Текст книги "Обольщение Евы Фольк"

Автор книги: Дэвид Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Глава 25

«В нашем народе должно пробудиться понимание Божьей благодати, мы ожидаем, что женщины Германии будут воспринимать свой труд на благо немецкого народа, как Божью заповедь, подобно тому, как наш Фюрер, Адольф Гитлер, считает Божьим призванием свой пост и свои обязанности»,

Готфрид Крунмахер,

лидер Национал-социалистической лиги женщин

Был вечер четверга 21 августа. Ева снимала одежду с натянутой на заднем дворе бельевой веревки. Спасаясь от реальности, она старалась загрузить себя делами. Каждый понедельник после работы она мыла дома окна, каждый вторник ходила на вечерние церковные собрания, каждую среду в 18:00 посещала женский клуб, четверг был отведен для стирки, а в пятницу, вернувшись с обязательного для всех членов партии собрания, Ева помогала в таверне Краузе готовить ужин для военных вдов, которых в Вайнхаузене становилось все больше. В субботу она занималась стрижкой газонов и уборкой, а также помогала в подготовке деревенских праздников. Воскресенье отводилось для церкви и тихого времени наедине у могил Германа, Даниэля и дедушки. Неделя завершалась вечерним чаепитием в доме родителей.

Тем не менее, несмотря на постоянное общение, Ева больше не чувствовала себя частью единого целого. Во всем разуверившись, она загружала себя делами, чтобы ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Занятость стала для нее необходимостью. Тем не менее, иногда из-за усталости ей приходилось делать остановку, и тогда чувства опять выходили из-под контроля. Они, как неусыпные демоны, всегда были рядом. Просачиваясь сквозь мысли Евы, они наваливались на нее всей своей тяжестью, стягивая ее в темную яму ненависти и депрессии.

Сняв с веревки последнюю вещь, Ева положила ее в плетеную корзину. Летний вечер был теплым и душным. Приближалась гроза, черные предвестники которой зловеще поднимались из-за гребня холмов за Вайнхаузеном. Вдруг Еву кто-то окликнул. Она обернулась. Это был ее отец.

– Привет, папа. Есть новости о Гансе?

– Да. Мама почти уверена, что ей удастся добиться его освобождения.

– Уже выяснилось, кто на него донес?

Подняв с земли корзину с бельем, Пауль последовал за Евой в кухню, где она выставила на стол миску с ягодами и кувшин с компотом.

– Это был Вольф, – сказал Пауль.

– Опять Вольф. – Ева налила стакан компота. – Я так понимаю, он узнал, что Ганс рассказал обо всем дяде Руди, и теперь мстит.

– Похоже на то.

– Андреас опять написал мне, – сказала Ева, садясь за стол. – Спрашивает, не пострадал ли кто-нибудь еще от рук Вольфа. Я ответила, что нет, а тут – вот это… – Вздохнув, Ева с горечью в голосе продолжила. – Недавно Вольф написал мне, что узнал о проблемах Ганса и приложит все усилия к тому, чтобы его освободили. – Пальцы Евы сжались в кулаки. – Он – настоящее исчадие ада.

Пауль беспокойно поерзал на своем стуле.

– Ты бы не переписывалась с Андреасом. Все-таки, ты – замужняя женщина.

Ева проигнорировала это замечание, а Пауль не стал нагнетать обстановку.

– Да, жаль Ганса, – сменил он тему разговора.

– В чем его обвиняют?

Сделав большой глоток компота, Пауль медленно вытер рукой губы.

– Я так понял, – в распространении пораженческих настроений, но, возможно, – и в измене. Вольф передал в Гестапо письмо, которое, по его словам, ему дал цензор. Это письмо, якобы, написал Гюнтер. В нем он рассказывает Линди, что Ганс однажды заявил, что до тех пор, пока у власти Гитлер, Германии войну не выиграть.

– Ганс никогда ничего подобного не говорил. И с чего бы…

– Ну, конечно же, Ева, – перебил дочь Пауль. – Это письмо – дело рук Вольфа. Все это – чистой воды обман.

Ева прикусила губу.

– Ну да, естественно. Понтер же сейчас в Северной Африке. И никто не потрудился проверить это!

