Текст книги "Игра в смерть (СИ)"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Двадцать четыре

– Несчастная заблудшая душа… – вздохнула мама.

Выглянув в окно, я увидел вдали мать Эскью с ребенком на руках. Она бесцельно, безнадежно брела через промерзший пустырь.

– Бедняжка… – опять вздохнула мама. – Ты ведь не сделаешь с нами ничего подобного?

Я помотал головой:

– Нет.

– Знаю. Но от этого знания страх не исчезает… Ну что, едем? Собирайся.

Был воскресный вечер, время для нового визита в больницу. Мы забрались в машину, направились прочь из Стонигейта. В руке я держал свернутый в трубочку рисунок Эскью. Аммонит в кармане, истории – в голове.

В больничной палате мы расселись тесной группой. Разлили чай по чашкам. Дед пристально смотрел на нас и сквозь нас. Однако сидел он ровно, руки больше не тряслись, а глаза больше не пугали пустотой.

– Пап? – позвала мама.

Дед моргнул, сфокусировал взгляд заново и слабо нам улыбнулся – каждому по очереди.

Коснулся руки моего отца:

– Привет, сынок… – слабо, едва слышно прошептал он.

Когда отец встал обнять его, слезы блеснули в его глазах.

Шепча наши имена, дед дотронулся до каждого. Поднял свою чашку в тощих, скрюченных пальцах и откинулся на спинку стула.

– Совсем истрепался… – прошептал дед. Глухой, слабый смешок в самой глубине горла. Он подмигнул нам, медленно и неуверенно, вновь рассмеялся. – Опять эльфы меня похищали, да?

– Далеко же они тебя завели, – улыбнулась мама.

– Что уж теперь… – вздохнул дед, поднося к губам чашку.

– Деда, я тебе кое-что принес, – сказал я. Развернул рисунок, показал ему.

– Ну, надо же…

Взгляд деда шарил в темноте на рисунке.

– Малыш Светлячок… – прошептал дед. – В точности каким был.

– Это тебе, деда. Если хочешь, его повесят над твоей кроватью.

– Отлично. Просто отлично… – Дед улыбался, поглощенный рисунком. – Вот он, маленький озорник.

Затем подался вперед с приложенным к губам пальцем.

– А Светлячок-то является мне по ночам, знаете ли, – сказал дед. – Приходит повидаться в снах. Хочет уберечь, не дает заблудиться…

Подмигнул, поднял палец повыше:

– Только не говорите про это здешним ребятам в халатах. А то решат еще, что я из ума выжил.

Мы смеялись, но в наших глазах стояли слезы.

Потом дед уснул. Видно было, как быстро его глаза движутся под тонкими, трепещущими веками. Мне сразу представилось, что Светлячок сейчас там, рядом с дедом, присматривает за ним и не дает в обиду. Поговорив с кем-то из врачей, мой отец выяснил, что деда можно будет забрать домой на Рождество. За окном сгущалась темнота, а мы все сидели и смотрели на него. Свернутый рисунок я положил ему на колени.

Когда мы уходили, дед бормотал во сне:

– Быва-ал я молод…

* * *

Уже у самого дома мы встретили возвращавшуюся с пустыря мать Эскью.

Мама дотронулась до ее плеча, подержала за руку.

– Все будет хорошо, – сказала она. – Уверена, у Джона все в полном порядке.

Миссис Эскью опустила голову. Из свертка теплых покрывал в ее руках светилось детское личико.

– Зайдите и выпейте с нами чаю, – предложила мама.

Та покачала головой.

– Не сейчас, – сказала миссис Эскью. – Малышке пора домой, в кроватку…

Обведя наши лица рассеянным взглядом, она шагнула ко мне и схватила за руку, чтобы с жаром прошептать:

– Верни его домой. Верни мне моего сыночка, слышишь? – Ногти и кольца больно впились в мою кожу. – Верни его!

И, поспешив прочь, скрылась в сумерках.

