Текст книги "Игра в смерть (СИ)"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Девять

Свечерело. Облака расступились впервые за много дней. Я забрался на ограду и уставился ввысь. Небо усыпали созвездия – мне удалось найти Большую Медведицу и Ориона-охотника. Под ними вспыхивали сигнальные огни самолета. Вниз, к реке устремилась падающая звезда. Тонкая корка снежного наста хрустела под моими ногами. Наш пустырь озаряло множество огней; люди собирали ветки, ломали ящики и товарные поддоны, чтобы поджечь и рассесться вокруг, жарить на углях картошку, травить анекдоты или пугать друг друга историями о призраках и чудовищах. По всему пустырю горели костры, к которым льнули темные сутулые фигуры.

– Кит! – окликнули меня от одного из костров, когда я проходил мимо. Стайка малышей в тесном кружке, распаленные азартом лица. – Иди к нам, расскажи опять ту историю, Кит.

Меня разобрал смех.

– Позже, – пообещал я им.

И двинулся дальше, в сгустившуюся над рекой темноту. Там я сумел разглядеть – в свете звезд и с помощью окошек, горящих в домах на дальнем берегу, – что лед берет свое, постепенно наступая с берегов. Сколько еще потребуется времени, чтобы лед затянул всю водную гладь, сковал реку целиком? Я присел на корточки и уставился вдаль, – тогда-то мне и послышались уже знакомые шепотки. На периферии зрения показались бродившие в стороне дети. Сощурившись, я различил их худенькие силуэты, увидел отсветы звезд в широко раскрытых глазах.

Пожалуй, я догадывался, что найду его здесь. Поэтому не удивился, когда послышались шаги: Эскью появился, чтобы устроиться над речным берегом поодаль от меня.

– Сидеть, – прошептал он. – Не трогай его.

И вновь тишина. Слышались лишь неспешное течение реки и где-то далеко позади – чей-то смех.

– Эскью, – сказал я.

Никакого ответа. Я поднялся, подошел ближе. Тихо повторил его имя, словно утешая раненого зверька, который способен огрызнуться, даже напасть, но отчаянно нуждается в любви и поддержке.

– Эскью, – шептал я. – Эскью…

Он вздохнул, пробормотал что-то, плотнее запахнул поднятый воротник и пониже натянул вязаную шапку. Я сделал еще шаг, и у ног Эскью шевельнулся пес.

– Ты же замерзнешь тут насмерть, – заметил я. Он лишь фыркнул вместо ответа.

Тишина.

– Чем ты занимаешься целыми днями? – спросил я.

Эскью со присвистом втянул холодный воздух.

Тишина.

– Видал лед?

Нет ответа.

– Как-то давно он укрыл всю реку, – продолжал я. – Люди ходили по нему с одного берега на другой. А когда лед стал таять, один парнишка провалился и утонул.

Ни звука.

– Эскью?

Он опять поправил шапку.

– Гляди, не замерзни.

– Вы двое… – послышался шепот. – Ты со своей глупой подружкой…

– Что? – переспросил я.

Тишина.

Мы глядели, как за полосой наледи мимо течет темная вода. Я чувствовал, как холод вползает в мое тело, устраивается в костях; видел отражения звезд в глазах, наблюдающих за нами из темноты, слышал чье-то неглубокое дыхание и шепотки. Меня била дрожь.

– Я накатал несколько новых рассказов, – сообщил я Эскью. – А ты мог бы нарисовать иллюстрации. Мы могли бы работать в одной команде…

– В команде? Команде, черт подери?

– Твой недавний рисунок великолепен, – похвалил я.

Эскью опустил голову, уставился в снег под ногами. Я видел, как блестят звезды, отражаясь в глазах Джакса, в оскале его зубов.

– А потом… – продолжал я, – потом он мне приснился. Во сне я был под землей, гнался за Светлячком.

Долгое молчание.

– Так всегда и бывает, – вздохнул наконец Эскью. – Сперва рисуешь то, что тебе снится, а потом тебе снится рисунок.

– С рассказами то же самое.

Мы молчали. Только тощие фигурки шевелились в темноте.

– Ты видишь их? – прошептал я.

– Кого?

