Текст книги "Обольщение Евы Фольк"

Автор книги: Дэвид Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Глава 13

«Борьба, которую мы ведем до победного конца, до последней капли крови, – это, в своем глубочайшем смысле, борьба между Христом и Марксом».

Йозеф Геббельс,

нацистский министр народного просвещения и пропаганды

– С Днем рождения, Вольф!

Это было 20 апреля 1935 года – день сорокапятилетия Адольфа Гитлера. Ева и Линди приехали вслед за Вольфом на мотодром в Мендиге – городе, расположенном примерно в двадцати пяти километрах на север от Вайнхаузена в области Айфель. Недалеко от него находилось известное аббатство Мария-Лаах, приютившееся на берегу живописного озера Лаах.

– Спасибо, – поблагодарил Вольф, который в этот момент выгружал из грузовика Оффенбахера свой мотоцикл. Оскар стал его спонсором. Как и Вольф, пекарь любил технику. Вместе с подмастерьем мясника он помог подготовить к гонке на кубок Рейнланда новенький «БМВ R-32», специально купленный профессором Кайзером к началу сезона.

Вольф выкатил желтый мотоцикл на дощатый трап. Еве нравилась сила и энергичность этого девятнадцатилетнего парня. Казалось, он с каждым днем становится все шире в плечах.

– Осторожно! – воскликнула Ева, увидев, как тяжелая двухколесная машина потянула Вольфа за собой.

Впрочем, его это, похоже, ничуть не испугало. Оказавшись внизу, Вольф спокойно остановил мотоцикл и оглянулся на Еву.

– Не переживай. Я знаю, что делаю. – Он буквально источал уверенность в себе. Поставив мотоцикл на подножку, Вольф подошел к Еве. – Я рад, что ты приехала.

Ева тоже была рада Вольф вытер рукавом вспотевший лоб.

– Я подал заявление в Национальную службу. Надеюсь меня сразу же отправят в армию, а не заставят строить автобаны. Думаю, со стороны канцлера было бы мудрее поставить на строительство дорог людей постарше.

– Ты мог бы служить мотокурьером.

– Нет уж. Предпочитаю быть танкистом.

– Ну, как хочешь.

– Слушай, а ты знала, что у Клемпнера еврейские корни?

– Что?

– Представь себе. Твой отец в ответ на государственный запрос подал отчет о родословной Клемпнера, и оказалось что его бабушка была обращенной в христианство еврейкой!

– Вот это да! Никто об этом не знал.

– Да. Клемпнер сейчас сильно нервничает. Он думает что его выгонят из партии, но региональный руководитель успокоил его. Если полукровки внешне не похожи на евреев, то их вполне могут зачислить в Вермахт. – Глотнув воды из бутылки, Вольф засмеялся. – Я раз застал Клемпнера, когда он рассматривал в зеркале свой нос. Хорошо, что «красные» когда-то сломали его.

Ева рассмеялась.

– А у тебя как дела? – спросил Вольф.

– Я сейчас работаю секретарем в офисе партии. С таверной покончено.

– Да, я слышал. Ты правильно сделала. Официантка – собачья работа.

– Правда, с мамой мы постоянно ссоримся. Она опять запила.

– Клемпнер говорит, что ему, наверное, придется исключить ее из партии. И как твой отец все это переносит?

– Плохо. Он старается поменьше бывать дома. Все время или на могиле Даниэля, или на собраниях. Церковь сейчас принял пастор Хан, а папа занимается административными вопросами и посещает прихожан.

– Я слышал, у него неприятности из-за отчетов о родословных?

– Да, люди давят на него, чтобы он не копал слишком глубоко, – сказала Ева. – Никто не хочет узнать о евреях в своем роду. Я слышала, «Сила через радость» дает твоему отцу путевку в конце месяца? – резко сменила тему разговора Ева.

Вольф кивнул.

– Он говорит, что правительство заказывает для таких туров целые поезда и круизные корабли. Представь себе: отпуск на морском лайнере! Гитлер – гений. Теперь любой может практически бесплатно побывать в Неаполе, Венеции или даже в Мадриде с Лиссабоном. Вот это я понимаю – забота о трудящихся! Не то, что эти большевистские профсоюзы.

