Текст книги "Тёмный Принц"

Автор книги: Дэвид Геммел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Мне он вовсе не понравился, – буркнул Аттал. – Я там на площади на десять лет постарел.

Филипп хохотнул. – Вся жизнь – игра, друг мой. Нам не спрятаться. Боги используют нас, как пожелают, а потом избавляются от нас. Сегодня мой народ лицезрел Царя; они видели, как он шествовал, как сражался и как победил. Их гордость получила подпитку. Таким образом, олинфяне только послужили мне на пользу. Я испытываю благодарность к ним – и к тебе за то, что прикрыл меня со спины. Я доверяю тебе, Аттал, и ты мне нравишься. Благодаря тебе я чувствую себя удобно – и безопасно. Помнишь тот первый день в Фивах? Когда я держал нож у своей груди, давая тебе шанс вонзить его?

– Кто же такое забудет? – ответил Аттал. Юный принц боялся, что Аттал был послан убить его, и дал ему возможность сделать это в одной из аллей, без свидетелей. И Аттал испытал искушение. В те времена он служил Птолемею, а Филипп был всего лишь мальчишкой, смерти которого желал сам Царь. И всё же он не нанёс тот удар… и до сих пор не понимал, почему.

– О чем задумался? – спросил Филипп.

Аттал переключил сознание на реальность. – Да всё прокручиваю в голове тот день, и путешествие обратно в Македонию. С чего ты стал доверять мне, Филипп? Я знаю себя, и все свои грехи. Я бы и сам себе не доверял – так почему ты стал?

Усмешка сошла с лица Царя, он подался вперед, вцепился в плечо Аттала. – Не сомневайся в этом, – посоветовал он. – Просто наслаждайся. Лишь немногие удостаиваются доверия Царя, или его дружбы. А ты заслужил и то, и другое. И не имеет значения, почему. Может, я вижу в тебе качества, которые ты сам в себе еще не обнаружил. Но, когда я окружен врагами, ты – тот самый человек, кого я более всего хотел бы видеть рядом. Пусть этого будет достаточно. – Царь допил вино, наполнил кубок снова. Он встал – шатаясь – и выглянул в окно, устремив взор на запад.

Аттал вздохнул. Истощенный напряженным днем, он вышел и направился в свои комнаты в новой казарме. Его слуги зажгли фонари в андроне и спальне. Аттал распутал завязки нагрудника, снял его и сел на скамью.

– Ты глупец, если доверяешь мне, Филипп, – прошептал он.

Слишком утомленный, чтобы подняться в верхние покои на свою кровать, он завалился на скамью и заснул.

***

– Впечатляющий жеребец, дорогой Мотак. Как случилось, что фивянин сумел развить в себе такой талант к коневодству? – Перс потеребил свою золоченую бороду и откинулся на спинку стула.

– Я внимательно слушаю и обучаюсь, благородный Парзаламис. Как тебе вино?

Перс тонко улыбнулся, но его тусклые глаза не выказывали и следа юмора. – Конечно вино мне по вкусу – ведь оно из моей страны, и я полагаю, по меньшей мере, десятилетней выдержки. Я прав?

– Меня бы удивило, если бы ты не угадал.

– Весьма лестный комплимент, – сказал Парзаламис, встал из-за стола и прошел к открытой двери, встал там и стал смотреть в сторону западных холмов. Мотак остался сидеть на скамье, но наблюдал взглядом за разодетым в шелка персом. Ну и одежды! – подумал он. К чему нужна такая роскошь? Парзаламис носил широкие штаны из синего шелка, подпоясанные серебряным шнуром, на который были нанизаны маленькие жемчужины. Рубаха была тоже шелковой, но цветом напоминала свежие сливки, на груди и спине красовалась золотая вышивка в форме головы грифона – полу-орла, полу-льва. Плаща у него не было, но тяжелый кафтан из крашеной шерсти был небрежно отброшен на скамью. Взгляд Мотака упал на его сапоги. Они были сделаны из кожи, какой он никогда еще не видел, слоистой и неровной, но с таким блеском, что вызывала желание протянуть руку и прикоснуться.

