, почти враждебно посмотрела на него, когда он, пошатываясь от тяжести ноши прошел мимо нее.

– Смотри, сколько грязи ты притащил, – сказала она.

С легким стуком он опустил ящик на пол, поверх разостланной газеты. Несколько комьев земли выпали из ящика.

– Подмети пол, чтобы мать не заметила, – сказал он Миллисент.

Тихий шелест ветвей, который уловило его ухо, странно поразил его в этой обстановке.

Яркий, ровный, почти белый свет от электрической лампы под потолком проникал во все углы комнаты, служившей одновременно и кухней и столовой. В этом свете все предметы приобретали резкие и жесткие очертания. В открытом очаге высоким ярким пламенем горел огонь. Все было тщательно прибрано и сверкало чистотой. Грудной младенец тихонько ворковал в углу, лежа в крохотной плетеной кроватке. Мать – тонкая, красивая, темноволосая женщина – сидела, дошивая детское платьице. Она встала, отложила шитье, и принялась подавать мужу обед.

– Ты опять так поздно сегодня, – сказала она.

– Да, – неохотно подтвердил он из кухни, где мыл руки.

Он сел за стол все так же в одной рубашке. На вид ему можно было дать около тридцати двух лет. Это был мужчина крепкого сложения с открытым приветливым лицом. Он продолжал молчать, о чем-то думая. Жена опять взялась за шитье. Она настороженно следила за мужем, который, очевидно, не замечал ее, погрузившись в свои мысли.

– О чем сегодня говорили на собрании? – нарушила она, наконец, напряженное молчание.

– О прибавках к зарплате.

– И что же вы решили?

– Потребовать увеличения заработка и начать стачку, если администрация не даст нам удовлетворительного ответа.

Он коротко засмеялся, продолжая есть.

Обе девочки сидели на полу на корточках возле елки. Перед ними стояла деревянная коробка, из которой они доставали склеенные из газетной бумаги пакетики и раскладывали их вокруг себя на полу.

– А что решили насчет Артура Фрира? Хотят ли они его выбрать?

Едва заметная улыбка скривила губы Аарона при этом вопросе жены.

– Не знаю, хотят ли. Некоторые хотят, но неизвестно, составляют ли они большинство.

Она зло посмотрела на мужа.

– Большинство! Я покажу им большинство! Они хотят отделаться от тебя, сделать из тебя дурака, а ты готов отдать им себя с руками и ногами. Никому другому, даже своим близким, никакому делу ты не отдавался так, как этому. И было бы из-за чего! А то кучка невежественных кретинов хочет, чтобы работу у них вел такой же дурак, как они сами, потому что так им было бы удобнее всех дурачить. Если бы ты больше заботился о жене и детях, этого бы не случилось. Но тебе ни до чего нет дела, кроме твоих безмозглых шахтеров, которые сами не знают, чего хотят, и интересуются только увеличением заработка. Эгоизм и невежество – вот все, что у них за душой.

– Ты же предпочитаешь эгоизм без невежества, не так ли? – иронически перебил ее Аарон.

– Образованный человек во всяком случае лучше невежды. Но я желала бы увидеть хоть одного мужчину, который думал бы о других. Вы все эгоисты и притворщики.

Краска гнева залила ее лицо, и рука, державшая иголку, задрожала от негодования. Муж смотрел на нее отсутствующим взглядом, не слыша и не слушая ее. Он быстро допил стакан чаю, вытер рукой усы и откинулся на стуле, рассеянно глядя на играющих детей.

Девочки раскладывали бумажные пакетики на полу, и, закончив это занятие, Миллисент сказала:

– Я первая открою пакетик, а ты за мной. Я возьму вот этот…

Она развернула газетную бумагу и достала из нее елочное украшение – серебряный шарик, вставленный в ярко-розовое бумажное кружево.

– Ах, – восторженно закричали девочки, – как красиво!

