Текст книги "Обольщение Евы Фольк"

Автор книги: Дэвид Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Глава 10

«Вне всякого сомнения, еврейский вопрос – одна из исторических проблем, с которой государство должно разобраться, и, безусловно, государство имеет право прокладывать в этом вопросе новые пути».

Преподобный Дитрих Бонхоффер,

в будущем – пастор движения сопротивления

По завершении собрания Ева начала убирать со столов. Вольф остался, чтобы помочь ей.

– Как ты, не против еще раз прокатиться на мотоцикле?

Ева просияла.

– Конечно! Но только давай на этот раз постараемся не попадать под дождь.

Вольф рассмеялся.

– А тебе очень красиво с мокрыми волосами.

Ева покраснела.

– Ты слышала, о чем говорилось на собрании? – спросил Вольф.

Отведя тыльной стороной ладони со лба непослушный локон, Ева окунула тряпку в ведро с мыльной водой.

– Немного. Политика навевает на меня скуку.

– И что ты думаешь о бойкоте?

– Может, какие-то другие евреи и заслуживают этого, но только не те, которые живут здесь. Особенно – не Зильберман. Я не могу забыть, как он спас меня.

Вольф кивнул.

– Я понимаю. Но не переживай. Никто не собирается причинять зло Зильберману, Бауму или Голдману. Это будет просто заявление о нашей позиции.

Ева покачала головой.

– Мне кажется, мы в этом немного лицемерим. Мы не хотим, чтобы мир бойкотировал всех нас из-за нескольких горлопанов в верхушке партии, и в то же время собираемся наказать всех евреев за нескольких негодяев.

Вольф ничего не ответил.

– А ты так не считаешь? – спросила Ева.

– Да выбрось ты все это из головы. Все равно по-другому не получится. Они хотят бойкотировать нас, а мы бойкотируем их. Все просто.

– Не сказала бы.

Вольф уперся кулаками в бока. От осознания того, что у него нет подходящего ответа, в нем заговорило уязвленное мужское самолюбие.

– Ваша задача как женщин, – заниматься детьми а лмать над серьезными вопросами предоставьте нам.

– Не ты ли минуту назад спросил, что я думаю по этому поводу? – ощетинилась Ева. – Ты уж определись!

Вольф пнул ногой ее ведро, выплеснув на деревянный пол поток мыльной воды.

– Не смей разговаривать со мной, как с мальчишкой! – крикнул он, стукнув кулаком по столу.

Еву вдруг охватил страх. Никогда еще Вольф не был с ней таким грубым.

– Ты… Ты чего? Что я такого сказала?

На шее Вольфа пульсировала вена. Сделав глубокий вдох носом, он закрыл глаза, чтобы побыстрее совладать со своим неожиданным всплеском гнева.

– Да, ты права. Извини, – сказал Вольф уже спокойно, наклоняясь, чтобы поднять ведро.

Ева немного расслабилась.

– Мне… мне надо закончить работу, – нерешительно сказала она, нервно теребя в руках тряпку.

Вольф мягко взял ее за руку.

– Правда, извини. Ты для меня много значишь, и я не должен был так себя вести. Сам не знаю, что на меня нашло. – Сунув руку в карман, Вольф достал оттуда маленький конверт. – Чуть не забыл. Вот, держи.

Взяв конверт, Ева медленно его открыла. Внутри оказался аккуратно придавленный нарцисс.

– Я заметил его вчера, когда подъезжал на поезде к Гюльсу, – с гордостью улыбнулся Вольф. – Представь: я умудрился спрыгнуть, сорвать цветок, а потом еще и запрыгнуть обратно на платформу.

Теперь уже окончательно расслабившись, Ева поднесла желтый цветок к носу.

– Пахнет замечательно! Спасибо.

Заливные луга вдоль сонного Мозеля были красивы в любое время года, но особенно Еве нравилось лето. В конце августа 1933 года она провела немало часов, сидя на поросшем травой берегу или бродя по теплой воде вместе с Линди, которая по секрету рассказывала об ухаживаниях Понтера. Ева не сомневалась, что ее подруга скоро выйдет замуж, однако часто спрашивала себя: решится ли Линди когда-нибудь рассказать Гюнтеру всю правду о своей дочери?

