Текст книги "Глина"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

21

– Вот, значит, куда ты ходишь с Джорди Крэгсом, – говорит. Рассмеялась. – Это ваше тайное логово.

– А ты откуда знаешь?

Она глаза распахнула и помахала руками:

– А мы с Фрэнсис Мэлоун все знаем! Давай зайдем.

Я ни с места. Я тут не был с того дня, когда Стивен вытащил свой нож. Но теперь у нас перемирие, да и вообще, Мария уже прошла через ворота и дальше. Нырнула в заросли боярышника, запуталась волосами, высвобождает их.

– Давай, Дейви, – зовет.

Залезать сюда с девочкой – совсем другое дело. Тут я учуял, как пахнет гнилью, мочой, ощутил луковый запашок подлеска. Почувствовал жидкую грязь под ногами, увидел колючки на шиповнике, репьи на штанинах. После улицы с прохладным ветерком здесь показалось тепло и влажно, будто время сдвинулось на месяц вперед. В воздухе гудели жирные мухи. На стенах каменоломни столько граффити – плюнуть некуда. Мария сказала, что папа ее раньше приходил сюда за грунтом и луковицами нарциссов. Все папы сюда приходили, говорю. Наверное, говорю, в каждом саду Феллинга есть частичка этого сада.

Вокруг как раз зазеленело. Проклюнулись бутоны. Тут примулы, тут нарциссы доцветают, тут какие-то цветы позамысловатее – видимо, взошли из семян, которые когда-то сеял Брэддок. Мы подошли к глинистому пруду, стоим рядом, осматриваемся, и я понял, что Мария имела в виду, когда сказала, что здесь красиво.

– Я слышала, тут все переделать собираются, – сказала она. – Пройдут по саду бульдозером, снесут последние сараюшки, карьер засыплют и построят жилые дома.

– Я тоже слышал.

– Вот ведь идиоты. Назовут эти новые улицы аллеей Счастья или переулком Всех Благ и так и не сообразят, что уничтожили кусочек рая. – Она посмотрела в небо. – Останови их! – просит.

Мы обошли пруд по кругу. Белесая жижа вспучивалась под ногами. Мария поскользнулась, я ухватил ее за руку, помог удержаться. Костер перед пещерой догорал. Мы подошли к входу, я увидел, что внутри, и у меня перехватило дыхание.

Глиняные фигурки повсюду. Мелкие гоблины сидят на каменных выступах. Свинки, дракончики. К стенам прислонены какие-то культяпки. Черные, перемазанные золой. Мария встала на колени, дотронулась до скособоченного человечка.

– Он их в огне делает, – говорю.

– Кто – он?

– Стивен Роуз.

Пошевелил угли. Под ними оказалось скрюченное глиняное тельце.

– Я видела его апостолов, – говорит Мария. – Очень красивые. Эти все уродцы, а апостолы очень красивые.

Я еще раз осмотрел пещеру. Джорди наверняка будет зол как черт. Череп, Скиннер и Штырь придут и все раздолбают. А потом я увидел знак, нарисованный белым на потолке пещеры. Глупые угрозы, наши и Черепа, были закрашены. Теперь там осталась одна-единственная надпись:

«За все разбитое воспоследует месть. С. Р.»

– Очень странно, – говорит Мария.

– У него вообще была странная жизнь.

– Да минует меня чаша сия, – сказала она (кажется, все в Феллинге так говорят).

И перекрестилась.

Мы сели рядышком на два камня. Я снова взял ее за руку, она не отняла. Каменоломню заполняли звуки – щелчки, гудение, шорох ветра. Еще что-то – видимо, какие-то зверюшки шныряли в траве. Пели птицы. Неподалеку что-то фыркнуло. Подобралось ближе, остановилось, отошло.

– Ты веришь в силу? – спросил я.

– В силу – это как?

– Ну не знаю. В силу. Например, тебе дана сила делать то, чего больше никто не может.

– В смысле, ты волшебник, что ли?

– Да, в таком духе. Вот ты, например, веришь, что можно сделать какую-нибудь штуку, а потом ее оживить?

Она посмотрела в небо. Сощурилась:

– Это любая женщина может. Вылезает из нее младенец, а потом ползает и плачет.

