Текст книги "Надежда узника"

Автор книги: Дэвид Файнток

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

28

Утром доктор Зарес снял с моей сросшейся челюсти крепления. Я посмотрел в зеркало, улыбнулся. Боже, как отвратительно!

– Доктор, когда можно начать выращивание новых зубов? – Я не слишком забочусь о своей внешности, но с беззубым ртом смириться не мог. Офицер Военно-Космических Сил не должен шамкать, отдавая приказы.

– Можно прямо сейчас, – ответил доктор. – Но учтите, процедура эта не из приятных.

– Знаю. – Однажды в баре Лунаполиса мне в драке выбили зубы, вот тогда я и познакомился с крайне болезненной методикой их выращивания: в зубные лунки закладывают костную ткань, а потом выращивают эти зачатки ежедневным применением жужжащего приборчика, стимулирующего рост костей.

– Капитан, почему бы вам не привести в порядок лицо? – показал он на мое страшное пятно от ожога, вместо кожи покрытое пленкой. – Удивляюсь, почему вы не избавились от него еще в госпитале?

– Я оставил его как память. А почему вы так настаиваете?

– Потому что оно отталкивает людей. В наше время наращивание кожи столь доступно и просто, что демонстративное ношение такого уродливого пятна воспринимается людьми не иначе, как жеманство, недостойное уважения.

– Не забывайте, с кем говорите! – вспылил я.

– Прежде всего вы мой пациент, а потом уже командир. Если вам так нравится это украшение, носите его! Зубы начнем выращивать завтра.

– Хорошо. Доктор, а что с мистером Тамаровым?

– Я не психотерапевт, капитан. Пока я дал ему успокаивающие таблетки. Может быть, придется назначить психотропные лекарства, но вначале хорошо бы провести исследование на предмет баланса гормонов.

К тем, у кого нарушался гормональный баланс, на кораблях почему-то относились снисходительно, а чаще насмешливо, как к чокнутым. Примерно такие же чувства вызывали они у меня, хотя умом я понимал, что это не правильно. Из-за этого дурацкого предрассудка несколько лет тому назад на борту «Порции» я медлил с согласием на обследование моей первой жены Аманды. А у нее был дисбаланс гормонов. Потом оказалось поздно, она покончила жизнь самоубийством.

Если я не прикажу обследовать Алекса, то в следующем припадке меланхолии он наложит на себя руки, и вина ляжет на меня. Но если дисбаланс гормонов будет выявлен, карьере Алекса конец. Но разве можно сопоставить цену карьеры с ценой жизни? Да и на какую карьеру он может рассчитывать со своей амнезией?

Значит, обследование необходимо. Но допустим, мы с Алексом поменялись местами? Как бы я реагировал, отправь он меня на такое обследование? Нет, на это пойти нельзя.

– Подождите, мистер Зарес, – попросил я. – Вначале я поговорю с ним. Можно?

Доктор кивнул. Я вошел в больничную палату. Алекс спал. Лампа светила в десятую часть накала. Я осторожно, на цыпочках подошел к стулу возле кровати, сел.

Лицо его было совершенно безмятежным, дыхание ровным. Вспомнилось, как я впервые увидел его на «Гибернии». Тогда ему было пятнадцать. Сколько с тех пор он вынес муштры и упреков! Вначале от меня, потом от Филипа Таера. Прожить такую трудную жизнь и умереть молодым? Какая несправедливость!

Я сполз на колени, сложил на груди руки для молитвы. Пожалуйста, Господи, сжалься над ним, верни ему память. Знаю, Господи, что ты не любишь меня, но я ведь не за себя прошу, Со мной делай что хочешь, а его помилуй. Переложи его грехи на меня.

– Давно ты пришел? – послышался вдруг голос Алекса.

Я открыл глаза.

– Ты уже проснулся?

– Только что. – Он положил руку под голову, удивленно смотрел на меня.

– Я тоже только что вошел, – изобразил я улыбку, вставая с колен. – Как самочувствие?

– Устал я… От всего.

– Не делай больше так, а то… – Я запнулся.

– Что тогда?

– Мне будет слишком одиноко без тебя. – Я положил ладонь на его руку. – Пожалуйста, Алекс, не губи свою душу, это великий грех. Наберись терпения.

– Конечно. – Он убрал руку. – Терпение, терпение… Сплошное терпение, бесконечное ожидание. – Он сел, отшвырнул одеяло. – Зачем меня сюда привели?

