Текст книги "Игра в смерть (СИ)"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Два

В Стонигейте воцарилась зима. Мороз укутал пустырь снегом, сковал льдом мелкие лужицы, а стекла наших окон затянул сложными узорами из белых цветов и побегов папоротника. Дед продолжал уходить в свою тьму, однако всегда из нее возвращался. Целыми днями взгляд его бывал ясен и светел, а в доме негромким эхом отдавалось его пение. Порой же мы теряли деда вовсе: он часами сидел, устремив невидящие глаза в неведомую даль, куда-то сквозь морозный пейзаж за окном.

Каждое утро за мной заходила Элли. Она ждала меня на крыльце – в красном пальто и в такой же красной шапочке с помпоном. Шея повязана ярким зеленым шарфом, с губ срываются белые облачка пара. Если дед был в духе, то улыбался из окна кухни, ругая «маленькую шалунью» на чем свет стоит.

– Разве ты королева эльфов? – притворно возмущался он. – Бойтесь, девицы, эльфийского гнева: зеленый и красный – цвета королевы!

И Элли, хохоча, бросала мне:

– Скорее, мистер Уотсон! Бежим от этого вредного старикана!

Жгучий ледяной воздух. Покрытая инеем, промерзшая мостовая. Белесые ленты наших приглушенных слов очень скоро растворяются без следа. Стук каблучков Элли. Голоса и шаги остальных школьников, спешащих на занятия. Горстка малышей повадилась поджидать нас у ворот. Они стояли там и шептались, плодя все новые слухи о тайных собраниях в логове. Дойдя до сплетников, Элли неожиданно кидалась к ним, шипя и скаля зубы, с растопыренными пальцами наизготовку: малышня разбегалась кто куда, визжа от смешанного с испугом восторга.

– Сегодня я опять буду хорошей девочкой, – со вздохом роняла Элли, подходя к школьным дверям. Разворачивала плечи, вздергивала подбородок. – В точности как и вчера, и позавчера…

До меня доносился ее негромкий смешок:

– Мисс Совершенство! «Да, мистер Доббс». «Нет, мистер Доббс». «Восточно-Африканский разлом, ах неужели? Как увлекательно, сэр! Прошу вас, не останавливайтесь, расскажите еще…»

Дни мелькали мимо, не доставляя особых хлопот. На уроках мы вели себя прилежно: слушали учителей, писали конспекты, задавали вопросы и отвечали на них. По запотевшим стеклам окон стекали капельки воды. За окнами солнце едва просачивалось сквозь туман. По утрам мороз ослабевал, но каждый вечер вновь набирал силу. А Элли и вправду использовала заготовленные реплики: «Да, мистер Доббс», «Нет, мистер Доббс». Она даже объявила Восточно-Африканский разлом крайне увлекательной темой, отчего мистер Доббс, заулыбавшись, воздел очи к потолку:

– Что ж, мисс Кинан, отрадно видеть, что вы начали с нового листа. Надежда еще теплится!

– Боже мой, Кит… – заговорила Элли, когда мы шагали из школы домой в стремительно густеющих сумерках. – Это же тоска смертная, целыми днями притворяться хорошими…

Возвращаясь, мы нередко замечали вдали две неясные фигуры, неторопливо мерявшие пустырь из конца в конец: Эскью в сопровождении дикого пса Джакса.

– Должно быть, он мерзнет, Кит, – вздыхала Элли. – Того и гляди, скоро вовсе обратится в лед…

– Да, притворяться скучно, – согласился я. – Но, пожалуй, острых впечатлений нам хватит еще на какое-то время.

– Надеюсь, скоро выпадет случай пополнить запас, – прошептала она и, запрокинув голову, выдохнула в темнеющие небеса легкое облачко пара.

Три

Еще одно раннее утро. В первых рассветных лучах белеет за стеной тумана заснеженный пустырь. Зима все глубже, время с последних событий в логове исчисляется неделями; безмятежный покой этих дней нарушали лишь страхи, вызванные дедовыми провалами во тьму. Врачи рассказали, не за горами тот день, когда деда от нас заберут: мы уже не сможем обеспечивать ему нужный уход своими силами.

Мы выкрутили отопление на полную, и цветы с папоротниками перестали затягивать оконные стекла. Мир по ту сторону искажен теперь тысячью капелек воды, готовых скатиться вниз тонким ручейком.