– И Фюрер говорит, что почти каждый сможет купить за купоны дешевую машину. Как там… «Фольксваген», кажется?

– А ты слышала, что из Берлина сейчас транслируют первые в мире телевизионные передачи? – спросил Вольф.

От удивления Ева открыла рот.

– Если твой отец все еще сомневается, что Бог благословляет национал-социализм, то просто оглянись вокруг.

– В принципе папа сейчас очень даже одобряет национал-социалистов, хотя ему не нравится, что пастор Хан поставил на алтарь потрет Фюрера, – сказала Ева. – И еще его тревожат аресты некоторых священнослужителей.

– Напомни отцу, что Гитлер – христианин. Он – единственный, кто поступает, как Иисус. Он кормит голодных и одевает бедных. Он дает людям цель в жизни и восстанавливает их достоинство. Он запретил аборты и выступил против «красных». Проблемы возникли только у радикалов, использующих свои церкви для подстрекательства к измене. Партия же не проповедует, поэтому и Церкви не следует лезть в политику.

Ева уже наслушалась подобных речей в таверне.

– Ну ладно. Тебе, наверное, уже пора?

– Нет, я приехал немного с запасом. Кстати, Линди когда-нибудь рассказывала о своей дочери?

– Нет.

Вольф наклонился к уху Евы.

– Девочка – мулатка, правда?

Ева нервно переступила с ноги на ногу, не зная, что ответить. Интересно, откуда Вольф обо всем узнал?

– Слушай, что за вопросы?

– Ты знаешь, что всех рейнских мулатов стерилизуют?

– Но они же не умственно отсталые.

– Да, но зато они расово непригодные. Будущее Германии – за арийцами, а не африканцами, – напыщенно сказал Вольф. – Значит, девочка действительно мулатка. Я с самого начала догадывался.

Ева только покачала головой.

– Я этого не говорила. – Ей не хотелось обсуждать Линди. – Кстати, я тебя так и не поблагодарила, – сказала она после небольшой паузы.

– За что?

– За пожар.

Вольф усмехнулся.

– Не за что. Знаешь, я тогда сжег все свои спички.

– Вольф – просто красавчик! – наклонилась Линди к Еве, перекрикивая рев моторов.

Ева кивнула. С Линди нельзя было не согласиться. На Вольфе был черный кожаный костюм и красный шлем, по обе стороны которого красовалась свастика. Сзади на куртке было вышито: «Вайнхаузен и родина». Ева удивилась, что Вольф не указал своего имени. Этот задавака, как всегда, был верен себе. Высокомерие Вольфа иногда пугало Еву. Эта непомерная гордыня была единственной причиной, из-за которой она до сих пор держалась от него на расстоянии. Впрочем Ева не сомневалась, что в будущем сможет помочь Вольфу побороть этот недостаток.

Сделав тренировочный круг, Вольф подкатил к ограждению. Сняв шлем, он пригладил свои коротко подстриженные волосы.

– Как насчет поцелуя на удачу?

Ева покраснела. Они с Вольфом были одногодки, и оба – белокурые и красивые. Единственным своим недостатком Ева, наслушавшись мнений окружающих, считала карие глаза Тем не менее, все говорили, что они с Вольфом были бы красивой парой, и Ева в последнее время много об этом размышляла Недавно она даже пришла к выводу, что если бы Вольф был с ней немного обходительнее, она быстро бы отдала ему свое сердце. Наклонившись через перила, Ева чмокнула его в щеку.

Улыбнувшись, Вольф полез во внутренний карман куртки и достал оттуда маленький деревянный свисток на кожаном ремешке.

– Твоя мама отдала его Биберу. Если ты не против, я хотел бы носить его на шее на протяжении всего сезона.

Ева расплакалась. Она протянула руку к свистку, вспоминая, с каким мужеством Даниэль принял этот скромный рождественский подарок.

– О, Ева… Прости… Я не подумал, что тебя это так расстроит.

– Ничего… Все нормально. Конечно, надень его, – сказала Ева, вытирая глаза. – Носи его в память о Даниэле. Пусть этот свисток принесет тебе победу.

* * *

К восторгу Евы, Вольф действительно выиграл ту гонку в Мендиге, и это было только начало сезона, полного новых побед. В тому году Вольф Кайзер стал героем Вайнхаузена.