– Это не карцер, а лазарет. – Может быть, в самом деле запереть его в карцере? Оттуда он точно не сбежит, и повеситься там не на чем.

Когда я рассказал Анни о тяжкой беседе с Алексом, она уверенно заявила:

– Я с ним поговорю! Я знаю, что это такое, когда не хочется жить. Это плохое чувство. Не правильное. Я ему объясню. Знаешь, Никки, когда тебя долго не было, я тоже хотела себя убить. А теперь не хочу. Не уходи больше надолго, ладно? Что ты так смотришь на меня?

– Я тебя очень люблю, Анни.

Она прижалась ко мне.

– Никки, обещай, что никогда меня не бросишь. – Произношение ее стало правильным, четким:

– Я не могу без тебя.

Я закрыл глаза и горячо молился. Господи, сделай так, чтобы она выздоровела. Пусть у нее все будет хорошо после моей смерти.

Джеренса освободили и перевели в другую каюту. Алекс все еще лежал в лазарете.

При моем появлении в офицерской столовой все замолкали, разговор обрывался на полуслове, а Томас Росс сразу уходил прочь, чтобы не дышать со мной одним воздухом. Брэм Стейнер снова попросился во временную отставку.

Я регулярно просматривал бортовой журнал. Количество нарядов гардемаринам уменьшилось, а Толливер вообще прекратил их давать. Это меня порадовало.

Моя челюсть страшно болела, зубы медленно прорезывались сквозь распухшие десны. Иногда на короткое время боль уходила, но потом давала о себе знать с новой силой. Однажды я сорвался, накричал на Рикки Фуэнтеса за ошибку в решении задачи по навигации и тут же весь перекосился от жуткой боли. Томас Росс наблюдал за моими гримасами с демонстративным отвращением. Я послал его на порку к Толливеру. Стейнер выпорол бы слабее.

Дежурить на капитанском мостике я предпочитал в одиночестве. Даже тщательно скрываемое презрение Кана было мне невмоготу.

Время от времени я навещал Алекса, всякий раз со страхом открывал дверь его палаты, но веревки, к счастью, там не оказывалось.

Всего через три дня после выхода из карцера Джеренс устроил дебош в комнате отдыха первого уровня: ругался и прицельно метал в добропорядочных граждан банки из-под напитков. Гардемарин Росс наивно схватил шалуна за шкирку и поволок на второй уровень. Однако Джеренс прикидывался паинькой лишь до лестницы, где снова превратился в отъявленного хулигана и спустил гардемарина по лестнице. Низверженный офицер Военно-Космических Сил распластался и принялся подавать сигналы о помощи стоном. В конце концов три дюжих солата справились с Джеренсом. Лица их сияли. Незапланированное развлечение доставило им массу удовольствия.

Я отволок Джеренса в лазарет. В поисках ампул доктор Зарес обыскал его с ног до головы, и одежду, и тело, а гардемарины обшарили каюту, но наркотиков нигде не нашли.

Я затолкал бедокура в карцер и побрел по кораблю, не чуя под собой ног от усталости; по пути заглянул в столовую, поглазел на поваров, готовивших ужин, потащился дальше. Проходя мимо каюты Стейнера, вяло подумал: а не кинуть ли его тоже в карцер? Пусть поживет там до конца полета. Хотел в отставку – получай. Заглянув в инженерное отделение, я прикрикнул на Сандру, потаращил глаза на экраны, индикаторы и прочую жуть, пошел обратно на первый уровень, остановился у гардемаринской. В эту каюту по традиции капитан имеет право входить только с официальной проверкой. Черт бы их побрал, эти традиции! Я ворвался с воплем:

– Проверка! Смирно!

Первым вскочил Толливер, потом Рикки. На шахматной доске стояла сложная позиция. Значит, играли в шахматы. Доска чистая, койки заправлены безупречно. Молодец, Толливер, старый служака! Впрочем, разве иного можно было от него ожидать? Черт возьми, не к чему придраться! Я вышел вон, хлопнув за собой дверью.

У своей каюты я немного остыл, нервы медленно приходили в порядок. Анни в каюте не оказалось. Где она может быть? Я заглянул в комнату отдыха. Перед компьютером сидел Алекс.

– Привет, Сифорт.

– Привет. – Я заставил себя улыбнуться. – Чем занимаешься?

– Читаю, – показал он на экран. – Справочник колониального фермера.