– Нам нужно молиться, чтобы у мамы все получилось. Ганса перевели в исправительный лагерь в Бухенвальде.

В глазах Евы промелькнул ужас. Бухенвальд! По Вайнхаузену ходило немало слухов о том, как там обращаются с заключенными.

Потянувшись за стаканом, Пауль заметил на столе листовку Достав из кармана очки, он прочитал ее содержимое.

– Так вот что британцы разбрасывают над всей Германией! Листовка содержала фрагмент недавней проповеди римско-католического епископа Министерского, графа фон Галена.

…Сомнительно, что эти многочисленные случаи смерти душевнобольных носят естественный, а не умышленный характер. Думаю, это – последствия пропаганды о законности лишения жизни людей, не имеющих надежды на выздоровление… Как я вижу, в Министерстве внутренних дел и Министерстве здравоохранения даже и не пытаются скрыть тот факт, что множество умственно неполноценных уже было убито, и многие еще будут убиты…

– Я не хочу об этом говорить. – Подойдя к радио, Ева нашла волну с классической музыкой. – Я сразу вспоминаю о Германе.

Пауль, встав, мягко опустил руку на плечо дочери.

– Я тебе очень сочувствую, но почему ты не можешь согласиться с тем, что в смерти Германа никто не виноват?

Ничего не ответив, Ева подошла к окну кухни.

– Я так рада, что вышла из партии. Ненавижу их всех, – сказала она после небольшой паузы.

Ева замолчала, ожидая реакции отца.

– А что будет, если из партии выйдут все порядочные люди? – спросил Пауль после секундного размышления. – Радикалы получат полный контроль и…

– Они – не просто радикалы! Гитлер – преступник! Они все – преступники!

Пауль побледнел.

– Тише. Не кричи. – Быстро подойдя к парадной двери, он прикрыл ее плотнее. – Ева, прошу тебя… Ричард старается помочь тебе, по…

– И церковники – тоже преступники. Вы ничего не предприняли даже после того, как узнали правду. Епископы фон Гален и Хильфрих Лимбургский – единственные, кто выступил против. И это католики! А чем в это время занимались твои лицемеры из «Исповедующей Церкви»?

– Они тоже пытались что-то предпринять, но только не так явно. Но ты же знаешь, что эвтаназия сейчас узаконена. Кроме того, некоторые пасторы считают, что для многих несчастных инвалидов это даже лучше.

Ева посмотрела на отца с презрением.

– И ты считаешь это нормальным? С каких это пор Церковь начала санкционировать убийство, кроме как на войне?

– И кроме смертной казни за тяжкие преступления.

– Пусть даже и так.

– Ева, ты неправильно меня поняла. Я просто хочу сказать, что государство может действовать вне каких-то норм, но это не значит, что оно виновато в умышленной жестокости.

– Ты хоть сам веришь в то, что говоришь? – презрительно бросила Ева. – А что ты скажешь, если завтра какой-то врач решит, что ты – умственно неполноценный? Да зачем говорить о других. Почему ты лично ничего не предпринял?

Пауль съежился.

– А что я должен был предпринять?

Ева выхватила из его рук листовку.

– А вот что! – крикнула она. – Герман был твоим внуком! Так почему же эвтаназия тебя совсем не тревожит?

– Тревожит, но в ней замешаны не только нацисты. Эту проблему поднимают и в Англии, и во Франции, и даже – в Америке. Эвтаназия – детище науки, Ева, а точнее – дарвинизма. Просто нацисты первыми взяли ее на вооружение…

– Мне все равно, чье оно детище. Гитлер убил моего сына, и я ненавижу его… Чего не скажешь о тебе.

Закрыв окно, Пауль повернулся к Еве.

– Ты не права, проводя связь между Фюрером и эвтаназией, – сказал он. – Вполне возможно, он вообще не знает об этой программе. Его мысли сейчас поглощены войной. Гитлер не может ежедневно держать под надзором всех фанатиков. И что ты скажешь, если он, узнав о подобных преступлениях, сразу же положит им конец?

– Ты в своем уме? Если даже ты знаешь об этом, то уж он-то – наверняка, – швырнув листовку на стол, Ева отвернулась к окну.

