Текст книги "Игра в смерть (СИ)"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Четырнадцать

Мне и правда хотелось пригласить деда в школу, чтобы все могли послушать его истории. Вот только мы уже беспокоились, что всем историям скоро придет конец. Мама заметила это первой. Сперва особой тревоги мы не ощущали – ничего особенного, просто дед замыкается в себе ненадолго. Но когда мама попросила нас быть начеку, мы начали подмечать эти моменты все чаще. Тут особой бдительности и не требовалось. Бывало, сидим мы вчетвером, ужинаем – болтаем, шутим, пересказываем друг другу события дня, как вдруг понимаем, что дед будто выключился. Он переставал говорить и слушать. Не прикасался к еде. Пустой и тусклый, его взгляд устремлялся куда-то вдаль, прямо сквозь нас. Порой он терял внимание на короткий миг, порой это тянулось несколько секунд. Нередко маме приходилось тянуться к нему и тормошить деда за плечо.

– Папа, – беспокойно говорила она. – Папочка…

Опомнившись, дед возвращался к нам, в замешательстве хлопал глазами.

– Чего? – говорил он. – Что такое?

– Где ты сейчас был, папа?

Смущенно моргая, он оглядывал нас, будто видел впервые, но потом лишь качал головой.

Мы улыбались ему, с заботой и участием. Мама гладила деда по руке. Тогда он вздыхал, его взгляд обретал прежнюю ясность, и мы, все вместе, прогоняли тревоги смехом.

– Эльфы тебя похищали? – улыбалась мама.

– Вот-вот, – шепотом соглашался дед. – Ага, самое оно. Так и принято говорить.

Отсмеявшись, мы вновь принимались за ужин и болтали взахлеб, стараясь не выказывать поселившийся внутри страх.

В отдельные дни бывало и хуже, дед подолгу не вставал с дивана или из-за обеденного стола – тело обмякшее, в глазах пустота. Как-то раз, вернувшись из школы, мы вместе с мамой сидели в гостиной, наблюдая за ним: две минуты, три, четыре прошло, но дед все молчал, неподвижно таращась куда-то, ничего не видя рядом и ничего вдали.

– Боже ты мой… – прошептала мама. – Бедняжка!

– Может, он просто предался воспоминаниям? – с надеждой спросил я. – Как и всегда?

– Нет, сыночек, – шепнула она в ответ. – Наоборот, он в забытьи.

Больше я не раскрывал рта. Что тут скажешь? Я думал о логове Эскью, о том, каково ничего не знать и ничего не помнить. Охваченный трепетом, я вглядывался в деда, заплутавшего в этой тьме. Мама была, конечно, права.

Пятнадцать

Раннее утро. За кухонным окном блещет солнце, но со стороны моря набегают сбившиеся в кучу облака. Дед чаевничает за столом. Кроме нас, в доме больше никого. Я в спешке дожевываю завтрак, заглядываю в школьный рюкзак. Все собрано еще накануне: выполненные вечером домашние задания, ручки и карандаши в пенале, учебники, сверток с бутербродами. Сую руку в карман, нащупываю там тяжелого, твердого аммонита.

– Это в точности как гоняться за Светлячком, внучек.

Я обернулся к деду, накрыл его ладонь своей.

– Вот что это такое. Я тут сидел, пытаясь сообразить, на что это похоже.

Я сжал его руку крепче. Наблюдал и слушал. Думал о том, как дед подставлял лицо солнцу, как он вышагивал по тропинкам меж зарослями боярышника, как он выводил свои песни и пересказывал древние легенды.

– Я будто бегу за ним, один-одинешенек, по самому темному из туннелей, о существовании которого даже не догадывался. Остальные шахтеры давным-давно остались позади, и лишь я один пытаюсь нагнать его. Прибегаю туда, где только что блеснул Светлячок, – а там пусто. Одна темнота. И уже не могу двинуться с места, не помню дороги назад. И чем дольше стою там, тем сильнее проникаюсь тьмою, и скоро кроме этой тьмы ничего уж и не остается. Ничего не видно, ничего не слышно. Ничего не знаю, ничего не помню.