– Ты же не фермер.

– Я никто. Лучше читать это, чем сидеть без дела. Если прикажешь смотреть в стену, я и это буду делать часами.

– Хватит себя жалеть! – рявкнул я и выбежал вон.

Наступило время дежурства на капитанском мостике. При моем появлении лейтенант Кан встал как положено, отдал честь, но когда сел, развернул свое кресло спиной ко мне. Целый час я сидел молча, накапливая злость, и наконец взорвался:

– Мистер Кан, вызовите мистера Стейнера, пусть он сменит вас.

– Есть, сэр, – холодно отозвался он.

Вскоре место Кана занял Стейнер. Несколько часов прошло в тягостной тишине.

Отсидев вахту, я побрел в свою каюту. Анни спала. О, хоть ты утешь, уверь меня, что все будет в порядке! Я нежно погладил ей руку.

Внезапно она встрепенулась, цапнула меня ногтями, откатилась в дальний край постели с визгом:

– Не трогай меня!

– Прости, Анни, я всего лишь хотел…

– Не трогай! Не прикасайся ко мне! – Она с плачем убежала в ванную, заперлась.

Я подошел к зеркалу, посмотрел на свое изможденное лицо. Алекс прав: лучше умереть, чем жить такой жизнью. Весь корабль презирает меня. Даже в своей каюте я не нахожу утешения.

Но перед смертью я кое-что сделаю.

Я вернулся на капитанский мостик. Стейнер вскочил.

– Сидеть и молчать! – приказал я, позвонил Толливеру: – Мистер Толливер, найдите мистера Тамарова и приведите его на капитанский мостик.

Вскоре Толливер и Алекс стояли передо мной навытяжку.

– Компьютер, записывай в бортовой журнал! – решительно начал я. – С этого момента лейтенант Эбрэм Стейнер временно отправлен в отставку по собственному желанию. Он исполнял свои обязанности удовлетворительно, и отставка вызвана исключительно его личной просьбой, – Я повернулся к нему. – Стейнер, вон отсюда!

Побелев, он отдал честь и вышел. Я повернулся к Алексу:

– Компьютер, записывай. Лейтенант Алекс Тамаров отозван из отпуска и возвращается к своим офицерским обязанностям. Конец записи.

– Но ведь я… Я же ничего не помню! – ужаснулся Алекс.

– Научим. Мистер Толливер, назначаю вас помощником лейтенанта Тамарова. – У бедняги Толливера отвисла челюсть. – Помогайте ему во всем, будьте при нем неотлучно. В столовой будете сидеть с ним за одним столом.

– Мистер Сифорт! – взмолился Алекс. – Я не смогу…

– Сэр! – рявкнул я. – Капитана надо называть «сэром»!

– Есть, сэр.

– Мистер Толливер, найдите ему униформу. Постоянно обучайте его всем предметам, которые положено знать кадетам, гардемаринам и лейтенантам. Начните с навигации.

– Есть, сэр.

– Сэр, – залепетал Алекс, – я не хочу…

– Это приказ! – отрезал я.

– Но ведь…

– Извините, мистер Тамаров, – вмешался Толливер, – с капитаном не спорят.

Алекс посмотрел на меня, надеясь на поддержку, но мое лицо было непроницаемой маской.

– Разойтись! – приказал я.

Когда они вышли, я вызвал Кана и приказал ему прочесть последние записи в бортовом журнале. Он прочитал их без комментариев.

– Выбирайте, мистер Кан! Вежливость или карцер до конца полета! – резко сказал я.

– Сэр! Вы…

– Стейнер вам не поможет! – гремел я. – Теперь он не имеет права меня отстранить!.

– Я не имел в виду отстранение…

– Налагаю штраф в размере месячного жалованья за нарушение субординации! Выбирайте, мистер Кан! Или вы будете соблюдать офицерскую вежливость, или проведете семь месяцев в карцере!

– Вежливость, сэр. – Лоб его покрылся капельками нервного пота. – Я полагал…

– Да, открытого неповиновения с вашей стороны не было. Но и того презрения, что вы демонстрировали, достаточно. Уж не полагаете ли вы, мистер Кан, что я единственный тиран на всем флоте? Кадеты и гардемарины проходят сквозь ад, чтобы выдержать службу всюду! Разве вас не учили этому в Академии?

– Учили, сэр.