Парзаламис повернулся и подошел обратно к своему месту. Богатый персидский парфюм ударил Мотаку в ноздри, когда купец пересекал комнату, и тот рассмеялся. – Что тебя так развлекает? – спросил его гость с напрягшимся лицом.

– Да тут не развлечение, а неудобство, – мягко ответил Мотак. – Хоть я и счастлив видеть тебя здесь, твое великолепие заставляет меня чувствовать, будто я живу в свинарнике. Я вдруг вижу все трещины в стенах и замечаю, что полы неровные.

Перс успокоился. – Ты умный человек, фивянин. И твой язык быстрее гепарда. Итак, я купил твоих коней, а теперь перейдем к более серьезным материям. Каковы планы Филиппа?

Опустив ноги со скамьи на пол, Мотак повторно наполнил свой кубок. – Парменион уверяет меня, что он по-прежнему защищает собственные границы от своих врагов. Царю Царей бояться нечего.

– Царь Царей ничего не боится! – прошипел Парзаламис. – Ему всего лишь любопытен его вассальный царь.

– Вассальный? – изумился Мотак. – Насколько я понимаю, Филипп не отсылает дань в Сузы.

– Это не важно. Вся Македония – это часть великой империи Царя Царей. И то же самое можно сказать об остальной Греции. Афины, Спарта и Фивы – все они признают верховенство Персии.

– Если Македония и в самом деле вассал, – сказал Мотак, осторожно подбирая слова, – тогда действительно странно, что фокейцы выплачивали армии жалованье персидским золотом, в то время как всем было известно, что эта армия выступит против Филиппа.

– Вовсе нет, – ответил Парзаламис. – Генерал Ономарх переправился в Сузы и преклонил колена перед Царем Царей, дав клятву верности империи. За это он был вознагражден. И не будем забывать, что это Филипп первым выступил на фокейцев, а не наоборот. И мне не нравится эта идея насчет обороны границ. Когда это закончится? Филипп уже контролирует Иллирию и Пеонию. Теперь и фессалийцы провозгласили его своим Царем. Его границы растут с каждым сезоном. Что дальше? Халкидика? Фракия? Азия?

– Не Азия, – проговорил Мотак. – И Парменион позаботится, чтобы Халкидика была в безопасности какое-то время. Так что всё-таки Фракия.

– Чего он добивается? – процедил Парзаламис. – Какой территорией может управлять один человек?

– Интересный вопрос от подданного Царя Царей.

– Царь Царей благословлен небом. Его не сравнить с варварским воином. Фракия, говоришь? Хорошо, я передам эти сведения в Сузы. – Парменион откинулся назад, уставясь в низкий потолок. – А теперь расскажи мне о сыне Царя. – Вопрос был задан слишком расслабленным тоном, и Мотак какое-то время хранил молчание.

– О нем говорят, как об одаренном ребенке, – ответил фивянин. – Едва достигнув четырех лет, он уже может читать и писать, и даже дискутировать со старшими.

– Но он проклят, – сказал Парзаламис. Мотак хорошо слышал напряжение в его голосе.

– Ты видишь в четырехлетнем ребенке угрозу?

– Да – конечно же, не для Персии, которая не знает страха, но для стабильности в Греции. Ты много лет прожил в Персии и без сомнения постиг истинную религию. Есть Свет, который, как учил нас Зороастр, является корнем всей жизни, и есть Тьма, из которой ничего не произрастает. Наши мудрецы говорят, что этот Александр – дитя Тьмы. Слышал что-нибудь об этом?

– Да, – подтвердил Мотак, неприязненно съеживаясь под взглядом перса. – Некоторые говорят, что он демон. Парменион в это не верит.

– А ты?

– Я видел ребенка лишь однажды, но да, я готов поверить в это. Я коснулся его плеча, когда он слишком близко подошел к одному жеребцу. И это прикосновение обожгло меня. Я чувствовал эту боль на протяжении недель.

– Он не должен жить, – прошептал Парзаламис.

– Я в этом не участвую, – ответил Мотак, встал и прошел к двери. Выйдя в сгущающиеся сумерки, он огляделся. В пределах видимости не было ни души, и он вернулся в помещение. Свет потускнел, и Мотак зажег три светильника. – Убить ребенка будет безумием. Гнев Филиппа будет неуемным.