Сощурив глаза, я увидел их – черные силуэты во тьме, блики звезд в глазах, отсветы на коже.

– Их, – повторил я.

Фыркнув, Эскью отвернулся в темноту. Детские фигуры припали к земле, пригнулись, не сводя с нас жадных взглядов. Я услышал, как они втягивают воздух.

– Кроме них, есть и другое, – прошептал Эскью. – Нечто еще дальше, еще глубже в прошлом. Ты еще явишься увидеть это собственными глазами. Мертвыми глазами, Кит Уотсон…

Он поднялся, неторопливо приблизился вплотную.

– Я собирался разыскать тебя, привести сюда. Хотел столкнуть в реку… или спустить на тебя Джакса.

– Эскью, ты чего? Зачем это тебе?

– Зачем? А вот собирался! Затем, что все шло как надо, пока не появился ты. Чертова училка примчалась на помощь тебе, а не кому-то другому. Затем, что из-за тебя игре пришел конец, а меня выставили вон из школы.

Эскью смеялся, но в его смехе не было веселья.

– Или, может, так даже лучше? Может, этого мне и хотелось? Может, ты сделал мне одолжение, Кит Уотсон? Толкнул меня еще дальше во тьму?

Мне было слышно, как порывисто он дышит, как содрогается всем телом. Оказавшись вблизи, я только теперь понимал, как он вытянулся в росте, как раздался в плечах, каким огромным он становится.

– Чего не пойдешь домой? – спросил я. – Ты тут околеешь.

Молчание тянулось, тянулось.

– Скоро пойдем, – прошептал он. – Я и он. Мы сваливаем.

– Куда?

– Неважно. Никуда. Куда-нибудь. Они проснутся, а нас и след простыл.

– Ну, знаешь… – протянул я.

Опять молчание.

– Я принесу тебе новый рассказ, – пообещал я. – Ты ведь принес мне рисунок.

Он лишь хмыкнул в ответ.

Я чувствовал, как прочно лед устроился в моих костях.

– Обязательно принесу, – прошептал я.

– Светлячок…

– Чего?

– «Чего?» Этот твой Светлячок – я тоже его вижу. Он является к нам обоим, Кит Уотсон… – Эскью не повернулся. Он так и стоял, сутулясь, глядел на реку. – Ты ближе ко мне, чем можешь вообразить.

– Знаю. Уже говорил, что знаю. Так, может, нам стоит чаще видеться, а?

– Видеться? Ну, может, и так. Но это мне решать, понял? Я сам назначу время и выберу место. Тогда и посмотрим, достанет ли у Кита Уотсона духу, чтобы сойтись с Джоном Эскью поближе.

Сказав это, он сплюнул и отвернулся.

– Мы встретимся в кромешном мраке, – пробормотал он, – где не будет чужих: только Джон Эскью, Кит Уотсон и целое полчище мертвецов.

Я проводил Эскью взглядом: смотрел, как он растворяется в темноте. А потом и сам двинулся восвояси, оставив шепотки за спиной. Под моими ногами хрустела ледяная корка. Малышня успела разойтись по домам, оставив тлеть угли кострищ.

Падающая звезда чиркнула в небе, метя в самый центр Стонигейта.

Десять

Звали его Лак. Ему было четырнадцать. Он носил шкуру медведя, которого сам и убил. На ногах – обмотки из оленьей кожи. В руке каменный топор, который когда-то принадлежал его дедушке. К груди, под шкурами, подвязана кроха Дал. Пес по кличке Кали пристроился у ног хозяина. Лак же, присев на край утеса, вглядывался в скованную льдом реку далеко внизу. Лед затянул собою все: долины, трещины в камнях и расщелины в скалах, собственные волосы и брови Лака. Лед захватил мир: в вышине голые скалы, а под ними – ничего, кроме льда. Он сверкал, отражая лучи утреннего солнца, и Лаку пришлось сузить глаза, уберегая их от ослепительного блеска. Он вглядывался в белый мир, раскинувшийся внизу, надеясь заметить столб дыма – признак людей, след его потерянной семьи. Но так ничего и не увидел; лишь белый лед, темный камень, огромное синее небо и низко висящее в нем желтое солнце.

