Текст книги "Обольщение Евы Фольк"

Автор книги: Дэвид Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Глава 3

«Мы, немцы, должны стать благочестивым народом, для которого Евангелие выше наших предубеждений».

Эммануэль Хирш,

протестантский богослов

Неделю спустя Андреас Бауэр остановился перед домом преподобного Фолька с небольшим букетом желтых нарциссов в руке. Он не хотел попасться на глаза кому-нибудь из знакомых парней, поэтому решил прийти сюда после захода солнца Благо дом пастора находился прямо напротив церкви в конце узкой, малолюдной улицы. Нервно застегнув верхнюю пуговицу своей голубой рубашки, юноша пригладил и без того идеально зачесанные волосы и подошел к двери. Из дома доносились звуки граммофона. Пастор любил слушать записи симфонического оркестра.

Андреас уже было поднял руку, чтобы постучать, но тут же опять опустил ее. Ему не хватало смелости. Этот пятнадцатилетний парень всегда симпатизировал Еве, а последнюю неделю только о ней и думал, вспоминая те радостные моменты, которые им довелось вместе пережить. Так, во время праздников они любили прятаться за бочками с вином, смеясь над ужасным голосом фрау Кнекл, распевающей гимны в составе деревенского хора. А на Пятидесятницу он нарвал Еве букет полевых цветов…

Андреас облизал губы. Ему хотелось рассказать Еве, что последнюю неделю он молился о ней каждый день утром и вечером. Он был бы очень рад стать для нее поддержкой в этот нелегкий момент ее жизни. Но особенно Андреасу хотелось сказать, что он не верит слухам. Деревенские сплетники настаивали на том, что изнасилованы были обе девочки, а некоторые даже намекали, что Линди и Ева по своей наивности дали солдатам повод. Подобные разговоры неимоверно злили Андреаса.

Наконец, собравшись с духом, он постучал. Дверь открыл сам преподобный Фольк. На нем была белая рубашка и брюки на подтяжках. В руке преподобный держал газету. Он был одним из двух пасторов, служащих духовным нуждам вайнхаузенцев, большинство из которых относило себя к протестантской церкви.

– Здравствуй, Андреас, – сказал пастор, вынимая изо рта трубку. – Что тебе?

– Я… Я просто… Можно ли увидеться с Евой? – спросил Андреас, бросив взгляд в сторону ярко освещенной гостиной.

Пастор доброжелательно посмотрел на парня. Андреас нравился ему с самого первого дня их знакомства.

– Кто там, Пауль? – окликнула пастора откуда-то из глубины дома его жена Герда.

– Андреас.

– Что ему нужно?

Андреасу показалось, что ее язык немного заплетается, но это его не удивило. В деревне давно поговаривали, что Герда Фольк не прочь выпить.

– Он хочет увидеться с Евой.

– Думаю, лучше не стоит. Она сейчас сильно расстроена.

Пастор понимающе кивнул.

– Видишь ли, сынок, – сказал он, поворачиваясь к Андреасу, – сегодня к Еве заходила поговорить мама Линди. Думаю, для обеих этот разговор выдался тяжелым.

Разочарованный парень робко сказал, что, возможно, его поддержка поможет Еве. Пастор задумался.

– Ну ладно, заходи, – сказал он после небольшого раздумья. – Полагаю, лучше всего спросить у нее самой.

Войдя в дом, Андреас направился в гостиную. Обстановка комнаты, хотя и была скромной, создавала ощущение уюта. Кроме мягкого кресла и дивана, в ней находился только небольшой письменный стол с двумя настольными лампами под абажуром и тумбочка с граммофоном. Стены с выцветшими обоями украшали несколько акварелей, изображающих живописные пейзажи и замки на берегу Рейна. Над граммофоном висела вышитая на ткани молитва «Отче наш».

Подняв с пластинки иглу, пастор, выглянув в холл, крикнул жене, которая в этот момент резала на кухне лук:

– Герда, скажи Еве, что к ней пришел Андреас! Мы будем в кабинете.

– Но…

– Пожалуйста, Герда… – хотя Пауль Фольк никогда не повышал голос, спорить с ним было бесполезно.

Герда, раздраженно бросив нож на разделочную доску, вытерла руки о передник.

– Ну, как знаешь.