Двадцать пять

Долгожданный вечер премьеры. Мы шли в школу, и луна заливала пустырь своим мертвенным светом. Она затмила собою звезды. Заставила снежное поле светиться изнутри. Она заставила блестеть наши глаза, протянула тени от деревьев в садах, разложила их в дорожных выбоинах и колеях. Наши собственные тени беззвучно вышагивали рядом. Из поднятых воротников, из-под намотанных на шеи шарфов мы выдыхали серебристые облачка пара. Нас собрались десятки: семьи Стонигейта покидали теплые дома, чтобы увидеть, как Снежная королева бросит льдинку в глаз Элли, уронит семечко зла ей в душу. Самые младшие из зрителей возбужденно смеялись и подпрыгивали, не выпуская родительских рук. Пожилые пары шагали не спеша, с осторожностью нащупывая верную дорогу и опираясь на трости с резиновыми набалдашниками. За школьной оградой манило к себе теплом ярко, нарядно освещенное здание.

За дверью первоклассники в блестящих костюмчиках из серебристой фольги вручали входящим программки. Из этих буклетов мы узнали, что нынешнее представление не подходит для маленьких детей без сопровождения. В холле висело множество картин и фотографий с изображениями ледников и плавучих льдин. Там были и рисунки с полярными медведями и пингвинами. Спины китов взламывали полярные льды. Карты наглядно показывали, как низко опускались границы ледников в далекую эпоху их безраздельного владычества. Укутанные в звериные шкуры, у костров отогревались пещерные жители, – под наскальными картинами, запечатлевшими животных, которых они боялись, на которых охотились и которым поклонялись. Играла музыка: визгливые свистульки со скрипками, иногда с далекими заунывными напевами, а иногда – с громким, хищным рыком.

Чемберс дежурил в холле, управляя потоками зрителей. Он улыбнулся нам, приветствовал моих родителей рукопожатием и заметил, что я все же взялся за ум после той прискорбной истории с играми в подземельях. Наш географ мистер Доббс тоже подошел поздороваться. Он подмигнул мне, пожал моим родителям руки и тихо сообщил, что школа возлагает на меня большие надежды. Вместе мы прошли в зал: тусклые огни над рядами стульев, обращенных к ярко освещенному ледяному миру на сцене. Едва мы заняли места, как весь свет погас, оставив зал в кромешной темноте. Дети дружно ахнули в притворном ужасе, и «Снежная королева» началась.

Двое детей заблудились по дороге домой: перепутали поворот и оказались потеряны в этом ледяном мире. Одетые в красное и зеленое, они крепко держались за руки, в страхе и удивлении осматриваясь по сторонам. Они говорили о потерянном милом доме, о любящих родителях, о зеленых холмах и долинах родного края. Как они могли так сбиться с пути? Мальчик плакал, а девочка его успокаивала, а потом принялась высмеивать за слабость и нехватку мужества. Указав на далекие горы, она уверенно произнесла: «Наш дом в той стороне». Брат продолжал хныкать: «Откуда тебе знать? Откуда?» Они поссорились. Сестра пригрозила бросить его на произвол судьбы. Глядя на него сверху вниз, она улыбалась. «Посмотри на себя, – шептала она. – Только посмотри на себя». Затем к краю сцены подкатила в своих санях сама Снежная королева, и тот взгляд, которым она обменялась с Элли, заставил меня содрогнуться.

Сойдя с саней, королева заключила детей в холодные объятия. Она ворковала с ними, успокаивая. Сказала, что им нечего бояться. Укутала в белые меха. Погладила по щекам, по волосам. «Такие милые детишки…» – прошептала она.

– Дети нередко теряют дорогу, – объявила им Снежная королева. – Зимой они сбиваются с пути. Ищут снег поглубже: для снеговиков, для игр. А свернув не туда, пропадают навеки и попадают в мое королевство.

Хныча и низко наклонив голову, мальчик кусал дрожавшие губы.

– Кто ты? – шепотом спросила Элли.

– Я Снежная королева. Правлю льдами, снегами и морозными ветрами. Я королева замерзших сердец. Коснись моей щеки, ощути там лед.

Потянувшись ввысь, девочка коснулась идеально белой кожи.

– Ты прекрасна, – прошептала она.

– Коснись моих губ, ошути мороз.

Прикоснувшись к ним, Элли тяжко вздохнула.

– Мой брат так напуган… – сказала она. – Ему так хочется вновь оказаться дома!

Обе повернулись взглянуть на мальчика, который молчал и лишь трясся от страха.