– Ай-е-е-е-е-е! – крикнул Лак.

Звук его голоса вернулся обратно, отраженный от льда и скал. Разнесся эхом по всей долине и затерялся вдалеке.

– Ай-е-е-е-е-е! Ай-е-е-е-е-е! Ай-е-е-е-е-е!

Открыв глаза, пес приподнял голову и навострил уши.

Лак рассмеялся.

– Это лишь я, – объяснил он. – Вечное эхо моего голоса во льдах.

Сунув руку под медвежью шкуру и коснувшись младенца, Лак ощутил, как Дал ворочается на его груди, кожей почуял тепло ее губ и щек.

– Все будет хорошо, – прошептал он. – Не переживай, милая. Все будет в порядке.

Выбравшись на выступ скалы, Лак приметил в трещинах мелкие колючие растения – единственное, что еще росло в этих краях. Он выдернул эту травку, сунул в рот, пожевал, проглотил и, скривившись, сплюнул. Во рту горечь. Язык исколот, в брюхе кисло. Взяв крошечный цветочек, единственную сладкую часть растения, Лак смочил его слюной, поднес к губам малышки и почувствовал, как она его лизнула.

– Не переживай, – шепнул он. – Возможно, этот день даст нам ягод.

На раскрытой ладони он протянул колючую травинку псу. Кали обнюхал ее, но есть не стал, обратил полный надежды взгляд к хозяину. Погладив собаку, Лак пробормотал:

– Быть может, этот день даст нам мяса, Кали…

С тем он и продолжил свой путь на юг, плотно кутаясь в медвежью шкуру, чтобы малышке было теплее, храня память о своей семье и чувствуя, как от мороза ломит кости.

Это случилось ночью – много дней, много недель назад. Они укрылись в неглубокой, открытой ветрам пещере над замерзшей рекой. Короткая остановка, очередной ночлег в долгом странствии к югу. Все они были там – мать Лака, его отец, его братья и сестры; они спали у стены, прижавшись друг к дружке. Им удалось развести скудный костер из веток, которые Лак помог отцу вытащить изо льда. Привалившись к плечу матери, он не спускал глаз с входа в пещеру. Отец храпел, бледное сияние луны просачивалось в пещеру. Братья и сестры Лака спали тихо, невинно.

– Отчего он так зол на меня? – шепотом спросил Лак.

– Молчи! – шикнула на него мать.

– Почему? – повторил он. – Когда я тащил ветки изо льда, в его взгляде был гнев. Когда я споткнулся по дороге сюда, он ударил меня. Схватил за глотку. В глазах его была звериная ярость, и я увидел ее вновь, когда разжигал огонь, в свете первых искр.

Мать погладила его по голове, убрала волосы с глаз.

– Молчи, – прошептала она.

– Почему?

– Некогда он был подобен тебе, но невзгоды нашего мира изменили его. Твой отец видит в тебе силу, которой прежде обладал сам. Ту силу, что подводит его теперь.

В неверном свете костра Лак повернулся взглянуть на отца.

– Я помню, он любил меня. Где теперь эта любовь?

– Тихо, сынок. Оставь эти мысли. Придет время, и ты станешь единственным нашим проводником и защитником. Будь к этому готов… – Она снова погладила Лака по голове. – Обопрись на меня, сынок. Поспи. Я послежу за входом.

Лак спал, и снился ему дедушка – рассказы старика об ушедших временах, когда солнце всех согревало своими лучами, о зелени трав и шелесте листвы в долинах.

Разбудили его громкий звериный рык и истошные крики матери…

* * *

Подняв голову, я смотрел, как за окном падает снег. Отложил ручку, провел пальцами по окаменевшей древесной коре на письменном столе, поднялся со стула и спустился вниз, чтобы проведать деда. Он уснул в гостиной, перед телевизором. На пороге стояла мама и, сложив руки на груди, смотрела на него. Обернувшись ко мне, она приложила палец к губам. Дед тихо, размеренно похрапывал, под его прикрытыми веками двигались глаза. По ящику тем временем шла какая-то лажа: из тех дурацких викторин, где игрокам приходится отвечать на вопросы, чтобы не дать опрокинуть на себя ведро, полное липкой черной жижи. Я усмехнулся – под закрытыми веками деда наверняка разворачивались события куда более увлекательные.

