Текст книги "Игра в смерть (СИ)"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Десять

– Взгляни-ка, – попросил дед.

Я сидел в своей комнате, кропал скучный доклад о разнице в часовых поясах между Англией и остальным миром. Этим промозглым вечером пустырь затянуло плотным серым покрывалом, и с небес нескончаемыми потоками падал дождь. Я то и дело отрывался от учебника, подолгу рассматривая струйки воды на оконном стекле, за которым мало что было видно. Я уже сообразил, что, перемещаясь с достаточной скоростью, можно прибыть в пункт назначения даже раньше, чем путешествие вообще началось. Но в докладе я об этом не упомянул, ограничившись самым необходимым – тем, что от меня требовалось. Простая арифметика: если часы в Стонигейте показывают столько-то времени, в Нью-Йорке сейчас столько-то. Тоска смертная. И тут в мою дверь постучал дед.

Войдя, он выложил на мой стол нечто диковинное. Прямоугольную угольную пластину, отполированную под стать фигурке пони. Я пробежал подушечками пальцев по глубоким бороздам на ее поверхности.

– Древесная кора, – определил я.

– Верно подмечено, это кора. Если колоть уголь осторожно, на многих кусках увидишь такие вот отпечатки.

– Уголь и есть древесина! – сказал я. – Точнее, он был ею за миллионы лет до нашей эры.

– Правильно, – кивнул за окно дед. – Их бы ты и увидел, сидя тогда на этом самом месте. Огромные деревья. Болота. Все эти миллионы лет тому назад.

Он поднял пластину, покачал на весу.

– А как тебе это?

На стол легла еще одна черная окаменелость. Закрученная спиралью морская раковина.

– Попробуй угадать.

– Какое-то животное? Что-то, жившее одновременно с теми деревьями?

– Верно. Аммонит. Это остатки его ракушки, а само существо жило внутри, прямо как улитка или рак-отшельник. Я вынес его из шахты, как и уголек со следами коры.

Я взвесил раковину на ладони, поднес к глазам.

– Вся штука в том, – добавил дед, – что они морские обитатели.

В моем воображении аммонит, судорожно петляя, полз по песчаному дну, волок на себе раковину.

– Давным-давно море вторглось сюда, затопило все и повалило деревья. Шло время, и на дне возник слой осадочной породы, который потом окаменел… Земля тряслась, извергая лаву, слой камня постоянно рос и со временем все сильнее начал давить на древние деревья и остатки живности… Время шло себе, шло, и через много-много лет превратило их в уголь. – Дед тихо рассмеялся. – Но ты и так об этом знаешь, да? В школе рассказывали?

Я кивнул, и дед удовлетворенно хмыкнул:

– Когда мы неслись в своей клети ко дну шахты, нам казалось, что мы летим сквозь само время. Миллионы лет – всего за минуту. Шахтеры. Путешественники во времени…

Дед погладил ладонью разворот моей тетради.

– Опрятный почерк. И ответы все верные, даже не сомневаюсь. Тебя ждет большое будущее, внучек.

Я опять уставился за окно, представляя себе, как море затапливает кишащие жизнью леса с высокими деревьями, луга и болота, – но, моргнув, увидел привычный пустырь за плотной пеленой дождя.

– Странное дело, – сказал дед. – Свет и солнечное тепло позволили этим деревьям вырасти. Потом они миллионы лет провели в кромешной тьме, глубоко под землей, сами черные как смоль. Наконец пришли мы и подняли их на поверхность. И ради чего? Ради тепла и света, которые дает нам уголь…

Дед дотронулся до отпечатка коры:

– Эта вещица темнее самой темной ночи, но хранит в себе жар и свет древнего солнца.

Он усмехнулся, двигая окаменевшую раковину по столу, будто та еще была живая. Придавил ею исписанную страницу.

– Это тебе, – сказал он. – И кора тоже.

Ее дед уложил поверх раскрытого учебника.

– Подарок путешественника во времени, – добавил он и с тихим смехом потрепал меня по плечу. – Вручаю тебе свои рассказы и свои сокровища. Уже скоро совсем ничего не останется…

Аммонита я осторожно опустил в карман, пообещав себе отныне никогда с ним не расставаться. Подаренное дедом сокровище. Свидетель далекого, темного прошлого.