– Ну а что, если ты все-таки ошибаешься?

На оконное стекло упали первые крупные капли дождя. Над долиной пророкотал раскат грома, и в тот же момент музыкальная радиопередача была прервана взволнованным голосом диктора, объявляющего о славных победах Германии над советскими войсками. Ева сделала громче в надежде услышать что-либо о 9-й армии Андреаса или 6-й Вольфа.

– Невероятно, – пробормотал Пауль, слушая напыщенный отчет диктора. Сопротивление советских войск под Смоленском было сломлено, и все три группы немецких армий продолжали продвигаться вглубь территории противника. – Вот одна из причин, по которой многие думают, что Бог, несмотря ни на что, – на нашей стороне.

Вдруг тон диктора резко изменился на приказной.

«Начиная с 14 сентября, все живущие в Германии евреи возрастом от шести лет должны носить на одежде желтый знак со словом «Еврей». Это поможет распознавать среди нас чужаков».

Ева отпила компот.

– Они тоже – расово непригодные. Евреи – следующие на очереди.

– Зря правительство трогает сейчас евреев, – сказал Пауль.

– Так, может, хоть для них ты что-то сделаешь? – саркастически спросила Ева.

– Знаешь… Мы сейчас находимся посреди войны, когда все направлено на выживание. Поверь мне, когда война закончится, жизнь опять войдет в нормальное русло. Я уже вижу добрые предвестники этого.

– Например?

– Правительство запретило антихристианскую литературу, а оккультистам теперь запрещено появляться на публике. Мама говорит, что партия вычистила из рядов СС и полиции гомосексуалистов. Все это очень обнадеживает.

– Время покажет.

В комнате установилась тишина, нарушаемая только голосом диктора.

«Теперь о других новостях… Фюрер отдал личное распоряжение министру внутренних дел и министру здравоохранения немедленно прекратить нелегальную эвтаназию неизлечимо больных. В Северной Африке…»

Ева была крайне удивлена.

– Как?

Лишившись дара речи, она медленно опустилась на диван. Ева не знала, что и думать. Ее переполняли эмоции: чувство вины, облегчение, радость… и злость из-за того, что Гитлер так поздно спохватился.

«Значит, я действительно ошибалась, – подумала она. – По радио сказали, что Гитлер здесь ни при чем. Получается, как отец и сказал, эвтаназия – дело рук фанатиков. Может, Фюрер арестует извергов, убивших моего ребенка? Может, он арестует Вольфа?» Ева почему-то ощутила уверенность, что так и будет. Ей захотелось в очередной раз поверить в лучшее и стать частью единого целого. Она так сильно нуждалась в этом!

* * *

Весь остаток осени 1941 года старший сержант Андреас Бауэр мужественно вел своих солдат по равнинам России к заветной цели: Москве. Он уже понял, что его противник нецивилизован, но храбр, плохо оснащен, но непреклонен. Летняя кампания была ужасающей по кровопролитию и невзгодам. Андреаса и его товарищей, в дополнение к душераздирающим крикам раненых, изводили вши, комары и жажда. Во время сражений ноздри обжигали клубы удушливой пыли, когда же на безбрежные равнины России опускалась темнота, давая измученным солдатам возможность отдохнуть, воздух наполнялся тошнотворным смрадом разлагающихся трупов.

Вид изуродованных кровавыми боями полей навевал на Андреаса тоску по цветам и зеленым холмам родины… И по Еве. Он сопротивлялся желанию еще раз написать ей. Андреас отправил Еве три письма, и на каждое из них она ответила, уверяя, что Вольф больше не причинял ей вреда. Ее письма были краткими и осторожными, но в то же время – обнадеживающими. Тем не менее, у Андреаса эта переписка вызывала двоякое чувство. В свете всего произошедшего обещание, данное им ранее Вольфу, потеряло какую-либо значимость, однако слово мужчины – это не пустой звук. Впрочем, Вольф абсолютно не заслуживал уважения и Андреасу, который ежедневно ощущал близость смерти и сердечную пустоту, сопротивляться искушению написать Еве было практически невозможно.

