Текст книги "Обольщение Евы Фольк"

Автор книги: Дэвид Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Впрочем, в чем Ева была уверена, так это в том, что солдаты на фронте нуждаются в ее помощи. По этой причине она держала свои сомнения при себе, не желая разжигать у жителей Вайнхаузена недовольство странными вещами, происходящими в Берлине, и вместе со всеми деревенскими женщинами вязала носки и шила одеяла. Успех армии в походе на Советский Союз зависел от совместного труда всей Германии. Какие бы подозрения ни терзали немцев относительно их нацистского правительства, всех их объединяла единая цель: победа над «красной» угрозой. Даже отец Евы напомнил своей общине, что это – война за выживание: или христианская Европа окончательно покончит с большевизмом, или советские солдаты дойдут до Атлантического океана, оставляя за собой кровавый след разрухи.

Летом Ева сосредоточилась на своем огороде, за которым она тщательно ухаживала. Поскольку нужно было обеспечивать продовольствием армию, купить мясо стало практически невозможно, как и многие другие продукты. Ева уже забыла, когда в последний раз пробовала апельсин, а масло и сыр стали чуть ли не предметами роскоши. По этой причине она старалась вырастить как можно больше огурцов на засолку и капусту, которую можно было заквасить на зиму. Кроме того, в августе Ева провела немало времени, собирая вместе с туристическим клубом ягоды и закатывая варенье для отправки солдатам в качестве подарка на Рождество.

С Вольфом она не виделась с октября 1940 года Все это время Ева вела себя так, как будто ее мужа вообще не существовало. Более того, она надеялась, что так оно и есть. И все же Вольф был жив, и от него опять стали приходить письма Каждый конверт Ева вскрывала, стиснув зубы. Она так и не простила Вольфа, и не собиралась этого делать. Возможно, насчет Фюрера она и ошибалась, но насчет своего мужа – нет.

Тем не менее, к огорчению Евы, письма Вольфа не содержали угроз, которые могли бы подпитывать ее гнев. Они были самыми обыденными. Вольф ни разу даже не намекнул о своей стычке с Андреасом. По сути, он вообще не упоминал имени своего сводного брата. Письма Вольфа были наполнены описаниями походной жизни, его подвигов и удовольствия, которые он получает, убивая солдат противника. Он писал, что хаос битвы приводит его в восторг, как ничто другое в жизни, и что во время своих краткосрочных увольнительных он изнывает от скуки. Свое последнее письмо Вольф завершил пожеланиями Еве всего наилучшего, отметив, что вряд ли скоро окажется дома, учитывая отдаленность передовых линий Вермахта.

Первая суббота сентября 1942 года выдалась сырой. Густой речной туман висел над Мозелем почти до обеда, не позволяя Еве заняться лужайкой перед домом. Поэтому едва роса обсохла, она сразу же, взяв газонокосилку, отправилась подрезать траву. Еве нравилось это занятие. Она любила Щелкающий звук вращающихся ножей. Толкая взад-вперед газонокосилку, Ева почему-то всегда успокаивалась. Запах свежесрезанной травы уносил ее в те дни, когда она беззаботно пила лимонад и распевала песни на летних деревенских праздниках.

Мимо, помахав Еве рукой, проехала на велосипеде фрау Викер. Фрау Краузе с корзиной продуктов в руках спешила в свою таверну. Из радиоприемника через приоткрытое окно доносились звуки военных маршей. Ева остановилась чтобы вытереть вспотевший лоб.

– Здравствуй, Ева, – раздался знакомый голос.

– О, господин Бибер! Рада вас видеть!

Благодаря связям Герды Фольк Ганса освободили из Бухенвальда после шести месяцев исправительных работ с красной нашивкой политзаключенного.

Сняв фуражку, Бибер провел худой рукой по своей лысой голове. О жизни в лагере его в деревне никто не расспрашивал, да он и не стал бы рассказывать, поскольку молчание было условием его освобождения. Единственное, что Ганс сказал Еве, – это то, что его нагружали работами меньше, чем заключенных с желтыми, фиолетовыми или черными нашивками. Тем не менее, лагерь изменил его. Как Ганс ни старался бодриться, огонь в его глазах угас.