– Если вы не сможете служить под моим командованием, то и флоту не нужны. Рассматривайте службу на моем корабле как тренировку, мистер Кан. Держите вашу ненависть в себе. Не вздумайте выставлять ее напоказ!

– Есть, сэр.

– Заступайте на вахту. – Я вышел.

Дверь карцера оказалась открытой. Старшина Торрес вышел с подносом. Джеренс, только что поужинав, сидел на полу на матраце. Я остановился в двери, оперся о косяк.

– У тебя еще где-то припрятаны наркотики?

– Может быть, – вяло ответил Джеренс. – Между прочим, я умею их делать. Это не так уж трудно.

– Почему ты так наплевательски относишься к собственной жизни?

– А зачем мне такая жизнь?

– Неужели тебе настолько ненавистна Надежда?

– При чем здесь Надежда! Просто я живу там, как в этой тюрьме. Папа хочет сделать меня плантатором. Почему я сам не могу выбирать? С какой стати я обязан делать то, что мне не нравится? Кукуруза, пшеница, бобы… Проклятье Господне!

– Не богохульствуй! – прикрикнул я.

– Вы помешались на религии! Все считают вас сумасшедшим! Вы убили Хольцера! Вы чудовище!

– Именно так. – Я сел на койку, – Я не имею права читать тебе мораль, потому что я не лучше тебя.

Джеренс начал стучать кулаком в стену, все сильнее и сильнее. Я думал, он разобьет себе руку. Вдруг он повернулся ко мне и крикнул сквозь слезы:

– Вы с ним были друзьями! Я знаю! Что вы молчите?!

– Да, – прошептал я. – Мы были друзьями.

– А у меня таких друзей никогда не будет! Где я их найду? На плантации?! – Джеренс немного успокоился, перестал реветь. – Что теперь со мной будет? Выпустите?

– Нет. – Теперь выпускать его было нельзя.

– Я просижу тут весь полет?

– Да. А потом я отдам тебя под суд.

– Боже мой!

– У меня нет выхода. Ты ведь снова наглотаешься своей дури, если я тебя выпущу.

Он долго молчал. Я думал, он соврет, но нет…

– Слишком поздно, – с горечью признался он. – Я взял с собой много наркотиков, рассчитывал, что хватит на весь полет, но уже почти ничего не осталось. Я много думал об этом. Они засасывают, как трясина.

Какая кара ждет тех подонков, которые делают и продают эту гадость? Смерть для них – слишком легкое наказание. Бог проклял их навеки. А этот вздорный пацан тоже хорош! И себя губит, и другим отравляет жизнь…

Нет, нельзя бросать его на произвол судьбы. Из-за меня погибло так много людей… Надо спасти хотя бы Дже-ренса.

– Ложись на живот! – приказал я, схватил его за шиворот и толкнул к койке.

– Что вы хотите сделать? Зачем вы снимаете ремень? – залепетал он в страхе.

– Ты сам сказал, что я твой опекун. – Я грубо бросил его на койку. – Это тебе за наркотики! – Удары ремня по его заднице раздавались как выстрелы. Джеренс орал дурным голосом, пытался вырваться, но я крепко держал его и хлестал, хлестал. Выбившись из сил, я прекратил экзекуцию и грозно рыкнул:

– Поговорю с тобой завтра.

– Ненавижу! – рыдал Джеренс. – Ненавижу!

Я запер его и пошел в лазарет. Доктор Зарес сидел у себя в кабинете за столом.

– Вы умеете делать наркотики? – с ходу спросил его я.

– Это обвинение? Я не знаю, где мальчишка взял наркотики.

– Отвечайте!

– Если надо, я смогу приготовить наркотик, но никогда этим не занимался.

– Сделайте немного! – приказал я. – Одну ампулу.

– Вы в своем уме?! – обалдел доктор.

– Пока в своем, – хищно ухмыльнулся я беззубым ртом, – но если вы не сделаете ампулу наркотика…

– Извините, капитан, – испуганно затараторил доктор, – но я не могу.

– Можете! Это приказ!

– Меня могут посадить в тюрьму или даже в исправительную колонию, если вы не подтвердите свой приказ письменно.

– Ладно! – Я подошел к его компьютеру и набрал на клавиатуре приказ. – К завтрашнему дню успеете?

– Неужели вы это серьезно? Господи… Не знаю. Мне придется синтезировать его из имеющихся лекарств. Возможно, завтра к вечеру будет готово.

