Текст книги "Обольщение Евы Фольк"

Автор книги: Дэвид Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Следующие несколько часов прошли для Евы, как в тумане. Таверна Краузе, в которой проходила свадебная вечеринка, была наполнена музыкой и гулом голосов. Вольф, как всегда, хвастался, Андреас угрюмо молчал, Линди бросала на Еву сочувственные взгляды, а Ганс Бибер сидел, печально опустив глаза. Громко играл ансамбль, гости танцевали, однако Ева слышала только шепот сожаления в своем сердце.

Настало время подарков, и все было как обычно: вазы, столовые приборы, полотенца… В завершение молодоженам вручили фотографию Адольфа Гитлера в рамке и подарочное издание «Майн Кампф» – два предмета, без которых теперь не обходилась ни одна свадьба в Германии.

Наконец, музыка стихла, и настало время прощаться с гостями. Ева надеялась улучить момент, чтобы сказать Андреасу хотя бы пару добрых слов, но молодой солдат уехал, так с ней и не попрощавшись. Теперь Еве хотелось только одного: забиться в какой-нибудь укромный уголок или, еще лучше, – пройтись в одиночестве по пустынным улицам Вайнхаузена. Тем не менее, чувствуя на своей талии твердую руку Вольфа, она знала, что уже не принадлежит себе.

Следуя за супругом, она твердо решила быть мужественной.

Глава 16

«Когда я оглядываюсь на достижения последних четырех лещ то, вполне объяснимо, первую очередь, испытываю благодарность к всевышнему, благословившему нас таким успехом, да дарует он нам мир, чтобы мы могли завершить начатое в нем».

Адольф Гитлер

– Фильм неплохой, но я думала, что будут показывать «Повесть о двух городах».

Выйдя вместе с Вольфом из таверны Краузе после традиционного пятничного киносеанса, Ева намотала себе на шею шарф. В тот день показывали фильм «Триумф воли» Лени Рифеншталь, перед которым в хроникальном журнале представили удивительные достижения Трудовой службы: новые мосты, плотины, шлюзы и потрясающую систему скоростных автострад.

– Клемпнер запретил все американские фильмы. – Вольф помахал рукой группе своих друзей. – Теперь нигде не будут показывать фильмы из Америки и Британии. Клемпнер также приказал фрау Краузе побелить стену, а то иногда не совсем понятно, что показывают.

– Это точно. Я подумала, что у Гитлера на лице большая родинка, а оказалось – это пятно на стене.

Вольф рассмеялся.

– Я тоже.

Ева взяла его под руку. Она решила, что приложит все силы к тому, чтобы стать хорошей женой, стараясь всесторонне культивировать положительные качества мужа.

– Вольф, скажи, что делает тебя счастливым?

Вольф на секунду задумался.

– Кроме тебя? – улыбнулся он.

– Да, кроме меня.

– Две вещи: когда я оказываюсь прав и когда побеждаю.

– Понятно, – Ева надеялась обнаружить внутри Вольфа какой-то скрытый кладезь добродетелей.

– Когда я в центре… – «Что бы он сказал, если бы узнал, что я сейчас повторяю слова Андреаса? – подумала Ева и добавила: – В центре круга любви».

Вольф рассмеялся.

– Я так и думал. Вы, женщины, – все одинаковые. Но я – не такой. Я не люблю находиться в центре чего бы то ни было. Я хочу быть всегда впереди. Как острие копья.

– Да, в этом весь ты. Кстати, как тебе фильм?

– Замечательный, – кивнул головой Вольф. – Нужно будет как-нибудь съездить в Нюрнберг. Вид сотен тысяч людей, в один голос приветствующих Фюрера, впечатляет. А сколько там флагов! Нужно будет сказать Клемпнеру, чтобы он сделал этот фильм обязательным для просмотра каждому члену партии. Кстати, ты уже готова пополнить ряды национал-социалистов?

Они подошли к дому Кайзеров, в котором Ева теперь жила на правах хозяйки. Вольф открыл парадную дверь, пропуская жену вперед.

– Мне еще нужно стать в очередь. Ты же знаешь, что членство в партии до сих пор закрытое, – ответила Ева, вешая свое пальто в шкаф.