Весна 1935 года принесла и другие победы. Гюнтер Ландес, наконец-то, добился руки Линди, и в один из дождливых дней в конце апреля они поженились. Надлежащим образом подав заявление о государственной регистрации брака, пара прошла через необходимые формальности в Кобленце, и в воскресенье на той же неделе связала себя небесными узами в церкви Пауля Фолька. После двух дней празднований молодожены отправились на поезде в свадебное путешествие в Мадрид. Гюнтер, который не отличался особой смекалкой, на этот раз сориентировался в обстановке, воспользовавшись недавно введенной Гитлером ссудой для молодоженов. Благодаря этому государственному займу, он смог подарить своей невесте впечатления, о которых в былые времена они не могли даже и мечтать. Впрочем, где-то посреди Испании экономный юный фермер не преминул сообщить Линди, что ей нужно как можно скорее родить четырех детей, поскольку правительство за каждого ребенка списывает четверть долга.

Еще об одной победе было объявлено первого мая. Под звуки фанфар стройную, девятнадцатилетнюю Еву Фольк избрали «королевой Вайнхаузена». Под радостные крики толпы бургомистр Бек, вызвав Еву к красочно наряженному майскому дереву, набросил ей на плечи пурпурную накидку и водрузил ей на голову корону из белых цветов. Затем ее усадили на красивую лошадь хафлингерской породы и провезли по улицам Вайнхаузена. Распевающую песни процессию мужчин в накрахмаленных рубашках и женщин в национальных костюмах возглавлял Вольф. В центре извилистой колонны шел деревенский оркестр, играющий произведения из песенника «Гитлерюгенд», наподобие «Сестричка, потанцуй со мной» и «По долинам и горам». Парад завершился на зеленом берегу Мозеля, где парни в коротких штанах и девочки с косичками с радостными криками бросились врассыпную.

– Ах, Вольф, все просто удивительно! – сказала Ева спускаясь с лошади. Она медленно втянула носом воздух, наполненный аппетитным запахом жареной колбасы.

– Не все, а ты, – улыбнулся Вольф, беря ее за руку.

Ева покраснела.

– Спасибо, – смущенно высвободив руку, она краем глаза заметила на себе быстрый взгляд Андреаса.

Вольф тоже его заметил.

– Не переживай, Ева. С ним – все в порядке.

Ева промолчала.

– Я сейчас редко его вижу. – Она уже начала оттаивать по отношению к Андреасу. Отчасти, причиной тому стали напоминания других о том, что та авария была всего лишь несчастным случаем.

– Я тоже, – сказал Вольф. – Знаешь, – добавил он, наклоняясь к Еве, – я сделал ему на День рождения деревянную тарелку, на которой выжег орнамент. Думаю, это его немного подбодрит.

Ева была приятно удивлена.

– Правда? Как мило с твоей стороны. А что за орнамент?

– Я скопировал одну древнюю надпись в Лимбурге. «Надеюсь, мир еще сможет быть счастлив».

Ева улыбнулась.

– Моему брату на голову свалилась куча бед, – продолжил Вольф. – Неудивительно, что он мало радовался своему двадцатилетию. Хочешь, я позову его?

– Не поняла? – удивленно посмотрела на Вольфа Ева, не ожидавшая такого вопроса.

– Ну, я мог бы привести его сюда. Пусть поест с нами, а то он совсем одичал… Или тебе будет тяжело с ним общаться?

Ева растерянно молчала, не зная, что ответить.

– Ну, может быть…

– Вот и отлично. Значит, я пойду поищу его.

– Но…

Растворившись в толпе, Вольф отправился на поиски брата, которого вскоре нашел далеко в стороне от всеобщего веселья. Андреас задумчиво сидел на берегу, бросая камешки в ленивые воды Мозеля.

– Эй! – окликнул его Вольф.

Андреас обернулся, но ничего не ответил.

– Ну что ты опять нюни распустил, – сказал, подходя ближе, Вольф.

– Заткнись, – отрезал Андреас. Он явно был не в настроении.

– Сидя здесь и жалея себя, ты поступаешь, как последний дурак!

– Вольф, что тебе надо? – Андреас встал.

– Я видел, что ты шел за Евой.