– Нет нужды бояться, – произнесла королева. – Ты это понимаешь, правда?

– Да, – ответила ей Элли.

– Загляни мне в глаза и увидишь там зиму, без конца и без края.

– Да, – повторила девочка.

Снежная королева заулыбалась.

– Такая милашка… – шептала она. – Такие ясные, смышленые глаза…

Заключив Элли в объятия, она отвела ее подальше от брата.

– Множество детей приходят сюда, – задумчиво произнесла королева, гладя Элли по щеке. – Они ежатся и хнычут, они скулят и плачут. Подавай им зеленые долины да уютные деревушки, домики с жарко горящими очагами… Я же грежу о зимнем ребенке. Ищу дитя, которое захочет остаться здесь, со мною.

Склонившись, она подняла неровную ледышку и показала Элли, поднеся ее к лицу девочки.

– Ты видишь, как она прекрасна? – спросила королева шепотом.

– Да.

– Позволь, я приложу лед к твоей щеке. Ощути его безупречный, идеальный холод.

– Безупречный холод, – подтвердила Элли.

Снежная королева отломила небольшой кусочек от края ледышки:

– Повернись ко мне, дитя мое.

Элли подняла лицо, обратив к ней взгляд. Музыкальные инструменты взвыли в экстазе, когда Снежная королева легким, плавным движением вложила в глаз девочки ледяной осколок.

И зло начало захватывать Элли. Девочка обучилась колдовству – тому, как заставить исчезнуть сперва всякие мелочи, а затем и предметы побольше. Ее злоба росла и крепла. Брат утомил ее своими жалобами, и тогда Элли указала на него пальцем, чтобы изгнать из этого мира.

* * *

Во время антракта мама все повторяла, как замечательно Элли справилась с ролью, как здорово ей удалось напугать всех в зале. Позади нее, сквозь группки взрослых с чаем в руках, я приметил Бобби Карра. Тот стоял, опершись спиной о дверную раму: улыбался, не сводя с меня глаз. Подмигнул и небрежным кивком подозвал к себе. Я просто отвернулся от «заразы», как определила его Элли, стараясь не замечать. Бобби же не двигался с места, так и продолжал разглядывать меня с тонкой улыбочкой на губах. Не выдержав, я направился к нему через всю толпу:

– Чего тебе?

Подняв лицо, Бобби с прежней улыбкой уставился на меня в упор.

– Ты покойник, – процедил он сквозь зубы.

– Что?

– Эскью вернулся. И ты покойник.

– Где он?

– Где-то есть. И спрашивал о тебе.

– В смысле?

– Спрашивал! О тебе! – усмехнулся Бобби. – И ты! Покойник!

Схватив Бобби за плечо, я выволок его из холла в темный коридор. Прижал его к стене, под висящим там пейзажем заснеженной долины.

– Вот же зараза! – прошипел я. – Где он?

– Где-то есть.

Я оторвал его от стены и швырнул обратно.

– Он злой как сам черт, – сказал Бобби. – И хочет видеть тебя.

Вынул из кармана сложенный листок бумаги, развернул:

– Он велел передать это тебе.

Я повернулся к свету с рисунком в руках. Там были нарисованы мы оба, Эскью и я. Вдвоем, в пещере. Почти голые. В кулаках ножи, и оба в боевой стойке – замерли друг напротив друга над пламенем костра. Каменные стены вокруг испещрены именами мертвецов. Из темноты за нами наблюдают десятки тощих детских фигур.

– Если кому расскажешь, он нас обоих прикончит, – прошептал Бобби.

– Прикончит! – фыркнул я. – Ха!

– Вот именно, прикончит. Он и Джакс. Никому не говори.

– Несчастный червяк… – начал было я, но тут заметил в дальнем, тускло освещенном конце коридора Чемберса. Завуч пристально смотрел прямо на нас с Бобби.

– Держи язык за зубами, – выдохнул Бобби и поспешил прочь: в школьный холл и в ночную темень за ним.

– Ты как, Кристофер? В порядке? – подходя, спросил завуч.

Я едва успел запихнуть в карман рисунок Эскью.

– Да, сэр.

До нас донесся голос мисс Буш: та объявляла о скором начале второго действия.