– Тогда стань, – Вольф передал ей свое пальто и остановился, о чем-то задумавшись. – Кстати, а почему ты не спросила, что делает меня счастливым сильнее: правота или победа?

– Да забудь ты об этом.

– Нет, спроси…

– Слушай, ну зачем…

– Спроси!

– Ну, хорошо. Что делает тебя счастливым сильнее: правота или победа?

– Если бы ты любила меня, то уже знала бы.

– Ева! – раздался со второго этажа слабый голос профессора Кайзера. У него была последняя стадия рака, и он сильно страдал. – Ева, ты не могла бы подняться ко мне?

– Если он скажет, что нужно поменять лампочку в коридоре, то передай, что я утром сделаю, – проворчал Вольф.

Ева поднялась по крутым ступеням на второй этаж и вошла в холодную спальню профессора. Рядом с кроватью страдальца сидел Ганс Бибер, читая вслух «Прощай, оружие!» Хемингуэя. Поправив край одеяла, которым ее свекор был укрыт под самый подбородок, Ева тревожно взглянула на Ганса.

– Ну как, детка, вы уже приготовились к встрече Рождества? – спросил слабым голосом профессор.

– Да. Это будет чудесное Рождество.

– А для тебя – первое в роли жены. Да… Новый год принесет тебе много нового. Скоро по этому дому будет ползать малыш. – Профессор вздохнул. У Евы к горлу подступил комок. Она знала, что свекор понимает, что не успеет увидеть внука. – По дому витают такие вкусные запахи! Ты сегодня что-то пекла?

– Да, конечно. Любимый торт Вольфа. И еще я напекла печенья с фундуком, а для господина Бибера – кексов. Я хочу, чтобы это Рождество для всех было особенным.

– Хороший ты человек, Ева Кайзер.

– Конечно, хороший, – вмешался в разговор Бибер. – Кстати говоря, Андреасу дают увольнительную на Рождество. Насколько я знаю, он больше всего любит яблочный рулет с сахарной пудрой.

Ева не знала о приезде Андреаса. От мысли о нем ее сердце забилось быстрее.

– Да… Нужно будет приготовить.

– Вольф говорит, у тебя припрятан ликер? – спросил профессор.

Ева игриво похлопала его по руке.

– Принести вам, да?

– Да, и еще печенья.

Тихо засмеявшись, Ева вышла в темный, ведущий к лестнице коридор. Дом Кайзеров по планировке был похож на дом ее родителей, но на втором этаже в нем было только две спальни. Внизу находилась маленькая кухня, просторная столовая и уютная гостиная, в которой, судя по звукам, Вольф в этот момент пытался поймать по радио правительственную волну. «Значит, на Рождество приезжает Андреас. Просто чудесно!»

Погруженная в свои мысли, Ева забыла о лестнице и, промахнувшись ногой мимо первой ступеньки, с испуганным криком провалилась в темноту. Взмахнув рукой в отчаянной попытке схватиться за перила, она рухнула на твердые дубовые ступени и с ужасающим грохотом скатилась вниз.

Вольф, выскочив из гостиной, бросился к Еве. С помощью поспешно спустившегося сверху Ганса, он помог ошеломленной жене добраться до дивана.

– Как можно было пропустить ступеньку! – кипятился Вольф.

– Ах, Вольф, как больно! – всхлипывала Ева, растирая обеими руками распухшую лодыжку. – Я не знаю. Там темно.

– Но ты же видела, что там темно. Нужно было ступать осторожнее.

Ганс, быстро приготовив на кухне холодный компресс, вернулся в гостиную и опустился перед хныкающей Евой на колени.

– Все будет хорошо, дорогая. Просто приляг и приложи это к ноге. – Осторожно ощупав распухшую ногу Евы, Ганс встал. – Похоже, обошлось без переломов. Отделалась несколькими синяками и растяжением, – сказал он встревоженному Вольфу. – Пусть пока полежит, а завтра утром вызовете Кребеля.

Ева, кивнув, попыталась улыбнуться.

– Вижу, вам придется есть кексы без меня.

Вдруг, Ева ощутила внутри резкий спазм. Охнув, она схватилась за живот.

