Текст книги "Избранные произведения в 5 томах. Книга 2: Флейта Аарона. Рассказы"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Он опустился на мягкую кушетку под окном. Бодрое спокойствие вдруг покинуло его. Он низко опустил голову и с бьющимся сердцем стал прислушиваться. Знакомая комната, знакомые голоса жены и детей… Он почувствовал слабость и головокружение, точно был пьян. В изнеможении он прилег на кушетку.

Голоса наверху стали слышнее, на лестнице заскрипели шаги.

– Нет, милая миссис Сиссон. Беспокоиться нечего, – говорил доктор, спускаясь. – Если все пойдет дальше так же, девочка скоро поправится. Надо только держать ее в тепле и покое. Тепло и покой теперь для нее самое важное.

– Ах, если у нее повторятся такие припадки, я не перенесу этого, – услышал Аарон плачущий голос жены.

Они были уже внизу. Шаги их раздались мимо двери, за которой находился Аарон. Когда они прошли в кухню, он сел и стал жадно вслушиваться.

– Припадков больше не должно быть. Если все-таки что-нибудь случится, дайте ей капель из маленького пузырька и разотрите ее. Но повторяю, – припадков больше не будет, – успокоительно говорил доктор.

– Если будут, я сойду с ума. Я знаю, что сойду с ума.

– Какие глупости! Зачем вам так отчаиваться? Прежде всего необходимо сохранять спокойствие.

– Не могу. Я едва держусь на ногах.

– Вы должны поберечься. Ваша девочка не умрет. Она скоро выздоровеет. Главное – правильный уход. Кого вы пригласили ходить за ней? Вы не должны сами сидеть по ночам. Я запрещаю вам это, слышите?

– Мисс Смиссэм обещала прийти. Но это нехорошо. Я должна бы сама быть с девочкой. Я хочу быть с ней.

– Повторяю вам, что нельзя. Вы обязаны меня слушаться. Я знаю, что полезно для вас и для больной. Я одинаково забочусь о вас обеих.

– У меня сил не хватает. Вечно я одна…

Она заплакала. Наступило продолжительное молчание. Слышно было только, как Миллисент безмолвно плакала вместе с матерью. Как это ни странно, но несомненно было, что почти что всхлипывал и доктор. Очевидно, у этого сорокалетнего индуса была чувствительная душа.

– Я совсем и забыл, что вы теперь остаетесь одна, покинутая, – раздался, после долгого сморкания, голос доктора. – Будьте уверены, я готов всем, чем могу, помочь вам. Я сделаю все, что в моих силах.

– Я не вынесу этого, не вынесу, – плакала женщина.

Опять молчание, опять громкое утирание носа и затем голос доктора:

– Вы должны это вынести. Говорю вам, – должны! Ничего больше не остается делать. И верьте, что мы поможем вам. Я сделаю все, что могу, на время ее болезни… и после, когда она поправится.

Чужестранный акцент звучал в его взволнованной речи сильнее обычного.

– Имеете ли вы сведения о вашем муже? – спросил он.

– Сегодня я получила официальное письмо из банка, – ответила миссис Сиссон.

– Из банка?

– Они сообщают, что по поручению моего мужа будут выдавать мне ежемесячно определенную сумму, что он здоров и отправился путешествовать.

– Ну, и пусть себе… почему бы ему не попутешествовать? Вы проживете отлично и без него.

– Как! Оставить меня одну! – с негодованием воскликнула миссис Сиссон. – Уехать и оставить на мне всю ответственность за детей, все заботы и трудности…

– Я бы не стал горевать о нем. Разве вам не лучше без него?

– Конечно, лучше, – уже гневно произнесла жена. – Когда сегодня утром я получила письмо, я сказала себе: чего же можно было ждать от этого черствого, эгоистичного человека?

– Успокойтесь и не горюйте. Этим делу не поможешь.

– Не горюйте! Легко сказать. Неделю назад у меня не было ни одного седого волоса. А теперь смотрите…

Некоторое время продолжалось молчание.

– Ну, что это за беда! Только не терзайте себя. Ваши волосы так же красивы, как и были.

– Больше всего меня выводит из себя, что он мог так уйти. Не сказав ни слова. Тайком взял шляпу и ушел. Я способна была бы убить его за это.