– Жутковатая пьеска, верно? – спросил Чемберс.

– Да, сэр.

Он задумчиво на меня покосился:

– Так странно, Кристофер… Откуда только оно в нас берется, это желание испытывать страх и дрожать от ужаса, вглядываясь во тьму…

– Да, сэр.

Улыбнувшись, завуч продолжил:

– Пусть тьма остается на сцене, да? Или в книгах, возможно. Там ей самое место, не находишь?

– Да, сэр.

Чемберс похлопал меня по плечу:

– Идем, Кристофер. Настало время для Элисон вновь напугать нас.

Мы вышли в холл и сразу же затерялись в толпе. Я видел, как вдали мама оглядывалась по сторонам, видел первые признаки страха, поселившегося в ее глазах.

Пьеса шла своим чередом, но я был слишком погружен в собственные мысли и страхи. Ладони взмокли, сердце колотилось в груди: мне было ясно, что скоро Эскью вызовет меня, выбрав место и назначив время для встречи. Я уже знал, что мне предстояло вместе с Джоном уйти во тьму и что моею задачей будет вывести его назад.

Двадцать шесть

Было за полночь. Мне никак не удавалось уснуть, и, подсев к столу, я пытался продолжать историю Лака, пытался провести его через скалы, помочь ему отыскать теплую пещеру, где его ждала бы семья. Ничего не получалось. Я смотрел за окно, на пустырь. Щурясь, я наблюдал за играми тоших детей, резвившихся у реки в свете луны. Расслабил веки – никого. Поднял взгляд на три рисунка на стене: мой портрет, Светлячок, мы с Эскью в пещере. Прошептал первую строку дедовой песни: бывал я молод, и в расцвете си-ил… Повертел в пальцах свои реликвии – аммонита, пони и окаменевшую кору. Прикрыв глаза, я сразу увидел мерцающего в уголках моего разума Светлячка. Помолился за деда. Уловил запахи горелого дерева, немытого тела и горячего пота, вновь открыл глаза и увидел ее – мать Лака. Завернутая в звериные шкуры, она припала к полу в углу моей комнаты. На протянутой ею ладони я увидел цветные камушки. Губы ее шевелились, беззвучно выводя уже знакомые слова: верни мне сына, верни мне мое дитя. Я отвел взгляд от ее лица, вновь посмотрел – женщина все не исчезала. Снова выглянув в окно, увидел там темную сутулую фигуру и черного пса у ее ног: Эскью.

Я не сводил с него глаз. Нет, он не исчез. Быстренько натянув одежду, я на цыпочках прошел по дому и выбрался в ночь. Ни души. Снег скрипел под ногами, пока я шагал к реке.

– Эскью, – шептал я. – Эскью!

Нет ответа. Я оглянулся по сторонам – никого. Плотнее запахнув куртку, крикнул в голос:

– Эскью!

На дальней от меня стороне пустыря, на всей нашей улице светилось единственное окно – в моей комнате, где над листками с рассказом о путешествии Лака осталась гореть настольная лампа. Даже отсюда в ее свете была видна сгорбленная, вжавшаяся в стену фигура его матери. По моему телу бежали мурашки.

– Кто это? – донесся чей-то голос.

– Кто здесь? – спросил я. – Это ты, Эскью?

Сдавленный шепоток, короткие смешки, тихие высокие голоса: «Кто это? Кто это? Кто это?»

Меня обступили дети – я видел их лишь уголками глаз, а они пялились в упор, беззастенчиво меня разглядывая. Почти голые, худые и бледные тела. Огромные, внимательные глаза на почерневших лицах.

– Кто это? – шептали они друг другу. – Кто это?

Новая волна хихиканья.

– Кит Уотсон, – шептали дети. – Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду.

Я крутился на месте, пытаясь разглядеть их получше, но тут послышался голос Эскью и наступила тишина, которую нарушало только тихое рычание Джакса.

– Сидеть!

Его голос огрубел, стал глубже и взрослее. Лицо Эскью потемнело, а плечи раздались вширь. На нем было несколько слоев тяжелой, темной одежды. Голова наклонена вперед, волосы грязные и растрепанные.

– Эскью…

– Мистер Уотсон?

– Где ты был, Эскью?