С Анной они тоже неплохо проводили время, но их встречи были довольно редки. Ева не была настолько увлечена джазом, как ее рыжеволосая подруга, поэтому они начали постепенно отдаляться. В деревнях вдоль Мозеля за Анной быстро закрепилась слава «куколки свинга», и она стала неофициальным лидером всех молодых любителей джаза Благодаря законам, запретившим евреям занимать посты в государственной службе, ее отец пошел на повышение и теперь мог заказывать для Анны самые свежие пластинки прямо из Америки. У Келлеров был даже новомодный патефон.

Впрочем, в последнее время основным объектом беспокойства Евы стал ее брат Даниэль. Шестилетний парень часто оставался без надзора, из-за чего попал под плохое влияние юных Шнайдеров, и особенно – Гери. Фрау Фольк постоянно не было дома. Став членом национал-социалистической партии, она часто ездила на съезды в Бонне, Франкфурте, иногда – Кельне. Вот и на этот раз она вместе с тысячами других желающих услышать речь Фюрера, отправилась в Рюдешайм.

Преподобный Фольк делал все, что в его силах, чтобы присмотреть за Даниэлем, однако у него было много дел в церкви. «Пробуждение» Германии вновь наполнило церковные скамьи, что только прибавило пасторских забот. Кроме того, ему часто приходилось уезжать на региональные встречи священнослужителей, с которых он возвращался только ночью. В таких случаях за Даниэлем выпадало присматривать Гансу Биберу.

Состояние, ее старого друга тоже беспокоило Еву. Несмотря на то, что семья Фольк обеспечила для Ганса пристойное жилье и питание, он так и не смог отойти от пережитого потрясения. В его глазах больше никогда не появлялся былой радостный свет. Ганс медленно бродил по деревне, ссутулив плечи, уделяя много времени уходу. За могилой его давно умершей жены. Ева понимала, что в тот день дух старика был сломлен. Она не раз видела, как он с болью смотрит вдаль на зеленые террасы на склонах холма.

– Это называют «погодой Фюрера», – сказала Ева.

Стоял теплый летний вечер. Поужинав вместе с Бибером и Даниэлем бутербродами с сыром и ветчиной, Ева растянувшись на зеленой траве, посмотрела на бездонное синее небо.

Надев на голову свою фуражку, Ганс натянуто засмеялся. – Да, Фюрер никогда не подводит. Каждый раз, когда он куда-то летит, в небе сияет солнце. – Старик выбил из своей трубки выгоревший табак. – Прямо как на наши церковные праздники. Отец Стеффен как-то жаловался, что как только твой отец организовывает какой-нибудь фестиваль или песенное шествие, устанавливается идеальная погода, а когда что-нибудь организовывает он, то всегда идет дождь. Он называет это «протестантскими днями».

Ева засмеялась. Сев, она вытащила запутавшиеся в волосах травинки.

– Я думаю вернуться, – сказала Ева после небольшой паузы.

Ганс пристально посмотрел на нее.

– Ты имеешь в виду домой?

Ева задумчиво бросила в реку камешек.

– Я нужна Даниэлю. Да и вообще, моя помощь пригодилась бы всем вам. Я могу готовить, шить, убирать в доме…

– Лучше не возвращайся, – выпалил Даниэль. – Мама всегда только кричит на тебя. А папа расстраивается.

Ганс задумчиво достал из своей корзинки зеленую бутылку.

– Если потом опять уходить, то лучше действительно не возвращаться. – Он налил себе и Еве белого вина. – Мы как-то справляемся. Когда твоя мама уезжает, я готовлю. Пастор очень хвалит мое жаркое, а пасторы не лгут… Я надеюсь…

Ева посмотрела на Даниэля.

– Ты действительно не хочешь, чтобы я вернулась?

Паренек сел.

– Можешь попробовать, конечно. На прошлой неделе приезжал дядя Руди. Он хотел увидеться с тобой.

– И ты мне ничего не сказал?

Даниэль пожал плечами.

– Я думал, ты катаешься с Вольфом на мотоцикле. Дядя Руди привез мне ружье, которое стреляет шариками, а тебе – фотоаппарат из Нью-Йорка.