Они осторожно передавали из рук в руки хрупкий стеклянный шарик, казавшийся им чудесной драгоценностью, и наслаждались его зрелищем; это было настоящее сокровище. Отец грустно отвел от них глаза. Младшая сестренка медлила, не решаясь произвести выбор среди оставшихся мешочков.

– Да ну же! – торопила ее Миллисент. – Бери какой-нибудь! Не все ли равно какой, только поскорее. – Тут в ее голосе зазвучали интонации матери. – Вот как надо открывать их. Дай, я тебе помогу.

Но Маржори хотела быть самостоятельной.

– Пусти, пожалуйста. Не мешай, – надула она губки.

Однако Миллисент не уступала и тянула бумажный мешочек к себе. Тем не менее Маржори удалось вытащить из него скрытое сокровище – серебристый колокольчик, сделанный из тончайшего, легкого как воздух, стекла.

– Колокольчик! – звонким голосом протянула Миллисент, всплеснув от восторга руками. – Какая прелесть! Он будет мой, мой! Не разбей его, Маржори! Смотри, не урони.

Маржори нетерпеливо потряхивала колокольчиком возле уха. Но он не звенел.

– Ты разобьешь его, вижу, что разобьешь, – не унималась старшая сестра. – Отдай его мне, – кричала она, стараясь отнять хрупкую игрушку у отчаянно отбивавшейся и жалобно пищавшей Маржори.

– Оставь сестру в покое, – сказал отец.

Миллисент обиженно подчинилась, но голосок ее продолжал протестовать:

– Она его разобьет, непременно разобьет! Пусть лучше мне отдаст.

– Тебе достанется другой, – утешала ее мать.

Тогда девочка принялась поспешно вскрывать другой пакетик.

– Мама, мама, смотри, какой павлин, зеленый павлин! Он будет мой!

Она бережно вынула из бумаги птицу с пестрым хвостом, вылитую из зеленой блестящей массы.

– Как он мне нравится! Он будет мой.

– Смотри, не оторви кольцо, – сказала мать, – жалко будет, – такой прекрасный павлин.

В это время Маржори достала из очередного пакетика позолоченное яблоко.

– Счастливая, – с завистью вскрикнула Миллисент, мгновенно охваченная страстью обладания тем, что принадлежало не ей, и уже остывшая к своему павлину. Взгляд ее быстро устремился к оставшимся мешочкам. Она взяла один из них.

– Что же окажется в этом пакетике? – умышленно громко кричала она, чтобы привлечь внимание взрослых. – Посмотрим-ка, что тут, – продолжала она тараторить, развертывая бумагу.

– Ах, какая красота! Что это такое?

Дрожа от возбуждения и восторга, она освобождала содержимое пакетика. Маржори впилась в нее глазами.

– Голубой шар! – радостно закричала она. – Миллисент достался голубой шар!

Действительно, в ладошках обеих рук Миллисент осторожно держала сплошной стеклянный шар, отливавший яркой голубизной. Она вскочила и подбежала к отцу.

– Ведь это был твой шар, правда, папа?

– Да.

– Он был твой, когда ты был маленьким, а теперь он мой, потому что я маленькая.

– Да, – раздраженно повторил Аарон.

– Как это он до сих пор не разбился?

На этот раз отец ничего не ответил.

– Он может разбиться? Ты можешь разбить его, отец? – настаивала девочка.

– Ударь молотком, тогда разобьешь, – сухо сказал ей Аарон.

– Нет, я не про это спрашиваю. Я хочу знать, что будет, если его нечаянно уронить. Разобьется он, если я его уроню?

– Думаю, что нет.

– Можно попробовать? – и с этими словами Миллисент осторожно разжала ладони. Голубой шар мягко подпрыгнул несколько раз на покрывавшем пол линолеуме.

– Ах, какая прелесть! – в восторге закричали девочки.

– Дай теперь мне бросить его, – попросила Маржори, но старшая сестра не хотела уступить ей.

– Он не разобьется, если даже подкинуть его вверх, – заявила она.

