Текст книги "Обольщение Евы Фольк"

Автор книги: Дэвид Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Глава 2

«Относитесь к ней, как к сумасшедшей европейке, держитесь от нее как можно дальше, и однажды Германия вырвется из своей клетки с демонической силой безумца».

Шведская газета «Social-Demokraten»

Вечером, в один из студеных февральских дней, Ева под аккомпанемент завывающего за окнами ветра разливала кофе для работников подпольной винодельни Бибера, обустроенной в погребе под приземистым, покосившимся каменным амбаром в горной ложбине над Вайнхаузеном. На то, чтобы превратить его в полноценную винодельню с вентиляцией, чанами, оборудованием для разлива и другими замысловатыми приспособлениями для переработки винограда в вино, ушел год кропотливого труда. Сумрачное, сырое помещение освещалось единственной подключенной к генератору лампочкой, излучавшей тусклый, пульсирующий свет.

Повесив на плечо сетку с черным хлебом, Ева с кофейником и кружкой в руках направилась к Андреасу Бауэру, который сидел возле горячей железной печи, отогревая окоченевшие пальцы. Еве нравился этот пятнадцатилетний широкоплечий парень. Хотя в его фигуре еще оставалась детская угловатость, нельзя было не заметить, что он из невзрачного подростка превращается в привлекательного юношу. Это впечатление не портил даже запах нафталина, въевшийся в одежду Андреаса с тех пор, как отец переселил его на мансарду их дома.

– Хочешь кофе?

– Да, давай, – ответил Андреас, повернувшись к Еве. Потянувшись за кружкой, он коснулся пальцами ее руки, от этого прикосновения внутри Евы все затрепетало.

– Спасибо, – сказал Андреас, не сводя глаз с Евы, пока она наливала кофе. – Линди сказала, у тебя недавно бы День рождения… Дай-ка вспомнить… По-моему, 18-го января. Правильно?

– Он запомнил мой День рождения! – подумала Ева с улыбкой. Неудивительно, что Ганс Бибер (да и не только он один) такого высокого мнения об Андреасе. Он внимателен, честен, трудолюбив, скромен, предан общему делу, умен и серьезно относится к жизни. Но что особенно Еве нравилось в Андреасе – это его романтичность. Ее неодолимо влекло к этому парню с первого же дня их встречи. Как-то она даже призналась Линди, что голубые глаза Андреаса «как будто тянут ее душу в глубокий колодец».

– Хороший кофе, правда? – спросила она, чтобы сменить тему разговора.

Андреас, кивнув, отхлебнул из кружки.

– Вот мы здесь прячемся в горах, как крысы, но зато пьем настоящий кофе, в то время как всем остальным приходится довольствоваться бурдой из цикория.

Ева рассмеялась.

– Хлеба хочешь?

Выудив из сумки большой ломоть, Андреас с аппетитом откусил от него.

– Спасибо. Готов поспорить, что лучшего хлеба, чем Оффенбахер, в нашей долине никто не печет, – сказал он, не сводя глаз с Евы.

Смутившись от этого взгляда, Ева двинулась к следующему работнику винодельни. Разливая по очереди кофе, она, наконец, подошла к сводному брату Андреаса, Вольфу. В этом четырнадцатилетнем светловолосом парне было что-то особенно привлекательное: то ли его сила воли, то ли смелость на грани дерзости – Ева и сама не могла сказать.

– Вольф, ты не замерз? – спросила она.

– Я? Нет. Кто угодно, но не я, – ответил Вольф, прищурившись. Его взгляд был настолько же пронзительным, насколько взгляд Андреаса – мягким. – Мне здесь нравится, – Вольф втянул носом воздух. – Ты чувствуешь этот запах?

Еве ничего не оставалось, как тоже втянуть носом воздух. Сырая винодельня была наполнена пьянящим ароматом отжатого винограда. Этот запах так и манил окунуться в мечты, и Еве вдруг так захотелось забыть обо всем и погрузиться в мир грез.

Вольф потянулся за куском хлеба. Еве почему-то нравилось стоять рядом с ним, поэтому она не спешила идти дальше. Когда он, перестав жевать, пристально посмотрел на нее, она зачарованно взглянула ему в глаза. Сердце Евы учащенно забилось. Она и сама не знала, почему ей нравится близость Вольфа. Наверное, все дело было в его обворожительном взгляде.

Вольф относился к той категории людей, которых или любят, или презирают. Он был предан друзьям и беспощаден к врагам. Никто не мог упрекнуть Вольфа в лени, однако в его голове постоянно зрели тайные замыслы. Как и Андреас, этот противоречивый юноша тоже был мечтателем, но только его грезы больше напоминали дикие фантазии.