– Я проходил мимо почты, и Финк передал тебе вот это.

Вручив Еве небольшой конверт со штемпелем «Полевая почта», он процитировал известное двустишие:

 
Всегда, когда ты думаешь, что выход не найти,
Откуда-то приходит свет, чтоб путь твой осветить.
 

Ева с улыбкой вытерла руки о фартук.

– Да, маленький огонек надежды всегда остается.

Взяв конверт, она пригласила Ганса в дом. Быстро поставив на стол в кухне пиво и домашнюю колбасу, Ева уединилась с письмом в гостиной.

2 августа 1942 года

Полевая почта, 9-я армия

Можайск, Россия

Дорогая Ева,

извини, что пишу тебе, но я больше не мог сдерживаться. Вчера выдалось спокойное, тихое утро. Я сидел в одиночестве, глядя в бескрайнее русское поле, и мне так хотелось, чтобы ты оказалась рядом, гоняясь за бабочками или собирая цветы, как это было в детстве. Когда настала ночь, я расстелил на земле свое одеяло и, глядя в бесконечное небо, мечтал, чтобы ты оказалась рядом, чтобы помочь мне посчитать звезды.

Мне бы хотелось заплакать обо всех, кого я люблю, но в моем сердце уже не осталось никаких эмоций. Каждый раз, закрывая глаза, я молюсь о Вайнхаузене. Я очень переживаю за Линди и ее девочек. Гюнтер – не солдат, и мне тяжело даже представить, как он сражается в пустыне. Я встретил в Варшаве Гери Шнайдера. Он сейчас – в СС. Сказал, что Отто убили в Норвегии, а Удо сейчас на Балканах. Ему не позавидуешь.

Что же касается меня, то порой мне кажется, что мой разум живет отдельно от моего тела. Иногда создается такое впечатление, что во мне – два разных человека. Наверное, я схожу с ума, но все же я благодарен Богу за каждый прожитый день.

Я повидал много такого, за что мне стыдно. Я не имею в виду сражения или даже казни партизан, потому что без этого на войне не обойтись, но я видел, как полиция вырывает бороды старикам-евреям и расстреливает евреев только за то, что они – евреи. Я даже слышал, что так же ведут себя некоторые подразделения СС и Вермахта. Один солдат хвастался, что лично расстрелял из пулемета 500 евреев. Он сказал, что его действия оправданы, потому что когда-то какой-то еврей-брокер обманул его семью, из-за чего они потеряли все, что имели.

Совершенно очевидно, что мы теряем надлежащий порядок. Ни один порядочный немец не должен мыслить, как этот солдат. Кто-то должен как можно скорее рассказать об этом позоре Гитлеру. Впрочем, иногда мне кажется, что он обо всем знает. Некоторые говорят, что Фюрер изменился. Недавно я разговаривал с одним капелланом, который много лет служил в CA. Он был сильно встревожен тем, что национал-социализм превратился в национал-надменность. Но он сказал, что мы должны защищать Рейх. Меня это смущает. Как мне понять, за что именно я сражаюсь? Хотя, наверное, сейчас это уже не имеет значения. У нас не остается другого выбора, кроме как сражаться. Британцы бросают бомбы на головы мирных жителей, и мне страшно даже подумать о том, что ты можешь оказаться в руках русских. Поэтому, если я и погибну под знаменем со свастикой, защищая тебя, то в этом будет большой смысл.

Я рад, что Бибера освободили. Передавай ему привет от меня. Также передавай огромный привет своему отцу. Скажи ему, что я пытаюсь читать Новый Завет, который он мне дал, но верить во что-либо в такой обстановке очень сложно.

Ева, пожалуйста, молись обо мне и о моих бедных солдатах. Они – всего лишь мальчишки в шлемах.

Андреас

* * *

В конце того лета и на протяжении всей осени Андреас не раз отличался доблестью во время жестокого противостояния под городом Ржев недалеко от Москвы. Затем, в первые ноябрьские дни 1942-го он героически спас жизнь своему другу Циммеру и трем другим солдатам, совершив ночную вылазку в расположение противника, где четверых его товарищей удерживали в плену.