Одиннадцать

– Ты только глянь… – обронила мама.

Стоял погожий субботний день, ярко светило солнце. Мама задержалась у распахнутого окна, чтобы вдохнуть приятную свежесть легкого ветерка.

– Что там? – спросил я.

– Иди посмотри.

Я подошел и встал рядом:

– Где?

Мама приобняла меня за плечо:

– Вон там, видишь?

По нашей улице ковылял отец Эскью. Качаясь из стороны в сторону, он медленно приближался, цепляясь для верности за садовые ограды. То и дело Эскью-старший замирал на месте и с низко опущенной головой глубоко затягивался сигаретой.

– Поди сюда! – заорал он в пространство. – Бегом ко мне, быстро!

– Да он же в стельку пьян! – ахнула мама.

Мужчина опять качнулся, едва не завалился на спину, но успел вцепиться в наш забор.

– Сюда, я тебе сказал!

– Это Джек Эскью, – вздохнула мама. – Опять накачался…

Вскоре показался и Эскью-младший. Низко опустив голову, он плелся навстречу отцу со стороны реки; тот, в свою очередь, подгонял сына, сопровождая окрики хмельными взмахами руки. Там был и Джакс – пес тащился вслед за Джоном, медленно переставляя лапы.

– Шевелись!

Стоило Эскью достичь забора, как мужчина обхватил сына за шею, подтянул к себе. Мы с мамой глядели во все глаза: зубы оскалены, изо рта брызжет слюна, красное лицо перекошено. Он прорычал что-то на ухо Эскью; тот потупил взгляд и, опустив плечи, попытался вывернуться, но отец не позволил и одной оплеухой вернул сына на место. Он что-то зашептал ему, все крепче сжимая загривок Эскью, смеясь и фыркая. А потом убрал руку и, чуть не завалившись назад, все же выпрямился, не без помощи забора. Откашлялся, сплюнул, закурил сигарету и, пошатываясь, двинулся дальше.

– И заруби это на своем носу! – выкрикнул Эскью-старший и повернулся к домам за оградами. – А вы на что уставились, а? Хватит пялиться!

Мы с мамой дружно отступили в глубь комнаты. Раскачиваясь на месте, мужчина продолжал обводить взглядом окна окрестных домов. Из приоткрытого рта струился табачный дым.

– Подумать только… – сказала мама. – Вообрази, каково это – жить вместе с подобным человеком и изо дня в день терпеть его выходки…

Я кивнул в ответ, чувствуя, как теплая мамина ладонь гладит мое плечо.

– Нужно быть таким сильным… – сказала она.

– Или притворяться сильным, – добавил я.

– Верно… Или притворяться.

Джек Эскью, спотыкаясь, двинулся восвояси. Джон проводил отца взглядом и медленно сполз на землю, где и остался сидеть, опершись спиной о забор. Голова низко опущена, рука обнимает лохматую холку Джакса. Мы видели, как дрожат плечи Эскью.

– Бедный парень, – прошептала мама. – Так жалко его…

Двенадцать

Логово Эскью. Пол еще мокрый после вчерашнего дождя. Вода струйками стекала прямо по вырезанным в камне рисункам. Тяжелые запахи сырости, расплавленного воска и скученных тел. Элли сидела прямо напротив, за дрожащим пламенем свечи. Она наблюдала за мной, но взгляд ее ровным счетом ничего не выражал. Тогда я пригляделся к остальным – подобно мне самому, выходцам из старинных семейств Стонигейта. Неужели им довелось пережить нечто, похожее на подлинную смерть? Неужели эти ребята испытали то же самое, что и дети, перечисленные на обелиске? Или это лишь игра, и все они только прикидывались? Гадая, я вчитывался в имена.

Джон Эскью, тринадцати лет от роду. Роберт Карр, одиннадцати лет от роду. Уилфред Кук, пятнадцати лет от роду. Дороти Галлеин, двенадцати лет от роду. Элисон Кинан, тринадцати лет от роду. Дэниел Шарки, четырнадцати лет от роду. Луиза Макколл, тринадцати лет от роду…

Под списком хватало свободного пространства дщя новых имен, и, будто во сне, я отыскал там собственное.