Успевший проснуться, укутанный в воспоминания дед чаевничал за кухонным столом с легкой усмешкой, обращенной в прошлое. Едва шевелясь, его губы роняли знакомые слова:

 
Бывал я молод, и в расцвете сил
Одною левой я руду дробил…
 

Моргая, дед приподнял голову.

– Помню, был один год… – заговорил он. – С лютыми морозами. Прямо чудеса. Лед не таял месяцами. Поля и дороги под сугробами. Даже река вся замерзла – вот представь себе, от берега до берега. Так и было, внучек, не сойти мне с этого места…

Улыбнувшись мне, дед продолжил:

– Да уж… Чудесный выдался год. Днем солнце блистало, ровно как в раю. А по ночам и иней, и снег, и лед переливались огнями далеких звезд. Ночи сверкали!

Мама вошла на кухню, качая головой.

– Любимая история? – сказала она. – Тот самый день, когда вы с Джонни Шарки и Коулом Галлейном сходили на другой берег и вернулись обратно?

– Ха, так ты уже ее слыхала, милая моя? И сколько – один раз или два? Имей в виду, мы не шли, а скользили, и часто шлепались на лед…

– А посреди реки стояли снеговики, и вокруг них люди катались на коньках…

– Ха. Все так. Все так. И адский холод, месяц за месяцем…

Дед улыбнулся своим мыслям. Мама подмигнула мне, опустила руку ему на плечо и, наклонившись, нежно поцеловала старика в лоб, а затем вышла из кухни, чтобы подняться наверх.

– Имей в виду, – поднял палец дед. – На реке опасно, смертельно опасно, и особенно по весне. Один парнишка так и вовсе утоп, когда со стороны Билл-Куэя пошел таять лед. Провалился заодно с санками и всем прочим, бедолага. Поминай как звали. А полынья так и расползлась в стороны, освобождая реку от оков…

Задумавшись, дед продолжал кивать:

– Прекрасные, прекрасные дни… Но та весна, она была опасна.

В прихожей громко щелкнуло.

– Почта! – определил дед.

На коврике под дверью лежал единственный большой конверт из оберточной бумаги. На нем – корявые буквы: «Киту». Ни марки, ни адреса. Вернувшись за кухонный стол, я осторожно вскрыл его.

Рисунок углем, в очень темных тонах. Я увидел туннели, орудующих кирками шахтеров, снопы света от их фонарей. За спинами мужчин стоял излучающий слабое свечение белобрысый мальчишка в шортах и тяжелых рабочих ботинках. Тело в движении, лицо отвернуто в сторону; мальчик словно бы глядел куда-то за край рисунка, готовясь пуститься наутек. Светлячок.

На обороте рисунка тем же грубым почерком было выведено: «К твоему рассказу».

Я развернул рисунок к деду.

– Это ж Светлячок! – удивился тот. – Таким он и был.

Опустив голову, дед впился взглядом в угольную черноту:

– Да. Точь-в-точь он самый…

– Рисунок Джона Эскью, – пояснил я.

– Ну, еще бы! Он ведь слыхал о Светлячке от собственного деда. И уловил все в точности как было. Это он, наш проказник.

Выглянув в окно, я увидел за залитым водою стеклом далекую фигуру уходившего Эскью.

– Джон прочел мой рассказ, сочиненный для школы, – пояснил я. – Это иллюстрация.

– Смышленый паренек… – Дед не сводил с меня проницательных глаз. – Хотя мне казалось, вы с ним больше не водитесь?

Я пожал плечами:

– Да. Пожалуй…

Мама вернулась на кухню. Поднесла рисунок клипу, похвалила. Только потом поняла, чей он.

– Джон Эскью рисовал?

– Да.

– Надеюсь, он не решил добиться прощения подобными фокусами, – заметила она, роняя листок на стол.

– Дело прошлое, – усмехнулся дед. Потянулся коснуться кончиком пальца свечения, которое исходило от мальчика на рисунке. – Каково? Малыш Светлячок…

Поднявшись к себе, я повесил рисунок на стену, рядом с собственным портретом. И смотрел на них, пока не окликнула мама:

– Кит! Элли уже здесь!

Четыре

В тот день после уроков я отправился домой в одиночестве, перелез через изгородь на пустырь. В густеющих сумерках там носились десятки ребятишек. Они раскатали ледяную дорожку на голом участке земли. В тусклом зареве принесенного кем-то фонаря ребята весело катили по льду, врезались друг в дружку, со смехом и визгом отлетали в снег.