Пригласив гостя пройти за ним в кабинет, пастор начал подниматься по лестнице, ведущей прямо из гостиной на второй этаж. Андреас последовал за ним. Оказавшись в узком коридоре, он прошел мимо гравюры, изображающей Мартина Лютера, и оказался в пасторском кабинете, окна которого выходили на церковное здание и расположенный рядом сад. Комната была в идеальном порядке, если не считать газет, сваленных в кучу в углу возле стола. В воздухе витал запах табачного дыма и бензина (прямо под кабинетом находился гараж). Полки, стоящие вдоль одной из стен комнаты, были плотно заставлены книгами. Пробежав глазами по корешкам, Андреас заметил имена Шиллера, Гёте, Ницше, Лютера, Кальвина, Фрейда и Дарвина. На противоположной стене висела гравюра американского художника Эдварда Хикса под названием «Царство мира». Андреас остановился у картины, рассматривая ее.

– Нравится? – спросил пастор.

– Ага, – кивнул Андреас. – Но гравюра моего отца мне больше нравится.

Фольк понимающе кивнул.

– Да, я видел ее… Очень оригинальная.

Андреас сел на резное деревянное кресло, стоящее возле письменного стола.

– Ева тяжело все это переживает, – сказал пастор.

– Я понимаю.

Фольк неспешно затянулся трубкой.

– Она проплакала почти всю неделю. Как выразилась Ева, У нее как будто вырвали часть души, и она права.

Андреас промолчал, ожидая, что пастор скажет дальше.

– Она теперь чувствует себя другим человеком, – продолжил Фольк. – Знаешь, все это очень непросто.

Андреас кивнул.

– Красивые цветы, – сказал пастор, глубоко вздохнув.

– Да, мне тоже нравятся.

– Я тебя давненько не видел в церкви, – продолжил Фольк, пыхтя трубкой. – Смотрю, ты вырос и возмужал. Знаешь, ты все больше становишься похожим на своего покойного отца. Даже характером. Он же был художником?

– Да.

– Профессор Кайзер говорит, что ты много чего унаследовал от своего отца, включая интеллект и трудолюбие, а эти черты многого стоят.

Андреас смущенно поерзал в своем кресле. Пастор пристально посмотрел на него.

– Впрочем, с твоим братом Вольфом вы совсем не похожи.

– Сводным братом, – уточнил Андреас, вскрыв растущую между ним и Вольфом пропасть. Они оба родились в апреле с разницей в год, однако их мало что объединяло, кроме общей матери, которая вышла замуж за отца Андреаса незадолго до того, как тот в 1914 году погиб в первом своем сражении. После гибели первого мужа она тут же вышла за другого солдата: профессора истории по имени Эрнст Кайзер, ставшего отцом Вольфа. Через несколько лет фрау Кайзер умерла от туберкулеза.

– Да, ты прав: сводным братом, – исправился пастор. – Он очень… м-м-м… энергичный парень, – духовное состояние Вольфа беспокоило преподобного Фолька.

– Как вы думаете, французы накажут нашу деревню? – спросил Андреас.

– Кто знает… Будем надеяться, они удовлетворятся смертью Макса Краузе. Кстати, как там Бибер? Ты его видел? Андреас кивнул.

– Да. Доктор Кребель говорит, что пуля кость не задела. Бибер скоро поправится, но пока на люди он не показывается, чтобы полиция не заподозрила его в участии в бойне.

– Это правильно, – пастор побарабанил пальцами по столешнице. – Они убили четверых французов.

– И поделом, – мягкий взгляд Андреаса вдруг сразу стал холодным.

– Так-то оно так, но французы считают совсем по-другому, – задумчиво сказал Фольк. – Для начала они требуют арестовать и казнить всех членов CA в Вайнхаузене. Думаю, эту идею проталкивают «красные» в Кобленце, – постучав потухшей трубкой себе по ладони, Фольк высыпал пепел в мусорную корзину. – Как бы там ни было, в понедельник мы, пасторы, вместе с бургомистром подадим ходатайство французскому правительству о смягчении санкций. Жаль, что сейчас здесь больше нет американцев. При их поддержке нам всегда было проще взывать к разуму.

– Да, среди всех народов, американцы, похоже, самые рассудительные, – согласился Андреас.