– Вы были счастливы друг с другом?

– Сначала мы жили дружно. Я любила его. Но он убил мое чувство. Он был всегда замкнут, держался в стороне, не открывал сердца… Это человек, с которым нельзя даже поссориться. Он всегда спокоен. Мертвенное спокойствие эгоизма – вот его основная черта. Я прожила с ним двенадцать лет и знаю, что это такое. Убийственно! Вы и вообразить себе не можете, что это за человек…

– Я, кажется, знаком с ним. Красивый мужчина, – сказал доктор.

– Да, на первый взгляд он привлекателен. Там в зале есть его фотография. Мы снялись вместе после свадьбы. Действительно, он был красив тогда.

Аарон догадался, что она пошла за свечой, чтобы вести доктора в неосвещенный зал. Его подмывало остаться и встретить их здесь лицом к лицу. Дьявольское искушение! Но голос жены отрезвил его. Сердце его похолодело. Ни о чем не думая, он начал действовать, следуя бессознательным побуждениям инстинкта. Быстро опустил руку между стеной и кушеткой. Ага, – футляр с флейтой тут. Радостно схватив его, он в следующее мгновение был уже за дверью зала, в темном коридорчике возле выхода на улицу. Здесь он скользнул в угол, притаившись за зимней одеждой, которая висела на вешалке.

– Это ты оставила открытой дверь в зал? – подозрительно спросила жена Миллисент.

– Нет, – ответила девочка из кухни.

Доктор своей мягкой, неслышной восточной походкой последовал за миссис Сиссон в темный маленький зал. Аарону было видно, как жена осветила его портрет и заплакала. Это не тронуло его. Он слишком хорошо знал эту женщину. Доктор утешающе положил руку ей на плечо и не отнял ее, когда Миллисент с не по-детски серьезным видом вошла в комнату. Видя плачущую мать, девочка тоже заплакала, отвернувшись.

– Да, я встречался с ним, – подтвердил доктор, взглянув на фотографию. – Если он думает, что будет счастлив, уйдя из дома, вы тоже должны почувствовать себя более счастливой, миссис Сиссон. Вот и все. Не дайте ему торжествовать над собой, делая себя несчастной. Дорога к счастью вам открыта. Вы еще молоды.

Доктор простился и ушел. Миссис Сиссон, вместе с девочкой, сейчас же поднялась наверх. Тогда Аарон, стоявший все это время неподвижно, точно обращенный в соляной столп, спокойно вышел из своей засады и прошел в большую комнату. Проходя мимо зеркала, он удивился мертвенной бледности своего лица. Он чувствовал себя отвратительно. Как вор. Но сердце его билось спокойно.

Он тихо вышел через заднюю дверь и нырнул в ночную тьму. Потом спустился в глубину сада, перелез через изгородь и пошел под дождем через поле к большой дороге.

Он был противен сам себе каждой частицей своего существа. Ему стал ненавистен маленький футляр, в котором он нес свою любимую флейту. Эта ничтожная ноша казалась ему непомерной. Он ненавидел только что оставленный дом и жгуче ненавидел сердце, которое так невозмутимо билось в его груди.

Выйдя на дорогу, он увидел на остановке вагон трамвая с ярко светящимися в дождливой тьме окнами. Несмотря на усталость, он не посмел войти в него. Там были люди, которые могли его узнать. Он свернул на боковую тропу и сделал полями крюк в целых две мили. Затем вновь вышел на дорогу и стал под дождем ждать последнего трамвая, который обыкновенно бывал пуст…

V

В опере

Кто-то из знакомых пригласил Джозефину Форд в свою ложу в опере, – как видите, наша повесть все еще продолжается при ночном освещении. Ложа была на виду, возле самой сцены. Кроме Джозефины с Джулией и Роберта с Джимом в ней находились еще двое мужчин. Впереди, у барьера, у всех на виду, сидели обе женщины. По своим средствам они привыкли к довольно скромной жизни, и блеск великосветского театра возбуждал их и взвинчивал нервы…

Еще незнакомые нам члены компании были – литератор Лилли и живописец Стрэссерс. Лилли сидел впереди, рядом с Джозефиной. Сегодня вечером он был ее избранником.