Первый опыт сошел благополучно, но отец недовольно нахмурил брови. Миллисент вошла в азарт. Она еще раз подкинула шар изо всей силы. Он упал и с легким звоном разлетелся на мелкие кусочки, ударившись о край каминной решетки.

– Что ты наделала! – закричала мать.

Девочка стояла, закусив губу, и на лице ее видна была происходившая в ней борьба противоположных чувств: горя из-за разбитой игрушки и упрямого задора.

– Она сделала это нарочно, – сказал отец.

– Как можешь ты говорить такую чушь, ребенок играл, – вступилась мать за Миллисент, которая при этих словах громко зарыдала.

Аарон встал, чтобы взглянуть на осколки голубого стекла, усеявшие пол.

– Надо тщательно подобрать все кусочки и выбросить их, – сказал он. – Займитесь этим, дети. А ты, Миллисент, перестань плакать.

Добродушный звук его голоса, в котором не было ни тени злости, успокоил ребенка.

Пока убирали осколки, со двора донеслись мальчишеские голоса, нестройно певшие рождественские стихи, переложенные на банальный мотив уличного романса.

«Ночной порою пастухи

Глядели на звезду…»

Аарон Сиссон с грустью подумал:

«И это теперь называется пением!..»

Ему вспомнились изящные слова и музыкальные напевы старинных гимнов. Когда новый взрыв голосов ворвался в комнату, он не выдержал, распахнул окно и сердито крикнул на улицу:

– Перестаньте орать, безобразники!

Песнь тотчас же оборвалась. Но группа мальчишек неловко топталась на дворе возле дома. Дверь поспешно отворилась, и Миллисент вынесла им медную монету. Тогда рабочая детвора шумной гурьбой радостно повалила со двора на улицу.

Аарон Сиссон остро ощущал привычный с детства домашний уют сочельника. Но сегодня этот уют не утешал его, а напротив, вызывал в душе чувство горечи. Над землей пронеслась война, но ничто не изменилось. Нет, изменилось, конечно, многое, но за всеми переменами скрывалась та же неподвижность жизни. Неизменный уют собственного дома, который он построил перед самой свадьбой двенадцать лет тому назад, давящей тяжестью ложился на него сейчас, казался чем-то невозможным, немыслимым, отравляя горечью общение с семьей.

Он ушел наверх, в спальные комнаты, под предлогом необходимости побриться и привести в порядок волосы, и когда, несколько справившись со своим настроением, спустился вниз в общую комнату, он застал елку уже убранной блестящими украшениями. Жена раскатывала на столе тесто для пирога, младенец сидел в своей кроватке, обложенный подушками, а старшие девочки заканчивали украшение елки. Эта сцена опять болезненно отозвалась в душе Аарона.

Он молча прошел в маленькую нетопленную залу в нежилой части дома, и, взяв там пачку нот и небольшой продолговатый футляр, вернулся в маленькую комнатку возле кухни. Он все еще был без пиджака, но наверху переменил рубашку и надел поверх нее свои лучшие подтяжки. Он сел под лампой и стал перебирать ноты. Затем достал из футляра разобранную на части флейту и сложил ее. Он жадно вслушивался в звуки угасающего вечера: бульканье кипящей воды в чайнике, шипенье праздничного пирога в плите, веселые восклицания детей, играющих у елки, приглушенные шумы улицы, откуда доносились крики мальчишек, обрывки рождественских песен, говор прохожих. Чувствовалось, что все кругом переполняет предпраздничное возбуждение.

В комнате было жарко. Аарон встал и приоткрыв форточку, впустил струю морозного воздуха, который слегка освежил его. Вернувшись к столу, он пробежал глазами разложенные на нем ноты и испробовал звук флейты. Затем, сделав шеей неожиданное движение пловца, готовящегося нырнуть в воду, он вдруг заиграл. Сильные, сочные, прозрачные звуки заструились из флейты. Аарон играл мастерски. Размеренными движениями, в такт музыке, качал он головой и руками, в которых держал инструмент, и с упоением истинного музыканта выводил четкую, нежную мелодию старинного рождественского гимна XVI столетия.