– Кит! – прокричал кто-то. – Дуй сюда, Кит, побегаем! А-а-а-а-а-а-а! Ха-ха-ха…

Помахав им, я двинулся дальше. Под ногами хрустела и шуршала насквозь промерзшая сухая трава. Огни в окнах домов на противоположном берегу играли на глади неспешно текущей реки. Небо быстро темнело, и звезды на нем светились все ярче. Луны нет. Как только солнце полностью опустилось за горизонт, на небе засверкали первые звезды, но луны не было видно. Опустив глаза, я был готов поклясться, что вижу, как вдоль берега потихоньку растет полоска льда. «Пришла настоящая стужа, – подумал я. – Лютый мороз».

Зажмурившись, я вообразил деда мальчишкой, который идет по льду, скользя и размахивая руками. Невольно расплылся в улыбке – и вдруг отчетливо услыхал совсем рядом чей-то разноголосый шепот, тоненькие смешки. Распахнул глаза, но никого не увидел.

– Кто здесь? – дрогнувшим голосом спросил я. Прищурился, вгляделся в темноту. Вокруг по-прежнему никого, но шепот не утихал. – Кто здесь?..

В стороне послышался глухой рык. И чье-то недовольное бормотание:

– Сидеть! Оставь его в покое!

– Эскью? – шепнул я.

Он вынырнул из темноты, у ног – дикий пес Джакс, шкура чернее самой ночи. Приблизившись, Эскью встал немного поодаль. Мое дыхание зачастило, сердце гулко забухало в груди. Сунув руку в карман, я зажал в ладони аммонита.

– Я получил твой рисунок, – сказал я.

Ответом было неясное бормотание.

– Он великолепен.

Эскью придерживал пса за ошейник, а тот скалил на меня зубы, грозно белевшие в вечернем сумраке.

– Знаю, – кивнул он.

– Я повесил его на стену, Эскью.

– Ты… – с горечью обронил он. – Опять чертов ты…

– Я?

– Ты! Мистер Совершенство, мистер Тихоня…

– Чего?

– «Чего? Чего?» Ты все испортил, мистер Учительский Любимчик.

– Чего?

– Это из-за тебя она прибежала.

Эскью шагнул ближе, ухватил меня за лацкан куртки:

– Что в тебе такого, что все рвутся тебя защитить?

В полутьме мы всмотрелись в лица друг другу.

– Не возьму в толк, о чем ты, – сказал я.

В горле у Эскью низко заворчало, и этому рыку вторил пес у его ног.

– Джакс может на части тебя разорвать…

– Эскью! – вспылил я.

– Ты… – повторил он. – Ты и твоя безмозглая подружка…

Я попытался высвободиться.

– Убери руки, – сказал я. – Порой ты просто…

Но Эскью ухватил меня крепче прежнего; я уже едва мог дышать. Притянув вплотную, он буквально жег меня взглядом, и в его глазах отражались далекие огоньки.

– Чего тебе надо? – прошептал я.

– От тебя? Ничего. Ничегошеньки.

Но он не спешил разжать пальцы, не отводил глаз.

– Кит Уотсон… – прошептал Эскью. – Кит Уотсон, тринадцати лет от роду. Каково это?

– Чего?

– «Чего? Чего?» Быть ходячим мертвецом. Как тебе это?

– Никак, – ответил я. – Пустые выдумки.

– Да ну?

Эскью опять зарычал, совсем по-собачьи. Хотел прижать меня побольнее, запугать черными провалами глаз. Но я чувствовал, что отчаянная хватка – еще и способ удержаться рядом со мной, а в непроглядной черноте глаз мне виделась глубинная тоска. Это самому Эскью требовалась защита, это он нуждался в любви.

– А ведь ты смог бы многого достичь, – сказал я.

В ответ он только фыркнул.

– Правда же, смог бы, – продолжал я. – Ты великолепно рисуешь. Зачем губить свой талант? Это же глупо.

Пес опять зарычал, пытаясь вырваться из ошейника в твердой руке Эскью. Молча мы смотрели в глаза друг другу.

– Следи за тем, что говоришь, – посоветовал мне Эскью. – Фильтруй базар, Кит.

Вокруг нас опять кто-то неразборчиво зашептался, резко втянул воздух. Самым уголком глаза я различил неясные фигурки припавших к земле детей – они сидели на корточках, наблюдая за нами. Отведя глаза от лица Эскью, я сощурился в темноту за его плечом.

Эскью хрипло, гортанно рассмеялся.

