Текст книги "Игра в смерть (СИ)"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Тринадцать

– Пап! Папа! – звала мама снизу. – Папа? Чай гото в!

Деда со мной не было.

– Папа!

Я вышел из комнаты, подошел к лестнице и глянул вниз. Мама махнула мне рукой:

– Кит, будь умницей. Сходи, разбуди дедушку.

Постучав в дверь его комнаты, я тихо позвал:

– Деда?

Ответа не последовало. Я приоткрыл дверь, но старика за нею не нашел, – лишь отброшенное в сторону стеганое покрывало на кровати. За окном летел снег. Выйдя, я спустился к матери.

– Его нет в комнате, – сказал я маме.

– Папа! – опять позвала она. – Пап!

Мы заглянули на кухню и в гостиную. Никого.

– О нет, Кит… – прошептала мама. – Куда же он мог уйти?

Распахнув парадную дверь, я выглянул сквозь падавший снег на улицу. По пустырю носились дети – маленькие фигурки раскатывали по льду, забрасывая друг дружку снежками.

Мамина рука дрогнула на моем плече.

– Кит, куда запропастился дедушка?

– Все будет хорошо, – сказал я с уверенностью, которой совсем не чувствовал. – Далеко уйти он не мог.

Мы растерянно смотрели друг на друга.

– Звони докторам, – добавил я наконец. – А я пойду поишу.

Натягивая на ходу куртку, я выбежал за калитку и сощурил глаза, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь снежные хлопья. Мимо бежал мальчишка, и я успел поймать его за капюшон.

– Моего деда видел? – спросил я.

– А?

Морозный румянец на обеих щеках, глаза сверкают восторгом.

– Чего «а»? Мой дед. Ты его где-нибудь видел?

В затылок мелкому мягко ударился прилетевший откуда-то снежок. Тот издал пронзительный вопль и, хохоча, затряс головой:

– Отпусти, Кит! За мной гонятся!

– Ты видел его?

– Кого? Нет. Никого я не видал. Отвали от меня! Пусти!

Я разжал пальцы, и мальчишка сразу бросился наутек, осыпаемый снежками. Мимо уже бежала стайка довольных преследователей.

– Эй, Кит! – крикнул кто-то из них. – Давай догоняй!

Снегопад никак не унимался. Я принялся бегать туда-сюда по пустырю, ничего толком не видя. Пробивался через толпы играющих, налетал на снеговиков, скользил на раскатанных полосках льда. И беспрестанно звал:

– Дедушка! Деда!

По пути я хватался за встречных:

– Вы не встречали здесь моего деда? – тормошил их я, но все были слишком увлечены своей болтовней и своими играми. «Что? – только и слышал я в ответ. – А? Чего?» Отпихивал их в сторону и бежал дальше. Прочесывал пустырь то зигзагом, то по спирали. Кричал без передышки. Встал отдышаться, без особой надежды покрутил головой вокруг – и наконец увидел его. Дед стоял в одиночестве, с опущенной головой, и снег уже присыпал ему и волосы, и спину под вязаным жилетом.

– Деда!

Я подошел, стряхнул с него снег, стащил куртку и накинул ему на плечи, – и все это время дед так и простоял без всякого движения. Я взял его под руку и попытался увести. Дед даже не шевельнулся.

– Пойдем со мной, деда… – прошептал я.

Дед повернулся ко мне, но глаза его были пусты.

– Ну, пошли… – уговаривал я. – Пойдем домой…

– Убирайся! – рявкнул он вдруг. Грубое, хриплое ворчание, совсем не похожее на голос моего дедушки. Я легонько потянул его вперед. – Убирайся, тебе сказано!

– Деда, это же я, Кит…

И тут дед закричал в голос – как затравленный зверь или обиженный ребенок:

– А-а-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а! – Выдернул руку, рванулся бежать, но запнулся в снегу и упал. Я опустился на колени рядом с ним. – Уберите его от меня! На помощь! На помощь!