– Я за ней не шел.

– Да ладно тебе. Я же видел тебя в процессии, и она тоже видела.

– Это не значит, что я шел за ней.

– Что, не хватает смелости признаться, да?

– Послушай, за Евой шла вся деревня, но если тебе от этого будет легче, то пусть и я шел за ней. И что дальше?

Вольф подошел к Андреасу вплотную. От его благодушия не осталось и следа.

– Оставь ее в покое. Она не забыла о Даниэле и не хочет тебя видеть.

– Это она тебе сказала?

– Да.

– И когда?

– Десять минут назад.

Андреас ничего не ответил.

– Что, кошка язык проглотила? – разозлился Вольф.

– Я не понял, Вольф, ты что, хочешь со мной подраться? Знаешь, мне все равно нечего терять.

Вольф сразу же смягчился.

– Просто оставь ее в покое.

Вдруг у них за спиной раздался чей-то голос.

– Привет, парни.

Оглянувшись, они увидели Ганса Бибера.

– Вы уже пробовали колбасу? – спросил он.

– Нет, – ответили братья в один голос.

– Андреас, ты лишаешь себя настоящего пира. Оффенбахер принес несколько корзин с хлебом, Зильберман – бананы и мороженое, а Ульрих жарит колбасу. Там есть даже американские гамбургеры.

Андреас только неопределенно кивнул головой. Ганс посмотрел на него из-под козырька своей фуражки с видом человека, знающего какую-то тайну.

– Я слышал, твой брат сделал тебе на День рождения подарок?

– Что-что? – озадаченно посмотрел Андреас на Ганса. Бибер повернулся к Вольфу.

– Ева сказала, что ты ему кое-что подарил.

– Ну… – замялся Вольф, сильно покраснев. – На самом деле мой подарок еще не совсем готов. Я хотел сделать сюрприз.

Бибер изобразил удивление.

– А Ева сказала, что ты подарил его Андреасу на День рождения. В прошлом месяце.

– Я… Я решил кое-что доработать, а потом уже подарить. А вы взяли и испортили мой сюрприз.

Вольф вернулся к Еве с маленьким букетом полевых цветов, который он наспех нарвал на берегу реки.

– Почти такие же красивые, как ты, – сказал он, снимая свою коричневую фуражку.

Ева, покраснев, приняла букет обеими руками.

– Я пытался уговорить его, но он не хочет. Ты же знаешь, каким бывает упрямым Андреас.

– Ничего страшного. Правда. Может, это даже и к лучшему.

– Вы оба через многое прошли, – сказал Вольф, слегка прикоснувшись пальцами к руке Евы. – Я просто хотел помочь.

Ева улыбнулась. Ее влекло к Вольфу, как никогда прежде. Наверное, на нее так повлияло его неожиданное сочувствие к брату. Или же – униформа Вольфа, красиво облегающая его широкие плечи. Или, возможно, – его светлые волосы, переливающиеся под майским солнцем, подобно зрелой пшенице. Ева почувствовала, как от прикосновения Вольфа внутри нее разгорается страсть.

– Знаешь, я хочу тебе кое-что объяснить, – сказал он. – Я на самом деле еще не подарил Андреасу ту тарелку.

– Как это?

– Ну, я же только сказал, что сделал ее, а не подарил. Я… Я хотел ее немного доработать.

– Да я же не против.

– Просто Бибер удивился, поэтому я подумал, что…

– Да ничего страшного, Вольф. Самое главное, что ты заботишься о своем брате.

С честью выпутавшись из неловкого положения, Вольф быстро сменил тему разговора, переключившись на мотоциклы и «Гитлерюгенд». Впрочем, вскоре беседа из диалога превратилась в его страстный монолог о героизме, жертвенности и долге настоящего немца.

Слушая его, Ева улыбалась своим мыслям. Она подумала, что Вольф – еще больший романтик, чем Андреас, хотя их романтизм находился на противоположных полюсах. Один был бескомпромиссным и храбрым воином, в то время как другой – чувствительным и утонченным поэтом. И все же, в этой бесшабашности Вольфа для Евы было что-то непостижимо привлекательное.

Вдруг, резко замолчав, Вольф прокашлялся.

– Ева, я хотел бы у тебя кое-что спросить.