– Фотоаппарат? А где он?

– Я все время забываю его тебе принести. Он называется «Brownie». И пленку дядя Руди тоже привез. Он уехал к бабушке. Говорит, что хочет пожить немного у нее из-за поляков.

Швырнув в реку только что сорванную травинку, Ева повернулась к Гансу.

– Я слышала, мама… изменилась.

Раскурив свою трубку, Ганс выпустил в небо облако ароматного дыма.

– Да, и сильно. Партия определенно повлияла на нее в лучшую сторону. – Он наклонился ближе к Еве. – Она больше не пьет и не курит… Ну, разве что, когда разнервничается. И она перестала краситься.

– Почему?

– Канцлер считает, что немки должны быть скромными и сдержанными.

– Папа тоже так считает, но его она никогда не слушала. Ганс пожал плечами.

– Ну, он же – не Фюрер. Люди говорят, что Гитлер для нас – Божий избранник, и потому, что они ни скажет, сбывается. Его успех для всех – признак Божьего содействия. Бог не стал бы благословлять то, что Ему не нравится.

– А разве это так?

– Не знаю… Это означало бы, что Бог был против Германии во время войны, а я в это не верю.

Ева помолчала, наблюдая за тем, как ее брат гоняется за бабочками в своих шортах на подтяжках.

– Так возвращаться мне домой или нет?

– Не знаю. Ты действительно этого хочешь или просто жалеешь нас?

Ева задумалась. Она не знала, что ей ответить.

– Привет! – вдруг крикнул кто-то у них за спиной.

Обернувшись, Ева и Ганс увидели приближающего Андреаса.

– А я вас кругом ищу.

– Меня? – улыбнулся Ганс.

– Ну…

– Да ладно. Я пошутил. Думаю, нам с Даниэлем пора домой. – Старик окликнул мальчугана. – Счастливо оставаться, – подмигнул он Андреасу.

– Чем сегодня планируешь заняться?

– После церкви пойду в винодельню, – сказал Андреас – Мой шеф говорит, что мы, если хотим, можем устроить там танцевальный зал на выходные.

Ева посмотрела на одну из пологих гор над деревней. С этой точки можно было рассмотреть только крышу бывшей винодельни Бибера. Ева не была там со времени аукциона Она сжала губы.

– А тебя не коробит работать на этих франкфуртских евреев? – резко спросила Ева с нотками презрения в голосе.

Андреас ничего не ответил.

– Мне бы на месте Ганса это было неприятно, – продолжала Ева. – Они лишили его всего, а ты им помогаешь.

Андреас посмотрел на холмы. Он придерживался другого мнения на этот счет.

– Я знаю все о виноградниках, и мне нравится работать на склонах. Оттуда открывается замечательный вид на реку. – Андреас замолчал, но, не дождавшись ответа Евы, продолжил. – Я спрашивал у Бибера, что он по этому поводу думает. Он сказал, что ему все равно… Он рад, что у меня есть работа.

– А что еще он должен был сказать? Тебе же нужна работа. Но скоро у нас будет много новых рабочих мест, и ты сможешь уйти из этой винодельни. Я слышала, Гитлер планирует построить новый мост в Лимбурге. Ты мог бы наняться рабочим на строительство. Тебе не нужно работать на этих евреев.

– Я совсем не собирался обижать Бибера, – сказал Андреас после долгой паузы.

– А головой подумать ты мог?

– Я думал… И считаю, что новый хозяин винодельни с банкиром связан никак не был. Хотя… Кто знает…

Андреас опять посмотрел на укрепленные столбами террасы на склоне холма Виноградники были ярко-зелеными, пышными и хорошо ухоженными. Андреас с десяти лет взбирался на эти склоны, чтобы возделывать превосходный местный рислинг. Он знал все не только о винограде, но и о производстве вина. Работая в одиночестве на террасах, Андреас нередко поднимался гораздо выше стелящегося над рекой тумана, чувствуя себя единым целым со своими любимыми зелеными холмами.