Кристофер Уотсон, тринадцати лет от роду.

Стены вокруг нас были расписаны изображениями демонов и чудищ, а также светлых созданий с величественными белыми крыльями. Здесь врата в рай, там щелкают жадные челюсти ада. Мне протянули воду, и я сделал глоток. Протянули сигарету, и я затянулся ею. Опять всмотрелся в лицо Элли. Холодный, пустой взгляд в ответ. «Здесь, внизу, ты сам по себе, мистер Уотсон», – прочел я в этом взгляде. Мне захотелось крикнуть Элли, что она оказалась права, что нам обоим следует сбежать подальше от этого сборища тупиц и неудачников, заняться чем-то другим. Но я так и не стронулся с места, и чем дольше сидел, тем сильнее охватывала мое тело дрожь и тем глубже проникал в меня страх, что именно сегодня нож укажет на меня своим лезвием. И все же, в глубине души, мне этого хотелось. Меня влекла эта мысль – в точности как некогда тьма шахты манила к себе моего деда. Мне хотелось изведать то, что познали дети, поименованные в камне монумента, хоть немного понять, каково пришлось деду. Я пристально смотрел на ножик, который Эскью аккуратно выложил на осколок стекла.

– Кому пришел черед умереть? – прошептал он.

– Смерть, – запели мы хором. – Смерть, смерть, смерть, смерть…

Нож вращался, блестя в свете свечей. Вращался и вращался, виток за витком.

Это я, мелькала мысль всякий раз, когда острие указывало на меня. Но оно опять и опять скользило дальше, продолжая вращение. Это я – это не я – это я – это не я – это я – это не я…

Нож понемногу замедлил ход и наконец замер.

Это я.

Я затаил дыхание, меня все сильнее трясло. Поднял глаза на Элли. «Сам по себе, – повторил ее суровый взгляд. – Ты сам по себе».

Эскью улыбнулся. Протянул мне руку – и, приняв ее, я оказался в центре круга. Там Эскью на миг задержал ладонь на моей макушке. В глазах у меня беззвучно дрожали слезы.

– Успокойся, Кит, – шепнул он мне на ухо, но я никак не мог совладать с дрожью. – Успокойся, Кит Уотсон.

Голос Луизы произнес:

– Да он боится! Трусишка.

Остальные захихикали.

– Тихо! – прошептал Эскью. – Сегодня один из нас умрет.

Я опустился на колени, как до меня это делали другие. Съежился, оперся на руки.

Чепуха это все, заверил я себя. Обычная детская игра, только и всего.

– Дыши медленно и глубоко, Кит, – велел Эскью.

Я подчинился.

– Теперь дыши быстрее. Еще быстрее!

Я задышал быстро и еще быстрее.

– Загляни мне в глаза.

Я вгляделся в глубины его глаз. Бесконечный туннель, без единого лучика света. Все глубже и глубже я погружался во тьму, ощущая, как она тянет меня к себе.

Это всего лишь игра, повторил я тогда. Обычное дело, простая игра.

Я заверил себя, что способен сыграть в эту игру. Нужно лишь притвориться, как это сделала Элли.

Эскью поднес к моему лицу сияющее лезвие ножа:

– Отрекаешься ли ты от жизни?

– Отрекаюсь.

– Желаешь ли ты смерти?

– Желаю.

Положив руку мне на плечо, он притянул меня ближе. Я не видел ничего, кроме его глаз. Не слышал ничего, кроме его голоса.

– Никакая это не игра, – с нежностью, едва слышно прошептал Эскью. – Ты действительно умрешь. Все, что ты видишь и знаешь, исчезнет без следа. Тебя просто не станет.

Он опустил мне веки.

– Смерть пришла, – сказал он.

И меня не стало.