– Это правда. Но мы сможем решить, куда будет лучше направить такой гнев. В Афинах оратор Демосфен горячо высказывается против Филиппа. Если наемные убийцы окажутся проплачены Афинами, тогда Филипп двинется на юг, так?

– Ничто его не остановит, – согласился фивянин.

– И, общеизвестно, что центральная Греция является могилой для любых амбиций. Все великие полководцы погибали там.

– Как будет сделано это дело?

– Всё уже началось. Метонский раб по имени Лолон убьет дитя; ему уже за это заплатили два афинянина, состоящие у нас на службе. Его, конечно же, схватят живым, и он признается, что получил плату и инструкции от Демосфена, потому что он в самом деле считает, что так оно и есть.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Двум афинянам поручено бежать из Пеллы на север. Этого никто не ожидает. Ты укроешь их здесь на несколько недель. После этого они отправятся в Олинф.

– Ты многого просишь, – сказал ему Мотак.

– Согласен, дорогой Мотак, но ведь мы – как ты знаешь – и платим тоже много.

Парменион сидел в западном алькове своего андрона, глаза его следили за пчелой, которая приземлилась на цветущую желтую розу. Бутон медленно наклонился, когда пчела забралась в него в поисках пыльцы.

– Это всё, что он сказал? – спросил спартанец.

– Разве не достаточно? – ответил вопросом Мотак.

Парменион вздохнул и встал, разминая спину. Три года ушло на то, чтобы внедрить Мотака в персидскую шпионскую сеть, и вот наконец это стало оправдывать все труды. Поначалу они относились к нему с недоверием, зная, что он друг Пармениона. Потом постепенно, поскольку всякая выдаваемая им информация оказывалась правдой, ему стали доверять больше. Но чтобы внезапно поведать ему такой важный секрет – это требовалось проверить. – Я заплачу слуге, чтобы присматривал за Александром, и выставлю дополнительную стражу в саду под его окном.

– Но ты должен рассказать Царю, – вставил Мотак.

– Нет, это будет неразумно. Персия до смерти боится, что – в конечном счете – Филипп поведет свои войска в Азию. Это делает его непредсказуемым. Нападение на Филиппа во время Празднества – олинфяне не предприняли бы ничего столь поспешного. Нет, то были персы, и я не думаю, что будет разумным рассказать об этом Филиппу. Но в равной степени я не хотел бы, чтобы Парзаламис узнал, что ты не предатель.

– Почему это так важно? – спросил фивянин.

Парменион усмехнулся. – Не хотел бы найти тебя с кинжалом между ребер. И у меня нет ни малейших сомнений в том, что Персия однажды станет нашим противником. Это одно из богатейших царств мира – а Филипп безрассудно тратит деньги из казны. Несмотря на все захваченные нами копи и города, у Македонии по-прежнему недостаточно средств, чтобы заплатить войскам. Нет, Персия – это главный приз, вот почему крайне важно наладить связи с Парзаламисом. Но как нам спасти принца – не скомпрометировав тебя?

– Может, с метонским рабом произойдет несчастный случай – сломает шею? – предложил Мотак.

Парменион покачал головой. – Слишком подозрительно. А афиняне – которых мы даже не знаем по именам – наймут кого-нибудь другого. Это деликатная проблема. Но я поработаю над ее решением.

– Он намекнул, насколько быстро Лолон нанесет удар. Это может быть и сегодня ночью! – сказал Мотак.

– Да, – ответил Парменион, пытаясь удержать голос ровным, чтобы не выдать внезапным всплеском эмоций свое беспокойство. – Я выезжаю в Пеллу завтра. А теперь скажи мне, как там Титанов жеребенок?

– Хорошо питается молоком кобылы. Он силен. Выживет.

– Хорошо. Теперь можешь отправиться домой и отдохнуть. А я буду думать.

Мотак встал. – Эта игра становится всё сложнее, мой друг. Меня это беспокоит.

– Меня тоже. На кон поставлены целые царства, и теперь ничто не будет простым.

Когда фивянин ушел, Парменион вышел в сад и встал у мраморного фонтана. В центре фонтана стояли три статуи, изображавшие Афродиту, Богиню Любви, Афину, Богиню Мудрости и Войны, и Геру, Царицу Богов. Меж ними стоял красивый юноша с яблоком в руке.