Запись в дневнике от 30 января 1937 года:

Кребель назвал это выкидышем, но мне не нравится это слово. Не хочу называть так своего умершего ребенка. Интересно, что они сделали с моим малышом. Медсестры не захотели рассказывать. Они твердили только одно: что я молодая и успею родить еще много детей.

У меня плохо получается быть хорошей женой. Я постоянно плачу о своем ребенке, и когда Вольф прикасается ко мне, я едва сдерживаюсь, чтобы не оттолкнуть его руку. И дело не в ребенке, а в том, что я чувствовала на нашей свадьбе. Я изо всех сил стараюсь находить в Вольфе только хорошее, но это не помогает. До Лааха я была для него всем, но теперь, заполучив меня, он сильно изменился. В последние несколько недель Вольф смотрит на меня чуть ли не с ненавистью и все время срывается. Вот и вчера он влепил мне пощечину. Вольф был ужасно злым, потому что ему отказали в СС, а я, когда услышала, что причина – в его недостаточно высоком росте, рассмеялась. Лучше бы я этого не делала. Так что, отчасти, я сама виновата, что получила. Как бы там ни было, Вольф пообещал, что после смерти его отца мы поедем в свадебное путешествие. Я сказала ему, что мы можем использовать деньги, оставленные мне дедушкой.

Вольф в следующем году, наверное, запишется в Вермахт, но, я думаю, его туда тоже не примут, а отправят на Трудовую службу. Не представляю его с лопатой. Но, может быть, Вольфа возьмут в «Люфтваффе». Гитлер говорит, что служба родине совершенствует мужчин. Если это правда, то, думаю, Вольфу она тоже пойдет на пользу.

Хорошо, что Андреас не приехал на Рождество. Не знаю, как бы я пережила встречу с ним. Он написал мне чудное письмо. Я спрятала его от Вольфа. Андреас пишет, что познакомился в Трире с какой-то девушкой, но она – католичка, поэтому их отношения вряд ли продлятся долго. Впервые в жизни я позавидовала католичке. Наверное, так думать грешно, но, надеюсь, Андреас не будет пытаться обратить ее в протестантизм.

Епископ опять назначил папу пастором в нашей церкви. Папа сразу же ожил.

Пару недель назад Гитлер разорвал Версальский договор, но я не смогла поучаствовать в празднике. Я просто не могла себя заставить выйти из дома. Наконец-то, все в деревне почувствовали себя по-настоящему свободными.

Линди говорит, что правительство арестовывает цыган, потому что они много воруют, но я не поняла, за что арестовывают Свидетелей Иеговы. Папа рассказывал мне о них, но я никогда их не видела. Надеюсь, этот урок пойдет им впрок. Папа говорит, лагеря инспектируются Красным Крестом и даже иностранными журналистами, поэтому в них – порядок, и с заключенными обращаются гуманно. Гитлер называет концлагеря средством перевоспитания через тяжелый труд. Как по мне, это правильно.

Гитлер – очень сильный человек. Даже его фотография на стене вселяет уверенность в будущем. Как здорово, что есть кто-то, кто может быть твердым в этом шатком мире. Все очень довольны. Что бы Фюрер ни задумал, у него все получается. У людей есть работа, дороги приведение порядок, о сиротах хорошо заботятся, а наши враги опять начали считаться с нами.

Правда, мне не совсем нравится теория нацистов о жизненном пространстве. Не думаю, что мы имеем право отбирать земли у других только потому, что они – славяне. Хотя, я согласна с Гитлером в том, что у всех немцев должна быть возможность присоединиться к нашему Рейху. Родственники папы в Судетской области хотят освободиться от чехов и вернуться в состав Германии, как это сделали в Сааре. Все говорят, что Австрия тоже хочет к нам присоединиться, и немцы на захваченных Польшей территориях.

Польша меня беспокоит. Дядя Руди говорит, что поляки постоянно издают все новые законы, ущемляющие права живущих там немцев. Меня не покидает чувство, что Фюрер долго с этим мириться не будет. С нашей новой армией мы могли бы без проблем разобраться с Польшей, но никто не хочет новой войны. Господин Бибер говорит, что его это тоже беспокоит, хотя Гитлер постоянно повторяет, что стремится только к миру.