Вскоре после этой блестяще проведенной операции лейтенант фон Шауэр порекомендовал Андреаса в школу офицеров. Это была возможность, о которой в былые годы бедный деревенский парень не мог даже и мечтать, однако Андреас начал яростно протестовать против отправки в тыл, не желая оставлять свою роту. Тем не менее, к его протестам никто не прислушался, менее чем через две недели пришел приказ о его переводе, и вскоре он уже сидел в поезде, направляющемся в Дрезден через Варшаву.

Тем временем Вольф, пройдя за последние пятнадцать месяцев вместе с продвигающейся вперед группой армий «Юг» через зимний оккупированный Киев, весеннюю наступательную операцию под Харьковом и кровавое летнее сражение под Ворошиловградом, наконец, оказался в заснеженном, разрушенном Сталинграде, где вместе со своими товарищами пытался удержать позиции во время яростного советского контрнаступления, начавшегося 19 ноября 1942 года.

К этому моменту в войне уже было убито, ранено или пленено около 1.750.000 немецких солдат, и руководство Вермахта осознавало, что ресурсы Германии находятся на пределе. Кроме того, как военные, так и политические лидеры боялись скорого объявления войны американцами. Чтобы избежать катастрофы в виде двух фронтов, Гитлер понимал, что Советский Союз необходимо победить, и сделать это как можно скорее. Он был твердо убежден, что захват Сталинграда сломит хребет «красному зверю» и вынудит Сталина капитулировать. Таким образом, Гитлер провел черту под названием «Сталинградская битва», признав, что тот, кто ее переступит, станет победителем всей войны.

Понимая, что ставки в этом сражении высоки, Вольф служил бесстрашно, то и дело прорываясь на своем мотоцикле через огонь вражеской артиллерии, партизанские засады и бомбежки с воздуха. Он доставлял крайне важные донесения на передовую и проникал глубоко в зоны сражения ради спасения раненых товарищей. Однажды Вольф преодолел на своем «БМВ» с коляской настоящую гору обломков, чтобы доставить на стратегически важную позицию бронебойщика, который в последствии спас от советских танков целую роту. В другой раз он соскочил со своего мотоцикла с пистолетом и ножом в руках, бросившись на помощь небольшой группе немецких солдат, вступивших в неравную рукопашную схватку.

Тем не менее, героизм Вольфа затмевала его жестокость, которая уже не однажды стоила ему повышения в звании. Он с наслаждением убивал раненых советских солдат, переезжая их изувеченные тела мотоциклом, и был немилосердным по отношению к гражданским, оказавшимся посреди ужасных уличных боев. Тот факт, что им запретило эвакуироваться их же собственное правительство, для Вольфа ничего не значил. Он убивал всех, даже если это были крестьяне, забившиеся в дальний угол разрушенного дома.

Вольф чувствовал себя непобедимым. Он считал себя настоящим воплощением арийского воина, но вскоре одно событие подвергло его храбрость встряске посильнее, чем советские снайперы. Готовясь к очередному заданию штаба батальона, он получил интересное письмо от дяди Евы, Руди, в котором тот известил Вольфа о смерти всех трех его покровителей. Генерал фон Фауштенбург был застрелен под Ленинградом, еще один «фон» погиб во время бомбежки на Руре, а полковник «Мертвой головы» пал жертвой партизан под Минском. Далее Руди написал, что руководство Вольфа займется тщательным и беспристрастным рассмотрением его дела, и в ближайшую увольнительную он будет допрошен гестаповцами. Послание завершалось словами: «Если ты переживешь Россию, то знай, что в Вайнхаузене тебя ожидает расплата за твои преступления».

Сидя на железнодорожной станции в ожидании поезда на Варшаву, Вольф дважды перечитал письмо, а затем скомкал его и швырнул в печь. «Я разберусь и с этим напыщенным глупцом, и с Андреасом», – подумал он, зловеще прищурив глаза. Вольф не раз представлял, как он отомстит своему брату и дяде Евы, а письмо Руди не могло воспрепятствовать его планам. «Они мне заплатят. Оба».