– Ну да, верно, – говорю. – Они из плоти и крови. А если сделать штуку не из плоти и крови? Например, из глины – и ее оживить?

Мы посмотрели в костер. Среди затухающих углей угадывались ступня, угловатый локоть.

– Я слышала, на свете всякое бывает, – сказала Мария. – Чего только не рассказывают.

– Угу.

– Вон про этого младенца, например.

– Какого младенца?

– Ну, который родился в больнице Святой Елизаветы. Весь волосатый. Вместо рук – лапы. Ты что, не слышал?

Я покачал головой.

– Мама Фрэнсис знает одну тетеньку, которая когда-то работала там медсестрой. Так она сама видела. Говорит: полупес-получеловек.

– Полупес?

– Да. Пожил немножко, а потом умер.

– Как же такое могло произойти?

Мы дружно покачали головой.

– Говорят, его одна из Стонигейта родила, – шепотом сказала Мария.

– Не может быть.

– Может. И после этого, говорят, свихнулась. А еще я слышала истории пострашнее. Об этом вообще никто не знает, одни врачи. Про всякие уродства. Про выродков. Вообще непонятно, почему такое происходит. И как может происходить. – Она погладила свои предплечья, плечи, щеки. – Так что еще скажи спасибо, что мы такие, как есть. Да минует…

– А я слышал, что рано или поздно ученые научатся выращивать жизнь в пробирках, – перебил я. – И мы будем создавать живых существ с помощью химии, электричества и ядерной энергии.

– Тут есть одна неприятность, – говорит Мария. – А вдруг мы не сумеем вовремя остановиться?

– И наплодим монстров.

– Угу. А монстры пойдут на нас войной и победят, и все, тут нам конец.

Я посмотрел на фигурку, лежащую среди углей.

– Ты ведь про это у Трёпа и спрашивал, да?

– Угу.

Она подалась вперед, повернулась так, чтобы смотреть мне прямо в глаза.

– Это ты потому, что сам обладаешь особой силой? – спрашивает.

– Я? Очумела?

Мы замолчали. То, что пофыркивало, отодвинулось подальше. Собака, подумал я. Или еж. Мария тоже услышала. Посмотрела на меня.

– Еж, – говорю.

Она кивнула.

В белесой воде сотнями роились головастики. У многих уже отвалился хвост и росли ноги. Мария поболтала палочкой в воде, рассмеялась, когда головастики закружились, замелькали вокруг.

– А там дохлые собаки валяются, – говорит.

– Я тоже слышал. И дохлые кошки.

– И мешки с котятами и щенками.

– А головастики ими и питаются.

– И рыбы тоже. И жуки.

– Мертвечиной, – прошептала.

– Смертью.

Она стала быстрее кружить палочкой, вода вспучилась, плеснула, и прямо у нас на глазах из мутной глубины всплыла лягушка.

– Гляди! – говорит Мария.

– Это мы ее вызвали.

– Здравствуйте, госпожа лягушка, – говорит Мария. И вдруг захихикала. – Посмотри на нее. Вон какая умора. Самая обыкновенная лягушка! Даже самые обыкновенные вещи иногда выглядят очень странно, да?

Я посмотрел, как лягушка подплыла к берегу, устроилась на камне, засверкала в лучах солнца.

– Угу, – говорю. – Странно – аж жуть.

Видно было, как у лягушки надувается и опадает горло, как стучит сердце. Сидит себе совсем спокойно – такая уродливая, такая прекрасная, такая странная…

– Глядите, малыши-головастики! – говорит Мария. – Вон ваша мамочка.

И тут появился уж. Вылетел из темного переплетения трав. Схватил лягушку. Прикусил, стиснул – аж хрустнуло. Лягушка билась, брыкалась, но ничего не могла поделать. Уж начал заглатывать ее с головы. Через несколько минут все было кончено. Уж сомкнул челюсти. Лягушка превратилась во вздутие у него на теле. Некоторое время уж лежал неподвижно, потом лениво скользнул обратно, туда, откуда явился.

– Ой, – выдохнула Мария. – Ой, мамочки.

Оказалось, что мы вцепились в руки друг друга. Уставились друг другу в глаза.

– Это было… – говорю.

– Невероятно.

Мы содрогнулись. Посмотрели на темное переплетение трав, на темный окоем каменоломни, на неподвижные молчаливые изваяния в пещере.