Я подождал, пока он не проснется.

Это отняло немало времени. Сон его продолжался, даже когда глаза оказались открыты. Дед все еще спал, хотя взгляд его уткнулся в фигуры людей, мельтешащие на экране.

– Кит, – пробормотал он наконец. – Кит, паренек…

Его взгляд смягчился, губы тронула улыбка.

– Полная фигня, да?

– Еще какая…

Телевизор я вырубил.

– Сегодня не бродишь по сугробам, внучек?

Я покачал головой.

– Расскажи мне о семье Джона Эскью.

– Эскью? – потер глаза дед, соображая. – Ты погоди, дай очухаться. В последнее время в голове такой сумбур… Семейство Эскью, значит? Ну да, теперь я их вспомнил. Дед твоего приятеля был хорошим малым. Крепкий как кремень, тот еще сквернослов и выпивоха, – а чуть копни, и отыщешь человека благодушного и незлобивого. Я много смен оттрубил в шахте подле него, мне ли не знать. Многие его недолюбливали, да чего уж – попросту опасались, особенно новички, но в сорок восьмом, когда не выдержали подпорки, именно Эскью раскапывал завалы, пока не сбил руки в кровь. Именно он вынес наружу того парнишку, спас ему жизнь… Теперь насчет отца. Он из тех, чья жизнь пошла под откос, внучек. Ни работы нормальной, ни привычки держать себя в руках. В молодости наломал дров, да и потом не унялся. Машет кулаками, когда надо и когда не надо. Как-то вечером у «Лисицы» он чуть не до смерти избил кого-то, за что и отсидел пол года в тюрьме Дарема. Потом схватился за стакан. Злость свою вымещает на мальчишке, да и жене, боюсь, тоже перепадает… Горькая у него доля и ожесточенная душа, Кит. Сложись судьба иначе, отличный вышел бы мужик, да только в мире вроде нашего…

Дед развел руками:

– Так-то вот. Я слыхал, и Эскью-младший двинулся по стопам отца, а?

– Как знать… – откликнулся я.

– Видишь ли, с этаким отцом у парня не могло быть нормального детства. Внутри у него так и осталось дитя, не имевшее и шанса повзрослеть. Понимаешь?

Я кивнул:

– Кажется, понимаю.

Дед улыбнулся:

– Может статься, дитя у него внутри… оно все еще ждет… ждет случая, чтобы выбраться наружу и вырасти…

Я задумался об Эскью, о страхе и отвращении, которое он вселял в окружающих. Вспомнил ту безнадежность, которую ощутил в его отчаянной хватке; ту тоску, которую разглядел в его свирепых глазах. До чего же он странный, этот мальчишка, в котором причудливо смешались тьма и свет. Где же искать то дитя, что не имело шансов вырасти? Как к нему дотянуться?

И я подумал о Лаке, который грел дитя своим теплом, укрывая под медвежьей шкурой.

– В каждом есть частичка добра, Кит, – заметил дед. – Вопрос лишь в том, можно ли отыскать ее, чтобы вынести к свету.

Одиннадцать

Элли была воплощением злых сил. Глаза как ледышки. Ее заманили в западню, обманули и околдовали. Все, что было в ней доброго, напрочь замерзло.

Она кралась ко мне на цыпочках, вскинув руки и растопырив согнутые пальцы, изображавшие острые когти.

– За хорошим мальчиком Китом явилось само зло… – шипела Элли. – Мороз тянется сковать льдом его сердечко. Холодные ветра летят обратить в лед его душу. Коснись моей руки, ошути мороз. Коснись моих щек, ошути снег. Загляни мне в глаза, и увидишь там лед…

Она подбиралась все ближе, растягивая губы в нехорошей улыбочке.

Но потом рассмеялась. И пустилась в пляс по снегу, взметая вокруг себя белый вихрь снежинок.

– Боже, Кит! – выкрикнула она. – Так здорово! Я в восторге! В полном восторге!

Смеясь, мы шли дальше.

Весь день Элли репетировала свою роль. Буш-Объелась-Груш решила поставить с учениками свою версию «Снежной королевы». В тот день учительница, улыбаясь, обвела класс пристальным взглядом.