Вольф был откомандирован из Сталинграда с заданием доставить запечатанный пакет от начальника штаба 6-й армии, генерала Шмидта. И опять удача оказалась на его стороне. Через час после того, как Вольф покинул позиции 6-й армии, они подверглись ужасному обстрелу советской артиллерии. Даже находясь в 40 километрах западнее Сталинграда, Вольф чувствовал, как дрожит земля.

Прошел час, но артобстрел не ослабевал. Подумав о том, как сейчас несладко Гюнтеру Ландесу, Вольф усмехнулся. Невезучий фермерский парень, едва успев восстановиться после ранения, полученного во время бомбардировки англичанами Эль-Аламейна, в августе был переведен из Африканского корпуса Роммеля в 6-ю армию. «Вот это и называют невезением», – засмеялся Вольф своим мыслям.

Документы пассажиров проверял толстый капрал средних лет. Вольф подумал, что человеку с такой внешностью больше подходило печь булочки, чем следить за порядком на военной станции.

– Направляетесь в Варшаву, ефрейтор Кайзер?

– Так точно, господин капрал. Через Киев.

– Из Сталинграда, да? Вам повезло. Русские сегодня начали наступление с севера и востока. Сомневаюсь, что румыны удержат северное направление, а это значит, что у нас будут проблемы.

– Вы зря беспокоитесь. Четвертая танковая армия удержит юг, а это поможет фон Паулюсу поддержать север.

Капрал кивнул.

– Будем надеяться. – Вернув Вольфу документы, он, понизив голос, добавил: – Политики, как всегда все портят. Крестьяне на западе Советского Союза считали нас освободителями, пока… – Капрал наклонился к Вольфу, словно собирался рассказать какую-то тайну. – Видели бы вы то, что видел я.

– Например?

Настороженно оглядевшись по сторонам, капрал едва слышно прошептал:

– Я в прошлом месяце был на Украине и видел полные товарные вагоны евреев. Они напоминали перепуганных животных. Я видел, как они смотрели через щели вагона Один важный партийный чиновник сказал мне, что их перемещают в рабочие лагеря в Польше, но большего он не мог рассказать.

– Они не просто напоминали животных. Они и есть животные, капрал, – проворчал Вольф. – Не хочу о них даже думать. Евреи хотели войны, и они ее получили. – Вольф посмотрел на прорычавшую у них над головой эскадрилью немецких истребителей. – Но, если хотите, я перескажу вашу историю кому нужно в Варшаве.

– О нет, не надо. Забудьте. Я просто хотел сказать, что вокруг нас творится что-то странное. Но это, конечно же, не мое дело. Просто я был немного удивлен.

– Не вижу, чему тут удивляться, – сказал Вольф и, отойдя от капрала, занял свободное место на деревянной скамье возле нескольких других ожидающих поезд солдат. Прислонившись головой к стене, он начал размышлять о том, как расквитается с Руди, а потом займется Андреасом. Вольф подумал о Еве. «Тупая корова, – пробормотал он. – Она никогда не ценила меня, как я того заслуживаю».

Закрыв глаза, Вольф погрузился в воспоминания юности. Какой красивой была Ева, когда болела за него во время той славной мотогонки! Вольф вспоминал ее ласковые прикосновения и нежный аромат ее кожи. «Если бы у нее были голубые глаза, то она была бы самим совершенством», – подумал он. Вспомнив памятную ночь на берегу озера Лаах, Вольф тихо рассмеялся своим мыслям. «Когда я доберусь домой, она вспомнит, кто ее муж, – хочет она того или нет».

Глава 27

«Сейчас, спустя десять лет, оглядываясь на пройденный путь, я могу сказать, что ни одному народу Провидение не даровало большего успеха, чем нам. Чудеса, которых мы достигли за последние три года пред лицом целого мира врагов, уникальны для истории человечества».

Адольф Гитлер

– Читаете Новый Завет, старший сержант?

– Да, господин гауптштурмфюрер. Евангелие от Иоанна.

Андреас ехал на поезде в Варшаву. Где-то в Белоруссии к нему в купе, заваленное тюками военной почты, втиснулся офицер «Ваффен-СС» по имени Генрих Эрхарт. По поведению этого приятного на вид мужчины средних лет сразу было видно, что он – человек высокой культуры.