Я была рада увидеться на Рождество с дядей Руди. Его еврей-начальник переехал в Швейцарию, назначив дядю Руди временно исполняющим обязанности президента компании. Он недавно вернулся из деловой поездки в Нью-Йорк, и говорит, что евреи в Америке просто ненавидят нацистов и настраивают против нас американцев. В воскресенье за кофе дядя Руди рассказал, что отныне в правительственных школах к Рождеству будут относиться как к светскому, а нерелигиозному празднику. Он говорит, что некоторым школам уже приказано вместо рождественских сценок и песенных вечеров проводить фестивали народного творчества. Кое-где даже заменили название «Рождество» на «Святки»! Дядя Руди считает, что все это исходит от некоторых радикалов в партии. Наверное, они просто хотят, чтобы мы гордились своими традициями.

Я получила милое письмо с рождественскими поздравлениями от Дженни и Бобби. Они говорят, что американские газеты много критикуют Гитлера, а их отец заставил их сжечь фотографию, которую мы сделали в замке. Дядя Альфред в письме папе написал по этому поводу целую обличительную проповедь. Папа тоже написал в ответ, посоветовав американцам быть поосторожнее в осуждении других, учитывая, что они сами убивали индейцев ради земель и больше ста лет держали рабов. В городе, в котором живет дядя Альфред, неграм до сих пор не позволяют пользоваться даже одними туалетами с белыми. Мы, немцы, никогда не занимались работорговлей и никогда не убивали целый народ, чтобы отобрать его землю.

Хайль Гитлер!

* * *

В одно из унылых, туманных воскресений в конце февраля Ева, высыпав в кормушку свиного загона на заднем дворе полную кастрюлю картофельных очистков, поспешила обратно на кухню, где она готовила обед. Ее отец в этот момент был наверху у кровати профессора Кайзера вместе с доктором Кребелем, Вольфом, Гансом и Андреасом.

Потыкав вилкой залитые кипящей водой картофелины, Ева пришла к выводу, что они еще не достаточно мягкие, и отправилась в столовую накрывать стол. Аккуратно расставляя на кружевной скатерти фарфор, когда-то принадлежавший маме Вольфа, она услышала, что отец наверху завершил молиться над профессором.

За последние недели страдалец потерял больше половины своего веса, а его кожа стала желтой, как долго лежавшая на солнце газета. Ева услышала стук ног по деревянным ступеням лестницы, и через мгновение в гостиную, тихо переговариваясь, вошли пятеро угрюмых мужчин. Проверив жаркое на плите, Ева поспешно помешала подливу, и начала быстро накладывать в миску длинной вилкой кислую капусту из стеклянной банки.

В дверях кухни появился Вольф.

– Я же сказал, что все должно быть готово к двум.

Ева нервно вытерла руки о передник.

– Сейчас все поставлю. Как там отец?

– Спит. – Сняв со сковороды крышку, Вольф понюхал жаркое. – Отец в таком тяжелом состоянии, а Андреас опять начал ляпать языком в сторону партии.

– А что он сказал?

– Что у некоторых нацистов не в порядке с головой. Отец был просто вне себя. Я это Андреасу припомню.

– И что ответил отец?

– Как что? Начал ругать Андреаса, конечно. – Зачерпнув кончиком ложки подливу, Вольф попробовал ее на вкус. – Фу! Ты опять положила тмин? Я же его терпеть не могу!

Выпрямившись, Ева вытерла лоб тыльной стороной ладони.

– Совсем недавно ты сказал, что обожаешь тмин, – язвительно бросила она. – Сегодня тебе что-то нравится, а завтра – уже нет. Ты думаешь, я умею читать твои мысли?

Вольф закрыл дверь кухни.

– Ты как со мной разговариваешь? – Взяв с полки большую деревянную ложку, он со зловещим видом начал приближаться к Еве.

Не сводя глаз с ложки, она медленно протянула к Вольфу руку.

– Пожалуйста…

Вольф резко ударил Еву ложкой по запястью. Подавив крик, она схватилась рукой за ушибленное место.

– Вчера я сказал тебе напоить свинью, а ты забыла. Потом ты забыла забрать яйца из гнезда, и они замерзли. А теперь ты еще вздумала поднимать на меня голос?

Вольф еще раз ударил Еву по руке – на этот раз сильнее. Она опять подавила крик.