– Хорошо, в шесть вечера я зайду. Никому об этом не говорите. Это приказ.

– Приказ понят. Вы отдаете себе отчет в том, что вы с собой собираетесь сделать?

– Если б вы знали, что я уже с собой сделал! – Я развернулся и вышел.

На следующий день я терзался ожиданием. Анни вела себя довольно мирно, поскольку я к ней не прикасался. В офицерской столовой Кан поприветствовал меня вполне вежливо, сел рядом со мной за общий длинный стол. Правда, разговаривал он со мной довольно нервозно, видно было, что вежливость давалась ему с трудом. Я заставил себя поддерживать беседу, хотя она была мне в тягость.

Вошел гардемарин Росс, увидел меня и сразу развернулся на сто восемьдесят градусов, чтоб выйти вон.

– Мистер Росс! – крикнул ему в спину Кан.

– Слушаю, сэр, – развернулся обратно Росс.

– Сядьте, пожалуйста, с нами. – Росс нехотя подчинился. Кан продолжил:

– Мы обсуждаем планету Калла. Что вы думаете о ее рудниках?

– Ничего не думаю, сэр, – с явным вызовом в голосе ответил Росс.

– Два наряда! – стальным голосом произнес Кан. – А теперь что вы думаете?

Я встал, пожелал им приятного аппетита и вышел.

Потом я отдал распоряжения эконому насчет каюты.

Во время ужина, как обычно, за моим капитанским столом половина мест пустовала, а застольная беседа свелась к нескольким односложным высказываниям. После ужина я проводил Анни в каюту и пошел на капитанский мостик, где дежурила Сандра Аркин, посмотрел бортовой журнал, выяснил, что Кан выпорол Росса. Посидев еще немного, я пошел в лазарет.

– Готово? – спросил я с порога.

– Да, – ответил доктор Зарес и показал на стол, где лежала короткая пробирка с янтарной жидкостью, закрытая пластмассовой пробкой.

– Хорошо.

– Капитан, давайте я лучше дам вам антидепрессант. У меня есть лекарства, которые…

– Это не для меня, – перебил я, сунул ампулу в карман и вышел.

Доктор выбежал за мной в коридор.

– Для мальчишки? Вы же превратите его в…

– Назад! – рявкнул я.

Из лазарета я прямиком направился в карцер, открыл камеру и без лишних церемоний приказал:

– Пошли!

– Куда? – заныл Джеренс.

– Снова выпороть? – Я начал снимать ремень.

Джеренс мгновенно вскочил и потопал за мной как шелковый. Я привел его в каюту, подготовленную экономом.

– Садись! – приказал я, показав ему на кровать, сам сел в кресло напротив. – Джеренс, отец тебя любит, хочет отдать тебе в наследство плантацию, которая стоит миллионы. Хочешь вернуться к нему?

– Не хочу, если меня там заставят быть фермером.

– Насколько искренне ты хочешь стать тем, кем мечтаешь?

– Вы… – У него в глазах блеснула надежда. – Вы хотите сказать, что можете взять меня в Военно-Космические Силы? Чтобы я смог стать таким же, как Дерек?

– Да.

– Ради этого я готов на все!

– Тогда откажись от наркотика. – Я вынул из кармана пробирку и бросил ему на кровать. Джеренс схватил ее, начал осматривать.

– Где вы его взяли?

– Приказал синтезировать.

– Он настоящий?

– Понюхай.

Джеренс открыл пробирку, понюхал наркотик, зажмурился от удовольствия.

– Настоящий! Могу я его… – Джеренс смущенно запнулся.

– Конечно, можешь. Джеренс, если ты не прикоснешься к нему и вернешь мне все до единой капли через несколько дней, тогда…

– Несколько дней?! – ужаснулся Джеренс. – Я и часа не выдержу!

– Тогда я зачислю тебя кадетом Военно-Космических Сил. После этого никто не сможет заставить тебя быть плантатором.

– Но это же издевательство! Мистер Сифорт! Я не выдержу!

– Тогда я брошу тебя в карцер до конца полета, а потом сдам в колонию. Если ты выйдешь оттуда, то на-принимаешься дури вволю, хоть до смерти. – Я встал.

– Сколько я должен терпеть? – прошептал он, не отрывая взгляда от ампулы.

– Три недели. – Я сделал вид, что не слышал его истошного вопля. – Через три недели я приведу тебя к присяге. Я не заставляю тебя, наркотик в твоем распоряжении, можешь высосать всю ампулу. – Я повернулся, открыл дверь.