– А меня подобные вещи особо не интересуют. Мой отец разочаровался в Боге после Первой мировой. – Посмотрев на вечерний пейзаж за окном, Эрхарт закурил сигарету. – Я предпочитаю Рильке.

Закрыв глаза, Эрхарт процитировал несколько строк из произведения этого австрийского поэта:

 
Возле Бога по кругу петляю,
Вокруг древней башни брожу я.
И так тысячу лет кружу я,
До сих пор ответа не зная,
Кто я: сокол или же буря?
Или, может, я – песня святая?
 

– Красиво, – сказал Андреас.

Эрхарт внимательно посмотрел на него.

– Знаете, юноша, у вас – выдающиеся глаза. Перед всем этим хаосом я был художником, и потому знаю, о чем говорю. – Андреас покраснел. – И еще у вас очень чувствительная натура, – добавил Эрхарт.

– Да, мне об этом говорили.

– Это заметно, – сказал Эрхарт, выпуская облако дыма.

Андреас заметил под рукавом офицера бинтовую повязку.

– Вы ранены, господин гауптштурмфюрер?

– Да, задело слегка. И вот теперь еду на несколько дней домой.

– А где вы живете?

– В Ольденбурге… Если его еще не разрушил мистер Черчилль со своей авиацией, – сказал Эрхарт с горечью в голосе.

У Андреаса промелькнула мысль, что офицер выглядит уставшим. Он посмотрел на униформу Эрхарта. На его лацкане была свастика с загнутыми концами.

– Танковая дивизия?

– Да, 5-я танковая дивизия СС «Викинг». Мы понесли ужасные потери на Кавказе, но я горжусь своими парнями. У нас много иностранных добровольцев: норвежцы, датчане, голландцы и швейцарцы. Да благословит их всех Бог. Если бы к нам присоединились еще и их правительство, то мы быстро сломали бы хребет этому большевистскому монстру. – Голос Эрхарта стал суровым. – Не возьму в толк, почему европейские страны выступают против нас.

Замолчав, он задумчиво посмотрел в окно.

Общаясь, Андреас и Генрих обнаружили много общего, и ко второму дню совместного путешествия успели сдружиться. Утром поезд остановился на запасном пути, и они решили воспользоваться паузой, чтобы позавтракать без тряски. Скромная трапеза состояла из ржаного хлеба, ливерной колбасы и чашки суррогатного кофе, принесенного проводником, который долго извинялся перед офицером СС за отсутствие натурального напитка. Эрхарт вежливо выслушал извинения, позволив себе закатить глаза, только когда проводник вышел из купе.

– Парень боится меня, – сказал он, закуривая сигарету. – Мою жену это рассмешило бы. – Тихо засмеявшись, Эрхарт достал из своего бумажника фотографию. – Моя Анна Красивая, правда?

Андреас взглянул на фотографию улыбающейся женщины, стоящей на берегу моря. У нее были светлые вьющиеся волосы и спортивное телосложение.

– Да.

– Я сделал эту фотографию во время отпуска на острове Боркум. Это возле побережья Голландии. Мы гуляли вдоль берега, а потом танцевали под луной. Удивительное было время, – Голос Эрхарта немного напрягся. – Анне нравится вальсировать со мной. Сейчас я жалею, что так мало предоставлял ей таких возможностей, и…

За окном раздался выстрел. Андреас и Генрих вскочили на ноги.

– Вон он! – Андреас указал пальцем на убегающего от насыпи мужчины.

Эрхарт, рывком открыв окно, выхватил из кобуры свой «Вальтер Р-38».

– Стоять! – крикнул он. – Я буду стрелять!

Мужчина развернулся и, не целясь, выстрелил из своего ружья на звук голоса Эрхарта. Пуля вонзилась в землю в десяти метрах от колеи. Высунув руку с пистолетом в окно, Генрих тщательно прицелился и быстро сделал восемь выстрелов, опустошив всю обойму. Мужчина, откинувшись назад, упал. Сунув пистолет в кобуру, Эрхарт сел. На улице группа солдат, выскочив из соседнего вагона, бросилась к лежащему на земле партизану.