Остановившись, Ева вопросительно посмотрела на него.

– Я… Э… В общем, я хотел бы открыто ухаживать за тобой.

Сердце Евы учащенно забилось. Она все больше и больше времени проводила с Вольфом: если не на гонках, то в церкви или во время деревенских праздников. Несколько недель назад, когда они гуляли вдоль реки, он даже взял ее за руку. Открытое ухаживание подразумевало, что Вольф будет приходить к ним по воскресеньям на кофе, чтобы общаться с родителями Евы. Такие вечера считались предвестниками скорой свадьбы. В голове Евы вихрем пронеслись записи из ее дневника. «Рядом с ним я чувствую себя в безопасности… Когда он рядом, я обретаю уверенность в будущем… Мне хорошо с ним…» Но тут ее мысли перенеслись на Андреаса. Ева знала, что для него это станет ужасным ударом… Но имело ли это теперь какое-нибудь значение? Уткнувшись носом в свой маленький букетик, она втянула в себя аромат цветов.

– Да, Вольф. Я согласна.

Запись в дневнике:

«Нидербергский замок, 7 марта 1936 года»:

Сегодня Фюрер во главе нашей армии вошел маршем в Рейнланд. По радио сказали, что вся страна торжествует, но вряд ли найдется кто-нибудь счастливее нас, живущих здесь. Что за славный день для долины Мозеля! Хотя я немного боюсь, что наши враги нападут на нас, потому что Фюрер нарушил договор. Конечно, я рада, что он предложил мирный план, номы все, затаив дыхание, ожидаем, что будет дальше.

В отношении Андреаса я не чувствую никаких угрызений совести. Хотя я уже не обвиняю его в смерти Даниэля, мы по-прежнему не разговариваем. Я знаю, что ему было больно, но Вольф говорит, что Андреасу уже все равно, что он вступил в Вермахт, и мне не следует больше о нем беспокоиться. Мне кажется, он пошел в армию из-за меня с Вольфом. Наверное, он будет участвовать в параде в Кобленце. Вот уж никогда не думала, что он станет солдатом.

Я счастлива с Вольфом, но меня беспокоит, что иногда он теряет над собой контроль. Однажды я даже подумала, что он ударит меня, когда я сказала, что правительство, пожалуй, перегнуло палку с евреями. Вольф настолько разозлился, что отправился на рынок и ни за что наорал на Зильберман, вытолкав его из лавки на улицу. После этого мы несколько дней не разговаривали, но потом он попросил прощения, и мы помирились.

Думаю, Зильберман и его жена скоро уедут из Вайнхаузена, как это сделали многие другие евреи, хотя он постоянно говорит, что считает себя патриотом Германии и в доказательство этого поддерживает партию.

Я читала, что по закону арийцам запрещено вступать в сексуальную связь с евреями. Фрау Краузе говорит, что в Америке существуют такие же законы для негров. Я спросила об этом в письме у Дженни. Интересно, что она ответит? По ее словам, им с Бобби очень понравилось в Германии.

СС говорит, что всех евреев надо куда-нибудь выслать, например, – на Мадагаскар. Некоторые же из евреев говорят, что хотели бы иметь собственную страну в Палестине. Думаю, своя страна для них – это очень хорошая идея. Там и Зильберманов никто не трогал бы.

Отец почти не проповедует, но я этому даже рада. Он сейчас не готов. Его бесит, что Фюрер запретил все молодежные организации, кроме «Гитлерюгенд», а национал-социалисты вытащили из его радиоприемника катушки. Думаю, государство обеспокоено той ложью, которую наши враги передают по радио, и, наверное, они в этом правы. В общем, папа все время – или на могиле Даниэля, или в своем кабинете, где он составляет справки для Гестапо.

Думаю, мама все еще обвиняет меня в смерти Даниэля, хотя одобряет мою дружбу с Вольфом. Она очень злится, что ее исключили из партии. Клемпнер сказал ей, что она – плохой пример для женщин Германии. Мама чересчур сильно красится и пьет. К тому же она еще и курит. Мне ее немного жаль, потому что партия была для нее единственной отдушиной.