Миллисент вошла в комнату и стала плескаться в тазу для мытья посуды. Музыка была для нее испытанием, потому что, пока отец играл, запрещено было разговаривать, и нужно было держать про себя сотни вещей, которые просились наружу и щекотали кончик языка. Наконец, отец закончил игру и стал перелистывать нотные тетради. Девочка только и ждала этого и быстро подошла к отцу.

– Ты выйдешь сегодня из дому, папа? – спросила она.

– А что тебе?

– Я спрашиваю, выйдешь ли ты сегодня? – робко повторила девочка.

– Зачем тебе знать то, что тебя не касается, – сурово ответил Аарон и опять углубился в ноты.

Девочка помедлила, не решаясь еще раз повторить свой вопрос:

– Я не хочу мешать тебе, папа, я только хочу знать, собираешься ли ты еще выйти из дому, – уже сквозь слезы проговорила девочка.

– Вероятно, выйду, – ответил Аарон ласковее.

Миллисент благодарно взглянула на отца, но все еще неуверенным робким голосом попросила:

– У нас нет свечей для елки. Купи, пожалуйста, потому что мама не собирается выходить сегодня.

– Свечей? – переспросил отец, откладывая ноты и отвинчивая от флейты мундштук.

– Да. Маленьких елочных свечей. Синих и красных, в коробочках. Хорошо, папа?

– Куплю, если найду…

– Поищи, папа… Пожалуйста, – приставала, осмелев, девочка, стараясь вырвать у него более определенное обещание.

Но он уже перестал слушать ее, погрузившись опять в ноты. Вдруг флейта опять зазвучала сильной, полнозвучной, блестящей мелодией. Сиссон играл Моцарта. При первых же нотах лицо ребенка затуманилось от огорчения. Девочка повернулась и вышла из комнаты, притворив за собой дверь, чтобы не слышать враждебной ей музыки.

Аарон играл долго, пока часы не пробили семь. Ему не хотелось выходить из дому, несмотря на то, что кабачки сегодня закрывались ранее обычного. Он не любил двигаться в общем людском потоке и старался ходить собственными путями. Жена говорила, что в нем сидит дух противоречия. Когда он вошел в общую комнату, чтобы надеть крахмальный воротник и галстук, обе девочки чинно сидели за столом с красиво причесанными волосами, мать укладывала спать младенца, а из печи доносился приятный запах сладкого праздничного пирога.

– Ты не забудешь про свечи, папа? – на этот раз более уверенным тоном сказала Миллисент.

– Хорошо, – ответил он.

Жена покосилась на него, когда он надевал пальто и шляпу. Он любил хорошую одежду и выглядел франтом. Она подумала, что женщины на улице будут обращать на него внимание, кокетничать с ним и чувство горечи, смешанное с раздражением поднялось в ней. Какая несправедливость, что он может уходить, когда ему вздумается, а она постоянно привязана к дому и детям.

– Нельзя ли узнать, когда ты вернешься? – сдерживая себя, спросила она.

– Я приду не поздно.

– Ты всегда говоришь так, – ответила она уже с раздражением.

Аарон ничего не ответил, взял трость и пошел к дверям.

– Купи детям свечей на елку и умерь немножко свой эгоизм, – крикнула жена ему вслед.

Аарон остановился и повернулся в темноте к дому.

– Сколько свечей вам надо?

– Дюжину. И столько же елочных подсвечников, если найдешь, конечно.

Голос ее звучал уже спокойнее.

– Хорошо, – сказал Аарон, уходя в темноту.

Он шел через поля по направлению к соседнему городку, сиявшему ночью праздничными огнями. Поля находились справа от дороги, по которой шел Аарон. Он быстро достиг окраинных улиц и с удовольствием вышел из темноты. На первый взгляд все кругом напоминало довоенное время: залитые электричеством улицы, оживленная праздничная толпа горожан.

На каждом шагу Аарон Сиссон встречал знакомых и должен был отвечать на приветствия.