– Ставь обед на стол, – процедил сквозь зубы Вольф.

– Наш мозельский «Рислинг» никогда не надоедает, – сказал доктор Кребель, поднимая к глазам бокал с изысканным вином. – Но, к счастью, это вино – не единственное, чем мы, немцы, можем гордиться. – Все одобрительно засмеялись. Кребель повернулся к Вольфу. – Что ж, юноша, вижу, твои дела идут неплохо. Твой отец рассказывал, что у тебя – хорошая работа в Кобленце.

Вольф занял свое место во главе стола.

– Да, господин Кребель, жаловаться не приходится. Хотя, честно говоря, сборка грузовиков никогда не была моей мечтой.

– Ты этой весной будешь участвовать в гонках? Вайнхаузен мечтает опять увидеть тебя чемпионом.

– Буду, если не запишусь в армию.

– Твой отец был бы рад увидеть тебя солдатом. – Доктор закурил. – Ты знаешь, что в Вермахте есть мотоподразделения?

Вольф кивнул.

– Да, я слышал.

– Новой армии нужна скорость. Кавалерийские полки скоро полностью заменят танками и бронированными автомобилями. Представьте, насколько проще батальону мотопехоты обойти противника с фланга.

Открыв еще одну бутылку «Рислинга», Вольф с саркастической ухмылкой посмотрел на брата.

– Да уж. Проще – только играться с голубями. Проигнорировав выпад брата, Андреас повернулся к пастору.

– Я слышал, церковная школа может закрыться из-за нехватки учеников?

– Узнав результаты референдума, все пасторы были потрясены, – покачал головой Пауль. – Почти в каждой области более 90 процентов проголосовало за государственные школы, а не церковные. Такого я никак не ожидал.

– Наверное, пасторы «Исповедующей Церкви» сразу же подняли шум?

– Знаете, такой выбор народа обескураживает не только их. Еще три года назад наши школы преуспевали. Кстати, Клемпнер всем рассказывает, что я тайно примкнул к «Исповедующей Церкви».

– А вы действительно примкнули? – спросил Вольф.

Пастор отхлебнул из бокала.

– Я согласен со многими их взглядами, но из-за того, что их лидеры начали впадать в крайности, ряды «Исповедующей Церкви» в последнее время значительно поредели. Я слышал, что некоторые из наиболее радикальных пасторов говорят, что Гитлер, на самом деле, – враг Христа.

– Что за абсурд! – воскликнул Кребель. – Они что, не слышали его речей? Фюрер правильно делает, что держит их в узде.

Пауль налил себе еще вина.

– Хорошо, что Гитлер ведет себя сдержанно. Он идет на определенные уступки и продолжает стоять на платформе партии, которая открыто поддерживает христианство. Вы же знаете, ни одной церкви еще не было закрыто. Все, чего хочет Гитлер, – это единство внутри Рейха, особенно в такое время, как сейчас. Но экстремисты, наподобие Бонхоффера и Нимёллера, постоянно донимают его своими странными доктринами.

– Они забывают, что если бы не Фюрер, то мы сейчас жили бы под властью большевиков, и церковь вообще оказалась бы вне закона, – вмешался в разговор Андреас.

– Вот именно, – согласился с ним пастор. – Однако некоторые из них утверждают, что христианство и национал-социализм – понятия несовместимые.

– Расстрелять бы их, – буркнул Вольф.

– А вы что думаете, пастор? – спросил Ганс.

Пауль пожал плечами.

– Я тоже не согласен с некоторыми идеями национал-социалистов – особенно в том, что касается расовых вопросов, – однако апостол Павел заповедал Церкви своего времени подчиняться даже Нерону. К какому выводу я еще должен прийти? Истина заключается в том, что ни одно правительство не будет идеально соответствовать христианским нормам.

– Даже в Америке, – засмеялся Ганс.

Ева вышла из кухни, неся в руках поднос с жарким, от которого валили клубы пара.

– Господа, довольно политики, – улыбнулась она, ставя поднос на стол. – Переходим к жаркому с подливой. Вольф, ты обслужишь здесь гостей, пока я принесу все остальное?

– Конечно, дорогая, – ответил Вольф, галантно целуя Еве руку.