– Пойдем, наверное, – прошептала Мария.

Мы двинулись вдоль пруда. Высоко над нашей головой облака окрасились алым. Я сощурился. Ангелы, которых можно вообразить себе там, наверху, теперь сделались темными, тонкими. Спотыкаясь, мы брели от каменоломни к выходу. Услышали какое-то ворчание за спиной. Оглянулись – ничего. Рассмеялись. Но шагу прибавили. Ворчание раздалось ближе. Казалось, кто-то расталкивает стебли травы, продирается сквозь нее, спешит. Мы еще раз рассмеялись и пустились бегом, не расцепляя рук. Подныривали под ветки боярышника. Шипы цеплялись за волосы, цеплялись за одежду. Мы выскочили через ворота на Уотермил-лейн. Снова оказавшись на людной улице, захихикали. Обернулись. За спиной – ничего.

– Вот мы с тобой глупые, – говорит Мария.

И мы поцеловались. Крепко обхватили друг дружку, прижались губами. Потом разъединились, и она фыркнула:

– Смотри.

Я обернулся и вижу: у двери дома Дурковатой Мэри стоит Стивен и разглядывает нас.

– Да уж, странный, – прошептала Мария.

Стивен подошел.

– Привет, Дейви, – говорит. И смотрит мимо нас в сад. – Что это там за вами гналось? – говорит. И глаза как расширит. – Убирайся обратно! – кричит. – Обратно убирайся, говорю!

Мы посмотрели назад – там, понятное дело, ничего.

– Ничего нет, – сказал Стивен. Улыбнулся. – Вас надули. – Посмотрел на Марию: – А это кто?

– Меня зовут Мария, раз уж тебя это так интересует, – говорит она.

Отвернулась. А он схватил меня за руку, развернул и выдохнул прямо в ухо:

– Я знаю, зачем ты мне нужен. У тебя особое предназначение, Дейви.

Я попытался вырваться.

– С девчонкой не связывайся, – говорит.

Провел рукой у меня перед глазами.

– Ого, гляди! – говорит.

Пальцем тычет. Я вижу – на улице подальше стоит Череп, пялится.

– Не бойся, – говорит Стивен. – Он не подойдет. Сейчас – нет. – И вдруг как поцелует меня в щеку.

– Ты что делаешь? – говорю.

И шарахнулся от него. А он хихикает.

Я быстро отошел, нагнал Марию. Она замедлила шаги. Мы оглянулись и смотрим: Стивен зашел в дом, закрыл за собой Дуркину дверь. Смотрим: Череп свернул за угол, испарился.

– Странно, ну прямо очень странно, – тянет Мария. И смотрит на меня. – Что это такое между вами?

– Ты про что это? Ничего между нами нет.

Она оглянулась. Потом посмотрела на меня.

– Больной какой-то этот парень, – говорит.

Я попытался уклониться от ее взгляда. Тут у нее глаза как расширятся:

– Вон оно!

Я резко развернулся. Ничего. Мы оба захихикали.

Я попытался еще раз ее поцеловать, но она сделала шаг назад.

– Ну ты и дурак, – говорит. – Ну и дурак.

22

Мы встретились на нейтральной территории в сумерки. Выбрали кладбище в Хиворте. Стоим в самой старой его части, там, где надгробия древние, растрескавшиеся. Вокруг высокие тонкие деревья. В ветвях – гроздья черных гнезд. Одно надгробие – почерневшее, высотою со стол. Скиннер и Штырь встали с одной его стороны, мы с Джорди с другой. Сияние с неба схлынуло, синева перетекла в серость.

– А он где? – спросил Джорди.

Скиннер плечами пожал:

– В «Лебеде» небось. Мы ему сказали, что в семь. А сейчас семь и чуть-чуть.

– Так он точно согласился на перемирие? – спросил Джорди.

– Ну, он так сказал, – ответил Скиннер. – Мне это как понимать – что ты ему не веришь?

Рассмеялся, закатал рукав, показал свою рану: тонкий шрам на запястье.

– Насовсем останется. – И глядит на нас таким ледяным взглядом. – Этот ваш дружбан – маньяк, – говорит.

– Он нам не дружбан, – сказал Джорди.

– Правда? – хмыкнул Скиннер.