Джеренс одним прыжком оказался передо мной, перегородив выход.

– Пожалуйста, – взмолился он, – я никогда-никогда больше не буду принимать наркотики! Клянусь! Только не оставляйте меня с наркотиком одного. Унесите эту пробирку!

Я отбросил его на пол, но он цеплялся за мои ноги и слезно молил:

– Пожалуйста, сэр! Унесите наркотик! Я не выдержу!

– Сам заварил кашу, сам и расхлебывай! – Передо мной проплыли образы Аманды и Нэйта. Будь мой сын жив, может быть, и он в глупом возрасте Джеренса пристрастился бы к наркотику? Я вздохнул, поднял Джеренса, положил на кровать, сел рядом, погладил его по голове. – Крепись, парень. Успокойся, дыши легче, сынок.

– Мистер Сифорт, – всхлипывал он, – заберите пробирку.

– Нет, Джеренс. Послушай, я расскажу тебе быль. Жил-был мальчик, его звали Филип. Вытри слезы, вот так. Было это несколько лет тому назад, мы с ним служили на большом корабле и летели среди звезд к далекой планете…

Вскоре Джеренс уснул.

29

Десны болели от прорезывающихся зубов, а первые часы после процедур по сращиванию костей у доктора Зареса были настоящей пыткой. Лейтенант Кан был подчеркнуто любезен и даже иногда вступал со мной в короткие беседы. Я внимательно всматривался в его лицо, но никаких признаков открытого презрения не находил.

Из каюты, где я запер Джеренса, порой доносились истошные вопли, он пытался выломать дверь или просто подолгу молотил в нее кулаками. Я навестил его. Джеренс весь дрожал, а глаза его были красными от слез.

– Мистер Сифорт, пожалуйста, не мучайте меня, – взмолился он.

– Где наркотик? – строго спросил я.

– Спрятал. – Он порылся под матрацем, достал пробирку. – Вот, даже не открывал ее. Не пытайте меня, умоляю вас.

– Осталось двадцать суток.

– Ублюдок!

Я молча вышел.

На следующий день я дежурил на капитанском мостике с Толливером. Он был непривычно печальным. Я старался не замечать его, решал в уме шахматную задачу. Итак, попробуем сходить ферзем на f5, тогда…

– Я понимаю, что не должен отягощать капитана отношениями гардемаринов, – вдруг заговорил Толливер, – но…

– Что? – встрепенулся я. Воображаемая шахматная доска растворилась.

– После того разговора с вами я пытался воспитывать их должным образом… Поверьте, я старался изо всех сил, но у меня не получается. Назначьте первым гардемарином кого-нибудь другого.

– Нет.

– Насколько я понял из ваших отзывов о Фуэнтесе, он был хорошим юнгой.

– Отличным, – поправил я.

– Он постоянно язвит в адрес Росса, не обращая внимания на его старшинство. А Росс весь исходит злобой.

Они не хотят понимать то, чему я их пытаюсь научить. Им ничего не втолкуешь.

– Первый гардемарин должен уметь втолковывать, – Зачем он затеял этот разговор? Уж не думает ли он, что я начну объяснять ему, как надо воспитывать гардемаринов?

– Так точно, сэр. Я вправлю им мозги. – Толливер едва слышно вздохнул.

Что творится на «Виктории»? Один лейтенант отпросился в отставку, другой стал соблюдать вежливость лишь после сурового нагоняя, третий пытался повеситься. Гардемарины неуправляемы. Несовершеннолетний пассажир пронес на борт наркотики. Капитан тоже хорош! Разве такому можно доверять корабль? Все трудности возникли из-за меня.

– В этих сложностях вашей вины нет, – признал я со вздохом.

– Сэр, я могу вешать им наряды до бесконечности, пока они не свалятся с ног, но у меня нет уверенности, что это поможет. Боюсь, они так ничего и не поймут и начнут ненавидеть меня так же сильно, как ненавидят друг друга.

– Все дело в том, что им хочется иметь такого капитана, которого можно уважать и даже боготворить, как я боготворил капитана Хаага, но я этого не заслуживаю. Это основа конфликтов на корабле.

– Это лишь часть правды. Росс действительно преклонялся перед Хольцером и поэтому не может простить вам…

– Его убийства, – вставил я.