Джозефина была художницей. В Париже у нее был приятель художник, мастер современной элегантности, имевший модное в парижском свете ателье дамских нарядов и мебели. Она иногда делала для него рисунки платьев, иногда получала от него заказ декорировать квартиру какого-нибудь его клиента. Когда приходило время разменять свой последний золотой, она находила удовольствие в том, чтобы властной рукой художника распоряжаться для других дорогими, изящными вещами, по произволу собственного вкуса, с тем, чтобы через несколько дней перестать о них думать.

Для поездки в театр она надела простое чудесно скомбинированное платье: черное с серебром. Эта композиция сделала бы честь лучшему модному журналу. Черный блеск ее густых волос, резко очерченные дуги бровей, смуглость лица и сильно обнаженных плеч, сдержанность мимики и томность долгих скользящих взглядов придавали ее наружности своеобразно пряный, экзотический вид, несвойственный европейской женщине. В ней отчетливо проступала примесь туземной американской крови.

Джулия в своем изящном голубом платье являлась, напротив, образцом английской женской красоты. Белокурые локоны в преднамеренном беспорядке спадали на низкий лоб, темно-синие глаза возбужденно блестели и быстро перебегали с предмета на предмет, губы нервно вздрагивали. Ее высокий певучий голос, нараспев произносивший слова, и громкий смех слышны были в противоположном ряду лож. Она играла прелестным маленьким веером, подарком умершего друга художника.

Джозефина глядела вниз на сцену и не могла сдержать гримасы отвращения. То, что она видела перед собой на сцене, оскорбляло в ней художника. Позорная подделка Египта в «Аиде» профанировала для нее очарование подлинного Египта. Едва только первое действие кончилось, она тряхнула головой, точно разрывая какие-то злые чары, и оглянулась на сидевших в ложе.

– До чего гадко, – сказала она.

– Не следует смотреть так пристально на сцену, – ответил Лилли.

– Ха-ха-ха! – смеялась Джулия. – Какое прелестное представление!

– Конечно, мы сидим слишком близко к сцене, – рассудительно заметил Роберт.

Опять поднялся занавес, и медленное течение оперного действия возобновилось. Театральный зал внимал ему с явным восхищением. После знаменитых арий взрывы аплодисментов пробегали по театру. Джозефина с любопытством наблюдала взволнованное море аплодирующего партера и ярусов, плещущие руки в белых перчатках и восторженно кивающие головы. Сухие раскаты рукоплесканий напоминали звук детской трещотки. Какое жуткое собирательное существо представляет собой переполненный театральный зал! У него миллионы голов, миллионы рук и единое чудовищное, противоестественное сознание…

Через некоторое время занавес опустился. Певцы вышли раскланиваться к самой рампе. Рукоплескания поднялись, как облако пыли.

– Прекрасно! – во весь голос кричала Джулия. – Я просто без ума от восторга. А вы, господа?

– Тоже в полном восторге, – лаконично ответил Лилли.

– Почему сегодня Кирилл Скотт не с нами? – спросил Стрэссерс.

Джулия полуобернулась к нему, смерила его долгим, косым взглядом своих темно-синих глаз и с загадочной интонацией в голосе ответила:

– Он уехал в деревню.

– Разве вы не знаете, что он нанял деревенский дом в Дорсете, – вмешался в разговор Роберт, – и приглашает Джулию поселиться там?

– Она согласна? – спросил Лилли.

– Еще не решила окончательно, – ответил Роберт.

– Что же ее останавливает?

– Насколько я понимаю, ничего, кроме власти предрассудков.

– О, Джулия совершенно свободна от предрассудков, – заявил Джим.

– Ха-ха! Каков братский приговор! – весело расхохоталась Джулия.

В течение всего третьего действия Джулия не переставала размышлять о том, следует ли ей ехать в деревню, чтобы поселиться там вместе со Скоттом, или нет. Ее связывала с ним хрупкая любовь, сотканная из душевной симпатии и чувственного влечения. Достаточно ли этого, чтобы жить вместе? Она не могла отдать себе отчета, хочется ли ей этого. Нервы ее были в том состоянии беспредметного раздражения, когда всякое желание, приближаясь к своему осуществлению, теряет всю свою привлекательность.