– И почему это произошло именно во время завтрака, – вздохнул Эрхарт, задумчиво глядя в свою чашку с кофе. – Только не подумайте, что я совсем уж бесчувственный. Мне и самому не всегда нравится то, что мне приходится делать. У этого несчастного глупца, наверняка, есть близкие, которые его любят.

– Да, господин гауптштурмфюрер, я понимаю. – На Андреаса нахлынули неприятные воспоминания. – Знаете… Мне как-то пришлось расстрелять десять партизан на берегу Днепра возле Смоленска. Двое моих парней отказались сделать это. Благодарение Богу, Фюрер прощает такие отказы. Мне пришлось проводить расстрел самому. Никогда не забуду лица этих людей, когда я навел на них пулемет. Я стрелял с закрытыми глазами.

Андреас быстро откусил хлеб. Они несколько секунд ели в тишине, которую первым нарушил Эрхарт.

– Эти партизаны не просто взрывают поезда и убивают во сне наших солдат. Они не просто насилуют жен наших офицеров и убивают их детей. Они извращают само понятие войны. Однажды я нашел в лесу в нашем тылу обезображенные тела двух своих подчиненных. Они были голыми и висели вниз головой с перерезанным горлом. Каждому в рот засунули его отрезанные гениталии, а на дереве была прибита табличка с надписью «Немецкие свиньи». – Эрхарт раскурил еще одну сигарету. Андреас заметил, что руки офицера дрожат. – Главная угроза партизанского террора заключается в том, что война превращается в бессмысленную бойню. Во избежание этого я, как, наверное, и вы, требую от своих подчиненных придерживаться каждой буквы Гаагских правил. Без подобных ограничителей война превращается в беспредел, угрожающий уничтожением самой цивилизации. – Эрхарт, глубоко затянувшись сигаретой, выпустил облако дыма. – Но возьмем для сравнения так называемую директиву Сталина, в которой он приказывает своим партизанам, переодевшись в немецкую униформу, сжигать собственные деревни и убивать своих же соотечественников. Этот обман разжег по отношению к нам ненависть. Как видите, Советы не боятся бессмысленной бойни. У них просто нет совести. Если они так поступают с собственным народом, то представьте себе, как они поступят с нами. – Эрхарт допил свой кофе. – Впрочем, мастера обманывать – не только Советы. – Он внимательно посмотрел на Андреаса, тщательно взвешивая каждое слово. – Вы согласны, Бауэр, что мы, немцы, с легкостью даем абсолютную власть тому правительству, которое способно защитить нас от наших врагов?

– Да: И что? – Андреас подался вперед.

– По началу нашими врагами были большевики, либералы и некоторые евреи. – Эрхарт, наклонившись, перешел на шепот. – Но обратите внимание, как государство постепенно расширило определение термина «враги». Теперь нам говорят, что к их числу относятся все евреи и даже порядочные немцы, несогласные с политикой правительства. И то, как мы обращаемся с этими так называемыми «врагами», не на шутку меня тревожит.

Откинувшись на спинку сиденья, Эрхарт загасил сигарету о пепельницу. Андреас, глядя в окно на изуродованный войной пейзаж, несколько секунд помолчал.

– Ну а что же Фюрер? – наконец, прошептал он так тихо, что Генрих едва разобрал его слова.

Эрхарт пристально посмотрел на Андреаса.

– Честно говоря, не знаю, но я абсолютно уверен, что некоторые люди из его окружения – самые настоящие преступники.

Андреас покачал головой.

– Надеюсь, Фюрер разберется с ними.

Эрхарт улыбнулся.

– Один ирландец по имени Эдмунд Берк как-то написал: «Преступные средства, к которым однажды начинают относиться терпимо, вскоре становятся предпочтительными». – Генрих опять подался вперед. – Гитлер должен знать, что заключенных в трудовых лагерях Рейха пытают и даже убивают. Если он мирится с этим, то вскоре позволит государству пойти еще дальше, и тогда одному только Богу известно, что будет с евреями в польских лагерях. И дело не в том, что меня беспокоит судьба евреев. Я всегда считал их наростом на теле нашего общества Но у меня вызывает отвращение жестокость партийных фанатиков. Их поведение крайне непорядочно, и я бы даже сказал – бесчеловечно. Боюсь, избавившись от евреев, радикалы пойдут еще дальше, и как далеко они могут зайти – страшно даже представить.