Однако мысли о Вайнхаузене таили для молодого солдата опасность. Они приглашали вернуться его старое поэтическое «я», жаждущее умчаться к виноградникам, летним прогулкам вдоль Мозеля, воскресным чаепитиям и деревенским праздникам. Страшась живущего в Андреасе солдата, это «я» могло погубить его.

Первый снег упал на восточный фронт в ночь на 12 октября, и продвижение группы армий «Центр» на Москву замедлилось. Талый снег, смешанный с дождями, превратил осенние дороги в жидкое месиво. Взвод Андреаса по колено в грязи толкал грузовики или тянул лошадей, преодолевая километр за километром. Продовольственные обозы, которые и без того отстали от быстро наступающей армии, оказались практически недосягаемыми. В результате Андреас и его взвод остались без зимней униформы и шинелей. Они дрожали день и ночь, лишь изредка отогреваясь у дровяных печей русских крестьян. Впрочем, ко 2 декабря немецкие войска оттеснили Красную армию к ближайшим пригородам Москвы. Андреас уже мог разглядеть в бинокль дома советской столицы, расположенной в тридцати километрах на юго-восток.

– Вырви зверю сердце, и он умрет, – сказал он сержанту Кюбэ. – Будем молиться, чтобы так и произошло.

Андреасу хотелось домой. Тем не менее, противник не соглашался отдать свое сердце. Он продолжал упорно обороняться, и потери Германии достигли полумиллиона человек. Никто не мог подсчитать потери Советского Союза, но они были ошеломляющими. В одном только смоленском «мешке» погибло более миллиона советских солдат. Впрочем, невзирая на огромные потери, Москва взята не была. Морозным утром 5 декабря советская армия пошла в отчаянное контрнаступление, отбросив немцев на сотню километров на запад. Месяц спустя, Андреас и его дрожащие от холода подчиненные оказались посреди застывших руин какого-то городка на Волге в нескольких километрах восточнее Старицы.

– Г-готовы?

Молодого солдата била сильная дрожь. Семерых его товарищей утром нашли замерзшими. Едва держась на ногах, Андреас кивнул. Вместе с десятком подчиненных он собрался внутри небольшой мастерской, радуясь хоть какой-то защите от ветра. Но даже внутри помещения было около 30 градусов мороза. Андреас обмотал свою голову тряпкой, оставив лишь узкую щель для глаз и отверстие для рта, которое уже успело обрасти сосульками. Он медленно размотал изорванные шарфы, в которые были укутаны его руки. Кончики отмороженных пальцев почернели. С трудом сложив ладони вместе, Андреас отвернулся, пока его товарищ мочился ему на пальцы.

Тепла мочи было достаточно для того, чтобы немного отогреть руки. Это позволило Андреасу трижды сжать и разжать пальцы, пока они не начали покрываться желтой ледяной коркой. Чиркнув спичкой, он поднес огонек к щепкам, сложенным внутри металлической дровяной печи.

– Собирайте топливо, – сказал Андреас подчиненным.

Его окликнул новый взводный телефонист. Связисты, наконец-то, дотянули провод до расположенного примерно в полукилометре штаба батальона.

– Командир батальона говорит, что утром ожидается атака Русских, – сказал дрожащий телефонист. Его звали Рольф Вебер. Раньше этот парень был служащим магазина в Ульме.

Андреас застонал. Из-за нехватки офицеров в его подчинении теперь находились 165 человек роты, сформированной из остатков двух других рот. Они вместе с еще одной ротой отступили в этот город, в то время как остальная часть батальона заняла позиции на открытой равнине.

– Что это будет? Просто выпад или полномасштабное наступление? С каким вооружением?

– Наступление, сэр, – ответил Вебер. – С Т-34. Лейтенант говорит, что нас поддержит артиллерия.

Один из молодых рядовых заплакал. Сев на землю, он всхлипывал, думая о своих родителях. Опять обмотав шарфами свои окоченевшие руки, Андреас подошел к парню.

– Циммер…

– Извините, – сказал дрожащий солдат.

Андреас опустил руку Циммеру на плечо. Этот крупный парень был сыном пивовара из Баварии. Его перевели в роту Андреаса после захвата Клина, во время которого Циммер проявил себя храбрым солдатом.