– Далеко.

– Твоя мать сама не своя от переживаний, а сестренка…

– А он?

– И он тоже, – твердо ответил я. – Тоже ждет тебя домой.

– Ха!

Меня била дрожь. С берега реки к нам было обращено множество детских лиц; я вновь слышал свист их дыхания и исполненный страха шепот.

– Я явился за тобой, Кит.

– За мной?

– Да. Ты один-единственный.

Я смотрел на Эскью, ежась под своей курткой.

– Ты можешь их видеть, – прошептал он. – Не так ли, Кит?

Их глаза таращились на нас над кромкой обледеневшего берега. Шелестели вздохи и шепотки.

– Ты видишь, – определил Эскью. Джакс зарычал ему в тон.

– Вижу, – прошептал я.

– И не только их. Ты видишь и другое, что не существует для чужих глаз.

– Да.

Он шагнул ко мне:

– Все потому, что ты умер, Кит. Ты видишь мертвыми глазами. И стоишь тут с другими мертвецами, такой же, как они.

– Эскью, приятель… Это полная фигня.

Дети забормотали, зашептались.

– Кит Уотсон, – шептали они. – Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду.

Эскью рассмеялся:

– Ты помнишь, Кит? «Джон Эскью, тринадцати лет от роду». «Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду». Наши выбитые в камне имена, под густыми кронами деревьев. Они ждали тебя здесь.

– Это случилось давно, Эскью.

– Вещи, которые произошли в далеком прошлом, возвращаются к нам снова и снова. Земле не сдержать всех мертвецов. Они восстают и наблюдают за нами. Тянут нас к себе.

– Брось, Эскью.

– Что привело тебя в Стонигейт, Кит?

– Моя бабушка умерла, и…

– Смерть привела тебя. Смерть позвала. «Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду». Даже твой могильный камень ждал тебя здесь – в точности как и Джона Эскью, тринадцати лет от роду.

Потянувшись вперед, он вцепился в мое запястье.

Я сжал в кулаке каменного аммонита.

– Хочу, чтобы ты пошел со мною, Кит. Идем, сыграем в игру под названием «Смерть». На этот раз по всем правилам.

– Эскью, отпусти меня.

– Я могу показать необычайные вещи, Кит. Материал для твоих рассказов, на много десятилетий вперед.

Его хватка окрепла. Пес рычал, дети в ужасе шептались. Эскью развернулся, потащил меня за собой.

– Вот почему ты во всем подобен мне, – сказал он. – Потому что мы знаем о тьме прошлого. Знаем о тьме, поглотившей мертвых.

– Да, – согласился я. – Но нам ведом и свет настоящего, который согревает живых. Не лучше ли сыграть в игру под названием «Жизнь»? Будь моим другом, Эскью. Вернись в Стонигейт, вернись в мир живых…

Издав утробный рык, он притянул меня к себе. Я ощутил, как грубость его хватки начинает одерживать верх над тоскою и жаждой во взгляде.

– Ты! – взвыл Эскью, поддавшись всплеску ярости. – Черт тебя подери!

Я ударил его аммонитом прямо в лоб. И опять. Выпустив мою руку, Эскью отпрянул назад: кровь уже стекала по его лицу, заливала глаза. Я оставил его недоуменно раскачиваться и бежал прочь, скользя на обледеневшем снегу. Услыхал за спиною тяжелое собачье дыхание и крепче сжал в кулаке аммонита, готовясь ударить вновь, но тут Эскью крикнул нам вслед:

– Джакс! Оставь его!

Я перемахнул через ограду, перебежал через улицу к нашей калитке. И встал там, слыша преследующий меня низкий голос:

– Я позову тебя, Кит Уотсон. Ты это понимаешь, правда? И когда позову, ты явишься, я знаю.

Я обернулся, вгляделся за спину, но не увидел там ничего, кроме лунного света на корке снежного наста.

Тихо ступая, я вошел в дом, поднялся в свою комнату.

Сидевшая на корточках у стены, мать Лака встретила меня вздохом облегчения. Протянула мне горсть цветных камушков и беззвучно повторила: «Верни его домой».

Двадцать семь

День зимнего солнцестояния, окончание учебы, начало зимних каникул. Самый короткий день в году, с самой долгой ночью ему вослед.