Когда занавес опустился, она обернулась к сидящим в ложе:

– Вы забываете, – сказала она, щурясь, – что я должна подумать и о Роберте.

– Милая Джулия, будь уверена, что я по горло сыт твоими думами обо мне, – покраснев, резко произнес Роберт.

Джулия еще раз сощурила свои загадочно улыбающиеся глаза.

– Так о ком же прикажете мне думать? – спросила она мужа.

– О том, кому вы будете более желанным угощением, – саркастически вставил Лилли.

– Во всяком случае для Скотта это будет новинка, – нервно подергиваясь, сказал Роберт.

– А для тебя это уже четвертое пирожное, старина, – буркнул Джим.

Роберт вспыхнул.

– Это вовсе не следует из моих слов! – воскликнул он с досадой на то, что изменил своему правилу быть безукоризненно галантным с женщинами.

– Сколько времени вы женаты? – спросил Джим.

– Целую вечность! – иронически заметил Лилли.

Джулия капризно отвернулась и стала глядеть на кипящий муравейник партера.

Когда занавес взвился еще раз, в ложу вошла Тэнни, жена Лилли. Она опоздала потому, что была на званом обеде. Мужчины встали ей навстречу.

– Не хотите ли чаю или чего-нибудь прохладительного? – спросил Лилли.

Дамы отказались. Мужчины вышли в огибающий ярус коридор, окрашенный в малиновую с белыми полосами краску, а Джулия, Джозефина и Тэнни остались в ложе. Тэнни сейчас же вошла в курс разговора.

– Само собой понятно, что такую вещь нельзя решать так же, как – выпить ли чаю или нет, – высказала она свое мнение.

– Конечно, нельзя, милая Тэнни, – согласилась Джулия.

– В конце концов нельзя же каждый день бросать одного мужчину, чтобы идти жить с другим. Даже если смотришь на это, как на опыт…

– Это очень трудно, ужасно трудно! – искренно воскликнула Джулия. – Но я вижу, что они хотят заставить меня решиться. Как это жестоко!

– Да, мужчины с их звериной логикой, с их упрощенным пониманием вещей: либо то, либо другое, – ужасно портят нам жизнь. По-моему, Роберт не любит вас, – иначе он захотел бы удержать вас. Не могу себе представить, чтобы Лилли стал обсуждать такие предложения относительно меня… Но в таком случае и вам не следует любить Роберта, – высказала свое мнение Тэнни.

– Нет, я люблю его, Тэнни. Очень люблю. По-моему Роберт прекрасен. И я нужна ему, и он нужен мне. Я нуждаюсь в его поддержке. Да, я люблю его!

– Но вы еще больше любите Скотта, – решительно сказала Тэнни.

– Да. Но только потому, что он не похож на Роберта, – протянула Джулия своим певучим голосом. – Видите ли, Скотт – настоящий художник. А Роберт – это дилетант, во всем дилетант. – И Джулия, опять сощурив глаза, взглянула на Тэнни.

– Я думаю, что это не имеет большого значения.

– Напротив, это имеет очень большое значение, дорогая моя. Огромное значение. Да! Да! – с протяжным ударением подтвердила Джулия.

Затем она вдруг ударила себя рукой по лбу и закатилась радостным смехом.

– А разве Роберт не был бы прекрасным любовником для Джозефины. О, как это было бы чудесно! – воскликнула она во весь голос между взрывами смеха.

Джозефина, которая внимательно рассматривала что-то в оркестре обернулась на эти слова и густо покраснела.

– Я не ищу себе любовника, – резко ответила она.

– Джозефина! Милая, голубушка! Ведь это неправда. Вам нужен другой любовник, – не унималась Джулия, все так же смеясь на весь театр. – Роберт вам очень подойдет. Он был страшно добр и нежен ко мне. Но ведь мы женаты уже шесть лет. Это кое-что да значит, не правда ли, Тэнни?

– Очень много значит, – подтвердила Тэнни.

Антракт подходил к концу. Музыканты начали собираться в оркестр. Джозефина насторожилась и стала внимательно смотреть вниз. Это возбудило любопытство Джулии.

– Вы видите там кого-нибудь из знакомых? – спросила она.