– О да… – проговорил он. – Одни могут видеть, а другие – нет. Ты куда больше на меня похож, чем воображаешь, Кит Уотсон.

– Знаю, – согласился я, вновь скрещивая с ним взгляды. – Мы куда ближе, чем кто-либо может себе представить… И знаю, что мы могли бы дружить.

Едва заслышав это слово, Эскью оттолкнул меня, убрал руку с моего горла.

– «Дружить»! – прошипел он. – «Дружить», черт возьми!..

Сплюнув напоследок, Эскью направился прочь вместе с собакой.

– Да, – прошептал я им вслед. – Джон Эскью, тринадцати лет от роду, товарищ Кристофера Уотсона, тринадцати лет от роду…

И еще постоял немного, оглядываясь по сторонам, щуря глаза и вслушиваясь. Потом поспешил домой – в окружении худеньких, невысоких силуэтов. Они были повсюду.

Пять

– Боже, Кит! Это же такая муть…

– Ладно тебе… – сказал я. – Давай попробуем, вместе веселей!

Элли со вздохом обмякла на своем стуле.

Сидя у меня на кухне, мы трудились над общим проектом. Идея состояла в том, чтобы наглядно показать: Пангею составляли все сегодняшние континенты. Уставясь в географические карты, я разглядывал линии берегов Африки и Америки, убеждаясь в том, насколько плотно они были пригнаны друг к другу, насколько уютно Индия чувствовала себя под боком у Африки. Я читал, что движение стран и континентов, расходящихся все дальше, продолжается и поныне.

– Так и есть, – обронил я. – Это совсем просто.

И начал вырезать континенты из карты, чтобы мы могли сложить их вместе.

Поцокав язычком, Элли со вздохом погрузилась в изучение своих ногтей.

– Да кому это вообще интересно? – спросила она у них. – Кому охота вернуться на миллион миллионов лет назад?

Я продолжал щелкать ножницами, складывать вместе элементы своей головоломки.

– Мистер Уотсон… – пропела Элли, барабаня пальцами по крышке стола. – Мистер Уотсон в своей стихии. Он направляется в прошлое…

– Перестань, Элли.

– Похвально, весьма похвально… – изобразила она голос мистера Доббса. Я продолжал кромсать карты. – Отменная работа, Кристофер. Известно ли вам, что континенты продолжают медленно расходиться? С подобной скоростью отрастают ваши ногти, представляете? Очень хорошо, Кристофер. Такой прилежный ученик. Кому-то из остальных стоило бы поучиться у этого молодого человека. В чем дело, Кристофер? О, так вы и сами планируете стать однажды учителем географии? Похвально. Весьма похвально. Нам стоит обсудить это в более подходящей обстановке, я смогу поделиться с вами своим бесценным опытом. Элли Кинан! Вернитесь к нам, барышня! Бросьте витать в облаках и займитесь наконец своим заданием… Да, мистер Доббс, сэр! Разумеется, мистер Доббс! Пангея, говорите? С ума сойти, до чего же интересно.

Элли захихикала, довольная собой.

– Боже, Кит… Разве не скукотища, а?

Наша Пангея была готова. Я рассматривал ее – все континенты, собранные воедино.

– Просто поразительно, – сказал я. – Вот считаешь всю жизнь земную твердь устойчивой и неизменной, а потом вдруг узнаешь о чем-нибудь таком.

– И впрямь поразительно, мистер Уотсон.

– Так или иначе, у нас все готово.

– Хвала небесам! То-то Доббс обрадуется, а?

Элли начала запихивать свои учебники обратно в рюкзак.

– Ты никогда не мечтал, чтобы это поскорее кончилось?

– Чего?

– «Чего?» Чтобы кончились школа, учебники, домашка… И началась нормальная жизнь. Чтобы своими глазами увидеть этот мир!

– Мечтал, наверное.

Элли расплылась в улыбке.

– Эта маленькая шалунья еще тут? – крикнул дед из гостиной.

– Да! – тут же отозвалась Элли. – До сих пор тут!

– Готов спорить, сводит моего внука с ума и вьет из него веревки?

– Ага! Сбивает с праведного пути и все такое прочее!

– Ха-ха-ха! Славная девчушка. Маленькая озорница…

Хихикнув, Элли скроила лукавую гримасу.

– Впрочем, я серьезно, – заметила она. – Все это такая муть, такая тоска…

Встала, закинула на плечо лямку рюкзака.

– Значит, увидимся утром? – спросила она.