– У нас нет выбора, – сказал Андреас, громко стуча зубами от холода, – но зато есть надежда.

Дружески похлопав парня по спине, он посмотрел на часы.

Рассветное солнце, поднявшись над горизонтом на востоке, окрасило безбрежную заснеженную равнину в розовые тона. Взглянув в безоблачное морозное небо, Андреас повел свою роту на оборонительные позиции на восточной окраине разрушенного города. Пройдя по колено в снегу вдоль огневого рубежа, он раздал тактические указания четырем взводным командирам.

Нервно ожидая атаки, дрожащие солдаты прятали руки в свои тонкие осенние шинели. Над их головами завыли первые снаряды дальнобойной немецкой артиллерии, посланные в сторону противника, приготовившегося к наступлению под прикрытием леса в двух километрах от немецких позиций. Прислонившись вместе со своим телефонистом к стене дощатого навеса, Андреас поднял к глазам полевой бинокль. Над лесом поднимался шлейф белого дыма. Заработала советская артиллерия.

– Началось! – крикнул Андреас, прыгая под укрытие ближайшего подвала. В тот же момент разрывы снарядов взметнули в воздух кирпичи и снег. Выругавшись, Андреас быстро выбрался наверх и поднес к глазам бинокль.

По заснеженной равнине в их направлении двигалась длинная цепь советских солдат и танков. Вдруг над головой Андреаса прогудела эскадрилья «Юнкерсов». Под одобрительные возгласы солдат штурмовики, спикировав на наступающих русских, начали сбрасывать бомбы на танки и обстреливать из пулеметов пехоту. Очередной залп советской артиллерии опять заставил роту Андреаса нырнуть в укрытия.

Земля тряслась от взрывов. Немецкая артиллерия и поддержка с воздуха немного сдержали наступление противника, однако расстояние между советскими войсками и вжавшимися в камни фигурами в серых шинелях становилось все меньше. Хотя снег приглушал лязг гусениц, когда артподготовка прекратилась, рота Андреаса не сомневалась, что враг уже совсем близко. Едва они начали выбираться из своих укрытий, как вдали раздался резкий хлопок, а за ним – еще и еще.

– Все вниз! – крикнул Андреас.

На улицах начали рваться танковые снаряды, взметая в воздух горы кирпичей и булыжников. Рычание танков становилось все ближе.

– Нам нужна поддержка минометов! – крикнул Андреас Веберу.

Металлические гиганты, лязгая гусеницами, неумолимо надвигались на немецкие позиции. Сбоку и позади них, нерешительно шаркая ногами по заснеженному полю, бежали пехотинцы. Андреас затаил дыхание. Накануне вечером саперы должны были расставить в открытом поле противотанковые мины.

Наконец, под одним из танков ухнул взрыв. Потом – еще и еще. Андреас поднял к глазам бинокль. Наступление остановилось. Многие танки горели. Пехота колебалась, не решаясь двигаться дальше.

– Огонь! – крикнул Андреас.

Рота открыла огонь по противнику. По танкам начали стрелять четыре расчета бронебойщиков, притаившихся в выдвинутых вперед, замаскированных укрытиях. Из длинных стволов их ружей вылетали метровые языки пламени, посылая снаряды в застывших на месте стальных монстров. Один из Т-34 вспыхнул, за ним – другой.

В этот момент открыли огонь пулеметчики Андреаса. «Ра-та-татп… Pa-ma-mam…» – опустошали они ленту за лентой, скашивая советскую пехоту, которой негде было спрятаться в открытом поле.

Андреас в свой бинокль напряженно наблюдал за тем, как русские офицеры верхом на гарцующих по снегу лошадях стреляли в воздух, загоняя своих солдат на минное заграждение. Опустив бинокль, он отложил автомат и сдернул с плеча винтовку с оптическим прицелом. Тщательно прицелившись, Андреас нажал на спусковой крючок. Один из советских офицеров выпал из седла. Перезарядив ружье Андреас сделал еще один выстрел, на этот раз попав в лошадь под другим офицером.