"На кон поставлены целые царства, и теперь ничто не будет простым."

Юношей был Парис, Принц Трои, и три богини велели ему отдать яблоко прекраснейшей из них. Парменион посмотрел на каменное лицо юнца, читая эмоцию, которую скульптор столь искусно запечатлел на нем. Это была растерянность. Если он отдаст яблоко одной, то другие возненавидят его и не успокоятся, пока не добьются его смерти.

"На кон поставлены целые царства, и теперь ничто не будет простым."

Парис отдал приз Афродите, и она вознаградила его, сделав так, что прекраснейшая женщина на свете полюбила его. Его счастью не было предела. Но женщиной той была Елена, жена Менелая, Царя Спарты и Афин, союзника Геры, которая внушила ему мысль собрать войска всей Греции, дабы добиться возмездия. Парис увидел, как его город был завоеван, его семья – вырезана, а сам он был забит до смерти, пока Троя пылала.

Глупый мальчишка, подумал Парменион. Ему следовало наплевать на красоту и вручить яблоко сильнейшей. И как вообще Парис мог подумать, что одна только Любовь могла его спасти? Отогнав такие мысли прочь из сознания, он стоял у бассейна до заката, сосредоточившись на проблеме, которую создал ему Парзаламис.

Слуги принесли ему еды и вина, так и оставленные им нетронутыми на мраморной скамейке, на которой он расположился под цветущим деревом, в тени от заходящего солнца. Часы летели, а он всё никак не мог отыскать решения, и это его начинало бесить.

Сходишь с ума, сказал он себе. Подумай о своих днях с Ксенофонтом, о советах, которыми столь щедро делился афинский генерал.

"Если проблему невозможно решить лобовой атакой," – говаривал Ксенофонт, – "то попробуй атаку с фланга." Парменион улыбнулся воспоминанию.

Хорошо, подумал он. Обдумаем всё, что у нас есть. Персы желают убить Александра. Они назвали Мотаку две причины. Во-первых, их маги считают, что он проклят. Во-вторых, если Афины окажутся замешаны в убийстве ребенка, это направит Филиппа по пути отмщения. Какими фактами я располагаю? – спросил он себя.

Имя убийцы.

Он сел прямо. Почему Парзаламис выдал имя? Почему не сказал просто, что какой-то раб был нанят? Так было бы безопаснее. Может быть, ошибка? Нет, Парзаламис был слишком лукав, чтобы пасть жертвой болтливого языка. Ответ пришел внезапно и удивительно легко – они всё еще проверяли Мотака. Парзаламису не нужно было убежище для афинян. Что ему было нужно, так это знать, можно ли доверять его лучшему македонскому шпиону. Но сказать ему о готовящемся убийстве всё-таки было рискованно, потому что если эти сведения достигнут Филиппа, то он незамедлительно пойдет войной на Персию.

Поэтому Парзаламис должен был предпринять шаги к тому, чтобы эта весть до Царя Македонии не дошла.

Словно солнце пробилось сквозь тучи в запутанных размышлениях Пармениона. За Мотаком должно быть… наверняка… следят. Если его видели спешащим к Пармениону, то заговорщики поймут, что Мотак их предал.

Безоружный спартанец вскочил на ноги. Теперь у Парзаламиса должно быть только одно мнение. Устранить опасность. Убить Мотака и человека, которому он поведал тайну.

Прошептав проклятие, он побежал обратно к дому.

Фигура выскользнула из теней, лунный свет отразился на занесенном лезвии кинжала. Парменион пригнулся и двинул левым кулаком неизвестному в лицо, лишая того равновесия. Второй головорез схватил его сзади, но Парменион припал на одно колено, захватив руку напавшего, и бросил его на подельника. Третий незнакомец бросился к нему с коротким мечом в руке. Вскочив на ноги, Парменион отпрянул влево, и клинок просвистел рядом с его бедром. Его кулак впечатался головорезу в челюсть, остановив атаку. Остальные поднялись с земли и атаковали. Парменион отступил. Они бросились на него скопом. С диким криком Спартанец полетел на них ногами вперед, сбив одного с ног. Меч оставил глубокую рану на его бедре, нож чиркнул по волосам. Парменион перекатился влево. Лезвие меча угодило в камень на тропинке, высекло сноп искр. Рука Спартанца нащупала крупный булыжник, и он бросил его в лицо головореза с ножом. Кровь потекла из разбитого носа, незнакомец завопил и выронил нож. Парменион подкатился, схватил оружие и вскочил на ноги.