Джозефина промолчала.

– Нет, – коротко сказала она, кинув быстрый взгляд на приятельницу.

В этот момент вернулись мужчины.

– A-а, вы таки вернулись к нам! – приветствовала их Тэнни.

Они расселись по местам, ничего не отвечая. Джим развалился на стуле, насколько позволяло место в тесной ложе, и стал смотреть вниз, перекашивая гримасами свое и без того некрасивое лицо. Было очевидно, что на него нашло одно из его обычных дурных расположений духа.

– Вам бы следовало попробовать полюбить кого-нибудь, – обратилась к нему Тэнни. – Вас слишком многие любили. Теперь надо самому полюбить.

Джим насторожился, вслушиваясь в ее слова.

– К сожалению, я не способен полюбить вас, сударыня, – ответил он с обычной грубостью.

– Тем лучше для меня, – спокойно отпарировала Тэнни.

– Сколько раз вас любили? – спросил Роберт. – В самом деле любопытно было бы это знать.

Джим молча посмотрел на Роберта тяжелым взглядом и не ответил.

– Вели ли вы счет? – приставала Тэнни.

– Вел, разумеется, – буркнул Джим.

– С сорока лет мужчины всегда ведут эту бухгалтерию, – заметил Лилли.

Джим вскочил со сжатыми кулаками, и испуганная Джозефина готовилась уже к одной из безобразных сцен, на какие он был способен, как вдруг внимание Джима было отвлечено чем-то в оркестре. Мрачно глядя исподлобья, он впился в кого-то глазами.

– Вы узнали знакомого? – спросила его Джозефина со сдержанной ненавистью и отвращением в голосе.

Джим не ответил. Дирижер уже занял место у своего пульта. Раздались звуки музыки. В ложе все затихли, углубившись каждый в свои думы. Но Джиму не сиделось спокойно. Он ерзал на стуле и то и дело поглядывал вниз. Лишь только начался следующий антракт, он нетерпеливо вскочил.

– Ведь это его лицо, не правда ли? – обратился он к сидящим в ложе, обводя их возбужденным взглядом.

– Чье лицо? – спросила Тэнни.

– Да, это он, – подтвердила Джозефина, глядя Джиму прямо в глаза.

– Несомненно он, – буркнул Джим.

Он перегнулся через барьер и замахал программой, стараясь привлечь внимание кого-то, кто был внизу.

– Вот он! Это его лицо! – радостно кричал он.

– Да кто же, кто? – с любопытством спрашивали в ложе. Но ни Джим, ни Джозефина не обмолвились ни словом. Музыка опять заиграла, и все притихли до следующего перерыва. На этот раз антракт должен был быть продолжительным, так что музыканты стали складывать свои инструменты и вставать, а сверху пополз некрасивый огнеупорный занавес. Джим неожиданно выбежал вон из ложи.

– Вероятно, это тот странный человек, – Аарон Сиссон? – спросил Роберт.

– Где? Где? – закричала Джулия. – Не может быть.

Но лицо Джозефины было сурово и замкнуто. Она ничего не ответила.

Вся компания высыпала в коридор. Группы вышедших из других лож лепились вдоль стен. По свободной середине прохода шли мужчины и женщины, – кто в буфет, кто отыскать знакомых. Вскоре в толпе появился Джим, ведя под руку Аарона Сиссона. Джим широко улыбался, а у флейтиста было недовольное лицо. Одет он был безупречно, во фраке и сверкающем белизной крахмальном белье. Такой же джентльмен, как и всякий другой.

– Очень рада, – обратилась к нему навстречу Джозефина. – Как это вы очутились здесь?

– Я играю на флейте, – ответил он, пожимая протянутые руки.

Они теснились кучкой посреди прохода и оживленно разговаривали.

– Как чудесно, что мы здесь встретились, – восхищалась Джулия.

– Вы находите? – улыбнулся ей Аарон.

– Конечно. Это так не похоже на Шотль-Хоуз в тот рождественский сочельник. Восхитительный был тогда вечер!

Аарон пристально посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Мы уже много слышали о вас, – любезно обратилась к нему Тэнни.

– Вот как! – коротко ответил он.

– Пойдемте, – вмешалась чем-то раздраженная Джозефина. – Мы совсем загородили проход. – И она первой вошла в ложу.