– Значит, так… – сказала она. – Интересно, смогу ли я найти то, что ищу? Мне нужен кто-то, способный изобразить совершенное зло. Кто-то, способный одним взглядом заморозить сердце любого. Кто-то добрый, кто сможет обернуться в зло за одно крошечное мгновение.

Улыбаясь, мисс Буш вглядывалась в лица.

– Кто же это будет? – прошептала она.

Все рассмеялись:

– Элли Кинан!

Улыбка мисс Буш стала еще шире.

– Элли Кинан! Ну, конечно! Кто же еще?

Элли все смеялась:

– Так здорово, что Буш выбрала меня! И эта роль, она просто… Боже, Кит!

Элли кружилась в танце, вертелась волчком.

– А еще, знаешь что? Угадай: кто выглянул в коридор и улыбнулся, а потом даже подмигнул мне? Наш Доббс! Ледниковый, тектонический Доббс!

Радостный смех.

– Я буду звездой! – кричала она. – Буду! Буду! Буду звездой!

Поскользнулась и шлепнулась на спину, хохоча громче прежнего.

– Чудесно, – кивнул я. – Ты будешь неподражаема.

– Благодарю, мистер Уотсон! Возможно, вы согласитесь стать моим агентом?

Я помог ей подняться, и мы двинулись дальше.

– Как дедушка? – спросила Элли.

– Пока все хорошо, но рано или поздно это случится опять. Ничего не поделаешь.

Она задумчиво покивала, вздыхая.

– Передавай ему привет… – И тут же фыркнула: – Пф-ф! Ты гляди. Только погляди на него.

Привалившись спиной к забору, впереди стоял отец Эскью. Он повернул голову и уставился на нас покрасневшими, воспаленными глазами. Рот приоткрылся в хмельной ухмылке.

– Смотри-ка, кто топает! – невнятно бормотнул он. – Кто сюда топает… Ха!

Мы перешли на другую сторону улицы, лишь бы не приближаться к нему.

Отец Эскью широко повел рукой, изображая поклон со снятием шляпы:

– Разойдись, дурачье! Дорогу им, дорогу!

Оторвался от забора, пошатнулся, но вовремя нащупал опору.

– На что это вы уставились, а? – крикнул он. – А? А? На что уставились?

– Дикарь, – шепнула Элли. – Вылитая свинья.

– Пошли, – торопил я ее. – Давай скорее.

Эскью-старший метнулся через заледеневшую мостовую, чтобы застыть, покачиваясь, у нас на пути.

– Где он? – заплетающимся языком выговорил он. – Где мой тупой сын?

Мы остановились поодаль.

– А? Куда он делся, я спрашиваю?

– Господи, Кит! – прошептала моя спутница. – Идем.

Двинувшись дальше, мы скоро оказались в нескольких шагах от него. И опять остановились.

– Прочь с дороги, – бросила Элли.

– Ах ты ж!.. Мадам велит убраться с дороги…

Я нащупал в кармане аммонита, сжал его в кулаке.

– Вот именно, – кивнула Элли. – Дай пройти, хамло.

У отца Эскью даже челюсть отвисла. Он ощерился, утер рукавом губы:

– Я спросил, где он?

– Свалил подальше от отца, если у него есть хоть капля мозгов, – ответила ему Элли. – И повторяю: дай нам пройти!

Эскью-старший набрал в грудь побольше воздуху. Когда он двинулся на нас, мы шагнули назад. Он поскользнулся, чуть не упал. И свирепо на нас уставился:

– Да я… Я сейчас…

Мы опять перешли улицу и прибавили шагу.

– Да я сейчас… – не унимался Эскью-старший, провожая нас взглядом. – Сейчас я такое… На что уставились?

Пришлось оглянуться: он стоял там, шатаясь, и грозил нам кулаком.

– Погляди на него… – потрясенно сказала Элли. – Боже, Кит… Ты только погляди на него.

Я качал головой, не зная, что и сказать.

– Ты такая смелая… – выдавил я наконец.

Элли содрогнулась, пожала плечами:

– Это всего лишь игра, Кит. Помнишь? Я теперь актриса.