Мечник занес клинок для удара в голову. Парменион снова пригнулся, затем шагнул вперед, сокращая дистанцию, вонзил нож в живот незнакомца и провел им вверх до легких. Головорез закричал и повалился, а его подельники пустились наутек. Рука Пармениона взметнулась вверх, окровавленный нож, просвистев в воздухе, вонзился в спину убийцы. Тот качнулся, но побежал дальше. Подняв брошенный меч, Спартанец бросился вдогон. Убегающие воины направлялись к западным воротам, где были привязаны их скакуны. Первый вскочил на коня, но его раненый подельник с окровавленной спиной был не в силах сесть верхом. – Помоги, Данис! – взмолился он. Не вняв ему, подельник пустил коня в галоп.

Парменион выбежал из ворот и перерезал горло наемнику с раненой спиной. Схватив поводья его коня, он оседлал животное и помчался в погоню за третьим убийцей.

У беглеца была фора, но он не был настоящим всадником и опыта, как у Пармениона, не имел. Его карий скакун был не так уж быстр, но силен, Парменион постепенно сокращал дистанцию. Его незадачливый противник, худой бородатый мужчина, кинул нервный взгляд через плечо, пока кони мчались по холмам на восток. Вдруг конь головореза споткнулся, скинув седока наземь. Мужчина больно ударился, но поднялся и побежал. Парменион направил коня галопом за ним, ударил плоской стороной меча ему по черепу и свалил на землю.

Осадив жеребца, Парменион спешился. Его несостоявшийся убийца отпрянул назад.

– Говори быстро, – велел Спартанец. – От этого зависит твоя жизнь.

Лицо незнакомца напряглось. – Я ничего тебе не скажу, спартанский мешок помоев.

– Неумно, – сказал Парменион, вонзая меч ему в живот. Наемник умер без единого звука, упав лицом в траву. Парменион вскочил в седло и направил жеребца к яслям и загонам, спрыгнув наземь за домом Мотака.

Фивянин вышел поздороваться. Лицо его было бледным, а из плеча торчал кинжал. – Думаю, о поддержании связей с Парзаламисом можно забыть, – буркнул Мотак.

Парменион вошел в дом, где лежал мертвый перс, голова которого была вывернута под неестественным углом.

– Он подкараулил меня, – сказал Мотак, – но, видимо, не ожидал, что старик окажется таким сильным. И, как многие подобные ему, он решил поговорить прежде чем напасть, видимо, чтобы заставить меня ощутить страх, чтобы я стал молить о пощаде. Он узнал о моей встрече с тобой; назвал меня предателем. Похоже, его взаправду оскорбила моя двойная игра.

– Нам надо извлечь этот нож, – сказал Парменион.

– Нет времени, друг мой. Перед схваткой он посмеялся надо мной, сказав, что убийство Александра назначено на сегодня. Возьми Бессуса – он самый быстрый из тех, что у нас есть.

Парменион побежал к конюшне. Но даже когда жеребец выехал галопом из имения, Спартанец чувствовал ледяной страх.

Ему ни за что было не успеть в столицу вовремя…

Пелла, Македония, осень

Александр видел неспокойные сны. Ему снился склон горы и каменный алтарь, вокруг которого толпились жрецы в черных мантиях, распевающие, призывающие имя, скандирующие…

"Искандер! Искандер!"

Голоса были свистящими, как штормовые ветра в зимних ветвях, и он почувствовал сильное давлениенагрудь. Страх пробежал сквозь него.

"Они зовут меня" – понял он, и его глаза замерли на острых ножах, которые тедержалипри себе, и сточных каналахдля крови, прорезанныхв алтаре.

Вперед вышла фигура, и лунный свет осветил ее лицо. И тут Александр чуть не вскрикнул, ибо этим человеком оказался его отец, Филипп, одетый в боевой нагрудник, которого мальчик не видел никогда раньше.

"Ну?" – спросил Царь. – "Где мальчишка?"