Я не убирал ладонь, надеясь навсегда удержать деда здесь, с нами, в нашем залитом светом мире. Он отхлебнул чая, обхватил эту ладонь обеими руками, и улыбнулся.

– Вот так, – сказал мне дед. – Ты держи меня, парень. Держи, чтобы я никуда не делся.

– Мне кажется, я понимаю, – еле выдавил я. – Там ничего не видно. Ничего не слышно…

– Ничегошеньки.

– Ты ничего не помнишь…

– Вот именно. Да и нечего уже помнить.

– И ты не пугаешься, пока не вернешься обратно?

– Страшно становится, когда понимаешь, что вообще уходил. Страшно знать, что это может случиться снова. Но когда уже там… Небытие… – Пожав плечами, дед расплылся в улыбке. – И возвращение, словно тебя вдруг находят товарищи. Словно шахтеры ищут пропавшего, бредут все дальше, освещая туннели своими фонарями, зовут по имени…

Дед опять покачал головой:

– Стариковские горести. Они не для юнцов вроде тебя, чего бы ты там себе ни надумал, – строго сказал он. – И все-таки я ищу способ помочь тебе понять, что со мною творится. Тогда будет уже не так страшно, правда?

– Правда, – прошептал я.

Он протянул руку и кончиками пальцев бережно смахнул с моих щек пару набежавших слезинок.

– А вот это зря, – шепнул дед. – Я свою жизнь уже прожил. Как и ты проживешь свою.

И весело подмигнул.

– Та твоя подружка, – сказал он, – девчушка из строптивых. Она именно та, кто тебе нужен. Как шахтерская лампа, она несет свет и надежду. Ты держись ее, внучек.

Шестнадцать

Той ночью я почти не спал. Вокруг меня хихикали и перешептывались детские голоса. Выглянув в окно, я увидел темное облако, низко повисшее над Стонигейтом. Нигде ни огонька. Дед тихо стонал за стеной. Я пробовал помолиться за него, но слетавшие с языка слова казались пустыми и никчемными. На следующее утро дед никак не мог проснуться. Похоже было, что уже никогда не проснется. Мама сидела подле его кровати с кружкой чая, остывавшего в руках.

– Папочка… – шептала она. – Давай же, папа, очнись.

Я объявил, что останусь дома, но этим только возмутил ее:

– Марш в школу! У тебя свои обязанности. В школу, я сказала.

Под моросящим дождиком я добежал до школьных ворот. Низкие серые облака никуда не торопились, задержались с нами на весь день. Уроки шли под аккомпанемент дождевых струй, хлеставших по школьным окнам. И весь день я думал о том, как мой дед лежит там, погруженный в кромешную тьму, в небытие.

На уроке географии Доббс опять вспылил, раздраженный рассеянностью Элли.

– Если вам кажется, что тектонические плиты не имеют к вам никакого отношения, мисс Кинан, – бушевал он, – это лишь потому, что костные плиты вашего собственного черепа до сих пор не сошлись вместе. Вы обитаете в примитивном мире младенчества, юная леди! Вам еще предстоит сформироваться окончательно, затянуть тектонический разлом.

Я видел слезы в ее глазах, судорожно сжатые кулаки: если бы могла, Элли разорвала бы Доббса пополам.

На переменке мы вместе сидели в коридоре, слушая, как дождь барабанит по крыше. Я искал предлог рассказать Элли о том, что случилось с дедом, но ей было явно не до того. Преисполненная злости, она лишь топала ногой, терла глаза и фыркала.

– Терпеть не могу школу, – шипела Элли. – И ее саму, и всех, кто здесь есть. Наверное, даже не стану дожидаться выпускного. Сама хлопну дверью. Убегу отсюда и заживу новой, кочевой жизнью…

Пихнув меня локтем, она продолжила:

– Хочешь со мною, Кит? Возьмем по котомке и пустимся в странствие по дорогам. Вместе, ты да я.