Нас обступили какие-то дети. Они таращились на нас, и я уже слышал тихие смешки.

– Бегите к моей маме, – повернулся я к ним. – Ну же, бегите! Скажите, что я нашел его.

Дед корчился на снегу с воем:

– Уберите его от меня!

– Живо! – крикнул я, и кто-то из зрителей наконец сорвался с места.

Я обнял деда за плечи и крепко держал, не отпуская. Извиваясь, он опять велел мне убираться, а потом вдруг расплакался:

– Скажите ему, пусть оставит меня в покое!

– Деда… – шептал я. – Это я, Кит. Все будет хорошо, слышишь? Скоро мы вернемся домой.

Кончиками пальцев я стирал слезы, бежавшие по его щекам.

– Боже, Кит…

Рядом со мной на коленях стояла Элли. Оглянувшись, она с гневом уставилась на зевак.

– Пошли прочь! – сказала она им. – Ну, шевелитесь! Проваливайте ко всем чертям!

Общими усилиями мы поставили деда на ноги. Он весь дрожал от холода и тихо всхлипывал от страха.

Элли положила ладонь ему на лоб, с нежностью погладила.

– Это я, – сказала она. – Элли. Королева эльфов. Добрая проказница.

Уже скоро мы увидели бегущую по снегу маму. Подбежав, она обняла сразу всех троих.

Дедушка с тревогой вглядывался в наши лица.

– Это мы, – шепнула ему мама.

– Отстаньте, – выкрикнул дед. – Уберите их от меня!

Потом, ковыляя в сугробах, к нам подошел и доктор, вместе со своим чемоданчиком. Сделанный им укол успокоил деда, и тот позволил отвести себя домой. По пути о его спину разбился брошенный кем-то снежок; дети бросились врассыпную, весело улюлюкая.

Дома мы с Элли присели на первом этаже и слушали, как над нами копошатся взрослые. Талый снег просачивался сквозь ткань моей одежды. Жуткий холод. Элли подалась вперед и глядела в пустую стену, подперев подбородок кулаками обеих рук.

Говорить нам было не о чем. Я думал про Лака, который шел сквозь собственную ледяную пустошь, и очень переживал – и за него, и за младенца. Пробовал выбросить его из головы и задуматься вместо этого о дедушке, но ничего не получалось. История Лака крепко засела в мозгу и самостоятельно разворачивала себя, без всякого моего вмешательства.

– Смотри-ка, – проговорила наконец Элли.

На ее ладони лежала монетка. Элли провела над нею второй ладонью, и монетка чудесным образом пропала. Еще раз провела – и та вернулась, будто и не исчезала.

– Волшебство, – пояснила Элли.

– Давай еще разок, – попросил я, и она заново показала свой фокус.

– Пришлось научиться, для пьесы, – усмехнулась Элли. – Там Снежная королева учит меня колдовать. Сначала показывает, как заставить исчезнуть всякие мелкие предметы, вроде этой монетки. Потом – каке помощью магии избавиться от разных неприятных вещей. Всего, что мне не нравится… Скажем, капусты и учебника по математике. А затем я перехожу к живым объектам: дворняге, которая надоедает мне лаем, или птице, которая будит по утрам. Так я понемногу пропитываюсь злом и в итоге переключаюсь на своего брата, который все это время просит меня перестать быть плохой и творить добро. Магия вмиг избавляет меня от его нытья. И лишь потом, когда я начинаю скучать по нему и понимаю, какой жестокой была, я учусь возвращать пропавшие вещи…

Элли качала монетку на своей ладони. Взмах рукой – и та исчезала или появлялась, по ее желанию.

– А у тебя здорово получается, – похвалил я.

Вскоре домой вернулся мой отец, весь в снегу. Невесело улыбнувшись нам, он поспешил наверх. Потом рядом с нашей калиткой встал автомобиль «скорой помощи», который осветил наши окна голубым светом мигалок. Санитары помогли закутанному в покрывало деду сойти вниз: лицо серое, взгляд пуст, а ноги с трудом шаркают по полу. Уже у порога Элли подскочила к нему и чмокнула в щеку:

– Возвращайтесь скорее, – сказала она.