Аарон стал у барьера и равнодушно смотрел вниз на толпу в партере.

– Расскажите, что вы теперь делаете? – спросила Джозефина. – Вы имеете постоянное место?

– Да, на некоторое время.

– Эта жизнь интереснее для вас, чем та, что была в Бельдовере, не правда ли? – Она села, и Аарон стал внимательно вглядываться в ее молодое смуглое лицо. Ему нравился ее чистый голос и ритмичная речь.

– Да, все-таки перемена, – улыбаясь, ответил он.

– Мне думается, что это больше, чем просто перемена, – возразила она. – Пропасть отделила вас от прошлого. У вас теперь совсем новая жизнь.

Аарон улыбаясь смотрел на нее, и казалось, что он внутренне смеялся. Джозефина покраснела.

– Разве не так? – настаивала она.

– Очень может быть, что вы и правы, – уклончиво ответил он.

Было очевидно, что он находился в благодушном, но очень рассеянном состоянии духа. Лица, находившиеся в ложе, были для него лишь полуреальны. Оттого он и допускал некоторую небрежность в отношении к ним. Поэтому Джулия нашла, что он глуп и неинтересен, а Тэнни была обижена, что он не уделил ей особенного внимания. Мужчины же остались к Аарону холодно-равнодушными, – впрочем, кроме Джима.

– Вы человек, относительно которого я всегда был уверен, что он вернется, – хлопнул он Аарона по плечу.

Аарон радостно улыбнулся ему в ответ.

– А я думала, что мы ему не нравимся и он недоволен, что мы опять попались ему на пути, – возразила Джулия, выпуская кончик своего жала.

Флейтист повернулся к ней и по своему обыкновению пристально на нее взглянул.

– Вы как будто не узнаете меня, – продолжала она в том же тоне.

– Напротив, я отлично вас помню, – сурово ответил Аарон.

– О, вы необыкновенно любезны, – засмеялась Джулия деланным смехом.

Аарону было не по себе. Он ждал дальнейшего нападения.

– Как поживают ваши жена и дети? – с притворным простодушием спросила Джулия.

– Полагаю, что вполне удовлетворительно.

– Вы все-таки побывали у них? – смущенно спросила Джозефина.

Аарон, улыбаясь, посмотрел на нее, но не ответил.

– Пойдем, выпьем чего-нибудь, – мрачно предложил Джим, взяв Аарона за локоть и увлекая его из ложи. – А женщины, – пропади они все пропадом!

VI

Беседа

Молодое общество едва дождалось конца длиннейшей оперы. Сговорились после спектакля встретиться с Аароном. Он должен был найти их в нижнем вестибюле для публики. Когда занавес окончательно опустился, зрители стали с томящей медлительностью, тесня друг друга, спускаться с лестницы. Таксомоторы у театра были уже разобраны. Шел дождь. К счастью, дамы захватили ботики. Пока они обувались, высокий Джим выглядывал поверх голов, не идет ли флейтист.

Вскоре Аарон был обнаружен. Его издали признали по шляпе: он ходил в котелке. Джулия поморщилась при виде его, и даже Джозефина недовольно повела бровями. Не то, чтобы этот котелок действительно стеснял их; но если уж надо к чему-нибудь придраться, то почему бы и не к котелку? Множество знакомых, – по большей части стройных молодых людей в военной форме, – подходили и обменивались поклонами и несколькими словами с Джозефиной или Джимом, с Джулией или с Лилли. Но их встречали холодно. Наконец, вся компания выбралась на улицу.

Дамы высоко подобрали юбки, брезгливо ступая по мокрой, покрытой грязью мостовой. Идти было недалеко, – все были приглашены в комнату, которую Джим занимал на Адельфи-Стрит.

Подойдя к дому, где жил Джим, поднялись по темной лестнице и вошли в большую, красиво обставленную комнату. Джозефина оригинально убрала ее коврами и пестрыми материями. Хозяин поспешил зажечь декоративное газовое пламя в старом камине, упраздненном после введения центрального отопления. Свет снизу уютно озарил комнату.