* * *

Очнулся я, лежа на сыром земляном полу. Щеку будто лед сковал, руки-ноги одеревенели и ныли тупой болью. Догорала последняя из зажженных нами свечей – холодное, тусклое марево. Со стены на меня злобно смотрел нарисованный Эскью демон. Ни звука. Я поерзал на полу, перевернулся набок, уселся прямо, размял веки и потряс головой. В памяти – ничего, только тьма и пустота. Боль в непослушных костях. В вялых мышцах. На четвереньках я пополз к ступеням, вытянул руку к дверной створке, чтобы отбросить ее в сторону. И только тогда их услышал – перешептывания и смешки тонкими, срывающимися голосами. Я таращился в темноту, но не видел ничего, кроме кучки костей, настенных рисунков, выцарапанных надписей.

Я потер глаза ладонями.

– Кто здесь? – прошептал я.

Они захихикали пуще прежнего.

Я опять потер глаза, прищурился – и лишь тогда увидел насмешников. Тощие тельца в мерцании свечи. Они сутулились по темным углам, куда не дотягивался свет, сливались со стенами. Я, как мог, старался получше их разглядеть, но они сразу тускнели, изворачиваясь и меняя очертания. И все же я видел их вытаращенные глаза и лоснящуюся чумазую кожу, слышал их писклявые смешки и понимал, что они тут, со мной, дети-шахтеры из далекого прошлого, – в глубине, в темноте логова Эскью. Вот только задержаться они не пожелали и мало-помалу померкли, растворяясь во тьме, оставили меня в одиночестве.

Я отодвинул створку двери, выбрался наружу. Меня дождались только Эскью, сидящий на корточках лицом к реке, пес Джакс рядом с ним, – и Элли, которая, растянувшись на траве, покусывала свой большой палец.

Эскью уставился на меня так, будто видел впервые.

– Ну и как? – спросил он.

Говорить я не был способен. Помотал головой, вперил в него ответный взгляд.

– Ты видел, – определил он.

Я отвернулся.

– Ты видел, Кит Уотсон, – повторил он. – И отныне, однажды заметив, ты будешь видеть всё больше и больше.

Ковыляя, я подобрался к Элли. Она поднялась с травы, взяла меня за руку, заглянула в лицо. В ее глазах я прочел тревогу, желание защитить меня. Оставив Эскью позади, мы вместе зашагали через пустырь.

– Господи боже, Кит, – сказала она. – Я уж решила, ты никогда не вылезешь.

Я еще не успел обрести дар речи.

– Кит, – тормошила она. – Кит, дружочек… Мистер Уотсон?

Мы шли всё дальше. Ко мне начали возвращаться силы.

Элли не сводила с меня глаз.

– Кит, – все повторяла она. – Кит!

– Все хорошо, – прошептал я наконец. – Я в порядке.

– О чем он болтал? – тут же переспросила Элли. – Что такого ты мог там увидеть?

Я окинул взглядом пустырь перед рудником. Сощурившись, я опять их увидел – тощие силуэты на периферии зрения, скользящие в уголках моих глаз. Я вновь услышал их хихиканье, шепотки.

– Я придушу его, – пообещала Элли. – Чертов дикарь.

Она заставила меня остановиться. Под лучами заходящего солнца мы стояли на густом травяном ковре.

– Давай же, – взмолилась она. – Постарайся и соберись.

Я вдохнул поглубже, потом еще раз, покачал головой и попытался изобразить улыбку.

– Ты… – сказала Элли. – Ты с ума меня сведешь. Все твои беды – из-за детской наивности.

Она крепче сжала мою руку, и мы продолжили путь. Подвела меня к калитке перед домом и всю дорогу продолжала повторять:

– Кит… Ну, ты даешь. Кит…

Я повернулся, обвел пустырь взглядом.

– Ты их видишь? – шепотом спросил я.

– Вижу? Кого? – заглянула мне в глаза Элли. – Кит, старина… Кого «их»?

Я всмотрелся опять – ничего примечательного. Обычный мир, обычные дети, играющие на обычном окраинном пустыре. Маленькие шахтеры исчезли, будто их и не бывало.

– Никого, – прошептал я. – Так, ерунда. Мне уже лучше.

Тряхнув головой, я плотно сомкнул веки. Неужто пригрезилось?