Я провожу много времени здесь, в замке. Тут я могу спокойно размышлять наедине, хотя сегодня вместе со мной пришло много людей. Отсюда открывается хороший вид на дорогу, по которой маршировала армия. Эти старые каменные стены и холмы вокруг навевают на меня какой-то особый покой… Как будто я причастна к чему-то большому и прекрасному. Мне нравится смотреть нареку с высоты. Отсюда она кажется такой тихой и спокойной. Наверное, лучшего места для ведения дневника, чем этот замок, просто не найти.

Глава 14

«Важнейшая задача новой германии – воспитывать подрастающее поколение в духе истинных немцев, на основании христианских ценностей… Цель – формирование сильной, единой нации в христианском национал-социалистическом государстве».

Из манифеста экуменической Лиги родителей-христиан

– Ты хорошо сегодня выглядишь, Ева, – сказал Пауль. Стоял жаркий июльский день 1936 года. Река была в движении от прогулочных лодок и купающихся людей.

– Спасибо, – Ева замолчала, безразлично глядя в зеленую воду. От былого чувства уважения к отцу уже почти ничего не осталось. Единственное, что Ева испытывала по отношению к нему – жалость. За полтора года, прошедшие со смерти Даниэля, Пауль Фольк все больше и больше погружался в меланхолию.

– Как тебе, нравится работать секретарем у Клемпнера? – Да.

– Ричарду повезло. Гитлер говорит, что настоящий еврей – это тот, у кого из дедушек и бабушек евреями были не меньше трех. Но если так будет продолжаться дальше, то скоро это число понизится до одного, и Клемпнера вышвырнут из партии. – Пауль вытащил изо рта свою трубку. Его движения были резкими, спина – напряженной, а голос – раздраженным. – После такого заявления канцлера многие в общине начали спать спокойнее. Этот человек все время ставит меня в тупик. То он учит «Гитлерюгенд», что евреев надо ненавидеть, то разворачивается на 180 градусов и начинает смягчать политику. В начале года Гитлер был очень терпимым по отношению к жалобам «Исповедующей Церкви», а потом резко начал подвергать их газеты цензуре и даже взял пятьсот пасторов под предупредительный арест.

– Но он же их сразу выпустил.

– Да, но только после того, как несколько из них умерло при загадочных обстоятельствах, – покачал головой Пауль. – Когда слушаешь, что Гитлер говорит в своих обращениях, и читаешь сообщения в газетах, то в один день он – явный христианин, желающий сохранить в Германии христианский порядок, а на следующий – говорит не о Христе, а о «судьбе» и убирает из правительственных школ молитву.

Пауль набил в трубку новую порцию табака. Ему нравилось говорить о политике, поскольку он обнаружил, что размышления – хорошая замена болезненным воспоминаниям.

– По крайней мере, Гитлер приказал убрать свой портрет с алтарей, что, кстати говоря, ужасно разозлило Хана. – Пауль чиркнул спичкой о коробок. – По своей наивности я подумал, что канцлер, наконец-то, понял, что нужно быть поскромнее, но я, конечно же, ошибался. Он только хотел навести порядок в отношениях Церкви и государства. Теперь же он требует от священнослужителей личных клятв на верность ему. Делает из себя чуть ли не Бога.

– С кем бы я ни разговаривала, люди готовы закрывать глаза на некоторые крайности канцлера, учитывая то, что он сделал для Германии. Многие считают, что Фюрера благословляет Бог, – сказала Ева.

Пауль покачал головой.

– Когда я был еще ребенком, мой пастор учил меня остерегаться фиговых листков, которыми прикрывают идолов. – Затянувшись, он выпустил в воздух облако табачного дыма. – Ну ладно, хватит об этом. От Андреаса есть какие-нибудь вести?

– Он сейчас в гарнизоне в Витлихе, – уклончиво ответила Ева. Ей не хотелось говорить об Андреасе, который, наконец-то, решился написать ей письмо. Ева перечитывала его по несколько раз на день.

– Хороший он парень. Надеюсь, ты его простила.

Ева решила сменить тему разговора.

– Господин Бибер говорит, что отказывается от магазина Голдмана.

– И правильно делает, – проворчал Пауль. – Правительство не должно было отнимать у Голдмана магазин только из-за того, что он – еврей.

– Но ведь закон это разрешает.

– Значит, закон ошибается.