– А я думал, что евреев отправили на восток для работы и переселения по окончании войны, – сказал Андреас.

– Да, наверное, так и есть, что, как по мне, вполне разумно. Я слышал немало рассказов о нападениях евреев-партизан в тылах, поэтому выселение их целыми деревнями имело смысл еще и с точки зрения безопасности. По той же причине американцы загнали в лагеря своих японских сограждан, а британцы – голландцев, когда сорок лет назад воевали в Южной Африке. Но помяните мое слово: если мы проиграем эту войну, то наши методы сразу же окажутся под микроскопом у целого мира, и всему народу придется расплачиваться за злодеяния нескольких человек.

У Андреаса внутри все оборвалось.

– Точно так же, как все евреи расплачиваются за злодеяния лишь нескольких отщепенцев.

Эрхарт зажег еще одну сигарету.

– Именно, Иронично, не правда ли? Мы можем стать жертвами собственного мировоззрения.

В купе воцарилась тишина…

Поезд мчался на запад, оставляя за собой длинный шлейф дыма, остановившись лишь пару раз, чтобы пополнить запасы угля и воды, сменить груз и пассажиров. Наконец, вечером третьего дня он вкатил на большую железнодорожную станцию Варшавы. Машинист затормозил, и поезд, содрогнувшись, со скрипом остановился на дальнем пути. Пару минут с улицы доносилось лишь пыхтение паровоза и голоса обходчиков, после чего состав проехал еще метров пятьдесят и опять с шипением остановился.

Андреас выглянул в окно. За паровой завесой он рассмотрел сержанта, устало наблюдающего за группой солдат в сапогах, которые быстро вели вдоль путей немецких овчарок на поводках. На сыром ноябрьском воздухе из пастей собак вырывались клубы пара. В дверь купе постучал кондуктор, сообщив, что вагон необходимо освободить. Полкилометра до вокзала они должны были пройти пешком.

Андреас, пропустив Эрхарта вперед, последовал за ним по проходу вагона. Спустившись по металлическим ступеням, они оказались по щиколотки в снегу, сером от угольной пыли. Пока они шли вместе со всеми пассажирами по направлению к вокзалу, Андреас заметил в сотне метров от путей какой-то сарай без окон. Из его дымохода поднималась тонкая струйка дыма, а у ворот стоял армейский автомобиль и мотоцикл с коляской.

– Господин гауптштурмфюрер, взгляните. Вам это не кажется странным? – сказал Андреас, указывая головой на сарай.

Эрхарт, остановившись, пристально посмотрел на автомобиль и мотоцикл.

– Новенький армейский «Фольксваген» с пулеметом на заднем сиденье… Действительно, странно. И мотоцикл тоже с пулеметом.

– Но я никого не вижу…

Эрхарт нахмурился, но прежде, чем он успел что-либо сказать, по другую сторону их поезда раздался какой-то шум. Поспешив к просвету между вагонами, Андреас и Генрих увидели солдата, избивающего какого-то подростка. Рядом, ничего не предпринимая, стояли еще два солдата. Эрхарт поспешил к месту происшествия. Андреас последовал за ним.

– Ефрейтор, прекратите! За что вы его бьете?

– Это еврей, господин гауптштурмфюрер. Он пытался убежать, прыгнув под вагон.

– А где его семья?

Солдаты рассмеялись.

– Я спрашиваю, где его семья? – сурово повторил свой вопрос Эрхарт.

– Где-то там, – небрежно махнул рукой капрал.

Эрхарт посмотрел вдоль путей, но, никого не увидев, повернулся к испуганному парню.

– Ты немец?

– Да, господин офицер, – ответил, побледнев, парень. Из его носа струилась кровь.

– Еврей?

– Так точно, господин офицер, – смело ответил парень.

Эрхарт повернулся к Андреасу.

– Может, вы не слышали об этом, но Гиммлер приказал очистить Германию от всех без исключения евреев. – Повернувшись к капралу, он ткнул пальцем ему в лицо. – Найдите родителей мальчика. Я на несколько минут отлучусь, а когда вернусь, они должны быть уже здесь. Выполняйте приказ.