Элли выглядела особенно яркой и стройной в своих изумрудных леггинсах под ярко-алым пальто. Свои волосы она залила гелем и зачесала острыми пиками, торчащими в разные стороны от улыбки. Она не шла со мною рядом, она танцевала по снегу.

– Ну что? – смеялась Элли. – Что скажешь?

Она встала, уперев руки в бока, насмешливо смотрела на меня и улыбалась, улыбалась без конца.

– Да, – подтвердил я. – Ты была хороша в своей роли. Чертовски хороша.

– Ха! Ха-ха-ха! И всех вас напугала, правда?

– Да, Элли.

– Ха-ха! Никто не мог отвести от меня глаз. Огромных, выпученных глаз! Не так ли, мистер Уотсон?

– Все так, Элли. Не могли. Ты права.

– И злая я была особенно блистательна, верно? Когда в конце я снова сделалась хорошей, все хотели, чтобы я вернулась к злу и ужаснула вас заново. Всё так и было, мистер Уотсон?

– Да, Элли.

– Ха! Я была неподражаема! А сегодня буду даже неподражаемей прежнего! Так ведь, мистер Уотсон?

– Так, Элли. Будешь.

– Боже, Кит! Как я это обожаю! Просто-напросто обожаю!

Я смотрел, как она кружится с раскинутыми в стороны руками, как приплясывает на ходу. Пора бы нам двигаться дальше. Я направился к школе, и Элли, подбежав, схватила меня за руку.

– Знаешь, а я ведь добьюсь своего, – сказала она. – Когда-нибудь я точно стану актрисой, и ты увидишь меня в телевизоре. И скажешь: «Это же Элли Кинан, моя школьная подоужка!»

Я кивнул.

– И напишу пьесу специально для тебя, – сказал я.

Глаза Элли округлились.

– Точно! – сказала она. – А о чем будет пьеса?

– Не знаю даже. Про Стонигейт.

– Стонигейт? Ты что, издеваешься?

– Да, про Стонигейт. Назову ее «Игра под названием „Смерть“». Действие начнется в логове Эскью. Скажем, в разгар зимы. Он будет лохматым дикарем с трагической судьбой, ты – сияющей живительной силой, а я – обычным парнем, что застрял между вами и ничего не может понять. Ты сотворишь какое-нибудь заклинание, победишь смерть и выведешь всех нас наружу, к свету. Вроде того.

– Боже, Кит! – Элли даже в ладоши захлопала. – И тогда мы оба станем знамениты!

Она снова кружилась, вытанцовывая по снегу.

– Прошлой ночью Эскью вернулся, – сказал я.

– А?..

– Поздно ночью. После премьеры. Я вышел из дому и встретился с ним у реки.

– Боже, Кит…

– Если только мне это не приснилось. Если это не было игрой моего воображения.

– Значит, он до сих пор жив? – спросила Элли.

Я покачал головой:

– Я и не думал, что Эскью мог умереть. Не верил всем этим глупым россказням. Что могло с ним случиться? Он большой и сильный, в конце концов.

Сделав шаг, я поймал Элли за руку.

– Больше никто не знает, – сказал я. – Пусть так и останется.

– А какое тебе дело, знают люди о его возвращении или нет?

– Эскью не так прост, каким может показаться, – возразил я.

Она замотала головой:

– Пещерный человек! Жлоб неотесанный, вот он кто.

– Думаю, ему просто нужны друзья, Элли.

Какое-то время она молча вглядывалась в мое лицо, потом пожала плечами:

– И откуда он их возьмет, друзей? Шансы невелики. В любом случае моя голова полна совсем других мыслей… – Она вновь замерла в театральной позе, с упертыми в бока руками. – Перед тобой знаменитая Элисон Кинан, тринадцатилетняя актриса, сияющая живительной силой.

Мы двинулись дальше. Школа уже виднелась впереди.

– Ты придешь на сегодняшний спектакль? – спросила Элли.

Я молча развел руками.

– Придешь ведь, Кит? Приходи! Когда ты в зале, я чувствую себя увереннее.

– Хорошо, – сказал я.

Но глядел при этом в сторону: в моей голове уже начали складываться другие планы на вечер.