– Сэр, поймите: кто бы ни занял место Хольцера, вы или другой капитан, все равно Росс был бы недоволен. Россу было бы легче, если бы обожаемого им капитана просто перевели на другой корабль. Но Хольцер погиб. Росс все еще не может прийти в себя от этой тяжелой потери. В таком состоянии…

– Хватит! – не выдержал я.

– Простите, сэр. – Это была не просто формальная вежливость, в тоне Толливера чувствовалась искренняя жалось. Помолчав, он решился договорить:

– Есть и другие причины враждебности Росса. Он постоянно дразнит Берзеля и доводит его до слез, злобно отзывается о Кане и Аркин, а меня называет… – Выговорить это слово у Толливера не повернулся язык, – За это я однажды уже разобрался с ним в спортзале, и теперь он остерегается обзывать меня в глаза. Но враждебность его от этого…

– Его поведение было безупречным, – перебил я, – пока на корабль не пришел я. Нечего тут выдумывать другие причины. Во всем виноват я.

– А чем тогда объяснить поведение Рикки Фуэнтеса?

– Не знаю. Спросите у него.

– Однажды попробовал. Он впал в такую ярость, что чуть не бросился на меня с кулаками. Пришлось влепить ему три наряда. И с Берзелем не знаю как быть. Когда он повзрослеет? Ума не приложу, что с этими гардемаринами делать? Просто опускаются руки.

– Чушь! – Я вскочил и начал расхаживать по мостику. – Хватит ныть. Выполняйте свои обязанности, гардемарин.

– Есть, сэр.

– Другие трудности есть?

– Да. Ваш друг Алекс воротит от меня нос, говорит только с сарказмом, всячески пытается отделаться от меня. Я не гожусь ему в помощники.

– Может быть, вы слишком остро реагируете на…

– А что я могу сделать, если он старше меня званием? Не могу же я поставить его на место!

– Жаловаться на него мне вы тоже не можете!

– Я не жаловался, а ответил на ваш вопрос! Простите, сэр.

Какого черта я затеял этот дурацкий разговор?

– На сегодня хватит, мистер Толливер. Я закончу дежурство один.

– Вы хотите, чтобы я ушел?

– Да, этим вы доставите мне огромное удовольствие. – Я тут же пожалел об этих словах, но было поздно. Толливер козырнул и вышел. Зачем я это сделал?

На «Гибернии» и «Порции» общение с пассажирами поглощало значительную часть моего времени. Здесь же, на «Виктории», они со мной практически не разговаривали. Бойкот не особенно меня мучил, но все же сидел в душе неприятной занозой.

Сплошные напасти: экипаж, пассажиры. И Джеренс.

Очередной визит. Я отпер дверь его каюты. Джеренс с жалким видом сидел в углу.

– Как дела? – спросил я.

– Наркотик цел.

– Молодец.

– Вы обещали навещать меня каждый день.

– Я так и делаю.

– Разве? – искренне удивился он. – Но последний раз вы заходили ко мне…

– Всего восемнадцать часов назад.

– Сколько мне осталось?

– Тринадцать дней.

– Боже мой! Всю жизнь терпеть такие муки? Нет! Я уже не хочу быть гардемарином.

– Твое дело. – Я встал. – Накачивайся дурью без меня.

– Ну зачем вы меня так мучите? – Джеренс разревелся. – Почему не хотите помочь?

Откуда во мне взялась жалость? Разве он не сам погрузил себя в это дерьмо? Я сел на кровать.

– Ладно, давай поговорим. Садись сюда, – я похлопал рядом с собой по кровати.

– Заберите, пожалуйста, ампулу. – Джеренс сел рядом, вытер слезы. – Вы не представляете, как это трудно.

Я взял его за подбородок, повернул к себе и посмотрел ему прямо в глаза.

– Слушай внимательно. При желании наркотики можно найти всюду. От них нигде не спрячешься. Надо научиться смотреть на них равнодушно. – Должно быть, это звучало, как скучное поучение, нудное морализаторство, но ничего умнее мне в голову не пришло.

Джеренс лег лицом к стене, свернулся калачиком, грустно попросил:

– Вы обещали рассказывать интересные истории. Можно сейчас?

Мне отец не рассказывал ни сказок, ни историй о самом себе, а моя жизнь была такой неудачной, такой мрачной. Что хорошего я мог рассказать несчастному мальчику? Чем утешить?