– Да, до завтра.

Элли уронила голову и застыла с безвольно опущенными руками, изображая умственно отсталую. Неторопливо кивая, она принялась медленно и монотонно повторять:

– До завтра… Завтра… Завтра…

Она уже направлялась к двери, как вдруг из-за стены прихожей до нас донеслись грохот падения и исполненный ужаса мамин возглас.

– Папа! – кричала она. – О, папа, папочка!

Шесть

Он пластом лежал на полу с вывернутой головой, откинутой на диван. Лицо совсем серое, неподвижный взгляд устремлен в пустоту. Мама стояла рядом на коленях.

– Папочка, – шептала она. – Все хорошо, папа. Не беспокойся. С тобою все будет хорошо…

Отец прижимал к уху телефонную трубку:

– Ну же! – бормотал он. – Давайте, отвечайте!

Увидел меня на пороге гостиной и вскинул руку, чтобы успокоить:

– Все хорошо, сынок. Дедушка поправится, все будет нормально… Ну, отвечайте!

Я повернулся к стоявшей рядом Элли.

– Кит! – всхлипнула она.

– Возьмите трубку… – твердил отец. – Да ответьте же, наконец!

Элли не сводила с деда распахнутых глаз. Слезы бегут по щекам – в точности как в тот день, когда она, загородив собою солнце, глядела вниз, в темноту нашего логова.

Семь

Той ночью меня навестил Светлячок. Вызванный отцом врач успел уйти. Деда уложили на кровать; я и сам давно улегся. В мое окошко заглянула луна. Потом кто-то вымарал ее с неба черным маркером, повалил снег… Я старался уснуть, но все никак не получалось, – и я просто лежал, наблюдая, как на подоконник ложатся пушистые снежинки.

Мимолетный проблеск в самом краешке глаза. Слабое мерцание с переливами, как у шелковой портьеры. У меня перехватило дыхание.

– Кто здесь? – шепнул я.

Ничего. А потом – опять. Едва заметный трепет. И опять ничего. Прикрыв глаза, я увидел бегущего прочь мальчика, чья кожа отблескивала, отражая свет фонарей в глубине подземного туннеля.

– Вон он! – крикнул я. – Сюда! За ним!

И сам сорвался на бег по бесконечным туннелям и переходам, все дальше углубляясь в толшу породы. Вновь и вновь упускал беглеца из виду, но затем замечал опять: тот мелькал впереди, чтобы тут же пропасть в темноте. Я бежал за ним, терял его, находил и опять терял – русоволосого мальчонку в шортах и ботинках. Летел, не разбирая пути, сквозь бескрайнюю тьму, хотя давно уже не видел, за кем гонюсь. Но время от времени Светлячок снова мелькал впереди, не позволяя остановиться.

– Вон он! Вон он!

Мальчик стоял вполоборота ко мне, наблюдая. Наши взгляды встретились. Я хватал воздух ртом, пытаясь отдышаться. Мне стало ясно – Светлячок не просто бежит: он поджидал меня, чтобы привести куда-то. Вот он опять сорвался во тьму, глубокую, бесконечную. Кроме отблесков на его коже я не видел ни зги, а слышал только грохот собственного пульса, сопение и топот. Мы бежали уже сто… нет – тысячу, миллион лет. В глубинах, в самых недрах земли, потайным, никому не ведомым тропам. Один бегун указывал дорогу, второй старался не отставать, а повсюду вокруг – непроглядная чернота. Наконец бежавший впереди мальчишка в шортах блеснул в последний раз, и вокруг меня сомкнулась тьма. Где я оказался? Глубоко под землей, в полном одиночестве. Вытянув перед собой руки, я медленно, на цыпочках двинулся вперед, нащупывая выход. Под ногами – твердый пол, вокруг – только темнота, ничего больше. Потом мои рыщущие во тьме пальцы наткнулись на кого-то. Рядом стоял человек, и я робко коснулся его плеч, его ледяных щек, его распахнутых глаз.

– Деда, – прошептал я, но ответа не услыхал. Он был неподвижен и тверд. Как мертвый. – Деда…

Придвинувшись вплотную, я обхватил его руками, заключил в объятия:

– Деда! Все хорошо, деда. Не сомневайся, все будет хорошо…

Я крепко вцепился и не отпускал его – часами, миллионами лет, – пока наконец мы не услыхали далекие шаги, не увидели вдали мечущиеся по стенам туннеля огни фонарей. Люди спустились во тьму, чтобы найти нас. Заслышав их голоса, дед вздохнул, покачал головой.