Ева была удивлена. Для настоящих немцев, как ее отец закон, олицетворяющий порядок, всегда был превыше всего И кроме того, с каких это пор Пауль Фольк начал выражать протест?

– Когда мы говорили, что закон ошибается, отбирая у Бибера виноградник, ты сказал, что мы должны подчиняться, несмотря ни на что.

Пастор, остановившись, устало посмотрел на дочь.

– Я же не сказал, что мы не должны подчиняться закону. Упаси меня, Боже, от подобных речей. Я только сказал, что государство поступило неправильно, забрав магазин Голдмана, а не то, что у него не было на это права.

– Тогда получается, что закон имеет право ошибаться. Пауль покачал головой.

– Закон есть закон, и сегодня, как я вижу, закон – это Гитлер. Как христианину, мне ничего не остается, как только подчиняться, предоставив Богу разбираться с государством если оно выходит за рамки дозволенного.

Теперь уже Ева остановилась.

– Значит, если государство прикажет Биберу забрать магазин, ты посоветуешь ему подчиниться?

– Конечно. В противном случае нас ожидает хаос.

Они продолжили свой путь вдоль реки. На пляжах было полно народа. Поверхность Мозеля рябило от набегающих друг на друга волн, поднимаемых купающимися и гребцами. Воздух был наполнен щебетом птиц.

– Ева, скажи, ты счастлива?

Ева об этом никогда не задумывалась, поэтому молча пожала плечами.

– Тогда спрошу по-другому. Что делает тебя счастливой?

Еве не хотелось открывать свое сердце. По крайней мере, – не отцу. Сокровенными мыслями она теперь делилась только с самыми близкими ей людьми.

– А ты счастлив? – ответила она вопросом на вопрос.

– Нет, – сразу же уверенно ответил пастор, хотя и без горечи в голосе.

– А почему?

Пауль остановился.

– Правительство платит мне за то, что я присматриваю за церковью, в которой мне уже нет места. Мне не доверяют ничего, кроме перекладывания бумажек на столе и заведования хором. По сути, я уже не помощник пастора. Я уже и сам не знаю, кто я такой. Наш епископ хочет отправить меня в пансионат в Швейцарии, пока он не придумает, как обосновать мое жалованье перед правительством. А общине нравится Хан. Он проповедует в униформе CA. Благодарение Богу, хоть дьяконы его немного сдерживают. Представь себе: он хотел взять надгробия с еврейского кладбища и сделать из них дорожку к уборной в церковном саду! Когда церковный совет проголосовал против, он был просто вне себя… И еще мне очень жаль твою маму.

Ева увидела, что отца переполняют эмоции, однако он решительно взял себя в руки, не давая им выплеснуться наружу. Он никогда не позволил бы себе расплакаться перед дочерью.

– Но со мной все будет хорошо, Ева.

Ей действительно было жаль отца.

– Глядя на тебя, этого не скажешь.

– В последнее время я неважно себя чувствую. Доктор Кребель говорит, что это из-за нервов.

Они медленно свернули на улицу, ведущую к их дому. Шагая рядом с отцом, Ева молча наблюдала за тем, как он, сложив руки за спиной, потупившись, тяжело поднимается вверх по холму. Как же быстро он постарел!

Наконец, Пауль и Ева, свернув за угол Лютервег, вышли к церковной усадьбе, утопающей в пышных цветниках. В этом году прихожанки на славу потрудились над розами. Особенно красиво смотрелись белые.

– Даниэль не любил розы, – сказала Ева. – Он вечно цеплялся гольфами за их шипы.

Молча пройдя через лужайку перед церковью, Пауль и Ева зашли на расположенное рядом кладбище. Как и везде в Германии, оно напоминало сад, где каждая семья сажала возле могил близких то, что считала нужным. Пауль и Ева подошли к могиле Даниэля. Холмик, наконец, осел, а его поверхность выровнялась и затвердела, напоминая, что после смерти мальчика время не стояло на месте.

Маленькая ухоженная клумба с желтыми ноготками и разноцветными анютиными глазками, за которой следил Бибер, была окружена низким каменным бордюром. В качестве надгробия на могиле стоял мраморный крест с вырезанной на нем надписью:

Даниэль Рудольф Фольк

Дитя Божье

Возлюбленный сын Пауля и Герды Фольк

11 ноября 1926 – 20 января 1935

Покойся в Иисусе

Отец и дочь долго стояли молча. Ева чувствовала, как их сближает общее горе.