Отец отправился в больницу вместе с дедом. Проводив их, мама вернулась в дом и села с нами.

– У него все будет в порядке, – прошептал я.

– Да, сыночек…

– Покажи маме свой фокус, – попросил я Элли.

Та положила монетку на ладонь.

– Вот ее нет… – пропела девочка. – И вот она есть!

– Это для школьной пьесы, в которой играет Элли, – объяснил я. – Сперва она учится, чтобы заставить всякие вещи исчезать с помощью волшебства, а потом ищет способ вернуть их назад.

– Сделай это снова, – попросила мама.

Монетка послушно исчезла, чтобы затем вернуться.

Мама откинулась на спинку стула. Кулаки ее сжались, а из прикрытых глаз закапали слезы.

– Можно еще раз? – прошептала она. – Покажи фокус снова, ладно? Пусть монета опять найдется.

Четырнадцать

Лак спешил, его руки мелькали. На востоке медленно поднималось солнце. Такой трофей в эти стылые, горькие дни никак нельзя было бросать: медвежьей шкуры хватит, чтобы согреть всех его братьев и сестер. Мальчик свежевал тушу зверя топором своего деда. Начал с того, что, содрав шкуру с одной из лап, он обернул ею малышку. Потом сделал длинные надрезы вдоль медвежьей груди, вокруг горла и холки. Мало-помалу, орудуя топором как скребком, он отворачивал шкуру, открывая под ней свежую плоть. Лак вспотел и весь перемазался кровью. Новые надрезы он провел вниз по задним лапам и второй передней, оставалось только скрести и тянуть… Пока он был занят делом, к нему подбежала дикая собака. Робко поглядывая на мальчика, она принялась лакать свежую кровь, сочившуюся из туши поверженного зверя.

– Бери все, что нужно, – прошептал ей Лак. – Такого большого медведя достаточно на всех нас.

Провозился он все утро – пока скудное солнце не поднялось к высшей своей точке. Малышка заплакала, и Лак, окунув палец в медвежью рану, нежно вложил его в губы сестренке, чтобы та хоть немного подкрепилась.

– Скоро мы вернемся к матери, – обнадежил ее Лак. – Там будет молоко.

Торопясь, мальчик срезал с туши последние полоски шкуры, отпихнул в сторону оголенную тушу. Теперь мех покрывал лишь голову и концы его лап. Низко склонившись перед медведем, Лак воздал дань уважения его духу. Он благодарил богов за ниспосланную ими смекалку и силу, которая позволила ему одержать верх над таким могучим противником. Он обратился к духу давно погибшего деда, чтобы похвалить полученный из его рук топор предков. Подняв лицо к низко висящему в небесах солнцу, мальчик повторил ту же молитву, которую сейчас повторял и весь его народ: чтобы бог Солнца, милостиво взглянув на жителей льдов, подошел к ним ближе и наполнил воздух теплом, которое растопило бы ледники и окрасило долины зеленью, как это бывало в прежние, почти забытые времена. Потом он срезал с медвежьей лапы кусок мяса и принялся жевать его. Повторил это еще и еще раз. Хоть и жесткое, мясо придаст Лаку сил, нужных для возвращения к семье. Еще несколько раз покормив малышку свежей кровью, он сложил огромную медвежью шкуру, закинул ее за спину, взял сестренку на руки и зашагал обратно в пещеру. По пятам за ним бежала собака. Солнце уже опускалось к горизонту; день угасал.

Лак двигался знакомой дорогой: по узкой расщелине в скале, по цепочке утесов. Осторожно нащупывая опору, он спускался в заснеженную долину за грядой скал. Вокруг него сгущалась темнота, небо озарилось первыми звездами. В волосах Лака начал собираться иней. Он прижимал к себе сестренку, шепотом утешая ее.