Ева бросила быстрый взгляд на Андреаса, что не осталось незамеченным присутствующими. Чтобы скрыть свое напряжение, она поспешила ретироваться на кухню, откуда вскоре вышла, неся на подносе блюда с картофельным пюре, тертой морковью и кислой капустой.

Все встали, Ева заняла свое место за столом, и пастор вознес молитву, в которой, кроме благодарения за пищу, попросил облегчить удел профессора и благословить Германию. В конце все дружно сказали «аминь», а Вольф и доктор Кребель добавили: «Хайль Гитлер!»

Ева осмотрела стол, чтобы убедиться, что никто из гостей не остался не обслуженным. Она едва сдерживалась, чтобы не задержать взгляд на лице и доброй улыбке Андреаса. Ей так хотелось, чтобы он остался доволен ее ужином, но еще больше ей хотелось сидеть рядом с ним.

Глава 17

«Мы должны бороться с деструктивным влиянием евреев на религию, нравственность, литературу, искусство, политическую и социальную жизнь».

Отец Эрхард Шлунд,

францисканец-публицист

Гости быстро справились с ужином, и вскоре Ева, убрав со стола грязные тарелки, принесла с кухни блюдо с нарезанным сыром. Вольф в этот момент увлеченно хвастался своей новой должностью на заводе. Затем он упомянул о вероятном повышении по партийной лестнице и будущей службе в армии.

Ева прислушивалась к голосу Вольфа, испытывая странную смесь отвращения и гордости. Она быстро столкнулась с реальностью того, что ее муж – избалованный, любимый сын, умевший ловко воспользоваться вседозволенностью в своих личных интересах. Фактически, Вольф почти всегда добивался от других того, что было выгодно именно ему, – даже от отца, отдавшего ему свою комнату, в то время как Андреасу пришлось отправиться на чердак.

Тем не менее, Ева не смогла избежать его чар. Это вообще мало кому удавалось.

Власть Вольфа над Евой была глубинной и непреодолимой, но в то же время его нельзя было не уважать за его успехи. Иногда Ева им даже восторгалась. Впрочем, этот конфликт чувств только еще больше разжигал кипящий в ее душе гнев. Ева злилась на Вольфа за его грубость и на себя за свою потребность в его дикой страсти. Еще в ней все больше поднимался гнев по отношению к отцу, который ничего не предпринял, чтобы защитить ее даже от самой себя. Впрочем, что именно он должен был предпринять, Ева не знала, еще Андреас…

– Ева, ты обожглась? – спросил Ганс.

– А?

Бибер указал на красный рубец на запястье Евы, когда та потянулась за блюдом.

– Ты обожглась?

– А, это… Это знак моей глупости.

Все сразу же умолкли, а Пауль сделал вид, что протирает очки носовым платком.

– И как это понимать? – прищурился на Еву Вольф.

Ева почувствовала, что краснеет. Из-за своего скрытого сарказма она оказалась в опасном положении.

– Ну… – промямлила Ева. – Я просто имела в виду, что, работая по хозяйству, часто попадаю в разные глупые ситуации, поэтому иногда не обходится без ран.

– Например? – спросил Ганс.

– Ну прямо все вам и расскажи, – смущенно засмеялась Ева. – Ну вот, например… Один раз я поскользнулась в свином загоне, когда несла корзину с яйцами, и бухнулась прямо в навоз.

Все вежливо рассмеялись.

– Видели бы вы меня! Ну да ладно… На кухне уже ждет яблочный рулет с сахарной пудрой, – сменила Ева тему разговора, начав суетливо убирать со стола. Заметив, что у нее дрожат руки, она робко взглянула на Вольфа, который спокойно сидел на своем стуле, наслаждаясь дискомфортом жены.

– Что ж, в следующий раз, когда ты разобьешь десяток яиц, мне придется взять в руки ремень, – насмешливо сказал он.

В этот момент соусник, выскользнув из рук Евы, упал на пол, разбившись на мелкие куски. Вольф, с ревом вскочив с места, грубо схватил Еву за руку.

– Ты, корова! Это посуда моей матери!

– А ну закрой свой рот! – крикнул Андреас, угрожающе поднимаясь из-за стола. Его глаза впились в Вольфа, как два бурава. – Если ты еще раз ее так назовешь, я тебя прибью. И убери от нее свои руки!