Сам он мелкий, жилистый; костяшки на кулаках будто из камня. В одной из драк он заехал Джорди по носу, и у Джорди на носу остался шрам. С другой стороны, это Скиннер в тот раз кинулся оттаскивать от меня Черепа. Это он кричал: «Хватит! Ты его убьешь, понял?» И быстренько проверил, что у меня там с лицом и с горлом, прежде чем расхохотаться и убежать.

Ждем. Я стал водить пальцем по именам тех, кто лежал в земле под нами. Целая компания Брэддоков, все померли сто или больше лет назад. На камне написано – вошли во врата славы. Я представил, как они там разлагаются, как плоть, кровь и кости превращаются в слизь, потом – в пыль. Теперь, наверное, их уже и не отделишь от земли, от песка, от глины. Я посмотрел на могилы, где всего несколько дней назад мы похоронили тех двоих. Как, интересно, они сейчас выглядят? Уже стали похожими на прах?

Сам слышу, как говорю:

– А может, мы время перепутали? Может, ну его все, пойдем отсюда?

Штырь осклабился:

– Трусишь?

Я мотнул головой. Несколько месяцев назад мы с ним сцепились. Дрались, пока не выдохлись оба. Никто не победил. У меня потом много дней все болело. Ссадины и синяки не сходили целую вечность.

«И какой в этом смысл?» – спросила мама, увидев эти боевые раны. А папа сказал ей, чтобы не переживала. Так уж жизнь устроена. Головой покачал: «Мальчишки».

Стало еще темнее. Ждем. Тут Скиннер вдруг шепчет:

– Гляди!

Появился Череп – идет вразвалочку между надгробий.

– Череп! – позвал Скиннер. – Мы здесь!

Череп подошел к горцу надгробного камня.

– Салют, Череп, – говорит Штырь.

Череп глянул на него, выпятил губу. Кулаком провел по щеке, закурил. Уставился на меня. Глаза пустые, мертвые.

– Ну? – прохрипел.

Все молчат. Он хряснул по камню кулаком и опять:

– Ну?

– Тот псих с ножом нам не дружбан, – говорит Джорди.

Череп облизал костяшку пальца. Я вдруг увидел, каким он будет через пять лет: грузным, обрюзгшим, медлительным, с отвислым животом – спившийся недоумок, на которого всем начхать. Он ткнул пальцем в меня:

– Этот ему дружбан. Я видел, как они разговаривали.

– Угу, – сказал Джорди. – Но только…

Череп еще раз хряснул по камню:

– Пасть заткни! Я их видел. Видел, как они обжимались да шептались на ушко.

– Обжимались? – не поверил Скиннер.

– Видел, как тот новый козел целовался с этим козлом.

– Целовался? – не поверил Скиннер.

– Угу. Там еще цыпка была. Тоже все видела. – Череп не сводил с меня глаз. – Скажи, что я заливаю, – говорит.

Я молчу. Он сжал кулак, будто бы замахнулся на меня, и снова осклабился, когда Штырь перехватил его руку.

– У нас перемирие, Череп, – напомнил Скиннер.

– С врунами перемирий не бывает, – говорит Череп. Снова сжал кулак. – Ты, падла католическая из Феллинга, – врун, – говорит. Моргнул. Посмотрел на нас по очереди. – Ну, чего теперь скажете?

Мы молчим. Где-то очень высоко – выше деревьев, выше церкви – на небе появились красные полосы.

– Ладно, – говорит Череп. – С этой лживой падлой я сейчас разберусь.

– Не надо, – шепчу.

И сделал шаг от надгробия.

– Джорди, – говорю.

– У нас перемирие, – сказал Джорди, но Череп возьми да и плюнь в него – в полную силу, прямо в лицо.

Я бросился бежать. Череп за мной. Сбил с ног. Я – кубарем по земле. Он давай топтать мне голову, ребра, спину. Вокруг – одна тьма в звездах, но потом остальные его оттащили. Я лежу калачиком у надгробия. «И все они ныне подобны ангелам», – написано на нем.

– Дейви, беги! – Это Джорди.

– Беги! – Это Скиннер.

Я как-то поднял себя с земли и выскочил с кладбища обратно на Уотермил-лейн да так и мчался, пока впереди не замаячила, поджидая меня, темная фигура. Стивен Роуз стоит, прислонившись к дереву. Я сбавил скорость, остановился.