– Я представляю его в окружении ангелов.

– Фрау Клемпнер сказала то же самое, когда похоронила своего сына, – произнес Пауль, задумчиво глядя на надгробие сына. – Его могила вон там, – он показал на расположенный неподалеку холмик возле клумбы с аккуратными рядами красной герани. – В тот день Ричард сказал мне, что он отказывается верить в Бога, Который настолько жесток что позволил его сыну умереть от удушья.

Ева ничего не сказала.

– Он тогда спросил, какой Бог допустил бы такое, когда в нескольких километрах какой-то француз содержит целый склад лекарств, которые могли бы помочь его сыну, – продолжил Пауль. – Ричард сказал, что ему проще вообще не верить в Бога.

– Но тогда какая же надежда для его сына?

Пауль кивнул головой.

– Вот именно. Если нет Бога, значит нет воскресения мертвых, небес и надежды. Когда я сказал об этом Клемпнеру, он плюнул на землю и назвал все это «ловушкой церковников». Ричард обвинил меня в том, что я не даю ему другого выбора: он или должен верить в Бога, Которого ненавидит, или признать, что душа его сына погибла. – В глазах Пауля заблестели слезы. – Тогда я осуждал его за неверие, хотя на самом деле не имел права этого делать. Теперь же я сам оказался в его положении.

* * *

– Вольф приехал. Мне пора.

Двадцатилетняя Ева, одетая в длинное летнее платье в горошек, быстро пересекла гостиную со своим коричневым чемоданчиком в руке. Она вызвалась помогать на кухне в двухнедельном летнем лагере «Гитлерюгенд», время проведения которого совпало с Олимпийскими играми в Берлине. Герда, перестав играть на недавно отремонтированном семейном пианино, вышла вслед за дочерью на крыльцо.

– Мне все это не нравится, – буркнула она, сердито взглянув на Вольфа.

– Хайль Гитлер, фрау Фольк! – весело ответил Вольф. – Не беспокойтесь, я о ней позабочусь. Можете на меня положиться.

– Я не об этом. У нее и здесь полно работы.

– Мама, мне нужно ехать, – твердо сказала Ева. Они целое утро провели в пререканиях.

– Ты не помыла окна наверху, как я тебя просила, и не прополола грядки, как обещала.

Ева повернулась к Вольфу.

– Уведи меня отсюда поскорее.

В свои двадцать лет Вольф уже был одним из руководителей регионального объединения «Гитлерюгенд» числом около 5.000 человек. Структура этой молодежной организации напоминала Вермахт. Самые мелкие бригады, насчитывающие 10–15 человек, входили в состав более крупных подразделений, те – в состав еще более крупных и так – до самой вершины пирамиды «Гитлерюгенд», на которой находились шесть объединений по 375.000 человек каждое. Хотя членство в «Гитлерюгенд» и «Союзе немецких девушек» не было принудительным, в этих двух организациях состояли почти все мальчики и девочки Германии возрастом от 10 до 18 лет. Для них призывом к славному будущему были слова Фюрера: «Слабый должен быть отсечен. Мне нужны юноши и девушки, умеющие терпеть боль. Быстрые, как борзые; крепкие, как дубленая кожа; стойкие, как сталь».

Естественно, для достижения поставленных Фюрером целей мальчики много тренировались – в том числе и в летних лагерях. Они день напролет маршировали, бегали, изучали тактику ведения боя, метали учебные гранаты и учились колоть штыком. Немногим избранным преподавались уроки управления планером с перспективой вступления в ряды недавно образованных Воздушных сил Германии: «Люфтваффе».

Девочки тренировались отдельно, готовя свои тела и души к тому, чтобы стать хорошими матерями. Новый немецкий Рейх нуждался в поколении сильных, здоровых воинов. Среди всего прочего, девочки должны были пробегать 60 метров за 14 секунд, толкать ядро на 12 метров, выдерживать двухчасовой марш-бросок, уметь правильно застелить кровать и приготовить здоровую пищу, а также – хорошо владеть шитьем.