Пастор кивнул.

– А самые необузданные, боюсь, – немцы. Мы всегда впадаем в крайности. Наша аккуратность превращается в непомерную педантичность, верность – в слепое повиновение, добрые устремления – в навязчивые идеи, а любовь к своим – в крайнюю нетерпимость по отношению к чужим.

– Но почему?

– Не знаю, хотя, как мне кажется, отчасти виной этому – наша история. Кроме того, тяжело ожидать сдержанности от народа, потерявшего шесть миллионов во время войны да еще и оказавшегося под давлением несправедливого мирного договора.

Андреас на мгновение задумался.

– Да, потери американцев в двадцать раз меньше наших. Им легко быть сдержанными, – оглядевшись по сторонам, парень бросил нетерпеливый взгляд в сторону коридора. – Раньше отец говорил, что немецкому Рейху предназначено от Бога стать особым стражем Европы, теперь же он вообще сомневается в том, что Бог существует.

– Да, многие другие тоже сомневаются, – печально кивнул головой Фольк. – Но у Бога есть свои планы, в том числе – и для нашего священного предназначения, – пастор, наклонившись, посмотрел Андреасу в глаза. – Наше поражение следует воспринимать как исправительную розгу. Многовековой опыт показывает, что подобные испытания способствовали восхождению нашей нации на новые высоты. – Пастор выпрямился. – Когда мы будем готовы, Бог восстановит наше величие. Иначе быть не может. От этого зависит жизнь всего христианского мира.

– Но некоторые говорят, что мы, на самом деле, войну вовсе и не проиграли, потому что ни один вражеский солдат не пересек нашу границу. По их словам, все дело – в предателях-евреях. Перемирие должно было стать лишь временной передышкой, а они вынудили нас сдаться, чтобы нажиться на мирном договоре.

Пастор покачал головой.

– Я не согласен, что евреи предали нас. Насколько мне известно, они погибали в окопах точно так же, как и немцы…

В этот момент в дверях появилась фрау Фольк.

– А что ты знаешь о происходившем в окопах? – язвительно бросила она.

Андреас заметил, что лицо пастора напряглось.

– Ты поговорила с Евой? – холодно спросил он.

Фрау Фольк повернулась к Андреасу.

– Мне жаль, но Ева не готова увидеться с тобой, – сказала она твердо, хотя и без суровости в голосе. – Она так и сказала: «Только не Андреас».

Парень помрачнел. «Только не Андреас», – мысленно повторил он.

– Но почему?

– Просто ты – парень, а не девушка. Ты и представить себе не можешь, насколько она была унижена и опозорена. В противном случае ты понял бы, почему Ева не хочет встречаться ни с кем из знакомых, и особенно – с теми, кто ей не безразличен.

«Не безразличен?»… Эти слова несколько смягчили разочарование парня. Вручив фрау Фольк нарциссы, он достал из кармана любимое ожерелье Евы.

– Тогда передайте ей, пожалуйста, вот это.

* * *

– Ева, ты же сама сказала, что сегодня пойдешь в школу. Давай быстрее, а то мы опоздаем, – окликнула дочь с первого этажа фрау Фольк.

Она была рада, что Ева, наконец-то, возвращается к занятиям. На протяжении трех недель после нападения девочка совсем не проявляла интереса к жизни, днями напролет плача в своей комнате. Единственная, с кем она, скрепя сердце, согласилась встретиться, была фрау Краузе, да и то лишь из сострадания к скорбящей вдове.

Лежа в школьной форме на своей кровати, Ева смотрела пустыми глазами в потолок. При воспоминании о Линди к ее горлу вновь подступил комок. В день похорон отца подруга Евы пыталась заколоть себя шампуром на кухне таверны, но ее вовремя заметили. Теперь же обезумевшую девочку держали под замком в больнице Кобленца, и, судя по всему, выйти оттуда ей было суждено не скоро.