– Но… – хотел возразить капрал, однако, увидев угрожающее выражение лица Эрхарта, сразу же спохватился. – Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер.

Генрих повернулся к Андреасу.

– А теперь давайте посмотрим, что в том сарае.

– Их трое, – тихо сказал Андреас, когда они подкрались к дверям сарая.

– Нет, четверо, – так же тихо ответил Эрхарт.

Подойдя ближе, они услышали немецкую речь и сдавленный женский плач. Достав из кобуры свой пистолет, Андреас посмотрел на Эрхарта. Тот, приложив к губам палец, последовал примеру товарища. Возле дверей сарая снег был истоптан солдатскими сапогами. Там и тут валялось несколько пустых бутылок русской водки. Теперь было четко слышно, что внутри сарая громко смеются четверо мужчин, и плачут две женщины.

– Моя очередь! – крикнул мужской голос с венгерским акцентом.

Эрхарт затаил дыхание.

– Всем стоять! – гаркнул он, открывая ногой дверь. Внутри сарая было сумрачно, и Эрхарту с Андреасом понадобилось несколько секунд, чтобы сориентироваться. – Всем руки вверх и на улицу!

Андреас навел пистолет на фигуры в серой униформе. Когда из тени появились первых два солдата, он медленно отступил назад. Выведя их на улицу, Андреас приказал им положить оружие на землю и лечь лицом в снег.

Тем времен из сарая под прицелом пистолета Эрхарта вышли двое других солдат.

– Вас за это повесят, – сказал один из них.

– Это мы еще посмотрим.

Андреас, обернувшись, увидел усмехающегося венгра и немца в кожаной куртке, направившего ствол «Шмайсера» в грудь Эрхарта. Последний шел, немного прихрамывая. Сердце Андреаса оборвалось. «Вольф!»

Вдруг, из двери выскочила одна из женщин. Она была полураздетой. Венгр, схватив женщину за волосы, толкнул ее на землю. Не обращая на них внимания, Андреас направил пистолет на брата.

– Вольф! – Его сердце бешено колотилось. От волнения у него пересохло во рту. – Вольф брось автомат.

Вольф удивленно поднял брови.

– Ха! Да это же Андреас! Глазам своим не верю! Что ты делаешь в Варшаве?

– Брось автомат, Вольф! Ты пьян.

Посмотрев на Эрхарта, Вольф усмехнулся.

– Это мой братишка, гауптштурмфюрер. Как вам это нравится?

– Ефрейтор, немедленно бросьте оружие, – невозмутимо приказал ему Эрхарт.

Тем временем сообщник Вольфа, уложив на землю и вторую женщину, направил на Андреаса свою винтовку.

– Что будем делать, Кайзер?

– Заткнись, Ласло. – Не сводя автомата с Эрхарта, Вольф посмотрел на Андреаса. – Пришло время рассчитаться, братик. – Он снял «Шмайсер» с предохранителя. Держа палец на спусковом крючке, Вольф опять повернулся к Эрхарту. – Он любит мою жену, гауптштурмфюрер. Что вы на это скажете? Кстати говоря, вы лучше опустите свой пистолет, а то я нервничаю.

Эрхарт не шелохнулся.

– Положите автомат на землю, иначе я буду вынужден пристрелить вас.

Вольф улыбнулся.

– Ласло, оставь дам в покое, и подержи минутку на мушке вот этого милого господина из С С. Если он будет дергаться, стреляй.

Венгр послушно стал позади Эрхарта, направив свою винтовку офицеру в затылок. Вольф подошел к двум солдатам, по-прежнему лежащим на земле.

– Эй, вы, чего разлеглись? Вставайте, олухи.

Андреас, выстрелив в землю возле одного из солдат, навел пистолет в грудь Вольфа.

– Лежите, как лежали, – сказал он. – Вольф, опусти автомат, иначе я убью тебя.

– Очень впечатляет. – Вольф, пошатываясь, подошел к женщинам. – Стрелять в снег мы все умеем. – Схватив одну из женщин за руку, он рывком поднял ее на ноги. Это была темноволосая еврейка с желтой звездой на порванной одежде. – Как, Андреас, не хочешь отведать евреечки, а?