Увидев мечтательное выражение на его лице, Ева вспомнила, как сильно Андреас любит природу. Однажды он спросил ее, что ей доставляет больше всего радости. Тогда Ева ответила, что не знает. «Может быть, когда меня любят», – добавила она. Андреас сказал, что о человеке можно много узнать, выяснив, что доставляет ему радость. Тогда Ева задала ему тот же вопрос, на что Андреас ответил: «Быть в центре круга, в котором все взаимосвязано». В тот момент Ева не поняла, что он имеет в виду, но теперь она вдруг осознала: ее друг находится в центре своего круга. Ей стало стыдно за то, что она только что пыталась заставить Андреаса выйти из среды, которая доставляет ему радость.

Они вместе неспешно направились к деревне. Пройдя под железнодорожным мостом, они взобрались на насыпь автодороги.

– Ты слышала, что бригадир с виноградника Рота уволился, чтобы подыскать себе работу в Кобленце? – спросил Андреас.

– Правда? – лицо Евы просветлело. – Я знаю, что у Рота хорошо платят.

Андреас на мгновение задумался.

– Да. Я хочу поговорить с ними.

Они несколько минут шли молча. Первым тишину нарушил Андреас.

– В университете в Гейдельберге уволили всех евреев, и моего отца приглашают преподавать там. Вольф думает о том, чтобы бросить школу и устроиться на работу на автомобильном заводе в Кобленце. Может, хоть теперь я смогу пойти учиться.

– А что бы ты хотел изучать?

– Ботанику.

Они подошли к дому Андреаса.

– Слушай, я купил несколько новых пластинок – начал нерешительно юноша. – Не хочешь послушать?

– Свинг?

– Ага.

– Да, давай.

Войдя вслед за Андреасом в гостиную, Ева устроилась на продавленном кресле и огляделась по сторонам. Несмотря на стойкий запах плесневелой древесины и сигарет, в доме было чисто. Окна закрывали тяжелые портьеры, которые летом хорошо защищали от жары, а зимой – от холода, однако из-за них комната выглядела мрачновато. Встав Ева раздвинула их, впустив в дом яркие лучи августовского солнца, прочертившие в воздухе четкие пыльные дорожки.

Ева заметила новый радиоприемник профессора. Такие приемники ловили только три государственных канала и правительство бесплатно раздавало их всем желающим. Ричард Клемпнер недавно напомнил отцу Евы, что ему следовало бы сменить свой американский «RCA», принимавший зарубежные пропагандистские каналы, наподобие «Radio Luxemburg» и Би-би-си.

Внимание Евы привлекла стопка книг на рабочем столе профессора. Это были произведения Дарвина, Чемберлена и Гобино. Ева взяла одну из четырех книг Гобино под названием «Опыт о неравенстве человеческих рас» («Essai sur L'Ingalit'e des Races Humaines»).

– Одна из любимых книг профессора, – тихо сказал Андреас.

– Что? – переспросила Ева.

– Я говорю: это – любимые книги моего отца. Той, что ты держишь в руках, уже почти семьдесят пять лет. Она на французском языке.

– Это я поняла. А о чем она?

– О неравенстве рас и том, что арийцы – высшая раса, а евреи – второсортные выскочки, стремящиеся подорвать наши устои. – Андреас пожал плечами. – Отец понемногу переводит ее и читает Вольфу за обедом.

– Это что – книга национал-социалистов?

– Да. Нацисты хотят представить еврейскую проблему расовой, а не религиозной, поэтому опираются на труды этого француза и еще – англичанина Чемберлена. На меня вся эта наука навевает скуку. – Андреас показал рукой на другие книги на полках, среди которых Ева узнала романы Эркардта и Вильгельма фон Поленца – Мне больше нравится такое.

Андреас подошел к запыленной стопке старых журналов «Die Tat», которые когда-то издавались Народным движением, почитавшим традиции крестьянства Германии.

– В одном из них Отто Гемлин написал, что каждый народ живет в уникальной природной среде. Например, нас окружают бескрайние леса. Мы, немцы, не созданы для городов.

Глядя на то, как заблестели глаза Андреаса, Ева улыбнулась. Смутившись, он быстро протянул руку к небольшой стопке пластинок.