Переживая о том, что ее ждет в школе, Ева хотела еще хоть на несколько минут задержаться дома. Проигнорировав просьбу матери поторопиться, она перевернулась на бок и, подтянув к груди колени, начала рассматривать выцветшую картину с изображением Доброго Пастыря на дальней стене. Ева прошептала молитву, прося Спасителя о том, чтобы Он стер это ужасное событие из ее памяти. Ей хотелось стать прежней беззаботной девочкой, радующейся жизни и чувствующей себя в безопасности. Та Ева Фольк была целостной и счастливой, но теперь она не испытывала ничего, кроме смятения и внутреннего напряжения. В душе теперешней Евы зияла огромная рана от пережитого позора и унижения. «Как я посмотрю в глаза одноклассникам? – мысль водоворотом вертелась у нее в голове. – Да и вообще, как мне теперь смотреть в глаза людям?»

Вытерев слезы, Ева высморкалась в носовой платок и села на краю кровати. Глубоко вздохнув, она прикоснулась кончиками пальцев к бабушкиному ожерелью на своей шее. «Я должна быть мужественной», – решительно подумала девочка. В этот момент в дверях с цветком в руке появился ее младший брат Даниэль.

– О, спасибо, Даниэль, – сказала Ева, вставая с кровати. – Скажи маме, что я уже иду.

Поднявшись в гору по улице Штрауса, они подошли к двухэтажному каменному зданию школы, которая до войны была церковно-приходской, однако через несколько лет после поражения Германии перешла под управление государства. Ева училась в этой школе последний год, поскольку осенью собиралась поступать в одно из училищ Кобленца.

Мама, повернувшись к девочке, погладила ее по щеке.

– И постарайся не плакать.

– Хорошо, мама.

Когда фрау Фольк повернулась, чтобы уйти, Еву догнала ее подруга Анна Келлер. Их многое роднило. Обе девочки имели решительный, смелый и в то же время сострадательный характер, однако рыжеволосая миниатюрная Анна отличалась более яркой внешностью.

– Давай зайдем в класс вместе, – предложила Анна, беря Еву за руку.

Благодарно сжав ладонь подруги, Ева поднялась с девочкой на крыльцо школы, но у самой двери вдруг остановилась. Сняв свою набитую книгами сумку, она прислонилась спиной к стене.

– Нет, не могу. Иди сама. Я не готова.

Сочувственно посмотрев на подругу, Анна молча кивнула и вошла в школу.

Подкравшись под открытые окна своего класса, Ева притаилась. Громко прозвенел звонок, и через несколько секунд ее одноклассники, шумно встали из-за парт, приветствуя профессора Кайзера. Этот ветеран Мировой войны, лишившийся в одном из боев ноги, когда-то преподавал историю в Марбургском университете. Произнеся утреннюю молитву, профессор, размеренно передвигаясь по классу, прочитал отрывок из Библии. Ева слышала, как по дощатым половицам постукивала его деревянная нога.

Вдруг ей стало стыдно за саму себя. «Ну все, хватит прятаться», – решительно подумала она и, сделав глубокий вдох, направилась к двери школы. Повесив куртку на вешалку, Ева разгладила складки на платье, застегнула верхнюю пуговицу и отбросила косички за плечи. Затем, собрав в кулак свою волю, она подошла к двери класса и уверенно постучала.

– А, Ева! – улыбнулся открывший дверь профессор Кайзер. – Здравствуй, здравствуй! Я ценю твое мужество, дорогая, – тихо добавил он, низко наклонившись к Еве, у которой от волнения пересохло во рту.

Не поднимая глаз от пола, Ева вошла вслед за профессором в притихший класс. Они пересекли нарисованную краской линию, отделявшую небольшую группу католиков от протестантов.

Взявшись за широкие лацканы своего пиджака, профессор обвел класс пристальным взглядом. В том, что все дети были рады видеть Еву, не было сомнения.

– Давайте все встанем и поприветствуем нашу дорогую Еву Фольк, – обратился профессор к классу.

Ученики, поднявшись из-за парт, дружно зааплодировали. Довольный такой реакцией детей профессор провел Еву на ее место и, опершись на свою трость, повернулся к классу.

– Наша Ева пострадала от рук угнетателей точно так же, как страдает каждый из вас. Она пострадала, потому что – немка, а значит, ее враги – это ваши враги. – Профессор повернулся к Еве. – Можешь быть уверена: мы с тобой, дорогая.