– Парни! – воскликнул пастор, также вставая из-за стола. – Немедленно прекратите!

Вольф, грубо оттолкнув от себя Еву, грохнул кулаком по столу. На его побагровевшей от ярости шее пульсировала вена.

– Она – моя жена, – прошипел он Андреасу. – И не тебе указывать, что мне делать с моей женой.

Ничего не ответив, Андреас развернулся и вышел из комнаты.

– Отец, – тихо позвал Андреас, придвигая стул к кровати профессора Кайзера. Старик не ответил. Андреас огляделся по сторонам, радуясь, что рядом нет Вольфа. На одной из стен висели пожелтевшие от времени фотографии дедушки и бабушки профессора, а на другой – портреты Мартина Лютера и Адольфа Гитлера. Отец настаивал на том, чтобы Гитлер довел до конца дело, начатое великим реформатором. Скользнув по окну, зашторенному тяжелыми бахромчатыми портьерами, взгляд Андреаса остановился на потертой карте с надписью «Священная Римская империя германской нации». На соседней стене висела вышивка с текстом 22-го Псалма, сделанная покойной матерью Андреаса.

Профессор никогда не был близок со своим приемным сыном. С первого же дня после смерти фару Кайзер откровенно привилегированное положение Вольфа считалось фактом, не требующим объяснений или извинений. Впрочем, несмотря на это, Андреас всегда считал, что профессор относился к нему хорошо, а иногда – даже с отцовской любовью. Ему вспомнилось, как они вместе изучали картины Каспара Давида Фридриха, и как профессор объяснял принцип действия радио. Глядя на осунувшееся, пожелтевшее лицо своего отчима, Андреас был уверен, что этот человек никак не заслуживает таких страданий.

Из задумчивости его вывел голос доктора Кребеля. – Отвратительная была сцена там, внизу… Отец спит? Андреас кивнул. Склонившись над кроватью, Кребель проверил у профессора пульс и тут же быстро приложил ухо к груди старика. Выхватив из кармана своего жилета маленькое зеркальце, доктор поднес его к носу профессора. Наконец, еще раз наклонившись к груди старика, Кребель медленно распрямился.

– Мне жаль сынок, но он умер.

Андреас вскочил на ноги.

– Умер?

Его захлестнула внезапная волна эмоций. Андреас проглотил подкативший к горлу комок. Перед его глазами пронеся вихрь воспоминаний, и он вдруг почувствовал себя одиноким. Ужасно одиноким…

* * *

Выходя вместе с Вольфом из поезда, прибывшего из Кобленца, Ева Кайзер угрюмо молчала. Теплый майский воздух наполнен влагой от поднявшегося с реки тумана. Помахав рукой знакомой, Ева со вздохом подняла свой чемоданчик. Ее свадебное путешествие стало огромным разочарованием.

Когда Вольф сказал, что они поедут в Рим, Ева пришла в восторг. Она уже предвкушала, как будет, подобно апостолу Павлу, ходить по черным камням Аплийской дороги. Ева не когда дождаться, когда своими глазами увидит оранжевые Кирпичи древнеримского форума. Она мечтала, как вместе с любящим мужем пройдется босыми ногами по нагретой солнцем воде в фонтане Треви…

Но ничего этого не было.

Ева надеялась, что рассеянное безразличие к ней со стороны Вольфа объясняется его затянувшимся трауром, хотя И понимала, что из-за своих двойственных чувств не может стать для него той женой, на которую, он, наверное, рассчитывал. Впрочем, несмотря ни на что, она, как ребенок, мечтала о том, как чудесно они проведут время в Риме…

Но все получилось так, как получилось, и теперь Ева послушно плелась за мужем по улицам Вайнхаузена. «Наверное, я слишком неблагодарная, – думала она. – У моих родителей, когда они поженились, денег едва хватало на еду, а я жалуюсь на неудачное путешествие в Рим». Но Еве действительно очень хотелось насладиться солнцем на площадке перед Пантеоном и неспешно полакомиться сыром, запивая его вином в кафе на площади Кампо де Фиори. Вместо этого ей пришлось всю неделю ходить с Вольфом к балкону дворца Венеции, где она стояла под палящим солнцем, стиснутая со всех сторон толпой «Черных рубашек», приветствующих фашистского диктатора Италии Муссолини.