"Он придет, государь," – ответил верховный жрец. – "Обещаю тебе."

Царь повернулся, и Александр увидел, что его слепой глаз больше не былпохож наопал. Теперь он сверкал чистым золотом, и, казалось, горел желтым пламенем.

"Я вижу его!" – вскричал Царь и указал прямо на Александра. – "Но онпрозрачен, как призрак!"

"Иди к нам, Искандер!" – пропел жрец.

Давление усиливалось.

"Нет!" – закричал ребенок.

И проснулся в своей кровати, дрожа как лист, и пот стекал по всему его маленькому телу.

***

Лолон пробрался в царские сады, держась в тени деревьев, незаметный для стражников. Его рука метнулась к кинжалу, получая покой от осязания холодной рукояти. Ребенок проклят, напомнил он себе. Это не то что убить настоящего ребенка. Не то, что сделали македоняне с его двумя сыновьями в Метоне, когда войско хлынуло через проломленную стену, убивая всех на своем пути. Наемники, оборонявшие стены, были первыми смертниками, вместе с городским ополчением. Но потом дело дошло до горожан – их резали, пока они тщетно пытались убежать, женщин брали силой, детям вспарывали животы.

Выживших собрали на главной площади. Лолон пытался защитить свою жену, Касу, и сыновей. Но что он мог против вооруженных воинов? Они увели Касу вместе с остальными женщинами, убили детей и возвели холм из их трупов. Потом увели мужчин на север, а женщин на юг, где ждали корабли, чтобы переправить их на невольничьи рынки Азии.

Город был уничтожен, разграблен подчистую, а немногие выжившие мужчины и женщины проданы в рабство.

Лолон почувствовал тяжесть на сердце и осел на мягкую землю, со слезами в глазах. Он никогда не был богат. Изготовитель сандалий, он еле сводил концы с концами, часто оставаясь голодным, чтобы Каса и дети могли поесть. Но тут пришли македоняне со своими осадными машинами, длинными копьями и острыми мечами.

В сердце тирана не было места для независимого города в составе Македонии. О нет! Преклони колено или умри.

Хотелось бы, чтобы мне дали шанс преклонить колено, думал Лолон.

Но теперь – благодаря афинянам – у него появился шанс отплатить тирану кровью. Простой удар кинжала – и Демон-Принц умрет. Тогда и Филипп познает боль потери.

Во рту у Лолона пересохло, и прохладный ночной ветер заставил его задрожать.

Его увели сначала в Пелагонию на северо-запад, где новых рабов отправили на работы по возведению цепи крепостей вдоль границы с Иллирией. Целый год Лолон тяжело трудился на каменоломнях. Вечера он проводил изготовляя сандалии для других рабов, пока его не застукал за этим занятием македонский офицер. После этого его сняли с тяжелых работ и дали новое жилье, с теплыми одеялами и хорошей едой. И он стал делать сандалии, башмаки и сапоги для солдат.

В Метоне его работа считалась простой, но среди варварских македонян он был как художник. На самом деле его талант вырос, и его продали с большой выгодой в имение Аттала, Царского первого воина.

Тогда-то к нему и подошли те афиняне. Он ходил по базару, заказывая кожи и шкуры, и остановился выпить прохладного напитка.

– Сдается мне, я тебя знаю, – послышался голос, и Лолон обернулся. Говоривший был высоким, плотным человеком с гладко выбритой головой и без бороды. Лолон его не узнал, но опустил взгляд на его сандалии. Они были ему знакомы: он их изготовил два года назад – за месяц до вторжения македонян.

– Да, я тебя помню, – просто ответил он.

По прошествии нескольких недель он стал видеть этого человека, Горина, всё чаще, сначала они говорили о лучших днях, а потом – когда открылся внутренний шлюз, который сдерживал всю его горечь, – о его ненависти. Горин оказался хорошим слушателем, стал ему другом.

Однажды утром, когда они в очередной раз встретились на рынке, Горин представил его еще одному человеку, и они отвели Лолона в маленький дом за агорой. Там и был составлен заговор: умертви одержимого демоном ребенка, сказал Горин, и беги с нами в Афины.