Уроки прошли как обычно. Класс вежливо слушал профессора Кайзера, который, стуча своей тростью о пол, в очередной раз объяснил, что Мировая война была необходима для защиты Германии от агрессии России и притязаний Франции и Англии. Ева рассеянно рассматривала свою парту. «Сколько раз можно повторять одно и то же!» Перед перерывом на обед профессор прочитал классу газетную заметку, в которой говорилось, что уровень безработицы в Германии достиг 14 процентов, что почти в два раза больше, чем в Америке. В завершение он предупредил о распространении в Европе и Америке безбожного большевизма. «Интересно, знает ли об этом наша американская кузина?» – подумала Ева.

* * *

– Привет, пап, – сказала Ева, входя в гостиную по возвращении домой из школы.

Пауль Фольк только что пришел с молитвенного собрания, регулярно проводимого в одном из вспомогательных церковных зданий. Он выглядел усталым, однако, встав с кресла, сердечно обнял дочь.

– Судя по твоей улыбке, могу сказать, что утро прошло замечательно. Я горжусь тобой.

Замерев в объятиях отца, Ева закрыла глаза.

– А, она уже дома! – в дверях показалась Герда. Ее язык опять заплетался. Невзирая на протесты мужа, она всегда держала наготове бутылочку шнапса или водки. – Ева, иди на кухню. Мне нужна твоя помощь. Нарежь мясо.

Бросив сумку на стол, Ева поспешила на кухню. Надев передник, она принялась нарезать солонину. Пауль, раскурив трубку, неспешно направился следом за дочерью. Облокотившись о дверной косяк, он посмотрел на плиту, на которой кипели три больших кастрюли. За последние годы домохозяйки Вайнхаузена научились готовить даже из ничего.

– Хочешь кофе? – спросила мужа Герда.

– А он настоящий?

– Откуда? – тряхнула головой фрау Фольк.

Улыбнувшись своим мыслям, Ева бросилась наверх и через минуту вернулась, неся в руках маленький коричневый мешочек.

– Держи, папа, – сказала она, сияя.

Заинтригованный Пауль развязал мешочек и сунул в него нос.

– О! Что за небесный аромат! – он опять втянул в себя запах натурального кофе.

Выхватив из его рук мешочек, Герда заглянул внутрь.

– Кофе? Настоящий? Откуда в этой деревне настоящий кофе?

Зажмурившись, Герда медленно вдыхала запах зерен, наслаждаясь ароматом, который уже начала забывать.

– Я так и знала, что вам понравится, – радостно сказала Ева.

– Но откуда это у тебя? – с подозрением посмотрела на дочь Герда.

– Я… купила его… В лавке Зильбермана… – начала, заикаясь, Ева. Ее лицо залилось краской. – Я хотела поблагодарить его за…

– И за какие же деньги, позволь спросить?

– Ну… я… продала свою куклу.

– Куклу? Куклу, которую твоя бабушка прислала из Данцига?! – теперь уже фрау Фольк пришла в ярость, но тут же, прищурившись, пристально посмотрела в лицо дочери. – Постой-ка… Ты лжешь… Опять лжешь. Я чувствую это. Да, точно! Я же только что видела эту куклу.

В разговор вмешался Пауль.

– Послушай, Герда, оставь ты ее в покое. Поверь ей хоть в этот раз.

Ошеломленно посмотрев на отца, Ева повернулась к матери. По ее щекам побежали слезы.

– Опять лгу? Поверить мне хоть в этот раз? Значит, вы не верите мне, что в ту ночь…

Герда швырнула мешочек с кофе на стол.

– Мы оба изо всех сил старались поверить тебе, но теперь… Если ты лжешь об этом кофе, значит запросто можешь солгать и в другом.

У Евы голова пошла кругом. Лишившись дара речи, девочка безучастно смотрела сквозь слезы на злое лицо матери. Да, она солгала об этой кукле, но теперь стало очевидным, что ее мама стояла на стороне сплетников Вайнхаузена. Но даже не этого Ева боялась больше всего. Ее сердце пронзил другой болезненный вопрос. Что о ней в действительности думает папа? Не желая верить в то, что ее больше всего пугало, девочка повернулась к отцу.

– А ты, папа? Ты мне веришь?

– Ну, я верю, что ты продала куклу… – уклончиво ответил Пауль, замявшись.

– Куклу?! Я говорю не про куклу! – закричала Ева. – Что ты думаешь про ту ночь?!