– Ай-е-е-е-е-е! Ай-е-е-е-е-е! – раздался его клич. Лак хотел, чтобы семья вышла из пещеры встретить его.

– Ай-е-е-е-е-е! Выходите! – вновь подал он голос, полный усталости и торжества.

– Ай-е-е-е-е-е! – кричал он. – Глядите, Лак опять с вами, и он не один! Паша сестра Дал жива и здорова!

Но никто так и не появился.

Лак сжал свой топор и прокрался в неглубокую пещеру. Никого. Лишь следы ног и очертания тел на земляном полу. Пепел костра. Потом он увидел у стены охапку сухих ветвей и кремень. Лак опустился на колени и добыл небольшой огонек, тусклый свет которого позволил мальчику разглядеть в углу горсточку ягод и крохотное птичье яйцо. Ягоды он раздавил, по капле вливая их сок в губы Дал. Содержимое из скорлупы Лак аккуратно высосал, как при нем это делала мать, и. взболтав жижу во рту, маленькими порциями перелил ее в рот сестренке. Затем он плотно укутал ее в медвежью шкуру и прижал к себе. Накрыл их обоих остатком меха и лег у костра.

Тьма за входом в пещеру все густела, звезды светили все ярче. Из глаз Лака бежали слезы. Мальчик поднял взгляд – на стене пещеры углем был начертан рисунок: семейка тонких фигурок направлялась на юг, к солнцу. Повозившись под его боком, на край шкуры улеглась собака.

Засыпая, Лак не выпустил из объятий сестренку. Мальчик знал, что его семья двинулась дальше на юг, посчитав их обоих погибшими. Он хотел вознести духам молитву, попросить у них побольше сил, но сон оказался сильнее.

Пятнадцать

Элли подобрала с земли камушек, отряхнула с него снег, скроила «злое лицо» и исполнила уже привычный фокус. Рассмеялась:

– Какое везение, мистер Уотсон, что не вам досталась роль моего брата. Иначе на месте этого камня могли оказаться вы!

Мы шли вперед, пока не достигли реки, а там свернули направо и двинулись по берегу в сторону Билл-Куэя.

– Буш-Объелась-Груш уверяет, что так и появилась магия, – рассказывала Элли. – Не особо сложный фокус: сначала что-нибудь исчезает, а потом возникает вновь. Такой трюк был знаком даже пещерным людям. Именно они были первыми колдунами и использовали всякие камни вроде этого. Они заставляли сидевших вокруг костра соплеменников верить в то, что способны забирать вещи из этого мира и возвращать их обратно.

В ответ я только кивнул. Элли мирилась с моим молчанием, понимая, что сейчас меня сильно заботит здоровье деда. Впрочем, к этим тревогам примешивались и мысли о рассказчиках и о колдунах, сидящих у костров в глубинах темных пещер.

– Люди их до одури боялись, – продолжала Элли, – но и преклонялись перед этими чародеями. Им казалось, магия имела силу побороть смерть. «Верни дух моей матери обратно в наш мир», – просили они. «Верни моего мужа. Верни мое дитя…» Задабривали шаманов дарами, селили их в самых лучших, самых удобных пещерах, – а те выдумывали новые, еще более хитроумные и эффектные трюки, чтобы поразить людей и заставить еще сильнее бояться своей магической силы.

Под нами хлюпала вода. Лед протянулся еще дальше от берега. В окнах оставшегося позади Стонигейта мигали гирляндами рождественские ели. Над пустырем висела легкая дымка, морозная и блескучая, сквозь которую носилась веселая детвора. Даже сощурившись, я видел только обычных ребят – детей из настоящего.

Мы миновали то место, где раньше располагался вход в логово Эскью. Теперь тут была только насквозь промерзшая земля, которую сгреб в кучу бульдозер.

– Когда – нибудь в далеком будущем люди раскопа – ют нашу нору, – хмыкнул я. – И будут гадать, что тут произошло: прямо как мы пытаемся представить жизнь людей в прошлом.