Услышав недовольное ворчание других рабочих, Ева поспешила с кофейником к ним. В этот момент Ричард Клемпнер, бывший инженер, что-то оживленно рассказывал окружающим. Недавно вступив в ряды национал-социалистической партии, он только о том и говорил, что о великом предназначении Германии. Ричард рьяно настаивал на исключительности немецкой нации и ее истории. Ева остановилась, чтобы послушать его рассуждения о любви немцев к земле и порядку. Объясняя, что слово «национал» означает всех, кто говорит на немецком языке, а «социалистический» – общественное благо, Ричард смотрел прямо на Еву, как будто обращался только к ней.

Она и сама хотела бы гордиться своей родиной (тем более, что ее отец всегда поощрял патриотизм), однако то что она видела и читала в газетах, не вызывало у нее ничего кроме стыда. Чем было гордиться? Жизнью под французской оккупацией? Для Евы быть немкой означало, что она и ее друзья – всего лишь объекты насмешек для чужаков а флаг Германии не вызывал у нее (да и не только у нее) никаких патриотических чувств. Ныне черная, красная и желтая полосы для большинства немцев олицетворяли лишь слабость и упадок пожалованной победителями Веймарской республики.

Откашлявшись, Бибер натянул на свою лысую голову фуражку.

– Осталось менее двадцати недель до того, как они уйдут.

– Да, если только они выполнят условия договора, – ответил ему кто-то из дальнего угла. Там и тут раздались недовольные голоса.

– Выполнят, – кивнул головой Бибер. – Французам хватает и своих финансовых проблем, – он отхлебнул кофе.

– А они вернут нашим их дома на Руре?

Несколькими годами ранее французы выселили 150.000 граждан Германии из их исконных поселений в области Рура. Немецкое правительство на это никак не отреагировало.

Бибер покачал головой.

– Да что нам до этого! Вчера в сиротском доме закончился уголь. Священники созвали общину, чтобы собрать пожертвования, но у людей в деревне сейчас у самих – хоть шаром покати. Они обратятся в Веймар, но вряд ли политикам будет до этого дело, а дети мерзнут уже сейчас.

– Правительство еле держится на плаву, – проворчал чей-то недовольный голос, – и, надеюсь, оно таки утонет.

– В Берлине опять мятежи, – добавил другой рабочий.

– Большевики, – пронесся шорох голосов.

Немцы, живущие в сельской местности, не хотели иметь ничего общего с международным движением юнионистов, печально известным своей беспощадностью к инакомыслящим.

Бибер поднял руку, призывая к тишине.

– Давайте на минуту забудем о политике. У нас осталось еще несколько рейсов, но для того, чтобы деревня пережила зиму, нам понадобится больше денег. Можно было бы закупить запас угля для сиротского дома на всю зиму. Это обойдется дешевле, чем брать его частями, – Бибер посмотрел на Клемпнера. – Да и твой сын нуждается в лекарстве.

– У меня еще есть.

– А тебе хватит денег и на уголь, и на лекарство?

Клемпнер потупился.

– Партия старается помогать мне.

– Лучше бы ты обратился за помощью ко мне.

– Значит, мы продадим хорошее вино? – вмешался в разговор Вольф.

У Бибера была припрятана коллекция отборного рислинга, однако он не собирался рисковать ни единой бутылкой из этого запаса до тех пор, пока существовала опасность быть схваченным французами.

– Нет. Ни в коем случае. Пока французы не уйдут, мы это вино не тронем. Оно – на будущее. Мы можем рисковать чем-то похуже, но только не самым лучшим, что у меня есть. Я придумал кое-что другое, – раскурив трубку, Бибер выпустил облако дыма. – Я решил заложить свой виноградник. Это даст нам достаточно денег, чтобы закупить уголь. А с банком я расплачусь после того, как мы сможем безопасно перевозить хорошее вино.

Мужчины стали беспокойно переглядываться.

– Я знаю, о чем вы думаете, – продолжал Бивер, – но другого выхода я не вижу. Дети уже болеют и умирают от холода. У нас нет времени ждать. Я должен что-то предпринять.