Пауль отвел глаза в сторону. У Евы перехватило дыхание. Значит, ее папа тоже ей не верит! Но если он ее не защитит, тогда кто сможет это сделать?

– Но почему, папа? Почему? – спросила она, глядя ему прямо в лицо.

– Потому что ты тогда была голой, – выпалила Герда. – И потом три недели пряталась у себя в комнате. Как это еще можно объяснить? Ты ведешь себя так, как будто что-то скрываешь.

– Герда! – попытался остановить жену Пауль.

– Не вмешивайся! Она этого заслуживает… Ева! Ева вернись сейчас же!

Глава 4

«Мы находим все необходимое во Христе, ставшем самим олицетворением мужества»

Дитрих Экарт,

наставник Адольфа Гитлера

Теплым субботним утром Ева, спрятав под блузкой бумажный сверток, вышла из дома и решительно направилась к гаражу. Пастор, который в этот момент стоял возле плетущегося на стену винограда, сделал вид, что рассматривает усыхающую лозу. Девочка еще не пришла в себя после молчаливого предательства отца, поэтому хотела проскочить мимо него как можно быстрее.

– Ева, ты видела это? – как бы невзначай проронил Пауль. Он тяжело переживал разрыв со своим «маленьким ангелом» и старался как-то исправить положение.

Ева, даже не взглянув в его сторону, продолжала идти дальше.

– Смотри, на этих ветвях листья здоровые, а на этих – желтые, – предпринял еще одну попытку Пауль. – А некоторые вообще увяли. Даже Бибер не смог понять, в чем здесь проблема: в корнях или в самой лозе.

– Вы разберетесь. Как всегда, – язвительно бросила Ева. В былые времена она ни за что не позволила бы себе так разговаривать с отцом, но теперь ей было все равно.

– Думаешь? – ответил Пауль, сделав вид, что не заметил ледяного тона дочери. – Может, ты и права. Ганс – лучший винодел в Рейнланде.

Ева промолчала.

– А знаешь, откуда я это знаю?

Девочка, открыв дверь гаража, равнодушно пожала плечами.

– По его ногам. Такие ноги, как у Ганса, могут быть только у того, кто шестьдесят три года провел на горных склонах.

Ева, которая в этот момент выкатила из гаража синий велосипед, даже не улыбнулась. Игнорируя отца, она поставила ногу на широкую педаль и помчалась через церковный двор. Девочка решила навестить Линди, которую несколько дней назад выписали из больницы. Проезжая мимо трех женщин, работающих в цветнике, она старалась не обращать внимания на их тяжелые взгляды. Ева знала, что они злятся на нее из-за санкций, наложенных французами на деревню после той злосчастной ночи.

Свернув в первую улицу направо, она покатила вдоль длинного ряда домов. Окна одного из них мыла какая-то женщина. Увидев Еву, она швырнула в девочку мокрую губку.

– Шлюха! Из-за тебя мой муж до сих пор в тюрьме! – крикнула побагровевшая от злости женщина в спину удаляющейся Еве. – И ты, и девчонка Краузе – вы обе шлюхи! Теперь на вас ни один порядочный мужчина не посмотрит, и поделом вам!

Ева молча налегала на педали, медленно поднимаясь вверх по покатому спуску. Ей хотелось плакать, но не столько от жалости к себе, сколько от захлестнувшего ее жгучего гнева. Вдруг, у нее за спиной раздался запыхавшийся голос Вольфа Кайзера.

– Ева, подожди!

Девочка обернулась.

– За тобой не угнаться, – сказал Вольф, изо всех сил налегая на педали.

Ева затормозила и спрыгнула с велосипеда. Вольф остановился рядом.

– Что тебе нужно? – злобно спросила Ева. Бросив велосипед на тротуаре, она уселась на бордюр.

– Ты чего? – удивленно посмотрел на нее Вольф.

– Ненавижу эту деревню, – тряхнула головой Ева.

Вольф, также опустив свой велосипед на землю, сел рядом с ней.

– Ты что, из-за той коровы так разозлилась?

– Так бы и поколотила их всех! – передернула плечами Ева, на что Вольф только рассмеялся. – Не вижу ничего смешного!