– Да, ты же пришла послушать свинг…

Андреас передал Еве альбом Снукса Фридмана и его «Memphis Stompers», и еще один – «Chocolate Dandies». Сев рядом с граммофоном, Ева молча наблюдала за тем, как Андреас осторожно опускает иглу на первую пластинку.

– Мне придется сделать звук тише, – сказал он. – Соседи ненавидят такую музыку, как, впрочем, и мой отец. – Зазвучали первые аккорды «Goofer Feathers Blues». – Они называют ее еврейско-негритянской.

Ева рассмеялась.

– Мой отец объяснял церковной молодежи, что такая музыка пропагандирует пьянство и аморальность, – сказала она.

Андреас пожал плечами.

– Да, Гюнтер говорил мне. Думаю, пастор преувеличивает.

Ева не была в этом так уверена. Она достаточно много узнала от национал-социалистов такого, что склонило ее к выводу, что западная музыка и искусство действительно могут быть средством подрыва немецкой культуры. Ева обрадовалась, узнав о правительственном запрете многих фильмов, которые передвижные кинотеатры частенько показывали на стене таверны. Обслуживая столики во время таких киносеансов, ей не раз приходилось краснеть.

Выскочив в кухню, Андреас через минуту вернулся, неся в руках бутылку белого вина и тарелку с нарезанным сыром. Поставив все это на стол, он быстро поднялся по лестнице на чердак в свою комнату и вскоре спустился с большой картиной в рамке. Это была репродукция работы немецкого художника Каспара Давида Фридриха.

– Мне ее перед смертью подарил мой родной отец.

Ева, поднявшись с кресла, принялась внимательно рассматривать картину. На ней был изображен человек в черном пальто, который стоял на вершине горы спиной к зрителю, а лицом – к бескрайнему полю облаков между скалистыми горными пиками.

– Она называется «Человек над морем облаков», – сказал Андреас.

– Тяжело понять: облака сгущаются или рассеиваются. Радуясь, что Еве понравилась картина, Андреас улыбнулся.

– Я смотрю на эту картину всю свою жизнь. Она превосходно иллюстрирует загадку Германии. Смотри: осанка человека кажется уверенной, но неясно: он доволен своим положением или же смотрит на следующую вершину.

– Да, и обрати внимание на солнце. Нельзя определить: это закат или восход.

– А как ты думаешь, почему художник повернул человека спиной?

– Интересно, куда он смотрит? – Ева пристально всмотрелась в картину, в которой начинала видеть все больше и больше скрытого смысла. – Художник направляет наш взгляд вверх, в небеса, но…

– Да. Я бы сказал, что человек смотрит на восход солнца, наслаждаясь его славой… – Андреас, мягко взяв Еву за руку, медленно развернул ее к себе.

Окунувшись в его глаза, она почувствовала, что ее как будто затягивает в какой-то теплый, успокаивающий омут где-то на краю рая. Ноги Евы стали ватными, а сердце бешено заколотилось. Обмякнув в сильных руках Андреаса, она растворилась в его нежных объятиях. Увидев, что он смущенно колеблется, она, ожидая продолжения, закрыла глаза. Наконец, после мгновения, показавшегося Еве вечностью, она ощутила дыхание Андреаса на своем лице и мягкое прикосновение его губ на своих губах.

Глава 11

«Мы восстановим единство духа и целей нашего народа, мы сделаем христианство основанием нашей общественной морали, а семью – ядром нашей найми, надежно защищаемым государством».

Адольф Гитлер

От вихря событий, случившихся с Евой и ее миром за следующие двенадцать месяцев, у нее голова шла кругом. Невзирая на поцелуй, они с Андреасом так и не стали парой. По крайней мере, – не официально. К огромному огорчению парня, Ева решила сохранить их отношения дружескими. Ее необъяснимая тяга к Вольфу не позволяла ей с головой окунуться в искреннюю любовь Андреаса. Тем не менее, она не отказывала составить ему компанию на различных деревенских праздниках, а в ноябре даже съездила с ним в Кобленц на торжество по случаю 450-летия Мартина Лютера. Кроме того, родители Евы частенько приглашали Андреаса по воскресеньям в гости на чашку кофе.