Мы шагали все дальше.

– Новости есть? – спросила Элли.

– Никаких. Пару дней назад врачи говорили, что дед будет дома к Рождеству, а днем позже объявили, что он уже никогда не вернется. Как знать?

Она сжала мою руку.

– Боже… – шепнула Элли. – Подумать только: все его жизнелюбие, весь этот блеск, Кит!..

– Совсем как мир, погруженный в зимнюю спячку, – кивнул я. – Может показаться, кто-то заставил все исчезнуть, но так и не вернул обратно. Будто ни тепла, ни света уже никогда не будет вдосталь, и никогда не вырастет ни единая травинка. И все же тепло каждый год возвращается, словно по волшебству.

Элли передернула плечами:

– Бр-р! Надеюсь, так и будет, Кит. Ледяная зима – это, конечно, весело, но еще немного, и она мне надоест.

Она воздела перед собой руки и растопырила пальцы-когти. Зашипела, надев свою «маску зла», завыла «злобным» голосом:

– Вот он и настал, сезон ледяной девочки. То время года, когда в глазах ледышки, сердце завалено снегом, а душа скована морозом. Спасайся кто может, ибо сюда идет ледяная девочка!

– Сезон зла… – эхом отозвался я. – Берегите свои души!

– Ты веришь в это? – спросила Элли. – Что в этом мире полно зла? Что оно охотится за нами, мечтая заманить в ловушку? Что мы нуждаемся в защите?

– Да, уж лучше быть начеку. Вокруг немало света и радости, но зло не дремлет, и мы можем потеряться в нем насовсем.

– Ну ты скажешь, Кит… У меня аж мурашки по спине поползли! – вздохнула Элли. Заморгала, отвернулась. – А это еще что?

– Ты о чем?

– В той дымке, у реки… Что там такое?

– Где? – шепнул я.

– Вон там, Кит. Смотри!

Мы оба видели их – зыбкие силуэты тощих детей, среди которых двигался единственный мальчик из настоящего, из сегодняшнего дня. Он шагал сквозь туман, направляясь в нашу сторону.

– Этот… – простонал я.

– Боже, Боже… – шептала моя спутница. – Сюда идет истинное исчадие зла. Бобби Карр!

Выбравшись из тумана, он встал перед нами.

– Эскью нигде нет, знаете ли, – объявил он. Глаза выкачены, воспалены.

Элли отвернулась, лишь бы на него не смотреть.

– Кое-кто уверяет, что он свел счеты с жизнью, – продолжал Бобби. – Довел игру до конца. Рано или поздно, Эскью с самого начала собирался покончить с собой, и уже не понарошку.

– Чепуха, – буркнула Элли.

– Говорят, тело Эскью надо искать в реке. Говорят, Джакс разорвал его на куски.

Придвинувшись, Бобби заговорил еще тише:

– А еще говорят, это сделал его отец. Исполнил старую угрозу и насмерть забил собственного сына.

– Ты совсем тупой? – обронила Элли.

– А вот Кит так не думает, – помотал головой Бобби. – Правда, Кит?

– Тьфу, зараза! – сплюнула Элли.

– Эскью бы этого не сделал, – сказал я. – И его отец тоже. А на твоем месте я перестал бы повторять глупые сплетни.

На лице у Бобби появилась ухмылка.

– Сплетни? – хохотнул он. – А спорим, теперь, бродя вдоль реки, вы уже по-другому смотрите на воду! Ведь Эскью может всплыть там в любой момент. И еще… Всякому же ясно: его отец, когда напьется, на что угодно способен.

Бобби обратил к Элли ехидную улыбочку.

– А ты… – фыркнул он. – Что ты вообще понимаешь? У тебя в голове ветер гуляет, как Эскью и говорил.

Та выставила вперед свои пальцы-когти, сделала один шажок, – и Бобби дал деру, только пятки сверкнули.