Пока Джим обносил гостей вином и закусками, а Джозефина готовила чай, Роберт заиграл на рояле – вернее, на пианоле – Баха. Кресла и стулья были расставлены широким полукругом возле камина. Гости сняли верхнюю одежду и отдались впечатлениям дорогого комфорта современной богемы. Им нужен был Бах, чтобы отбить неприятный вкус, оставленный музыкой «Аиды». Им нужны были пряные ликеры и виски, чтобы взвинтить умы. Им нужен был домашний комфорт, в котором они могли бы укрыться от житейских бурь. Все присутствующие здесь мужчины, кроме Аарона, так или иначе побывали на войне. Но, вернувшись благополучно из окопов, опять вошли в рутину богемной жизни.

Раздался звонок. Джим спустился к входной двери на улицу и вернулся в сопровождении хрупкой на вид, элегантно одетой молодой женщины, с вполне светскими манерами, которые отличали ее от сидевших в комнате представителей богемы. По чертам лица, белой коже и каштановым волосам в ней можно было узнать ирландку. Слегка приподнятая верхняя губа придавала ее лицу привлекательную наивность.

После общих приветствий она скинула шубку и села рядом с Джулией.

– Как вы поживаете, дорогая? – спросила она ее.

– Я вполне счастлива, Кларисса, – ответила Джулия, улыбаясь своей ничего не значащей улыбкой.

Пианола перестала играть, и поднялся общий непринужденный разговор.

Джим, ерзая, сидел в своем кресле и мрачно поглядывал на гостей со злобным выражением китайского дракона.

– Полно вам ребячиться, – обратился к нему Лилли. – В вас шесть футов росту, вы были кавалерийским офицером, сражались в двух войнах, а теперь не стыдитесь, как ребенок, плакаться, что вас не любят.

Джим, всегда готовый в мрачному шутовству, повернулся к Лилли и, оскалив зубы улыбкой, вежливым тоном произнес:

– Дорогой мой, вы так хорошо знаете, что можно и чего нельзя, что вам следовало бы стать пастором или таможенным досмотрщиком.

Затем он резко повернулся в кресле и увидел Клариссу, которая сидела на кушетке у ног Джулии, положив ей на колени свою обнаженную выше локтя белую руку. Джим выпятил губы и уставился на нее. Прическа ее распустилась, так что густые каштановые волосы обильными прядями спускались на плечи. Лицо было бледно. Верхняя губа по-детски вздернута кверху, что придавало выражению лица наивную страстность. В ушах краснели кровавые капли рубиновых серег.

– Положительно она мне нравится, – громко сказал Джим. – А как фамилия ее мужа?

– Мистер Броунинг. Будьте повежливее со своей гостьей, – остановила его Джозефина.

– Вы спрашиваете про моего мужа? – раздался мелодичный голос Клариссы. – Да, у меня есть муж.

– И двое прелестных детей, – добавил Роберт.

Джим, любуясь Клариссой, подошел к ней поближе.

– И тем не менее вы очень мне нравитесь! – повторил он.

– Благодарю вас, я в этом не сомневаюсь, – спокойно ответила она.

Остальные присутствующие добродушно смеялись этой выходке, развалясь в креслах и потягивая из рюмок крепкое кюрассо, жуя сандвичи или попыхивая папиросой. Один Аарон Сиссон сидел выпрямившись и с недоумением наблюдая происходящее. Джозефина украдкой следила за ним, а ее остроконечный язычок то и дело взволнованно пробегал по ее крупным губам.

– А я не сомневаюсь в том, что никому до этого нет дела! – сказала она. – Пожалуйста, Джим, перестаньте дурачиться, иначе все уйдут отсюда!

Джим поглядел на нее сузившимися от гнева глазами. Самый голос ее стал ненавистен ему. Она выдержала его долгий взгляд и вызывающе спокойно затянулась папироской. Роберт следил за ними обоими.

Не докурив папиросу и бросив ее в пепельницу, Джозефина обратилась к Аарону:

– Лучше расскажите нам что-нибудь о себе, мистер Сиссон, – сказала она. – Нравится ли вам Лондон?

– Я люблю Лондон, – ответил Аарон.

Последовал ряд обычных вопросов: – Где живете? – В Блумсбери. – Много ли у вас знакомых? – Никого, кроме одного музыканта в оркестре. – Как удалось получить место? – Через театрального агента. И т. д., и т. п.