Сначала он отказался, но тогда они разбередили его рану, напомнив ему, как македоняне убивали детей в Метоне, хватая самых маленьких за лодыжки и разбивая их мозги о стены.

– Да! Да! – вскричал после этого Лолон. – Я отомщу!

Теперь он скрывался под деревьями, посматривая в окно Александра. Выбравшись из тени, он побежал к стене с дико колотящимся сердцем. Проскользнув в боковую дверь в находившийся за ней коридор, он осторожно пошел во тьме, взбираясь по лестнице, через каждые несколько шагов останавливаясь и прислушиваясь, нет ли стражи. У Александровой двери стражи не было, как уверяли афиняне, но в конце коридора стояли двое солдат.

Поднявшиcь до конца, он выглянул. Солдаты стояли где-то в двадцати шагах от него, приглушенно переговариваясь меж собой, однако их шепот доносился до слуха наемного убийцы. Они обсуждали предстоящие конные скачки. Ни один из них не смотрел в сторону Лолона. Он резко пересек коридор, прислонясь спиной к двери в спальню Александра.

Медленно вытащил кинжал.

***

Александр свесил ноги с кровати и спрыгнул на пол, сон всё еще напоминал о себе, золотые волосы мальчика были мокрыми от пота. Свет луны сочился через открытое окно его спальни, обволакивая потолок бледным, почти белым светом.

Он всё еще слышал голоса, эхом шепчущие в его сознании.

"Искандер! Искандер! Иди к нам!"

– Нет, – прошептал он, сев на центр козьей шкуры и затыкая ладонями уши. – Нет, я не хочу! Вы всего лишь сон. Вы не живые!

Шкура была теплой, и мальчик лег на нее, разглядывая залитый лунным светом потолок.

Что-то было с этой комнатой не так. Он осмотрелся, забыв про сон, но ничего странного не заметил. Его игрушечные солдатики по-прежнему были разбросаны по полу, как и его маленькие осадные машинки. Книги и рисунки лежали на его маленьком столике. Александр встал и подошел к окну, забрался на стул, стоявший под подоконником, чтобы выглянуть в сад. Вытянувшись на подоконнике, он посмотрел… на луну.

Сад исчез, и звезды сияли повсюду вокруг дворца, сверху и снизу, слева и справа. Вдали не было ни горных хребтов, ни долин или холмов, ни рощ или лесов. Только всепоглощающе темное небо.

Мальчик забыл про страх, полностью поглощенный красотой этого чуда. Он никогда еще не просыпался среди ночи. Может, всё время было так, просто никто ему не рассказывал. Луна была небывалых размеров, уже не серебряный диск, но побитый и зазубренный щит, повидавший немало битв. Александр мог разглядеть следы от стрел и камней на ее поверхности, порезы и зазубрины.

И звезды были тоже другими, идеально круглыми, как прибрежные камни, мерцающие и пульсирующие. Он поймал взглядом движение вдали, мелькнувший свет, дракона с огненным хвостом… который тут же исчез. За его спиной открылась дверь, но его ничего не беспокоило, кроме красоты этой ночи.

***

Лолон увидел ребенка у окна. Тихо закрыв дверь, он тяжело сглотнул и пошел по комнате. Его нога опустилась на деревянного солдатика, сломав его с громким треском. Принц обернулся.

– Смотри, – проговорил он, – разве не чудесно? Звезды повсюду.

Лолон занес кинжал, но мальчик повернулся обратно к окну и высунулся над карнизом.

Один взмах – и всё будет кончено. Лолон подобрался, метя кинжалом в маленькую спину. Мальчик был не старше его младшенького…

Не думай так, одернул он себя. Думай о мести! Думай о боли, которую принесешь тирану!

Внезапно Александр вскрикнул и упал вперед, соскользнув руками с подоконника. Рука Лолона бесконтрольно взметнулась, схватив принца за ногу и втягивая его обратно. Ужасная, душераздирающая боль прошла сквозь раба, и он замер, схватившись за грудь. Приступ превратился в огненный шар в сердце, и он опустился на колени, хватая ртом воздух.