– Я не притворялся…

– Знаю, Кит. Сразу было понятно.

В окне я заметил мамин силуэт. Она не сводила с нас взгляда.

– Мне пора.

– Когда-нибудь расскажешь, ладно?

– Да, Элли. Расскажу, каково это – умереть в подземелье.

У калитки мы распрощались.

– Увидимся завтра, Кит, – пообещала Элли, не трогаясь с места. – Это все-таки произошло, правда?

Я кивнул, не оборачиваясь.

– Ты… – лепетала Элли мне вслед. – Ты…

Я вошел в дом.

– Где пропадал? – поинтересовалась мама.

– Бродили вдоль реки вместе с Элли.

Мама усмехнулась.

– А что, девчонка не промах! – сказала она.

Присев за стол, я начал трудиться вилкой, заправлять в рот какую-то снедь. И при этом не отводил глаз от окна, за которым детвора Стонигейта устроила шумные игры меж цепочкой окраинных домов и рекою.

Дед так внимательно и пристально меня рассматривал, словно я был пятном на обоях.

Тринадцать

Солнце заливало школьный кабинет ласковыми, теплыми лучами, и Буш-Объелась-Груш зачитывала вслух мой новый рассказ, не забывая улыбаться направо и налево. Я сидел с низко опущенным лицом, по которому медленно растекался румянец.

– Это чудесно, Кристофер, – похвалила учительница, добравшись до конца и опустив стопку листов на стол перед собой.

Я услышал, как кто-то в классе поддержал ее, а кто-то тихонько рассмеялся. Подняв голову, я посмотрел на Элли, которая сидела в дальнем от меня конце класса, и поймал на себе ее взгляд. Она расплылась в улыбке, показала мне язычок, а потом еще и подмигнула.

– Твой рассказ не выдумка? – спросила мисс Буш. – Шахтеры действительно видели того мальчика?

– Так говорил дедушка.

Учительница так и просияла.

– Что ж, – подвела она итог, – раз его истории находят такое литературное воплощение, постарайся убедить его рассказывать еще, да побольше.

И помахала листами с рассказом, демонстрируя классу:

– Полагаю, эта работа прекрасно дополнит сочинения на школьной стене. «Светлячок», за авторством Кристофера Уотсона.

Энни Майерс, сидевшая передо мной, подняла руку.

– Да, Энн?

– Можно ли называть Кита автором рассказа, если сюжет подсказал ему дедушка?

Буш-Объелась-Груш степенно кивнула:

– Уместный вопрос. Да, можно. Писатели то и дело записывают услышанные где-то рассказы. Так было испокон веков. Вспомним хотя бы величайших – Чосера или Шекспира. Ведь так и распространяются сюжеты. Истории переходят из уст в уста, передаются следующим поколениям. И каждый раз, когда кто-то их записывает, они немного меняются. Скажем, я даже не сомневаюсь, что Кит добавил несколько собственных штрихов к рассказу дедушки. Так, Кит?

– Да.

Она улыбнулась:

– Таким образом, истории меняются и эволюционируют. Как живые существа. Вот-вот, совсем как живые.

Энн обернулась, чтобы шепнуть:

– Только не думай, что мне не понравилось, Кит. Просто интересно стало. Отличный рассказ.

– И, разумеется, – продолжала мисс Буш, – устный рассказ и изложенная на бумаге история – совершенно разные способы передачи сюжета…

Она ненадолго задумалась.

– Пусть дедушка расскажет тебе еще что-нибудь, – повторила она. – И, возможно, он не откажется прийти на урок и лично поведать нам всем какую-нибудь из своих историй?

* * *

– Значит, ты полностью оправился? – спросила Элли по дороге домой.

Усмехнувшись, я пожал плечами:

– Похоже на то.

– Что же произошло?

– Не знаю. Ничего не произошло… – Я покосился на нее. – Но я не притворялся.

– Это я уже поняла.

Мы шли, не торопясь. Руку я сунул в карман – баюкал в ладони подаренного дедом аммонита.

– И ничегошеньки не помнишь?

– Ничего, Элли.