– Чего вы ждете от движения среди шахтеров? – спросил Джим, давая новое направление разговору.

– Я? – удивился Сиссон. – Я ничего не жду от него.

– Полагаете ли вы, что они восстанут против правительства?

– С какой целью?

– Ради национализации промышленности.

– Когда-нибудь, вероятно, это произойдет.

– А выйдут ли они сражаться на улицах?

– Сражаться?

– Да.

Аарон спокойно улыбнулся.

– А ради чего стали бы они сражаться? – скептически спросил он.

– Как ради чего? Разве им не из-за чего бороться? – вскипела Джозефина. – Разве прочный мир, свобода и победа над этим насквозь прогнившим общественным строем не стоят того, чтобы сражаться ради них?

Аарон тихо посмеивался, качая головой.

– Вам не следовало бы спрашивать меня об этом, – ответил он с горечью. – Я только что ушел от них, потому что они занимаются только парламентским крючкотворством.

– Но будут же они действовать? – все тем же тоном продолжала Джозефина.

– Действовать? – переспросил Аарон. – Что вы называете «действовать»?

– Опрокинуть правительство и взять управление страной в свои руки.

– Когда-нибудь это, может быть, и случится, – холодно ответил Аарон.

– Я только и жду, чтобы они выступили, – с жаром говорила Джозефина. – Надеюсь, устроят же они когда-нибудь кровавую революцию.

Все с удивлением взглянули на нее. Ее темные брови насупились. В своем черно-серебряном платье она могла показаться настоящим воплощением грядущих социальных потрясений.

– Почему же непременно кровавую? – спросил Роберт.

– Да, кровавую! Я не верю в бескровные революции, – уверенно сказала Джозефина. – С каким восторгом я бы ее встретила! Я сама пошла бы впереди с красным флагом.

– Это было бы безумством, – сказала Тэнни.

– Мне хотелось бы увидеть настоящий уличный бой, – с загоревшимися глазами подхватила Джозефина.

– Однако, – остановил ее Роберт, разве вам не кажется, что мы досыта нагляделись таких вещей во время войны? И разве мы не убедились, что это занятие глупое и ни к чему не приводит?

– Да, но гражданская война – это совсем другое дело. Мне не доставило бы никакого удовольствия драться с немцами. А гражданская война совсем не то!

– Джозефина права, – высказал свое мнение Джим.

– Как вы не понимаете, – вскипела Джозефина. – В гражданской войне вы чувствуете, по крайней мере, что делаете дело.

– То есть расстреливаете и разрушаете дома? – иронически спросил Лилли.

– Да! – приняла его вызов Джозефина.

– Правильно! – произнес вдруг Аарон, резко двинувшись на своем стуле.

Лилли переглянулся с ним взглядом взаимного понимания.

– Так вот, – сказала Тэнни, – не сегодня завтра и должна наступить очистительная буря!

– Да, – протянула Кларисса. – Я тоже сторонница бури. Я тоже стою за разрушение. Только я желаю иметь центральное отопление и хорошего повара.

Все засмеялись. Джим налил себе стакан виски и кивнул головой Сиссону.

– За ваше здоровье! Выпьете со мной?

Аарон отрицательно качнул головой. Джим не неволил его. Он не прочь был поберечь вино для себя.

– Скажите, верите ли вы в любовь? – спросил он Аарона, садясь рядом с ним.

– Любовь? – недоуменно переспросил Аарон. – Не знаю, что сказать вам об этом.

– Это жизнь! – торжественно продекламировал Джим. – Любовь – это жизнь!

– А по-моему это такой же порок, как пьянство, – ответил Лилли.

– Порок? Это смотря по человеку, голубчик. Для меня это жизнь, жизнь! Разве вы не согласны? – с любезной улыбкой обратился Джим к Клариссе.

– О, да! Совершенно согласна, – небрежно протянула та.

– В таком случае позвольте записать, – издевался Лилли. Он отыскал синий карандаш и крупными печатными буквами стал выводить на белом мраморе камина:

Любовь – это жизнь.

Джулия вскочила, увидев эту надпись, и протянула вперед руки, словно защищаясь от нее.