Аарон повернул на главную улицу – единственную, где находились магазины. Тут стояла толкотня, как на базаре, и шла суетливая борьба между людьми, которые стремились опередить друг друга у прилавка и кассы. Деньги текли, как вода. Взрослые, как дети, увлеклись покупками и тратой денег. Все забыли, как трудно жилось после войны и сколько у каждого в семье неудовлетворенных потребностей. Цены на все были высокие, но даже люди скупые и расчетливые в ежедневных расходах, казалось, были охвачены жаждой мотовства и роскоши. У каждого прилавка шла борьба, как у подножки переполненного трамвая.

Когда Аарон подошел ближе к торговой площади, он вспомнил про заказанные ему подсвечники и свечи. Ему не хотелось смешиваться с толпой. И он медленно шел вдоль ряда магазинов, битком набитых людьми, и заглядывал в окна, выбирая, где посвободнее. С трудом преодолевая желание совсем отказаться от покупки, он вошел в лавку.

– Есть у вас свечи для елки? – спросил он продавца.

– А сколько вам потребуется?

– Дайте дюжину.

– Могу отпустить полдюжины. Требуют нарасхват. Предложу вам в виде исключения две коробки, по четыре свечи в каждой. Всего восемь штук. По шесть пенсов за коробку.

– Хорошо. А нет ли у вас елочных подсвечников?

– Подсвечников? И не спрашивайте! Совсем не поступали в продажу в этом году. Нигде не найдете. Такая досада.

– Дайте еще конфет.

– Карамели? Два пенса за унцию. Сколько прикажете?

– Четыре унции.

Сиссон с любопытством следил, как продавщица ловко взвешивала товар на весах.

– Выбор рождественского товара у вас невелик, – сказал он.

– И не говорите! Особенно кондитерские изделия… Правительство разрешило для праздника увеличить обычно отпускаемое количество только в шесть раз. И это в то время, как казенные склады ломятся от сахара! Пришлось довольствоваться тем, что есть, огорчить покупателей и испортить себе торговлю.

Аарон молчал в ответ на эти жалобы лавочницы.

– Да, можно было надеяться, что первое Рождество после войны мы встретим веселее. Но что поделаешь с таким правительством!..

– Ничего. Прощайте, – с досадой буркнул Аарон, складывая в карман свои покупки.

II

«Под Королевским Дубом»

Война уничтожила мелкую базарную торговлю городка. Когда Аарон проходил через торговую площадь, он заметил на ней всего только две жалкие палатки. Но толпа кишела на площади, точно посреди оживленного рынка. В воздухе стоял гул голосов, почти исключительно мужских. Это кучки мужчин теснились у дверей кабаков.

Но Аарон не пошел туда. Он собирался зайти в загородный трактир, где был завсегдатаем, и потому, выйдя снова на окраину города, стал в темноте спускаться по крутой дороге, сползавшей с холма. Редкие уличные фонари тускло освещали путь. Под окаймлявшими дорогу густыми деревьями было совсем темно. Только у входа в трактир с вывеской «Под Королевским Дубом» ярко горела электрическая лампа и призывно бросала сноп света в темноту ночи. Это был низкий белый дом, стоявший тремя ступенями ниже уровня улицы. Внутри трактир был слабо освещен, но оттуда доносились голоса многочисленных посетителей.

Открыв входную дверь, Сиссон очутился в узком каменном коридоре. Старый Боб, хозяин, с тремя пивными кружками в одной руке, выглянул узнать, кто вошел, и скрылся сейчас же в дверь налево, где был общий зал. Трактирная стойка занимала небольшой выступ с окном, по правую сторону коридора, так как помещение трактира было очень невелико. За стойкой бара виднелась хозяйка, которая вела кассу и помогала мужу. Тут же за ее спиной находилась крошечная дверца, через которую можно было пройти в тесную комнатушку. Здесь хозяйка принимала особо почетных посетителей, – своих личных друзей.