– Ни тебе чертей, ни ангелов?

– Не-а.

– Ничего себе.

Я мысленно вернулся к игре. Там действительно нечего было запоминать. Я просто шагнул в абсолютную тьму. В ту темноту, что пряталась в глазах Эскью. В темноту старой шахты. И только выбравшись наружу, я оказался способен хоть что-то уде ржа ть в памяти. К тому же воспоминание о детях-шахтерах с той поры успело выцвести и потускнеть, будто я видел их не наяву, а во сне.

Мы продолжали шагать.

– Что это такое? – спросила Элли. – Гипноз или вроде того?

– Не знаю.

– И ты сделал бы это снова?

– Не знаю.

Она сбилась с шага, остановилась.

– Боже, Кит… – проговорила Элли. – Даже не притворялся. Не то что остальные. Все до единого, я в этом уверена.

Мы двинулись дальше.

– Страшно было? Или как во сне? Будто ты спишь?

– Не знаю, Элли. Никаких чувств, ничего. Я словно обратился в ничто.

– Боже, – шептала она. – Боже мой…

– Но я видел кое-что, когда вернулся оттуда, – добавил я.

– Там кто-то был?

– Да… – Я глядел под ноги. Не сомневался, что Элли сейчас расхохочется. – Там дети, много детей. Рожденные в Стонигейте, в далеком прошлом. Века тому назад. Но теперь, вспоминая, я начинаю думать, что они мне приснились.

Элли не отрывала взгляда от моего лица.

– Боже, Кит… – протянула она. – Совсем как мальчик из твоего рассказа? Светлячок?

– Множество таких же мальчиков.

– И больше ты их не видел?

– Нет, Элли… – Я отвернулся взглянуть на пустырь, прищурил глаза. – Нет. Просто видение, вроде сна.

Оставшийся путь до калитки мы прошли в молчании. В саду нас встретила радушная улыбка моего деда: он отдыхал, уютно устроившись в шезлонге. На голове красуется любимая потрепанная панама.

– Это же наша маленькая шалунья! – обрадовался он. – Тот бесенок, что доводил мою благоверную до белого каления!

Дед помахал рукой, приглашая нас войти:

– Она признавалась потом, что больше не встречала таких бойких детишек. – Смеясь, дед потрепал Элли по руке. – «Самая строптивая и самая любимая из всех», вот верные ее слова.

Хихикнув, Элли скроила строгую мину, погрозила деду вытянутым вперед пальцем и, подражая бабушке, произнесла нараспев:

– Элли Кинан, своими выходками ты когда-нибудь сведешь меня с ума! Так и пустишь бродить по свету, мозгами тронутую! Верно говорю, сведешь!

– Охо-хо-хо! Да, вылитая она! Точь-в-точь! – развеселился дед. Кивая, он смеялся, припомнив характер любимой жены.

– А давай-ка, моя милая, спой для нас, – предложил он вдруг и озорно подмигнул мне. – Жаль, ты не слыхал, как она пела совсем еще малышкой. Пела-то как ангелочек, а уж отплясывала – и бесам не приснится.

Элли задумалась на миг.

– Тогда будем петь на два голоса, – решила она. – Как раньше с вашей супругой.

– Что ж, стоит попробовать. Начинай, родная.

Набрав в грудь побольше воздуху, Элли отчаянно заголосила, и дед тут же принялся подпевать:

 
Эй, парни, замолчите хоть на миг,
и я спою о чудище кова-арном!
Эй, парни, замолчите хоть на миг,
я расскажу, как побежден был Червь…[2]2
  Широко известная с середины XIX века народная песня «Лэмбтонский червь» пересказывает одну из средневековых легенд Северо-Востока Англии, в которой говорится о сражении юного рыцаря, наследника поместья Лэмбтон, с опустошавшим окрестные земли исполинским змеем. Традиционно исполняется на макемском диалекте английского, на котором говорят жители Сандерленда.


[Закрыть]
 

Они еще долго горланили старинные песни и, сидя плечом к плечу, раскачивались в такт музыке, которой чудом удалось объединить старика-шахтера и школьницу, мечтающую о карьере актрисы.