* * *

Благодаря великодушию Бибера, остаток зимы в сиротском доме было тепло, голодные получали свой хлеб, а больные – лекарства. Никогда еще Ева Фольк не переживала столько радости. Каждый вечер, отправляясь к ящику для милостынь в церкви своего отца, девочка испытывала особое чувство причастности к чему-то большому и прекрасному, и это делало ее счастливой. Осознание важности миссии наполняло жизнь Евы смыслом. Она чувствовала себя целостной, но одним апрельским вечером все изменилось…

Ева и ее подруга Линди Краузе шли при свете первых звезд по необычайно тихому Вайнхаузену. Легкий, по-весеннему сырой ветерок гнал по брусчатке пустой рыночной площади несколько грязных бумажных листков. Над зеркальными водами Мозеля эхом пронесся далекий свисток паровоза. Проходя через рыночную площадь, Ева остановилась у старого колодца.

– Я же видела, как он смотрит на тебя, – сказала она, оглядываясь на хихикающую Линди. – Ну, знаешь, так… По-особенному…

Круглолицей, крупной Линди тоже было четырнадцать. Несмотря на свою нескладность и не слишком привлекательную внешность, она отличалась добротой и мягкостью характера. Для Евы Линди была самой близкой подругой.

– Да ну, не выдумывай, – рассмеялась она.

– А я говорю, смотрел, – настаивала на своем Ева. – Понтер втюрился в тебя. Спорим?

– Но ты же красивее меня, – ответила, все так же хихикая, Линди. – Может, он в тебя втюрился?

Ева промолчала. Она действительно была красивой, хотя напоминание об этом всегда смущало ее. Похоже, окружающие не сомневались, что миловидная, белокурая девчушка скоро превратится в настоящую красавицу. В этот момент Еве бросились в глаза тусклые полоски света, пробивающиеся с Из-за угла показался отряд солдат. Французы! Внутри Евы все оборвалось.

– Линди! Беж…

– Стоять! – указал пальцем на девочек пьяный офицер, удивленный столь неожиданной встречей.

Ева и Линди, замерев на месте, медленно обернулись. Офицер что-то сказал своим спутникам, и те зловеще расхохотались.

– Эй вы! А ну, ни с места!

Офицер говорил по-немецки практически без акцента. Расправив плечи и напустив на себя яростный вид, он, пошатываясь, двинулся к девочкам. Отряд последовал за ним. Приблизившись, офицер шутливо отдал честь и, сдернув с головы украшенную вышивкой фуражку, театрально поклонился.

– Мадемуазель, давайте знакомиться, – сказал он, поцеловав Еве руку. – Вот уж не ожидал встретить такую красавицу при свете звезд!

– Мы идем домой, месье. Мы очень сожалеем, что нарушили комендантский час. Отпустите нас, пожалуйста.

– Говоришь, отпустить?

Ева молча кивнула головой. От страха у нее пересохло во рту. Взяв Линди за руку, она нервно озиралась на окруживших их солдат. Семеро из них были французами, а еще трое – сенегальцами. Ева испуганно посмотрела на черные лица африканцев.

– А ты что, немая? – злобно спросил офицер, поворачиваясь к Линди.

Она только молча потупилась. Сплюнув, офицер осмотрел дома и магазины вокруг рыночной площади.

– А ну, всем сидеть в своих норах! – крикнул он, указывая пальцем на несколько силуэтов, показавшихся в затемненных окнах. Выхватив шестизарядный револьвер офицер направил его на фигуру, выглянувшую из двери бакалейной лавки. – И тебе тоже, грязный еврей! – гаркнул он. Дверь лавки тут же закрылась.

Офицер сунул револьвер обратно в кобуру.

– Жаль, что мы не стерли этих твердолобых немцев с лица земли, – буркнул он, слегка пошатываясь. – Итак, что мы здесь имеем? Две немочки, пренебрегающие нашим комендантским часом. И что же мне с ними делать? – покрутив черный ус, офицер с деланной задумчивостью прикоснулся пальцем к кончику своего носа. – Нет, нет, оставить их ненаказанными никак нельзя. – Оглянувшись на темные дома он отстегнул от ремня флягу и сделал большой глоток русской водки. – Они считают меня за дурака, – продолжил офицер, отрыгнув. – Я же знаю, что они все равно наблюдают за нами сквозь щели. Что ж, устроим для них представление.

Ева оцепенела. Ее сердце едва не выпрыгивало из груди. Во рту у нее пересохло, а в голове крутилось только одно: «О Боже, что они с нами сделают?»

– Эй ты, красотка, раздевайся! – вдруг приказал ей офицер тоном, не терпящим возражений.

Потрясенная Ева не могла сдвинуться с места.

– Шевелись! – проревел офицер.

– Но, месье… П-пожалуйста, – начала Ева заплетающимся языком.

– Делай, что тебе говорят! – гаркнул офицер, дав ей пощечину, – Если не хочешь, чтобы за тебя поплатилась вся эта вонючая деревня!