– Вот зараза… – пробурчала Элли, качая головой. – Будь Эскью в своем уме, давно бы сбежал из этого глупого городка.

Дальше мы шли молча, то и дело оглядываясь на водную гладь. Изо всех сил надеялись ничего там не увидеть. А где-то позади тихонько шептались объятые ужасом костлявые детские фигурки.

Шестнадцать

Я провалился в сон и начал срастаться с Лаком, героем своего рассказа. Сидел в темной пещере, греясь у костра под тяжелой шкурой. Мою кожу стянула высохшая, вонючая медвежья кровь. Острый запах дыма першил в горле и обжигал ноздри. Стены пещеры были покрыты шевелящимися в отсветах костра рисунками: огромные хищные звери и мечущиеся в страхе человечки. На шее у колдуна висело ожерелье из звериных клыков, лицо было исполосовано синими татуировками, на груди красной охрой намалеван медведь. В одной руке колдун держал череп, в другой – бедренную кость. Где-то бил барабан, и в ритм ему блестевший от пота колдун топал ногами, издавая кряхтенье, стоны и протяжный вой. Люди вокруг костра тряслись от страха, но не отдергивали протянутых к колдуну рук. Сидевшая рядом со мной мать Лака подняла на грязной ладони горстку ярких цветных камушков.

– Верни мне сына, – просила она. – Верни мне мое дитя!

Колдун раскачивался, вращая глазами. Он опустился на корточки и медленно провел свои голые руки сквозь пламя. Откуда ни возьмись, в этих руках появилось блюдо, полное сушеных ягод. По очереди мы брали с блюда ягоды, совали их в рот – жесткие и горькие, лишенные сока комочки, которые сразу застревали в горле, стоило только проглотить. Колдун же, раздав угощенье, снова пустился в пляс.

– Верни моего сына, – повторила мать Лака. – Верни мне мое дитя.

Я уже не мог держать голову прямо, она то и дело падала на грудь. Все чувства притупились, повели хоровод. Колдун бросил в пламя горсть пыли, и та, вспыхнув яркими цветными искрами, затянула всю пещеру розовым дымом. Все мы поднялись со своих мест и присоединились к волшебному танцу. На сложенных ладонях я протянул колдуну своего аммонита:

– Верни мне деда.

Мать Лака потянула меня за руку, наши взгляды встретились.

– Верни мне сына, – сказала она. – Ты! Верни мое дитя.

Высыпав сияющие камушки мне в руку, она повторила:

– Верни их назад.

Отшатнувшись от нее, я погрузился во тьму и не видел больше ничего, пока не открыл глаза. Свет наполнял мою комнату, за окном опять валил снег, а снизу звала мама:

– Кит, спускайся! Уже скоро придет Элли!

Оказалось, в руке я сжимал окаменевшего аммонита. На коже под ним я увидел множество бугорков: отпечатки, оставленные цветными камушками, которые вручила мне мать Лака.

Семнадцать

Самая середка зимы. Тусклые декабрьские дни. Короткое сияние дней, долгая тьма ночей. Рождественских гирлянд становилось все больше. Светящиеся пирамиды елей в окнах домов. Нитки цветных огоньков, которые вспыхивали, мерцали, танцевали и гонялись друг за дружкой вдоль оконных рам. Они висели на голых ветвях садовых деревьев, под сверкавшими, дрожащими в небе звездами. Снег больше не летел, но мороз никуда не делся. Белое покрывало, затянувшее пустырь, сделалось твердым как скала. Наши следы и наши снежки лежали на нем белыми окаменелостями, а снеговики сторожили их, словно древние истуканы. Лед продолжал захватывать реку, отвоевывая у бегущей воды дюйм за дюймом. В воздухе плавали протяжные ноты рождественских песнопений, доносившиеся из приемников и проигрывателей. Мы разучивали их в школе: «Добрый король Вацлав», «Ночь тиха», «Остролист и плющ»… Вечерами по Стонигейту бродили стайки детей, которые распевали в наших садах:

 
Зима была холодной, и ветер злой стонал,
Земля совсем промерзла, и реки лед сковал,
И все покрыто снегом, и снег валит стеной,
Давным-давно то было холодною зимой…[3]3
  Цитируется стихотворение «Холодною зимой» английской поэтессы Кристины Россетти (1830–1894), в 1906 году принятое англиканской церковью в качестве богослужебного гимна (перевод Н. Радченко).