– Чего?

Рассмеявшись, она скривила губы.

– «Чего-чего»? Куда тебе… Само собой, ты останешься дома. А если и сбежишь, то сразу меня выбесишь.

Я осклабился в ответ:

– Ну, ты даешь! Доббс прав, ты заботишься лишь о себе, о своей чертовой персоне.

Громко топая, Элли удалилась по коридору.

Прозвенел звонок, и я спустился этажом ниже, спеша на урок французского. По пути прошел мимо Эскью, на которого орал Чемберс, школьный завуч. С его губ слетали выражения вроде «деревенщина», «кретин», «позор всей школы». Эскью стоял с низко опущенной головой, вжавшись в стену, и молча впитывал оскорбления. Когда я проходил мимо, он оторвал взгляд от пола и ухмыльнулся:

– Мое почтение, мистер Воскресший…

– Что? – поразился Чемберс. – Ты сейчас что-то сказал?

– Ничего, – ответил Эскью. – Ни словечка.

Французский язык, математика, картонные на вкус бутерброды, раздраженные учителя, затравленные ученики и дождь, дождь без конца. Сплошная муть – и внутри, и везде вокруг. Хотелось только одного – убраться отсюда поскорее, вернуться домой и узнать, как там дед. В кулаке зажат угольно-черный аммонит. Как долго он пролежал там, в толще земли, пока его не извлекли наружу? Сколько времени нужно провести во тьме, чтобы оказаться найденным?

Потом был урок английского, и мисс Буш зачем-то вздумалось вспомнить про рассказ за авторством Кристофера Уотсона. Сверкая улыбкой, она рассеивала все новые идеи. Не стоит ли нам подобрать к рассказу парочку иллюстраций? А также цветную обложку? Как мне такое предложение?

– Конечно, – пробурчал я. – Как скажете.

Учительница вгляделась в мое лицо:

– Вот и славно. Думаю, мы обсудим это после урока.

– Да. Как скажете.

Пока она бубнила что-то о Шекспире и Чосере, дождь наконец-то иссяк, и вымокший пустырь озарили слабые, насилу пробившиеся сквозь облака солнечные лучи.

– Итак… – проговорила мисс Буш, когда остальные разошлись. – Насчет иллюстраций. Не знаешь кого-то, кто мог бы с ними помочь?

Я пожал плечами.

– Может, Джон Эскью? – предложил я.

Мисс Буш возвела очи к потолку.

– Да, он талантливый рисовальщик… – сказала она.

Я кивнул.

– И вы с ним дружите?

Я опять кивнул.

Опять этот прямой, внимательный взгляд.

– У тебя все хорошо, Кит?

– Да, все в порядке, спасибо.

Я выглянул в окно – за воротами уже собирались наши. Элли тоже стояла там, с хмурой гримасой на лице.

Буш-Объелась-Груш никак не могла успокоиться. О, как было бы здорово отсканировать рисунок и поместить на обложку! Название вверху, мое имя – под иллюстрацией, прямо как у настоящей книжки!

Я стоял, не перебивая, а она все продолжала щебетать. За окном Эскью и Джакс уже скрылись из глаз на пустыре.

– Мне нужно идти, – тихо сказал я.

– Что, прости?

– Мне уже пора.

– Я думала, тебе будет интересно.

– Так и есть, но…

Я было повернулся, но мисс Буш задержала меня, поймав за локоть:

– Кристофер, что с тобою происходит? В чем дело, Кит?

– Ни в чем, черт подери. Ничего не происходит.