И все же, невзирая на всю его доброту и привлекательность, Ева день и ночь думала о Вольфе. Даже идя под руку с Андреасом, она представляла его сводного брата, мчащегося по мотодрому на рычащем мотоцикле в своем красивом кожаном костюме. Еве еще и еще раз хотелось пережить восторг от быстрой езды по извилистым проселочным дорогам, сидя на заднем сиденье красной ревущей машины. Каждый раз, когда она обнимала Вольфа, прижимаясь к его крепкой спине, ей казалось, что он навсегда увозит ее от боли прошлого к чему-то новому и прекрасному.

Но они не только катались на мотоцикле. Ева находила время и для того, чтобы просто пройтись с Вольфом. Во время таких прогулок она всегда переживала одно и то же: ей хотелось быть рядом с ним. Еве нравилось подчиняться Вольфу, и когда он начал убеждать ее вернуться к родителям, как подобает настоящей немецкой девушке, она на следующий же день с чемоданом в руке оказалась на пороге отцовского дома.

Последующие месяцы стали временем медленного восстановления отношений. Читая ей присылаемые дядей Руда газеты, отец выпил не одну чашку приготовленного Евой кофе. Все указывало на то, что германия, объединившись в общей борьбе с аморальностью, большевизмом, преступностью и классовой ненавистью, вновь обрела чувство национальной гордости. Новости сменяли друг друга с такой быстротой, что Ева уже не успевала следить за их водоворотом.

Безработица улетучивалась на глазах; все политические партии примкнули к национал-социалистам; люди начали приветствовать друг друга, вскидывая вверх правую руку; студенты сожгли тысячи книг, считающихся вредными для нации; правительство издало законы о стерилизации умственно отсталых (впрочем, как объяснил отец, подобные законы существовали и в Америке). Повсюду кормили и одевали бедных, а молодоженам выделялась государственная помощь на свадьбу. Евреев лишили гражданских прав, а политических оппонентов, наподобие коммунистов, отправили в концлагеря на перевоспитание. Кроме всего прочего, канцлер вывел Германию из Лиги Наций из-за витавших там антинемецких настроений.

После этих и других нововведений Фюрер провел референдум, чтобы выяснить отношение народа к его политике. Как оказалось, его поддерживает 95 процентов немцев – в том числе и еврейская общественность, которая, отчаянно стремясь доказать свою преданность, безоговорочно одобряла внешнюю политику Гитлера. Дальнейшему сплочению Германии способствовало и недавнее соглашение Фюрера с Папой Римским, по которому правительство могло рассчитывать на полную поддержку и благословение местной Римско-католической церкви.

«Чудо Гитлера» не обошлось и без «сюрпризов», включая государственные займы для сети еврейских универмагов с целью сохранения 14.000 рабочих мест и организованный Гестапо сбор средств на поддержку пасторов в зарубежных миссиях. Кроме того, Гитлер однажды заверил страну, что никогда не будет вмешиваться в учение и свободу вероисповедания церквей – заявление, не прошедшее мимо внимания преподобного Фолька.

Был понедельник 27 августа 1934 года…

– Главное не забыть: суп никогда не подается таким горячим, как будто его только что сварили, – бубнила себе под нос Герда, поспешно убирая со стола посуду после легкого ужина. – Знаешь, Пауль, по-моему, ты со своими друзьями-проповедниками чрезмерно беспокоишься, – добавила она громче, обращаясь к мужу.

Ева заметила, что ее мать слегка пошатывается. Хотя фрау фольк в последнее время пила намного меньше, из-за скорого приезда из Америки деверя у нее расшатались нервы. Для их успокоения, несмотря на ожидания Гитлера, она опять вернулась к своему старому пристрастию – шнапсу.

Не обращая внимания не состояние жены, Пауль повернулся к Еве, чтобы ответить на ее вопрос о причинах недовольства некоторых пасторов.

– Речь идет об «Исповедующей Церкви», возглавляемой Бонхоффером и Нимёллером. Ты должна понимать, что подавляющее большинство пасторов этого движения по-прежнему поддерживает правительство, хотя и не соглашается со всеми аспектами идеологии нацистов. Главной проблемой для «Исповедующей Церкви» является так называемый «арийский параграф» закона, запрещающего неарийцам иметь какие-либо связи с общественными институтами Германии. Дело в том, что для государства крещеные евреи – все равно евреи, и потому по закону они больше не принадлежат нашим церквям. Большинство недовольных пасторов возражают против подобного вмешательства в дела Церкви.