Впрочем, Ева была благодарна Вольфу уже за то, что он во время поездки был спокоен. Он обращался с ней по-доброму и даже купил ей несколько подарков, хотя один из них: брошь из Базеля – ей не понравился. Это была рука с мечом символизирующая немецкого народного героя Арминия победившего римлян. Вольф также купил Еве модный шелковый шарф и дорогую камею.

Пара устало брела через рыночную площадь Вайнхаузена. В последние годы здесь открылось много новых магазинов а окна домов пестрели яркими цветами. Ева помахала рукой Оскару, который, как всегда, был в отличном расположении духа.

– Я слышала, он вышел из CA.

Вольф кивнул.

– Шнайдер думает, что Оффенбахеру перестал нравиться курс партии. Он постоянно болтал лишнее во время собраний в таверне… Говорил, что Германия снова объединилась, и этого достаточно.

Ева помахала Ульриху Оберману – подмастерью мясника.

– Хороший Ульрих человек. Даже жаль, что он – католик.

– В июне он уезжает в трудовой лагерь.

– Оскар рассказывал, что Ульрих сильно разозлился из-за того процесса над священниками в Кобленце.

– Если ты растлеваешь мальчиков, то тебя следует повесить, – проворчал Вольф.

– Ульрих думает, что обвинение было сфабриковано, чтобы держать в узде католическую церковь. – Ева, остановившись, опустила чемодан на землю, чтобы размять занемевшую руку. – Он сказал Гюнтеру, что перед тем, как уедет, принесет на исповедь свое радио.

– Что-что? – удивленно посмотрел на нее Вольф.

Ева позволила себе рассмеяться.

– Ульрих говорит, оно слишком много врет.

Вольф улыбнулся.

– Нужно это запомнить. Идем уже!

– Добрый день, господин Зильберман, и хайль Гитлер! – Вольф опустил чемоданы перед кассой магазина.

Самуэль Зильберман нервно вытер руки о свой фартук. Несмотря на угрозы и недовольство партии, он упрямо о назывался покидать Вайнхаузен.

– Добрый день, Вольф… И тебе тоже, Ева. Надеюсь, свадебное путешествие удалось?

– Да, спасибо, – ответила Ева.

Вольф пристально посмотрел на стареющего бакалейщика. Тот опустил глаза.

– Итак, вы – последний еврей в Вайнхаузене, – сказал Вольф, довольный произведенным эффектом.

Зильберман не ответил.

– А куда же уехали остальные «избранные»?

Ева положила руку на ладонь мужа.

– Вольф…

– Голдманы хотели уехать в Америку, но американцы отказались расширять свою эмиграционную политику, – спокойно сказал Зильберман. – Думаю, они перебрались в Италию. Баумы сейчас в Женеве в надежде переселиться в Палестину. Остальные уехали в Лондон.

Вольф одобрительно кивнул головой.

– Догадываюсь, ваша синагога сильно опустела. Что поделать… – Взяв щипцы, Вольф выудил из бочки с рассолом огурец и взял его куском коричневой оберточной бумаги. – Пастор Фольк прочитал мне одну статью какого-то богослова. Так вот, там сказано, что у немцев по отношению к вам, евреям, есть три альтернативы… – Вольф откусил от огурца. – Мы можем или смириться с вашими заговорами, или смешиваться с вами в браках до тех пор, пока ваша нация не исчезнет, или вывезти вас в вашу собственную страну.

Еве хотелось поскорее уйти.

– Вольф…

– С первым вариантом, конечно же, нет вопросов. С вашими заговорами мы миримся издавна, – Вольф опять откусил от огурца. – Второй вариант не понравится вашим раввинам. Они же считают, что вам унизительно вступать в брак с нами, «гойскими псами». Так, кажется, они нас называют? – Вольф помолчал, ожидая ответа Зильбермана. Так и не дождавшись, он продолжил. – Итак, как по мне, третий вариант устраивает обе стороны, не так ли?

– Думаю, что сионисты уже прорабатывают с Фюрером подобные планы, – холодно ответил Зильберман. – Тебе от этого легче?