[Закрыть]
 

Дома мы выкручивали отопление все сильнее. Молились вслух, чтобы дед скорее поправился, а в глубине души – чтобы смерть, если она уже близко, не принесла бы ему чрезмерных страданий и более глубокого помрачения. Навещая деда в больнице, мы находили его маленьким и немощным. Порой он узнавал нас, шептал наши имена и касался наших лиц дрожащими пальцами. Порой же устремлял свой взгляд прямо сквозь нас – в ту бесконечную пустоту, которая окружала его.

Молча мы возвращались домой в Стонигейт, садились под рождественской елкой и негромко делились рассказами о том, каким человеком он был. По ночам я лежал в постели, уперев голову о стену, и вспоминал деда: как он расставлял свои реликвии, как распевал про былую молодость. Я зажимал в ладони аммонита, я гладил пальцами кусочек окаменевшего дерева. Я писал рассказы о мертвых маленьких шахтерах, на закате играющих у реки. Я выглядывал в окно и, пришурясь, видел их там – резвящихся на воле тощих обитателей пустыря. Стоило прекратить щуриться, и они исчезали. Я сочинял дальше свой рассказ о Лаке и его странствии по великой снежной пустыне, все искал способ вернуть его с сестренкой домой. Я читал о дрожи земных недр, о конвульсиях континентов с их расползанием в стороны и столкновениями. Я писал о льдах, настолько мощных, что они могли двигать горы. Я писал о древних морях, чей донный ил лежит в сотне футов и сотне миллионов лет под Стонигейтом. Во снах ко мне приходил Светлячок – он вел меня бессчетными туннелями, а потом бросал одного в кромешной темноте. Мне снились шаманы и колдуны, плясавшие в ночи, а также рассказчики, шептавшие сквозь языки пламени. Я чувствовал руку матери Лака, крепко сжавшую мою собственную, ощущал твердость цветных камушков на своей ладони. В ночи мне слышалось едва слышное, хрипловатое пение: «Бывал я молод, и в расцве-ете сил…» – но оно сразу смолкало, стоило только проснуться.

Элли с головой ушла в свою роль в «Снежной королеве». Она так ярко лучилась этой радостью, что в ее глазах мне и вправду начинали мерещиться искрящиеся снега и льды. Разучивая передо мною свою роль, она растопыривала пальцы-когти, зловещим шепотом повторяла каждую реплику и с ужасающей грацией кралась по сугробам, а потом, лопаясь со смеху, расшвыривала снег ногами, взметая вокруг целые вихри. Мисс Буш призналась мне, что Элли рождена для сцены, настоящий талант. Какая она молодец, что выбрала карьеру актрисы! Подмигнув, учительница предупредила: нам нужно только проследить, чтобы юная актриса не слишком увлеклась. День премьеры приближался, и Элли все быстрее, все легче давалось перевоплощение в «ледяную девочку». Она словно выключателем щелкала: вмиг превращалась из Элли, какой была в обычной жизни, в героиню пьесы.

– Кто я на самом деле? – однажды спросила она, по дороге домой из школы. – Кто такая Элли Кинан? Кто из нас настоящая – «почти идеал» или «воплощение зла»?

Она рассмеялась:

– Я это просто обожаю, Кит. Роль – как волшебство. Я больше не обязана быть только собой и никем больше. Мир вокруг меня не обязан оставаться всегда одним и тем же. Наш мир податлив, его можно менять сколько душе угодно.

Я согласно кивнул: мои рассказы, мои сны уже научили меня этому.