Но я ему обещал. Надо держать слово. Тяжко вздохнув, я начал повествование:

– Родился я в Кардиффе. Этот город находится в Уэльсе. Когда я был в твоем возрасте, у меня был друг Джейсон…

Не знаю, внимательно ли он слушал, но лежал тихо, лишь иногда шмыгал носом и вытирал его рукавом.

Дня через два Рикки Фуэнтеса застукали ночью в камбузе рыскающим в поисках съестного по холодильникам. Стюард привел его на капитанский мостик, где в это время дежурили Алекс и Толливер. Толливер решился на серьезный шаг – вызвал меня. Вскоре, на ходу застегивая китель, я вошел на капитанский мостик и с порога заворчал:

– Какого черта…

– Он взломал холодильник фомкой, – сразу внес ясность Толливер.

Неужели Рикки на такое способен? Как я в нем ошибался! В приступе бешенства я схватил Рикки за лацканы.

– Как ты посмел! – гремел я, встряхивая его за грудки. – Варвар! Разжалую в кадеты! В солдаты! Отвечай! Как ты посмел?!

– Я поспорил… – лепетал Рикки, – …с мистером Россом… Простите… Я думал…

Я запустил свою фуражку в дальний угол и заорал:

– Вызвать Кана! Пусть выпорет Фуэнтеса немедленно!

– Есть, сэр.

Толливер позвонил Кану.

Мой рассудок мутился от ярости. Немыслимо! Вредительство! Среди ночи портить корабль! Любой гардемарин знает, что капитан в ярости страшен. Я им покажу! Всем!

Конечно, для гардемаринов набеги на камбуз – обычное дело. Помнится, я сам промышлял этим и ни разу не попался. Нет, однажды, когда был кадетом… Впрочем, это к делу не относится. С фомкой на «дело» мы никогда не ходили. Вошел Кан.

– Лейтенант Джеффри Кан по вашему приказанию прибыл, сэр.

– Знаете, что натворил этот варвар?! – воскликнул я с прокурорской патетикой. Кан прочитал запись в журнале. – Выпорите его беспощадно! – приказал я.

– Есть, сэр, – ответил Кан. – Пошли, гард. Когда за ними захлопнулась дверь и шаги в коридоре стихли, меня пронзила запоздалая мысль.

– Эдгар, верни их! – крикнул я.

Уходил Рикки гордо, а теперь глаза у него были мокрые. Видимо, он хотел сохранить достоинство передо мной, а в коридоре расслабился и сдержать выступившие слезы уже не мог. Мое бешенство начало исчезать с быстротой воздуха, уносящегося из пробитого корабля в космический вакуум. Я поднял с пола свою фуражку, сделал несколько глубоких вздохов. От избытка адреналина в крови руки тряслись.

– Мистер Кан, подождите в своей каюте, – попросил я, – Мистер Фуэнтес к вам сам придет. – Может, попросить выйти Алекса и Толливера? Нет, это будет уж слишком. – Идите за мной, мистер Фуэнтес.

Я привел Рикки в комнату отдыха, безлюдную в этот час, плотно прикрыл дверь, указал ему на диван, а сам сел в кресло, придвинув его поближе.

– Что скажешь в свое оправдание? – начал я воспитательную беседу.

– Ничего, сэр.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, сэр.

Я внимательно смотрел на него. Светло-каштановые волосы, юношеское лицо с едва намечающейся растительностью, еще не нуждающейся в бритве. Тело тонкое, тощее. Мальчишка, росший, как дикая трава, без родительской ласки.

– Помнишь музыкальный автомат? – мягко спросил я.

Рикки раскрыл рот от изумления.

– На «Гибернии»? Помню. Я был тогда юнгой.

– Тогда тебе было двенадцать. Ты не дотягивался до клавиш автомата. С тех пор ты заметно подрос.

Рикки тускло улыбнулся.

– Помнишь, как ты приносил мне яичницу с тостами? – с ностальгией вспоминал я. – Помнишь, как я орал на тебя только за то, что ты держался со мной слишком скованно?

Его глаза затуманились слезами. Вдруг он разревелся, уткнулся лицом мне в плечо, прижался, как сирота к нашедшемуся вдруг отцу. Потрясенный, ошеломленный, я гладил его по голове.

– Все хорошо, малыш.

Он тихо рыдал. Выплакавшись, он оторвался от моего мокрого кителя и ужаснулся – до него вдруг дошло, какой детский поступок он совершил.