Четыре Т-34, изменив тактику, начали продвигаться вперед, выстроившись в колонну. Ведущий танк остановился Его башня медленно повернулась, а ствол орудия опустился нацелившись на один из пулеметных расчетов Андреаса. Грохнул выстрел, и на том месте, где еще секунду назад находились двое немецких парней, осталась лишь дымящаяся воронка.

Схватив свой «Шмайсер», Андреас поднял роту в атаку. Он слышал, как рядом со свистом пролетают пули. Со всех сторон мелькали дорожки трассирующих снарядов. Несмотря на заградительный огонь немецких минометов, советская цепь упорно продвигалась вперед, и теперь между нею и немецкой пехотой было не более сотни метров.

Первыми на себя приняли удар выдвинутые вперед противотанковые расчеты. Андреас увидел, как советская пехота начала яростно обстреливать его бронебойщиков.

– Прикройте их! – крикнул он пулеметчикам, и те, развернув ствол, скосили группу русских, бегущих к противотанковой огневой позиции.

Неподвижные тела советских солдат усеяли заснеженное поле кровавыми пятнами. Противник нес большие потери, однако из-за леса появилось подкрепление. Андреас быстро окинул взглядом поле…

Глава 26

«Свобода – наше величайшее сокровище, мы будем преданно служить ей, проходя через бури войны, и следовать за ней, как за счастливой звездой, указывающей в темноте ночи путь к грядущему рассвету».

Йозеф Геббельс,

нацистский министр народного просвещения и пропаганды

– Hазад! Назад!

Андреас приказал своим передовым частям отступать под прикрытием пулеметного огня внутрь города. Став на колено, он выпустил из автомата порцию смертоносного свинца в приближающихся советских пехотинцев.

Когда передняя цепь миновала огневой рубеж, Андреас отдал приказ об общем отступлении. Рота заняла позиции внутри разрушенного города. Со всех сторон рикошетили пули. Повсюду оглушительно рвались снаряды, выбрасывая высоко в небо куски бетона, кирпичей и мерзлой земли.

– Передай в батальон, что нас оттесняют, – крикнул Андреас своему связисту, нырнув за оставшуюся часть стены.

Вебер был ранен в руку. Кровь капала на снег. Он попытался связаться с батальоном.

– Радиостанция замерзла! – крикнул он.

– А что с телефонной линией?

– Порвана.

Андреас посмотрел на пряжку на ремне Вебера, на которой было выгравировано: «С нами Бог». Теперь им, действительно, могло помочь только чудо. В город въехали советские танки. Перекатываясь через груды кирпичей, они распределились по трем параллельным улицам. Со своей позиции в центре Андреас слышал приближающийся лязг их гусениц и выстрелы башенных орудий. Мимо него пробежал расчет бронебойщиков, спешащих занять удобную огневую позицию.

В двадцати метрах впереди танк начал нацеливаться в бегущих людей.

– Давайте же! Давайте! – прошептал Андреас, вознеся безмолвную молитву к Богу.

Танк выстрелил, попав прямо в солдат, которые разлетелись в стороны с оторванными от туловища руками и ногами.

В этот момент с верхнего этажа одного из близлежащих зданий затарахтел немецкий крупнокалиберный пулемет обрушив на стального монстра и окружающую его пехоту ливень пуль. Башня танка опять начала со скрежетом поворачиваться. Выхватив из руки убитого снайпера винтовку, Андреас зарядил ее бронебойными патронами и, заняв позицию на куче кирпичей, прицелился в танк. Вокруг цокали пули, но он, не обращая на них внимания, медленно выдохнул и нажал на спусковой крючок.

Андреас успел проделать три отверстия в том месте, где сидел механик-водитель, но танк все же выстрелил, обрушив на пулеметчика верхнюю часть здания. Нужно было отступать. Скатившись с кучи, Андреас крикнул, чтобы все отходили дальше вглубь города. Добежав до одного из полуразрушенных зданий, остатки его роты распределились по окнам. Где-то поблизости два расчета бронебойщиков по-прежнему вели огонь по советским танкам.

– Будем удерживать эту позицию, – сказал, тяжело дыша, Андреас. – Мы уже почти на окраине города, и дальше отступать нельзя, иначе окажемся в открытом поле.