Я помотал головой, высвободил локоть из пальцев учительницы, подхватил рюкзак и поспешил к двери, даже не попрощавшись. Отчего я сразу не побежал домой, к деду? Почему предпочел сыграть в «Смерть» с остальными? Я мучал себя этими вопросами, подходя к ребятам, собравшимся у ворот. Мисс Буш маячила в окне своего кабинета, наблюдая за нами. «На что уставилась? – хотелось мне крикнуть. – Какое тебе дело?» Домой! Иди домой, велел я себе, но продолжал стоять там, опустив глаза в угрюмом молчании. Меня удерживали на месте ужас того, что я мог встретить по возвращении домой, и влечение тьмы, которую познал мой дед и которую, я даже не сомневался, мне предстояло обрести сегодня вновь в логове Эскью.

Элли старалась не смотреть на меня. Всё так же молча мы отправились в путь по мокрой, жадно чавкавшей под ногами земле. Огромные лужи под слоем травы. Под слабыми лучами солнца пустырь источал белесый пар, низко стелившийся над пустырем. От реки налетал прохладный ветерок, над нашими головами медленно ползли серые облака. Хлюпанье шагов, подмокшие брюки, общее молчание. Заросли вымокшего бурьяна. Остановка у входа, в мертвой тишине. Лай Джакса, рука Эскью. Сдвинутая в сторону дверная створка. Спуск в затопленное логово, и вот я уже сижу на корточках в мелкой луже. Взгляд напротив, в лицо Элли. «Ты… – говорят ее глаза, – ты меня бесишь. Здесь ты сам по себе!» Взгляд на собственное имя, Кристофер Уотсон, вырезанное в стене, последнее в длинном списке мертвецов. Глоток воды и сигаретная затяжка. Вращение ножа: это я – это не я – это я – это не я – это я – это не я… Уверенность, что сегодня опять мой черед. Нож останавливается, его лезвие указывает мне под ноги. Я хватаю руку Эскью, становлюсь на колени посреди лужи, опускаюсь на четвереньки, слышу его шепот, чувствую прикосновение, вглядываюсь в черноту его глаз. Никакая это не игра. Ты действительно умрешь. Это и есть смерть. Падение в лужу. Тьма. Небытие.

Семнадцать

И вот – конец всему.

Я в глубинах тьмы, куда едва долетают чьи-то крики. Я слышу свое имя, опять и опять: Кит! Кит! Кит! Кит! На меня изливается свет. Чьи-то руки хватают за плечи, трясут. В лицо брызжет вода.

– Кит! Кит! Кит!

Разлепляю глаза.

Надо мною склонилась Буш-Объелась-Груш, коленями в грязной луже. Рыжие волосы учительницы пламенеют в тех редких лучах солнца, что просачиваются внутрь логова.

– Кит, – в ее голосе уже меньше тревоги. – Кит…

Она гладит меня по щеке, подсовывает руку под шею, отрывает от пола. За ее спиною, в проеме входа маячат чьи-то озабоченные лица.

– Что тут происходит? – шепчет мисс Буш.

Не могу выдавить ни слова. Вижу, к нам тянется Элли, вижу отчаяние в ее глазах.

– Не буди его! – вопит она. – Не буди его, тупая ты Буш!

Слезы в ее глазах.

– Не надо его будить!

Учительница тянет меня вперед, усаживая на полу.

– Давай же, – настаивает она. – Очнись, Кит Уотсон…

Оглядывается на лица остальных, темнеющие на ярком фоне неба. Гнев во взгляде.

– Да что это такое? – кричит мисс Буш. – Что вы здесь устроили?

Лица исчезают. У входа в логово остается только Элли, из ее распахнутых глаз капают слезы.

– Иди сюда и помоги нам, – говорит мисс Буш.

И Элли спускается внутрь. Общими усилиями они ставят меня на ноги, будто свинцом налитые. Ничего не помню – лишь тьма и пустота. Слышу чей-то сдавленный шепоток, смешки. Вижу тощие детские фигурки, снующие в тенях на периферии зрения. Верчу головой, пытаясь рассмотреть насмешников получше.

– Кит! – трясет меня мисс Буш. – Давай же, Кит! Приходи в себя.

Вдвоем они тянут меня к выходу и поднимают наружу, в объятия ласкового солнца.