Ева обреченно заплакала. Ее дрожащие пальцы медленно потянулись к пуговицам легкой куртки. Сняв куртку, Ева мгновение подержала ее в руках, как бы еще надеясь на милость офицера, а затем положила ее себе под ноги.

– Давай, свинья! – крикнул офицер, ткнув пальцем на зеленую блузку Евы, купленную мамой около месяца назад у местной швеи.

Остановившись в нерешительности, она бросила испуганный взгляд на дрожащую Линди. В этот момент сзади на нее обрушился грубый подзатыльник. Оглянувшись, Ева натолкнулась на плотоядный взгляд одного из африканцев. В ее памяти сразу же всплыло все, что мама рассказывала ей о мужчинах. У нее все поплыло перед глазами.

– Поспеши, немецкая свинья, если не хочешь, чтобы мы раздели тебя сами, – сказал офицер.

Кивнув, Ева нащупала верхнюю пуговицу. Через несколько секунд под похотливые смешки солдат блузка упала на землю, оставив девочку в одной майке. «О Боже, прошу Тебя…» – взывала девочка в безмолвном отчаянии.

Вдруг, где-то неподалеку хлопнула дверь, и по брусчатке площади быстро зашаркали чьи-то подошвы. Оглянувшись на звук, офицер выхватил пистолет и три раза выстрелил в сторону стремительно убегающей тени.

– Получай!

Фигура скрылась за углом дома, а Линди, воспользовавшись тем, что солдаты на мгновение отвлеклись, с пронзительным воплем прорвала их круг и в панике понеслась через площадь. Двое французов тотчас бросились за ней. Ева тоже было ринулась бежать, но офицер схватил ее за локоть.

– Стоять, красавица! Уж тебя-то мы не отпустим.

Громко разрыдавшись, Ева вознесла безмолвную молитву о своей подруге.

– О, месье, пожалуйста… Отпустите меня, – предприняла она еще одну попытку.

– Заткнись и раздевайся! – последовал неумолимый ответ.

Слезы катились по лицу Евы. Она дрожащими руками ослабила пояс, и юбка соскользнула к ее ногам. Сняв туфли и носки, Ева, дрожа в одних трусиках и майке, начала умолять офицера о пощаде, но, натолкнувшись на неумолимый смех, мольбы переросли в безудержные рыдания. В этот момент, услышав душераздирающий вопль Линди из дальнего переулка, Ева вздрогнула и, глотая слезы, затихла. Этот крик мог означать только одно: ее подругу поймали, и о том, что с ней сейчас делают, было даже страшно подумать. В оцепенении прижав руки к груди, Ева с отчаянием переводила взгляд с одного солдата на другого.

– Давай дальше!

«Господи, неужели все это наяву?» – промелькнуло в голове Евы. Закрыв глаза, она втянула носом холодный воздух, пытаясь представить себя плывущей на плоту по тихо журчащему Мозелю в яркий летний день… Но реальность оказалась беспощадной.

Дрожа всем телом, Ева медленно стянула через голову майку, обнажив признаки своей расцветающей женственности. По кругу ее захватчиков пронесся похотливый гомон. Вдруг, сознание Евы охватило какое-то странное оцепенение, милостиво отделившее девочку от реальности происходящего. Сбросив трусики, она осталась при лунном свете совершенно голая, закрывая грудь руками и как можно крепче сжимая бедра. Надежды на спасение не оставалось.

– Что тебе нужно? – проворчал небритый мужчина крывший дверь захудалой таверны. Это заведение, едва сводившее концы с концами, принадлежало отцу Линди, Максу Краузе.

– Французы поймали Линди и дочку Фолька… на рынке. – Объяснил задыхающийся от быстрого бега Самуэль Зильберман. – Они пьяные… и собираются изнасиловать девочек.

Самуэля сразу же впустили внутрь. Когда он пересказал свою новость Максу Краузе, возглавлявшему местную ячейку нацистов и полувоенную штурмовую бригаду CA Вайнхаузена, тот вскочил из-за стола.

– Тише Bce! – рявкнул Макс, возвышаясь над собравшимися почти двухметровой фигурой. – Мою Линди?

– Да, да, – кивнул Самуэль. – И дочку Фолька тоже.

На какое-то мгновение, лишившись дара речи, Макс бросил взгляд на красные повязки на рукавах накрахмаленных коричневых рубашек своих товарищей. На повязках на фоне белого круга красовалась черная свастика – древний символ успеха.

– Братья, за мной! – проревел Макс, подняв вверх сжатый кулак.