Он посмотрел на своих испуганных солдат.

– Я готов, – сказал сквозь стиснутые зубы парень из Баварии.

Андреас похлопал его по шлему.

– Хорошо, Циммер. Пойдешь со мной. Вебер, бросай свое радио. Лишний ствол нам сейчас не помешает.

Андреас и Циммер схватили ранцевый подрывной заряд и, пригибаясь за кучами кирпичей, бросились к валяющемуся поблизости перевернутому автомобилю.

– Держи мой «Шмайсер», – сказал Андреас напарнику. – Когда я дам команду, стреляй в русских, не жалея патронов. Когда все отстреляешь, бросай гранаты. Я займусь танком.

У советской пехоты, продвигающейся по центральной улице города, было преимущество в виде двух танков. Взвод на северной улице пытался покончить с последним уцелевшим танком, а на южной бой уже шел только с многочисленной живой силой противника. Бронебойщики, увидев, что там для них работы больше нет, быстро переместились к центральной улице. В тот момент, когда Андреас выкатился из-за прикрытия, они выпустили снаряд в задний танк, попав прямо в боекомплект. Раздался оглушительный взрыв, уничтоживший не только сам танк, но и десяток прячущихся за ним пехотинцев.

– Благодарю Тебя, Боже, – прошептал Андреас. – Одним меньше.

Ведущий танк остановился. Его башня начала поворачиваться влево. Судя по всему, экипаж пытался найти позицию немецких бронебойщиков. Пользуясь моментом, Андреас пополз вперед, таща за собой подрывной заряд. Приблизившись к танку, он замер, вжавшись в кашу из снега и мусора. Андреас слышал напряженные голоса советских танкистов внутри машины и шум зубчатых передач, поворачивающих башню.

Он дал сигнал Циммеру, и тот, встав, открыл яростный огонь по опешившим пехотинцам. Опустошив обойму, он отбросил свой карабин и, схватив автомат Андреаса, перепрыгнул на новую позицию.

Под прикрытием Циммера Андреас, стиснув зубы, вскочил с земли. Его ноги словно налились свинцом, а мир на мгновение умолк. Выдернув чеку, Андреас запрыгнул на танк и швырнул заряд под башню. Под свист пуль он спрыгнул на землю и, откатившись в сторону, закрыл голову руками.

Заряд, взорвавшись, подбросил орудие танка, подобно гигантскому, оторванному от сустава пальцу. Андреаса окатило градом мелких обломков. Быстро подняв голову, он посмотрел на Циммера, который в этот момент бросал свою последнюю гранату.

– Циммер! Отходи!

На парня выскочил рослый русский, но, сраженный чьим-то выстрелом, он тут же рухнул на землю. Андреас, выдернув из кобуры пистолет, бросился к Циммеру. Баварец, схватив свою винтовку, пятился назад, пытаясь на ходу зарядить патрон. На куче кирпичей показался еще один русский но он тоже упал, сраженный пулей, выпущенной невидимым стрелком.

– Циммер! Отходи! Отходи! – кричал Андреас, чувству как пули чиркают по его униформе. Одна из них слегка задела шлем.

Циммер с пронзительным воплем: «О, мой Бог!» – нырнул в окно здания, в котором заняла оборону его рота. Раму окна тут же в щепки разнесла очередь трассирующих пуль.

– Отходим на один квартал! – крикнул на бегу Андреас вломившись в дверь вслед за Циммером. Зная, что русские более сильны в обороне, чем в атаке, он решил заманить их в ловушку.

Его солдаты на центральной улице начали короткими перебежками перемещаться от дома к дому. Без поддержки танков наступление советской пехоты замедлилось.

Андреас отдал приказ одному из солдат, и тот, пригибаясь, бросился к позиции, занимаемой сержантом Кюбэ и его отрядом на южной улице. Затем с таким же заданием на северную улицу, обороняемую молодым капралом по фамилии Куровски, был отправлен Циммер.

Подчиняясь приказу, отряд Кюбэ открыл на своем фланге шквальный пулеметный огонь по наступающему противнику, вынуждая его сместиться на центральную улицу. Аналогичным образом, оттеснять советских пехотинцев начал и Куровски на левом фланге.