Я обвожу взглядом пустырь. Дети разбегаются в разные стороны: увязая в траве, они спешат к своим домам.

Буш-Объелась-Груш ведет беглецам учет:

– Дэниел Шарки, – называет она имена. – Роберт Карр, Луиза Макколл…

Мы опускаемся на траву. Негодование искажает мягкие черты лица мисс Буш.

– Что вы там делали? – желает она знать.

Элли гладит ладонями мое лицо, мои волосы и плечи.

Чей-то темный, крепко сбитый силуэт движется вдали, уходя от нас берегом реки. По пятам за ним следует лохматый пес.

– Джон Эскью, – шепчет мисс Буш. – И как это я сразу не догадалась! Джон Эскью…

Часть вторая. Зима

Раз

На следующий день все мы, за единственным исключением, стояли в кабинете завуча. На столе перед ним были разложены рапорт мисс Буш и список наших имен. Чемберс глядел на нас озадаченно, будто видел впервые. Объяснил, что недоумевает, обнаружив подобную тягу к силам тьмы в людях настолько юных, которых ожидает столь светлое будущее.

– Как прикажете это понимать? – опять вопросил он. – Что скажете в свое оправдание?

За ночь пустырь успел побелеть, подернуться инеем. Я бросил взгляд за окно, мимо удрученного завуча: Эскью был там, темный силуэт на фоне белой земли. Он шел вдали, тяжело ступая сквозь плотный туман. Теплое пальто, черная вязаная шапка надвинута на глаза, а под мышкой – альбом для набросков. Рядом семенит верный пес Джакс.

– Уотсон! – рявкнул Чемберс, заглядывая мне в глаза. – Ты не способен сосредоточиться, мальчик?

Я оторвал взгляд от фигуры Эскью. Остальные как раз живописали завучу все тонкости нашей игры: каковы ее правила, как мы умирали и как потом возвращались к жизни. Чемберс спросил об Эскью, и все в один голос подтвердили: да, дескать, это все Джон, это он придумал игру, это ему принадлежало логово… Бобби даже слезу пустил: мы ничего не могли поделать, мы были бессильны перед кознями Эскью. Дескать, он заманил нас и подчинил себе, угрожая расправой. Он сковал нашу волю заклятьями. Дэниел и Луиза дружно закивали.

– Да, – шептали они. – Мы не могли отказаться играть в его ужасную игру. Эскью – воплощение зла. Он околдовал нас всех, наложил злые чары…

Понурив головы, они клялись, что никогда больше даже близко к нему не подойдут.

Элли поцокала языком.

– Да, Элисон? – повернулся к ней Чемберс.

– Что я могу сказать… – невесело усмехнулась она. – Чепуха это все. Дурацкие игры, ничего больше. А Эскью – просто жлоб неотесанный. Пещерный человек. Тоже мне, нашли злодея!

Завуч взвесил эти доводы.

– Будь осторожна, – прошептал он. – Зло в этом мире действительно существует, и именно те, кто в этом сомневается, чаще остальных рискуют попасть в его путы.

Черкнув что-то в блокноте, Чемберс вновь поднял голову:

– Кристофер? Что-то ты молчалив…

Я пожал плечами.

– Нет, – сказал я. – Никакой Эскью не злодей. Зерно добра есть в каждом, и Эскью не исключение. Просто он не похож на остальных. А игра, она и есть игра.

Качая головой, Чемберс продолжал что-то писать.

– Вы всего лишь дети, – подытожил он, – наивные малыши. Защищать вас – наша обязанность. Но имейте в виду: на свете хватает людей, способных втянуть вас в большие неприятности.

Вглядевшись в лицо каждому по очереди, он объявил, что оставляет решение о нашем наказании за советом попечителей.

– Сдается мне, мистеру Эскью придется попрощаться с нашим учебным заведением, – добавил он. – Джон стремительно катится под горку, и лучше бы вам не увязаться за ним.