– Прости! Прости! Прости! – твердил Александр, позабыв о звездах. Лолона свела судорога, и он свалился на пол лицом вниз. – Я кого-нибудь позову, – крикнул принц, подбежал к двери и распахнул ее. Но за ней не оказалось ни коридора, ни каменных стен, ни знакомых занавесок. Дверь распахнулась в зияющую дыру ночи, огромную, темную и непроницаемую. Мальчик пошатнулся у края пропасти, равновесие предавало его. С последним отчаянным криком он стал падать, переворачиваясь в полете среди звезд.

Голоса кричали ему в след, пока он мчался по небу, и он услышал победоносный крик жреца: – Он идет! Золотое Дитя идет!

Александр закричал, и вновь увидел перед собой лицо того мужчины, который выглядел в точности как его отец – злорадная усмешка играет на бородатом лице, золотой глаз сияет как огненный шар.

Храм, Малая Азия

Сердце человека было слабым, клапаны – жесткими и негибкими. Его легкие стали огромными, распирая грудную клетку, и он мог пройти лишь несколько шагов, пока приступ не заставит его снова лечь. Дерая села у его ложа, положила руку ему на грудь и посмотрела в усталые глаза.

– Я ничем не смогу помочь тебе, – грустно сказала она, видя, как тает свет надежды в этом взгляде.

– Просто… дай мне… еще несколько дней, – взмолился он слабым голосом.

– Даже этого не смогу, – произнесла она, взяв его за руку.

Рядом с постелью больного заплакала его жена. – Так… значит… скоро? – прошептал он.

Дерая кивнула, и его голова упала на подушку.

– Помоги ему пожалуйста! – молила рыдающая женщина, бросившись на колени перед Целительницей.

Мужчина на кровати вдруг напрягся, лицо его помрачнело. Он открыл рот, но ни слова не произнес, издав только длинный, прерывистый вздох. – Нет! – вскричала женщина. – Нет!

Дерая встала на ноги и медленно вышла из алтарной комнаты, отмахнувшись от слуг, которые двинулись было помочь ей. В коридорах было холодно, и она дрожала, пока шла в свои покои.

Мужчина заступил ей дорогу. – Они его взяли, – произнес Аристотель.

Дерая прикрыла глаза. – Я устала. От меня тебе не будет толка. Уходи. – Оттолкнув его, она понесла свое бренное тело дальше. За ее спиной Аристотель погрузил руку в мешочек у себя на поясе и достал оттуда золотой самородок.

Дерая шла, не в состоянии забыть купца, смерть которого она так и не сумела предотвратить. Она сделала глубокий вдох. Приятно было ощутить воздух в легких, освежающий и бодрящий. Как странно, подумала она, когда ее беспокойство прошло. Она почувствовала себя лучше, чем когда-либо за последние годы, и вспомнила, как прохладно было в море, как хорошо было бежать на пляж и бросаться в кристально-чистые волны, чувствуя солнечное тепло на своей спине.

Она вдруг рассмеялась. Слишком много времени прошло с тех пор, как она в последний раз покидала храм, чтобы пройти по скалистой тропе. И она была голодна. Как волк!

Распахнув дверь в свою комнату, она подошла к окну. Как чист воздух, подумала она, глядя в сторону моря. Белые чайки кружили над утесами, и ей было видно, как каждая птица отмахивается крыльями и парит по небу. Даже очертания облаков были четче, чем обычно. И тут она поняла, что совсем не использует глаза своего духа. Она исцелилась от слепоты. Бросив взгляд вниз, она посмотрела на свои руки. Кожа была гладкой и свежей. В ней вспыхнул гнев, и она вскинулась, увидев мага, который молча стоял теперь в дверном проеме.

– Как ты посмел! – взорвалась она. – Как ты посмел сделать это со мной!

– Ты нужна мне, – ответил он, вошел в комнату и закрыл за собой дверь. – И что такого страшного в молодости, Дерая? Что тебя тревожит?

– Ничего! – разбушевалась она, – кроме страданий, которых мне не вылечить. Ты видел человека, которого они ко мне привели? Он был богачом; добрым, заботливым. Но сердце у него было больное, настолько тяжело, что мне не под силу было его исцелить. Вот чего я боюсь – долго жить и видеть еще тысячи таких же, как он. Думаешь, я хочу помолодеть? Зачем? С какой целью? Всё, о чем я мечтала, было отнято у меня. Зачем мне жить еще так долго?