Огневые точки образовали перевернутый клин, в вершине которого находилась группа Андреаса, ожидавшая появления противника в центре фланговых тисков.

– Штэнцель, мне нужен снайпер на верхнем этаже. Быстро! – распорядился Андреас.

Затаив дыхание, он прислушался к происходящему на флангах. По характеру стрельбы стало понятно, что задумка Андреаса удалась: русские постепенно отступали на центральную улицу.

– Приготовить гранаты. По моей команде атакуем.

Сдернув с ремней гранаты с деревянными ручками, солдаты замерли в ожидании команды. Как только Штэнцель занял свою позицию со снайперской винтовкой, Андреас дал приказ атаковать, и его подопечные с криками бросились вперед, швыряя гранаты в пятящихся советских пехотинцев. Последние, не ожидая нападения, поняли, что окружены, и начали отступать.

Тем не менее, атака немцев успехом не увенчалась. На помощь своим подоспели два советских пулеметных расчета, притащив на санях пулеметы «Максим». Установив их на центральной улице, они открыли по противнику шквальный огонь, рискуя задеть своих отступающих сослуживцев. Паутина трассирующих пуль вынудила Андреаса и его подопечных вновь броситься в укрытия. Ловушка не сработала. Присев за углом полуразрушенной стены, Андреас дал знак снайперу, и тот искусно расправился с одним из советских пулеметных расчетов. Увидев это, второй расчет быстро развернул ствол своего «Максима», обрушив свинцовый град на верхний этаж здания.

Штэнцель предвидел это, потому успел сменить позицию и опять открыл огонь. Он застрелил одного из русских, и «Максим» умолк. Андреас, решив, что покончено с обоими пулеметчиками, опять поднял своих солдат в атаку.

Первым из укрытия выпрыгнул Вебер, но, получив несколько пуль в грудь, он с широко открытыми глазами рухнул на спину. Андреас громко выругался. Если они хотели выиграть этот бой, то должны были немедленно наступать. Перекатившись на другую позицию, Андреас едва не лишился головы. Пулеметная очередь, вонзившись в край стены, окатила его каску градом кирпичных осколков.

В следующее мгновение раздался выстрел снайпера, и «Максим» умолк, однако советская пехота уже успела перегруппироваться.

– Кюбэ! – крикнул Андреас. – Продолжаем давить!

Он понимал, что на одного его солдата приходится три или четыре русских, но другого выбора не было. Если противник догадается, насколько велик его численный перевес, то шансов на победу не останется.

Пристегнув к автомату последний магазин, Андреас одной очередью скосил трех советских пехотинцев.

– Вперед!

В этот момент на улицу позади Андреаса вкатились два немецких полугусеничных вездехода с подкреплением. Машины, оснащенные небольшими пушками, открыли яростный огонь по советской пехоте. Из их кузова на землю выпрыгнуло несколько десятков человек в серой униформе среди которых был и лейтенант фон Шауэр. Выкрикивая приказы, он отправил подкрепление в атаку. Через пятнадцать минут противник был отброшен к окраине города, хотя еще продолжал упорно обороняться.

Фон Шауэр нашел Андреаса.

– Бауэр! Сюда движутся две советских дивизии. Нам приказано отступать, чтобы артиллерия могла стереть это место с лица земли.

* * *

Зима 1941–1942 годов для Евы прошла под знаком борьбы с сомнениями относительно партии, Фюрера и ее долга перед родиной. Несмотря на то, что она, поддавшись на уговоры Клемпнера, вернулась к своей работе, происходящее в Германии оставляло у нее много вопросов. Хотя сослуживцы и соседи уверяли Еву, что врачебные убийства были злоупотреблением нацистских радикалов, и Фюрер уже надлежащим образом разобрался с этим преступным заблуждением, она знала, что уже никогда не будет относиться к партии так, как раньше. Кроме того, ее не покидали смутные подозрения, что эвтаназия в действительности была не устранена, а лишь скрыта от глаз общественности. И как ей следовало относиться к постоянным служебным директивам о принятии жестких мер по отношению к евреям и инакомыслящим?