– А, вот вы наконец! – воскликнула она, разглядев вошедшего Аарона.

И так как никто не входил в заднюю каморку без особого приглашения, она прибавила:

– Войдите.

В ее, казалось бы, приветливом голосе звучала какая-то напряженная нотка, по которой можно было догадаться, что она ждала его и сердилась, что он пришел так поздно.

Аарон Сиссон с молчаливым приветствием прошел мимо нее в почетный салон. Это была очень тесная комнатка, где не могло бы поместиться более десяти человек. Ровно столько мест и было на скамьях, поставленных вдоль стен и по обеим сторонам пылающего камина. Два небольших круглых стола завершали более чем скромное убранство.

– Я стала уже думать, что вы совсем не придете сегодня, – начала разговор хозяйка, ставя перед ним на поднос виски.

Это была крупная, хорошо сложенная, румяная женщина с тонким профилем, обличавшим еврейскую кровь. Быстрые умные глаза отливали золотисто-ореховым тоном. Ее плавные, медленные движения странным образом противоречили резким, порывистым интонациям голоса.

– Разве я опоздал? – спросил Аарон.

– Да, вы очень опоздали, смею вас уверить. Мы закрываемся сегодня в девять. – И она взглянула на золотые часики, висевшие у нее на груди.

– Я таскался по лавкам, – сказал Аарон с улыбкой иронии над самим собой.

– Вот как! Это неожиданная новость. Можно ли узнать, что вы покупали?

Вопрос не особенно понравился Аарону. Все же он ответил:

– Свечи для елки и карамели.

– Для детишек? Прекрасно. Наконец-то, вы начинаете примерно вести себя. Теперь я буду о вас лучшего мнения. Я и не знала за вами таких добродетелей.

Она села на обычное место, на краю скамьи, и взяла со стола свое вязанье. Аарон сел рядом с ней. Он разбавил виски водой и выпил.

В комнате было еще несколько шахтеров, которые тихо разговаривали между собой. Все они принадлежали к интеллигентному слою рабочих, – хозяйка любила умную беседу. На противоположном конце комнаты, у камина, сидел маленький смуглый человечек, очевидно, из восточных стран.

– Что же вы совсем притихли, доктор? – обратилась к нему хозяйка своим громким резким голосом.

– Будьте добры дать мне еще виски, – отозвался тот.

Торопливым движением она встала с места.

– Простите, вы, кажется, давно уже ждете! – и пошла к стойке.

– Ничего, не беспокойтесь, – вежливо сказал индус и обратился к Аарону:

– Скажите, какое настроение теперь среди шахтеров?

– Все то же, – ответил тот.

– Да, – послышался от стойки мощный голос хозяйки. – Я боюсь, что оно вечно будет таким же. Когда же эти люди, наконец, поумнеют?

– Что вы называете умом? – спросил ее Шарарди, доктор-индус.

Он произносил английские слова с детским пришепётыванием.

– Что я называю умом? – повторила трактирщица. – Умными я считаю людей, которые содействуют общему благу. Это, по-моему, высшая форма ума.

– Положим, – сказал доктор. – Но в чем же состоит, по-вашему, благополучие шахтера?

– Благополучие шахтера заключается в том, – уверенно отвечала женщина, – чтобы он получал приличный заработок, позволяющий в достатке содержать себя и семью, давать образование детям и самому получать образование. Потому что нужнее всего шахтеру – образование.

– Хорошо бы так, – вмешался в разговор Брюит, большой красивый шахтер с веселым лицом. – Хорошо бы так, миссис Хоузелей! Но что делать, если ты не получил в свое время достаточного образования, – коли уж на то пошло?

– Всегда можно пополнить его, – покровительственно сказала трактирщица.

– Да лучше ли тем, кто имеет образование? – вступил в беседу еще один шахтер. – Намного ли лучше живется, скажем, нашему управляющему или его помощнику? Посмотрите хотя бы на Пандера; какой он желтый лицом!

– Верно, – ответило несколько голосов сразу.