– Но ты же их не поддерживаешь?

– Нет. Некоторые из их радикалов – особенно Бонхоффер – начали заходить слишком далеко. Будь их воля, они вообще не дали бы Фюреру никакой возможности влиять на церковные отношения. Но нельзя же ожидать, что государство всегда будет действовать безошибочно. Наша задача – не противодействовать ему, а терпеливо направлять его к праведности. – Пауль потянулся за своей газетой. – А я скажу, что канцлер больше года не произносит слова «еврей» и проявляет небывалое самообладание по отношению к полякам даже после их нападений на местное немецкое население.

В этот момент кто-то громко постучал в дверь. Пауль глубоко вздохнул и, бросив обеспокоенный взгляд на жену, медленно встал из-за стола. Он уже давно не виделся со своим братом Альфредом и, судя по тону последних писем из Америки, от его приезда не приходилось ожидать ничего хорошего. Впрочем, пастор с нетерпением ожидал встречи с повзрослевшими племянниками. Он открыл входную дверь.

– О! Привет всем!

Альфред пожал протянутую руку Пауля.

– Рад тебя видеть.

– Взаимно, Альфред. Заходите. Давай я помогу занести вещи.

Войдя вместе со своими детьми в гостиную, Альфред по своему обыкновению вручил Герде букет свежих цветов.

– О, как мило! Спасибо.

Оглядевшись по сторонам, Альфред снял пиджак. Будучи баптистским пастором в богатом пригороде Ричмонда, штат Вирджиния, он приехал в Германию на проходящий в Берлине международный съезд служителей-баптистов. При этом Альфред взял с собой детей: шестнадцатилетнюю брюнетку Дженни и десятилетнего Бобби. Его жена – тоже уроженка Германии – умерла двумя годами ранее от рака.

Учтиво поздоровавшись с американскими родственниками, с которыми они виделись впервые, Ева и Даниэль стали в стороне, с интересом наблюдая за происходящим. Как оказалось, Дженни и Бобби бегло говорят по-немецки, но не успели кузины и кузены переброситься и парой слов, как Альфред, открыв большую сумку, начал быстро доставать оттуда подарки. Герде он вручил красивую вышивку с текстом 22-го Псалма, а Паулю – стопку из нескольких музыкальных изданий.

– Думаю, твой органист оценит их по достоинству.

– Спасибо.

Далее Альфред подарил Даниэлю книгу библейских историй на английском, на что паренек только вежливо сказал: «Спасибо». Можно было не сомневаться, что эта книга окажется в ящике стола рядом с другим его разочарованием: свистком.

Наконец, Альфред дал знак Дженни, и та, достав и сумки какой-то бумажный сверток, вручила его Еве.

– Надеюсь, у тебя еще нет этого.

Заинтригованная, Ева быстро развернула сверток.

– Дневник! – радостно воскликнула она, увидев толстый, добротный блокнот в кожаном переплете. Открыв его, она мечтательно посмотрела на пустые страницы. Какими же словами их наполнит будущее?

– О, спасибо, Дженни! Спасибо, дядя Альфред! Спасибо вам большое! – благодарила Ева, обнимая всех по очереди. – И тебе, Бобби, – тоже.

Следующие несколько минут дом Фольков был наполнен суматохой расселения по комнатам. Наконец, Герда пригласила всех в кухню на кофе с кексами, однако Ева и Дженни задержались в гостиной.

Дженни была довольно невзрачной, крупной девушкой с прыщавым лицом. Она оказалась более застенчивой, чем Ева предполагала по ее письмам, и в незнакомой обстановке явно чувствовала себя неловко. Взяв кузину за руку, Ева уже собиралась расспросить о ее маме, как вдруг раздался стук в парадную дверь.

Сразу же побежав открывать, Ева увидела на пороге Андреаса. Глупо улыбаясь, он держал в руке букет цветов. При виде его наряда, Ева чуть не рассмеялась. На Андреасе были брюки в полоску и не по размеру большая спортивная куртка, а на лоб ему ниспадала длинная прядь волос.