– Да ладно тебе. Ты куда едешь?

– К Линди, – достав из кармана носовой платок, Ева высморкалась.

– Я слышал, приезжает твой дядя Руди.

– Да, – при воспоминании о дяде Ева немного повеселела. Она любила Рудольфа фон Ландека. Этот практичный, уверенный в себе весельчак во время своих редких визитов всегда приносил в их дом массу интересных новостей и добрых шуток. Кроме того, он любил беседовать с Евой.

– Он же – брат твоей мамы, да? – спросил Вольф.

Ева кивнула.

– А у тебя еще есть дяди, кроме него? – продолжал Вольф.

– В Германии – нет. У папы есть брат Альфред, но он уехал в Америку еще в начале войны. Мама считает его трусом.

– Я тоже, – сказал Вольф. – Я слышал, Руди – богатый.

– Он работает на одну компанию в Берлине… Кажется, «Розенштайн Timme»… Она выпускает типографскую краску. Так вот, дядя Руди ездит по всей Европе, заключая договора с разными газетами. Представь: он иногда даже ездит в Нью-Йорк!

– Розенштайн… Похоже, директор этой компании – еврей. Лично я бы не работал на еврея.

– А что тут такого?

– А зачем обогащать евреев? Они предали нас, а теперь еще и наживаются на нашей беде.

– Бьюсь об заклад, тебе это сказал Ричард Клемпнер, – хмыкнула Ева.

– У партии есть все доказательства, – не отступал Вольф. – Знаешь, я бы тебе советовал присоединиться к «Союзу немецких девушек». Они объясняют, что такое еврейский большевизм, и учат, как стать хорошей немецкой матерью. Тебе бы бесплатно давали журналы, наподобие «Молодежь и родина».

Ева, встав с бордюра, подняла свой велосипед.

– Единственные евреи, которых я знаю, живут здесь, и мне они ничуть не мешают. Между прочим, в ту ночь только Зильберман побежал за помощью.

Вольф, сплюнув, резко встал на ноги и поднял свой велосипед.

– Советую тебе почитать, что пишет о евреях Генри Форд, – произнес юноша, перебрасывая ногу через раму.

– Это тот, который делает машины?

– Он самый. Как видишь, проблему с евреями понимают не только национал-социалисты.

Ева равнодушно пожала плечами. Ее все это не интересовало.

– А что это у тебя под блузкой? – вдруг спросил Вольф.

Ева покраснела.

– А чего ты туда пялишься? – отрезала она, и, сев на велосипед, продолжила свой путь.

Свернув за угол дома профессора Кайзера, Ева увидела на садовом участке Андреаса и его отчима. Парень, упершись кулаками себе в бока, смотрел на овощную грядку, на которую профессор указывал своей тростью.

– Ты вырвешь весь этот ряд! – кричал Кайзер.

– Но я…

– Я сказал весь ряд! – гаркнул профессор. – И не надо мне что-то доказывать! – на этом он развернулся и, что-то гневно бормоча себе под нос, поковылял к дому.

Спрыгнув с велосипеда, Ева быстро вытащила из-под блузки бумажный сверток.

– Привет, Андреас.

Парень, обернувшись, просиял. За последнее время он стал шире в плечах, а его лицо начало приобретать более мужественные очертания. «Он хорошеет с каждым месяцем», – промелькнуло в голове у девочки.

– Ева! Привет! А я тут грядками занимаюсь.

– Вот и занимайся, – сказал, подъехавший в этот момент Вольф. Остановившись возле Евы, он поставил велосипед на подножку.

– Рад тебя видеть, – сказал Андреас, подходя к Еве. – Знаешь, я…

– Спасибо за цветы и за то, что вернул мне ожерелье.

– Да не за что. Клемпнер снял твое ожерелье с руки мертвого француза, а Ганс попросил ювелира отремонтировать застежку.

– Спасибо вам большое, – Ева провела пальцами по висящему у нее на шее ожерелью. – Оно для меня много значит. – Вдруг, спохватившись, она решила поскорее сменить тему разговора. – А почему профессор Кайзер так кричал на тебя?

– Видишь вон тот ряд капусты?

Ева кивнула.

– В нем несколько кустов выступили немного в сторону.

– Ну и что?