Двенадцать

Разбудили его громкий звериный рык и истошные крики матери. Едва проснувшись, Лак стиснул в пальцах рукоять каменного топора. Вход в пещеру перегородила фигура громадного медведя, чьи глаза отражали тлеющие угли костра. У стены пещеры сжались в страхе братья и сестры Лака. Мать стояла перед ними и, раскинув в стороны руки, закрывала детей от зверя. Отец припал к земле с зажатым в руке камнем, а медведь опять взревел и подался вперед, в глубь пещеры. На больших, угрожающе поднятых лапах сверкали когти. Смрад звериного дыхания заполнил всю пещеру без остатка. Прыгнув из тени, отец Лака обрушил свой камень на голову медведю, но тот отбросил его в сторону взмахом мощной лапы. Отец упал на землю и больше не вставал. Настал черед Лака: бросившись вперед, мальчик взмахнул топором, метя зверю между глаз. Дернувшись, медведь занес над ним лапу, но Лак успел встретить ее новым взмахом топора. Нанести третий удар он не успел, – медведь отбросил его назад, к стене. Дети хныкали и пищали. Обогнув медведя, Лак атаковал его со спины: выпрямившись во весь рост, мальчик нанес зверю еще один удар каменным топором. Отец шевельнулся на полу, угрожающе крикнул на медведя, запустил в него камнем. Лак тем временем бил топором – снова и снова, куда придется: по лапе, по шее, опять по голове. С исполненным боли ревом животное сбило с ног женщину и, подцепив когтями сверток из мягкой оленьей кожи, куда была запелената самая младшая из сестер Лака, бежало с ним в ночь.

Остатки семьи, причитая, собрались тесным кружком. Ужас в глазах, ужас в каждом сердце.

– Дитя мое! – плакала мать Лака. – Малышка Дал! Детка!

Сердце гремело в груди Лака. Он оказался на краю бездны; той самой, в которую, взрослея, заглядывают все мальчики. И крепко стиснул рукоять своего каменного топора.

– Наше дитя! – стонала мать. – Что нам теперь делать? Как мы без нее?

Лак обнял ее на краткий миг.

– Не уходите, – прошептал он. – Ждите меня.

И поскорее выбежал в ночь вслед за медведем.

Медведь был уже далеко – бежал по снегу. Торопясь, Лак пустился за зверем, почти неслышно ступая в своих кожных обмотках: до самых скал, где животное взяло выше, направляясь к утесам. Лак то и дело терял его из виду, но вскоре замечал крупный силуэт на фоне густо усеянного звездами черного неба. Догоняя, он слышал в отдалении детский плач, и на бегу пытался разобраться с сумбуром в голове. Как ему, такому маленькому и слабому, совладать с этакой зверюгой? Как одержать победу? Как, нападая, не дать медведю навредить крошечной сестренке? Мальчик прыгал вслед за медведем с утеса на утес. Начинал брезжить рассвет, небо на востоке посветлело. Животное начало спуск в очередную ледяную долину, путь в которую пролегал через узкую расщелину в скалах. Медведь не сразу решился войти туда, но, немного помявшись, отважился на риск. С быстротою ветра Лак забрался на почти отвесные камни, нависавшие над расщелиной. Он уже опережал зверя и бежал высоко над ним. Почуяв близость противника, тот задрал морду и оскалился, но продолжал свой путь в долину. Припав к камню, Лак ждал его появления с другой стороны расщелины, держа каменный топор наготове и прислушиваясь: тяжелая поступь, хрипучее дыхание и плач ребенка. Ожидание затянулось, но медведь все же покинул узкий проход, и мальчик, вскочив на ноги, взмахнул своим орудием. Первый удар скользнул по медвежьему черепу. Второй вышел удачнее и заставил медведя пошатнуться.

Крича, Лак бил топором, опять и опять. Медведь ревел, качаясь на нетвердых лапах. Лак спрыгнул на него с выступа скалы, уже в прыжке нанеся новый удар, мощнее прежних. Животное завалилось набок. Завернутая в шкуру девочка плакала, лежа на его затихшей, неподвижной груди. Лак поднял ее и крепко прижал к себе.