– Что это на тебя нашло?

Андреас покраснел.

– Твои американцы уже приехали?

Ева кивнула.

– Но чего ты так вырядился?

– Мне подняли жалованье, поэтому мне захотелось сделать тебе сюрприз. Хайль свинг! – тихо воскликнул он, вскинув правую руку, и тут же смущенно рассмеялся.

– Прямо скажем: непривычно тебя видеть таким… – удивление Евы уступило место растерянности. – А туфли! – Она оглянулась на Дженни, которая смотрела на Андреаса широко раскрытыми глазами.

– Кто там? – в гостиную, вытирая руки о передник, вошла Герда. – Ты что, расческу потерял? – язвительно спросила она при виде Андреаса.

Юноша быстро убрал со лба прядь волос.

– Я… Я только хотел пригласить ваших американских гостей сегодня вечером на танцы… Вместе с Евой.

Герда хихикнула.

– Ты шутишь? Они же – баптисты, а баптисты относятся к подобным танцулькам еще хуже нацистов. – Герда посмотрела на туфли Андреаса. – И еще баптистов тяжело рассмешить, но эти туфли, думаю, с задачей справятся. – Она громко икнула. – Представляешь: американцы запретили алкоголь… И еще они думают, что мы развели тут тиранию!

Трое молодых людей последовали за Гердой на кухню. При виде Андреаса Пауль от удивления раскрыл рот.

– Андреас… Что это на тебе такое?

– Э-э… Это новый стиль…

Лицо преподобного Фолька медленно залила краска. Андреас протянул Альфреду руку, но тот только покачал головой.

– Я никогда не позволю своей дочери встречаться со стилягой. Знаешь, Пауль… Я удивлен.

Ева сразу же ощетинилась. Она не виделась с дядей более десяти лет, но теперь была даже рада, что он живет так далеко.

– И чем же вы удивлены, дядя Альфред?

Грузный американец величаво расправил плечи.

– Могу объяснить, – начал Альфред с важным видом. По его снисходительному, излишне громкому голосу Ева поняла, что сейчас будет проповедь. – Я удивлен, что дочь моего брата вовлечена в подобную безнравственность.

– Но…

– Я только что приехал с нашего съезда в Берлине. Как я и предполагал, здесь перед вашим выскочкой Гитлером все пресмыкаются. Зал церкви, в котором проходили наши собрания, был весь увешан его нацистскими флагами. Подумать только: знамя Адольфа Гитлера рядом с портретом великого Чарльза Сперджена! Однако за время съезда мое мнение о нем изменилось. Как оказалось, он не курит, не пьет, не сквернословит, ведет здоровый образ жизни… Гитлер ожидает от немок трезвенности, скромности и верности семьям, – Альфред метнул многозначительный взгляд в сторону Герды. – Он противостоит безбожию «красных», абортам и гомосексуалистам. Все это убеждает, что Гитлер ведет Германию в правильном направлении. – Альфред наклонился к Еве. – Но что же я вижу? Проявление демона джаза! И где? В такой маленькой деревне как Вайнхаузен! Должен сказать, борьба Гитлера за спасение достоинства Германии может быть опять проиграна.

– Наши танцы совершенно безобидны, – запротестовала Ева. – Мы просто развлекаемся…

– Танцы действительно безобидны, юная леди, а вот все эти вихляния бедрами… Это просто средоточие греха. Танцевальные залы – ни что иное, как подмостки Люцифера. Алкоголь, отвратительный жаргон, дикие ритмы… Твоему отцу следовало бы получше воспитывать тебя.

Пауль стоял, нервно постукивая трубкой по своему бедру.

– Она уже достаточно взрослая, чтобы самой решать, как ей жить.

Альфред гневно развернулся к своему младшему брату.

– Вы, христиане Германии, сбились с Божьего пути! Слишком много либерализма и недостаточно здравого библейского учения.

Пауль промолчал, но зато не выдержала Герда.

– Неужели? А кто виноват в том, что мы стали заблудшими овцами – не вы ли, американцы? Если бы вы после войны соизволили обуздать своих союзников, то мы бы не докатились до всего этого!