– Явились-таки… – усмехнулся он. – Теперь мы с тобой в полном порядке, внучек. Вот и наше спасение.

Проснулся я на рассвете. Подоконник накрыт толстым снежным покрывалом, мимо окна плывут огромные снежинки.

– Деда… – прошептал я.

И, с прижатым к стене ухом, услышал, какдед кряхтит, ворочаясь в постели, а затем – его хрипловатый, хрупкий от слабости голос:

 
Бывал я молод, и в расцвете си-и-ил…
 

Восемь

Снег. Ни малейшего дуновения ветерка. С белесого низкого неба валили нескончаемые хлопья; они засыпали дворы и улицы, толстым слоем улеглись на крышах и выстлали пустырь пушистым ковром. Появились снеговики: глаза из угольков, носы из морковок, выложенные камешками улыбки. Ледяные накаты на улицах вытянулись, сделались шире. Мамы и папы пробегали по заснеженным мостовым, волоча за собой радостно визжавшую малышню – на санках, на пластиковых подносах и даже на мусорных пакетах.

Каждое утро, просыпаясь, мы заставали новенький, с иголочки, слой сверкающего снежного покрывала. Это было просто чудо – первым перемахнуть через изгородь, чтобы оставить в снегу свежие следы. Здорово было вместе с Элли плестись по этой девственной белизне в школу, слышать, как ее звонкий смех тает в неподвижном, застывшем над подушками сугробов воздухе. Мы лепили снежки и слушали, как те глухо ударяются о столбы изгороди и стены домов; мы со смехом запускали их в товарищей, которые, как и мы, стекались к школе. Снежки были повсюду – они взмывали в утреннюю дымку над головами и мягко шлепались обратно.

По привычке ярко одетая, окруженная взбитыми ею вихрями, Элли протанцевала по снежному ковру поближе, ухватила меня за руку и потянула в сторону, заставила вместе с нею потерять равновесие. Мы вместе рухнули в снег, отпечатав в нем свои силуэты с раскинутыми в стороны руками и ногами. Запрокинули лица и, открыв рты, жадно ловили языками падавшие и медленно таявшие на них снежинки. Посмеялись друг над другом и вскочили, чтобы продолжить танец. Наши озябшие руки кололо, и щеки кололо, и внутри, в сердце, тоже кололо – простой и чистой радостью.

Даже Доббс не остался равнодушным, поддавшись той же радости. Отложил на «как-нибудь потом» свой рассказ про Пангею и поведал нам о ледниковом периоде – той эпохе, когда с севера надвигались огромные ледники, ровнявшие все на своем пути, собирая долины в складки высоченных гор. Он рассказал о наших предках, которые кочевали на юг, спасаясь от усиления холодов, пока мир вокруг застывал во льду. «Мир, слепящий своей белизной, – сказал он. – Ледяной мир».

На уроке мисс Буш мы узнали, как во время этой великой миграции первобытные люди укрывались в пещерах, где, охваченные ужасом, они собирались вокруг магических костров. «Наверное, так и появились самые первые предания», – сказала она.

– Только представьте, как они, сгорбившись, сидят там, вокруг чадящего костра. На сводах пещер, давших им приют, эти люди рисовали диких животных: огромных мамонтов и бизонов, тигров и медведей, которые особенно их пугали. Они рисовали и себя самих – маленькие, хрупкие фигурки мужчин, женщин и детей в пугающе большом мире. Вообразите среди них рассказчика, одетого в звериные шкуры. Волосы растрепаны, кожа темна от копоти. Он поднимает горящий факел. «Слушайте», – говорит он остальным, и те подаются ближе к огню и глядят на него, округлив глаза, сгорая от любопытства. Рассказчик ведет факелом вдоль настенных рисунков: перед их взором проходят лесные чудища, весь этот пугающий мир и в нем – крошечные люди, мужчины, женщины и дети. «Слушайте, – повторяет он, – я буду говорить о храбрейшем из нас, о его долгих скитаниях по ледяным пустошам, о его битве с медведем и о его встрече с богом Солнца. Звали его Лак…»

Замолчав, мисс Буш обвела нас взглядом.

– Это и станет вашим заданием на эту неделю, – улыбнулась она. – Закончите рассказ. Первое предложение будет такое: Звали его Лак.

Занеся ручку над чистой страницей, я ненадолго задумался.

Звали его Лак, написал я.