– А то, что теперь я из-за этого должен вырвать весь ряд и посадить вместо него огурцы.

– А почему бы просто не пересадить те несколько кустов?

– Вот и я о том же говорю, но отец настаивает, что если хотя бы один – не на месте, то вырвать нужно весь ряд.

– Ну и правильно, – хмыкнул Вольф. – У тебя там полряда не на месте.

Андреас в сердцах швырнул тяпку на землю.

– И все равно, вырывать весь ряд – не выход! Просто он уже не знает, к чему придраться, – Андреас поднял тяпку. – Ну и ладно. Вырву все без проблем, если ему так хочется.

– Хорошо, ребята, я поехала, – сказала Ева, садясь на велосипед. – Хочу навестить Линди.

Андреас вытер лоб рукавом рубашки.

– Я слышал, ей уже лучше?

– Да, намного.

В этот момент Андреас заметил в руке Евы сверток.

– А это что?

– Мой подарок для Линди.

– Правда? И что за подарок?

– Кукла.

* * *

День Пятидесятницы в 1930 году выпал на 8 июня. Из-за зарядившего с раннего утра дождя он выдался унылым и сырым. Каждое воскресенье преподобный Фольк ровно в 7:00 звонил в церковный колокол, чтобы напомнить жителям деревни о наступлении дня Господня. За час до богослужения он звонил еще раз, созывая прихожан, и, наконец, в третий раз колокольный звон раздавался за десять минут до собрания, чтобы подогнать опаздывающих.

Когда отец направился к парадной двери, чтобы подать второй сигнал, Ева встала из-за обеденного стола. Это был день ее конфирмации. Ей предстояло подтвердить перед общиной свою веру в доктрины христианской церкви, в которой она находилась с младенчества. Ева медленно поднялась по лестнице в свою комнату, ранее принадлежавшую дедушке, и переоделась в недавно пошитое для нее традиционное черное платье. У него был изящный белый воротничок, а край длинной юбки доходил почти до лодыжек. Осмотрев себя в зеркале, Ева взволнованно достала из коробки пару черных лакированных туфлей, подаренных ей накануне дядей Руди.

Обувшись, она несколько раз мазнула себе шею маминым одеколоном. Это был «Echt Kulnisch Wasser 4711» – тот самый, который Наполеон подарил своей второй жене, Марии-Луизе Австрийской… По крайней мере, Еве так рассказывали… По сути, этот одеколон был еще и лекарством. Его пили при самых разных недугах, например, – при спазмах желудка от нервов. Выпив полный наперсток в надежде, что это поможет ей успокоиться, Ева еще раз расчесалась. Ее волосы обычно были заплетены в косички, но в тот день они свободно спадали на плечи. Немного подумав, Ева неохотно пришпилила на грудь подаренный отцом букетик ландышей. Она все еще не могла его простить.

Ева внимательно всматривалась в свое отражение в небольшом зеркале, которое она держала в вытянутой руке. В свои четырнадцать лет она расцветала на глазах, превращаясь в красивую девушку. У Евы было симметричное лицо с высокими скулами, широко посаженными карими глазами, изящными, тонкими бровями и аккуратным прямым носом. Хотя в последнее время она росла уже не так быстро, как раньше, при ее 1 м 63 см она была выше большинства других девочек. Утратив подростковую угловатость, Ева понемногу приобретала формы молодой женщины.

Пока она рассматривала себя в зеркале, в ее памяти всплыли слова женщины, прокричавшей ей в спину: «Теперь на вас ни один порядочный мужчина не посмотрит…» У Евы к горлу подкатил комок. А вдруг, эта женщина права? Девочка, закрыв глаза, начала шептать молитву.

Ева была набожнее многих своих сверстников. Иногда она молилась, гуляя вдоль реки, – особенно когда расцветали яркими красками сочно-зеленые заливные берега Мозеля, а яблоневые сады одевались в свое белое весеннее убранство. В другие же дни Ева выходила или выезжала на велосипеде на проселочную дорогу, ведущую на запад к католической деревне Коберн. Она взбиралась по склону холма к развалинам Нидербергского замка, садилась на край древней каменной стены и читала Библию. В общем, для Евы день конфирмации был очень важен. Ей предстояло принять ее первое причастие и стать частью святой Церкви на правах взрослой…