За дверью кабинета Чемберса я поймал на себе пристальный взгляд Бобби.

– Чего уставился? – буркнул я.

– Училка тебя разбудила!

Элли предостерегла его, звонко цокнув языком.

– Значит, ты так и остался мертвым! – не унимался Бобби. – Как Эскью и говорил, теперь ты – ходячий мертвец. Не надо было будить…

Обеими руками Элли вцепилась ему в грудки и затрясла.

– Ничтожество… – прошипела она. – Понял ты, крысеныш? Если в ком и воплотилось зло, так это в тебе. Сам ты ходячий мертвец!

И отпихнула Бобби с дороги.

* * *

Шли дни. Эскью выставили из школы, а нас строго предупредили, чтоб не повторяли ошибок. Чтоб не распаляли интерес у младших учеников своими россказнями. От края школьной площадки нам было видно, как по пустырю ползет бульдозер: он направлялся к нашему логову, чтобы раз и навсегда сравнять его с землей.

Однажды, когда я уже выходил из ее класса, Буш-Объелась-Груш задержала меня, окликнув:

– С тобою уже все в порядке, Кит? – спросила она.

– Да, мисс. Спасибо вам.

– Ты до чертиков меня напугал, между прочим.

– Знаю. Мне очень жаль, мисс.

– У тебя могучее воображение, – заметила учительница. – Но оно способно и смять, сокрушить человека, тем более такого юного…

– Да, мисс.

– Ты уж с ним поаккуратнее, хорошо? С воображением…

– Хорошо, мисс.

Мисс Буш улыбнулась:

– Нет никакой нужды переживать свои рассказы наяву, Кит. Слов на бумаге вполне достаточно.

Дома меня особо и не ругали. Прочитали нотацию о бабушкиной смерти и о болезни деда. Сказали, самое важное – то, что все позади, игра окончена, и ужасный Джон Эскью никого больше не потревожит. Отец даже посмеялся немного, вспомнив о давнишних танцах вокруг монумента на старом погосте.

– Мы до полусмерти пугали друг дружку всякими историями и видениями. Поразительно, но нам самим хотелось пугаться. Как будто что-то подталкивало нас и дальше устраивать те глупые игры с ночными хороводами. Если бы мы и дальше этим занимались, наверное, все могло кончиться скандалом даже похлеще… Не такие уж и детские они – забавы эти, да? – задумчиво усмехнулся отец. – В общем, все позади. На ошибках учатся. Надеюсь, ты не станешь опять ввязываться в подобные игрища?

Я помотал головой:

– Не стану.

От деда подробности наших игр в логове постарались утаить, но основную мысль он все равно уловил.

Как-то вечером, когда я гнул спину над очередным учебником, дед вошел в комнату и присел на кровать позади меня:

– Что, много задают?

– Ага, – ответил я.

– Ничего, отстанут со временем. Истина проста и прекрасна, она подходит ко всему, что угодно: «И это тоже пройдет…» Не хочешь рассказать?

Я пожал плечами.

– Не думаю, – буркнул я. – Это была игра, только и всего. Что-то пошло не так.

– Воля твоя, внучек…

Дед заглянул мне через плечо:

– Что зубришь на сей раз?

– Географию. Про то, как все континенты раньше образовывали один большой материк.

– А что, так и было?

– Да. Он назывался Пангея. И в итоге раскололся на континенты, которые разъехались потом в разные стороны.

Я показал деду карту: как выглядел мир все эти миллионы лет тому назад, как планета менялась и рвалась на части в нескончаемом процессе обновления.

– Впереди у тебя еще длинная дорога, дружочек, – улыбнулся дед и поднялся уйти.

– Кстати, имей в виду… – обернулся он на пороге. – Надеюсь, ты молчишь не потому, что вообразил, будто старикан вроде меня все равно ничего не поймет?

– Не поэтому, – ответил я.

Дед смог бы понять лучше, чем кто-либо другой. Но я промолчал.