Защитное покрывало оцепенения было мгновенно сорвано сильным шлепком по ее обнаженным ягодицам. Подпрыгнув от пронзившей окоченевшее тело боли, Ева тихо вскрикнула, вызвав дружный смех французов. Окружив ее, они начали насмехаться и толкать ее. Один из солдат, сорвав с шеи Евы ожерелье, намотал его себе на запястье.

– О нет, прошу вас, не надо, – отчаянно умоляла девочка, хотя уже понимала, что ее не пощадят.

Офицер только ухмыльнулся. Ему и раньше попадалась столь прелестная добыча, но на этот раз он не собирался набрасываться на нее слишком быстро.

– Становись на четвереньки, красотка, и рой носом землю, – сказал он, сверкая глазами. – Как раз подходящее занятие для немецкой свиньи.

Ева, дрожа всем телом, не двинулась с места.

– Я сказал, на четвереньки, свинья! – рявкнул офицер.

Рыдая, девочка обреченно села на корточки и медленно опустилась на колени.

– На локти! – офицер грубо толкнул Еву в спину, заставив ее упасть на ладони на холодную брусчатку. Ее косички свисали по обе стороны лица, касаясь мостовой. Едва дыша, Ева крепко зажмурилась.

– Давай, свинья, рой носом землю!

– О Боже, где же Ты? – взмолилась про себя Ева, оцепенев от ужаса и унижения.

– Ну, давай!

Ева все так же неподвижно стояла на четвереньках, будучи не в силах пошевелиться. Слезы, стекая с ее лица, капали на брусчатку.

– Раз не можешь рыть, свинья, то хоть похрюкай! – продолжал издеваться офицер.

Пересиливая себя, Ева выдавила невнятное хрипение.

– А теперь рой носом!

Глубоко униженная девочка подчинилась.

– Рой, грязная свинья, рой! – хохотал офицер под гиканья своих подчиненных.

Вдруг, он отдал какой-то приказ на французском, и отряд сразу же замолчал. По-прежнему стоя на четвереньках, Ева безучастно уставилась на брусчатку перед своим лицом. В ужасе она услышала, как солдаты положили на мостовую свои ружья. У девочки перехватило дыхание. Раздался звук расстегивающейся пряжки, и офицер, похотливо мыча, сделал шаг к Еве. Она безудержно зарыдала.

Вдруг, что-то услышав, офицер замер и обернулся.

– Что это за…

Из-за угла, грохоча ногами по мостовой, выбежала разъяренная толпа, во главе которой высилась крупная фигура Макса Краузе.

– Линди! – закричал мужчина на бегу. – Папа спасет тебя!

– В ружье! – крикнул офицер, впопыхах застегивая брюки. Его пистолет, вывалившись из расстегнутой кобуры, с металлическим стуком упал на мостовую. Так толком и не застегнувшись, офицер упал на четвереньки, нащупывая свое оружие. Его солдаты бросились к сложенным на мостовой ружьям. Это были старые «Бертье» времен Мировой войны, позволяющие сделать шесть выстрелов подряд без перезарядки.

Схватив ружья, французы открыли огонь по бегущей на них толпе. Из трех первых пуль две просвистели над головами мужчин, а еще одна попала кому-то в ногу. Но ревущую толпу уже было не остановить. Французы продолжали стрелять, уложив на мостовую еще двух мужчин в коричневых рубашках.

В этот момент крики и топот ног раздались с другой стороны площади. Офицер, резко развернувшись, разрядил револьвер в новую группу разъяренных мужчин. Первая пуля просвистела в нескольких сантиметрах от виска Вольфа Кайзера, вторая с визгом срикошетила от металлического фонарного столба возле Андреаса Бауэра, а третья слегка задела руку Бибера.

За те пару секунд, которые отделяли французов от разъяренной толпы, они успели сделать еще несколько выстрелов. Одна из пуль попала Максу Краузе прямо в горло. Захрипев, он схватился руками за рану, попятился и, зацепившись за стоявшую у стены дома тележку, замертво рухнул на мостовую.

В этот момент шумный рой товарищей Макса поглотил группу французов. Дав волю ненависти, скопившейся за десятилетие страданий, мужчины Вайнхаузена, выкрикивая проклятия, начали беспощадно избивать своих врагов.

Оббежав свалку, Вольф и Андреас бросились к Еве, которая, трясясь от холода и шока, отчаянно пыталась прикрыть себя одеждой.

– Как ты? – спросил, задыхаясь, Вольф.

– Найдите Линди! Она там! – крикнула Ева, указывая рукой в сторону дальнего переулка. – Скорее!