– Но из того, что он желт лицом, как вы говорите, мистер Кирк, – не уступала трактирщица, – еще не следует, будто у него нет существенных преимуществ в жизни перед вами.

– Конечно, – согласился Кирк. – Он добывает больше денег чем я. Но чего это ему стоит!.. Много ли счастья в том, что он съест лишний кусок и выпьет больше, чем я…

– Нет, – продолжала спор хозяйка. – Вы забываете, что он не только ест и пьет. Он может читать и умеет вести беседу.

– Вот уж в самом деле! – громко рассмеялся шахтер. – Я тоже умею читать и не раз вел с вами беседы на этом самом месте. Да и сейчас, кажется, этим занимаюсь к своему удовольствию, миссис Хоузелей.

– Именно, что кажется, – насмешливо подхватила трактирщица. – Вы думаете, что нет разницы между вашим разговором и тем, как говорил бы мистер Пандер, если бы он был здесь и я имела бы удовольствие беседовать с ним?

– А в чем заключалась бы разница? – спросил Том Кирк. – Он ушел бы домой спать таким же, каким пришел.

– Вот тут-то вы и ошибаетесь. Он стал бы немного лучше, а я намного лучше, и всего только от одного умного разговора.

– Уж не разговорами ли он так изводит себя, что стал таким тощим? – пошутил Том Кирк.

– И не от них ли желчь кинулась ему в лицо? – подхватил Брюит.

Раздался общий взрыв смеха.

– Вижу, что с вами бесполезно говорить об этих вещах, – с видом оскорбленного достоинства заявила трактирщица.

– Погодите, миссис Хоузелей. Неужели вы действительно думаете, что важнейшее различие между людьми состоит в том, умеют ли они вести умные разговоры или нет? – спросил доктор.

– Да в чем же заключается эта разница? – повторил Кирк свой вопрос.

– Погодите минутку, – вступился в разговор давно молчавший Аарон Сиссон. – Возьмем образованного человека, скажем – Пандера. Для чего служит ему образование? Как он им пользуется? К чему применяет?

– Ко всем потребностям своей жизни, к ее общей цели, – заявила хозяйка.

– Так. Но в чем же заключается цель его жизни? – не отступал Аарон.

– Цель его жизни? – переспросила она с некоторым недоумением. – Я думаю, что он сам лучше всех это знает.

– Не лучше, чем вы да я, – возразил Аарон.

– В таком случае, пожалуйста, скажите нам, если вы так проницательны, в чем она состоит, – перешла в наступление трактирщица.

– Очень просто: в том, чтобы увеличивать доходы фирмы и тем укреплять свое служебное положение.

Миссис Хоузелей на мгновение смутилась, но сейчас же опять ринулась в спор.

– Ну так что же? Что в этом дурного? Разве он не должен заботиться о себе и о своей семье? Разве каждый из вас не старается заработать как можно больше?

– Верно. Но сколько я ни старайся, очень быстро наступает предел, дальше которого я не могу увеличивать своего заработка. А образованный может. В этом все дело. В жизни все переводится на деньги. Считайте, как хотите – всюду деньги, одни деньги. Небольшое количество образованных людей ухватили один конец веревки, а мы – вся масса остальных, – висим на другом ее конце и тужимся изо всех сил перетянуть веревку к себе. Она по временам ерзает то в их, то в нашу сторону, но все-таки не подается к нам.

– Потому что хозяева захватили длинный конец веревки, – сказал Брюит.

– И пока те крепко держат свой конец, мы все будем бессильно болтаться на другом, – философским тоном заключил Аарон.

– Что верно, то верно! – подтвердил Том Кирк.

Наступило непродолжительное молчание.

– Да, у вас, у мужчин, только это и есть в голове, – сказала трактирщица. – Но что делать с деньгами, об этом вы никогда не думаете: об образовании детей, об улучшении быта…

– Дать образование детям, чтобы они могли ухватиться за длинный конец веревки вместо короткого, – сказал индус оскалив зубы.