– Дейви, – сказал он.

Я оглянулся. Никого.

– Все хорошо, Дейви. Там ничего нет. – Голос его сделался ласковым: – Тише, Дейви.

23

До дома было метров сто. В окнах горел свет. Очень хотелось, чтобы вышел папа или мама вышла. Чтобы кто-то из них заорал на всю улицу, а Стивен бы рванул обратно к Дурковатой Мэри. Но никто не вышел. Никакого движения. Темнота сгущалась. Стивен все выдыхал свои успокаивающие слова. И я действительно затих изнутри. И подумал про ангела, который Стивена низверг и поднял снова, и подумал о том, как видел струящуюся из него силу; и я сказал себе, что Стивен Роуз – это нечто странное и новое, нечто мне ниспосланное, явившееся в тот самый момент, когда я из мальчика стал мужчиной. Стою – и не могу отвернуться. И говорю ему:

– Чего тебе нужно, Стивен?

Он пожал плечами:

– Перекинуться парой слов.

Я посмотрел на медальончик «Святое Сердце», который вырисовывался силуэтом на нашей двери. Проговорил про себя: «Избави нас от лукавого».

Стивен дотронулся до красной полосы у меня на щеке:

– Череп?

– Угу.

– Незачем ему жить, верно?

Молчу. Он тихо рассмеялся:

– И не будет. Мы это все знаем. Ты только представь. Нет больше Черепа. Нет этого монстра.

– Он и так скоро сопьется, – говорю. – Всех и делов – не связываться с ним до тех пор.

Он рассмеялся:

– У тебя пока плохо получается.

Я рассмеялся с ним вместе.

– А ты только представь, что оно взяло и произошло, Дейви. Представь: спишь ты себе в кроватке, а потом просыпаешься обыкновенным таким солнечным утром, а мама тебе говорит: «Слышал, что Черепа больше нет?» – И он ухмыльнулся. – Вот уж будет радости, верно? Чарли Черрис загнулся! Ну что, будет? Признавайся, будет?

Я пожал плечами:

– Угу.

– Вот и хорошо. А теперь слушай. Мой ангел явился снова.

– Твой ангел?

– Тот, про которого я тебе рассказывал. Не забыл еще? Так вот, он говорил о тебе. Сказал, что ты можешь помочь мне в моем деле.

– Ангел? Да ладно. Хорош выдумывать.

– Сам знаю. Это бред, выдумки – но это правда. Да и потом, в церкви разве не то же самое говорят? Мы не одни. Вокруг нас везде небесные создания. Чему же ты удивляешься?

Я заглянул за уличные фонари, туда, где звезды.

– Все равно безумие какое-то.

– Знаю, – согласился он. – Но может, безумие поистиннее всякой истины будет.

Ухмыльнулся, пока я обдумывал его слова.

– Вот, смотри, – говорит. – Самое настоящее безумие.

Запустил руки в траву рядом с тротуаром. Вырвал с корнями, набрал в ладонь земли. Плюнул туда. Еще раз. Держит в бледном блюдечке света от уличного фонаря.

– Тоже давай, – говорит. – Плюнь мне в руку. Чтобы и твоя частичка там была. Давай.

Я плюнул в земляной ком. Он размял его руками. Плюнул еще раз, сказал, чтобы и я тоже. Я плюнул снова. Земля стала влажной, податливой. Он раскатал ее на ладони: толстая колбаска, прямо червяк какой. Поднял к губам.

– Шевельнись, – шепчет. – Оживи.

Держит на раскрытой ладони.

– Скажи ему ты, Дейви, – шепчет. Поднял на меня глаза: – Очень нужно. Не молчи. Скажи, пусть шевельнется. Пусть оживет.

Я почувствовал себя так по-идиотски, что и сказать ничего не могу, но потом слова вдруг пришли:

– Шевельнись… оживи… шевельнись… оживи…

– Построже, Дейви, – сказал Стивен. – Отдай ему приказ. – И провел рукой у меня перед глазами.

Я опять заговорил:

– Шевельнись. Оживи.

И червячок ожил. Дернулся у Стивена на ладони, в серебристом свете. Дернулся как живой, будто у него есть душа.

– Видел? – шепнул Стивен, пока мы оба пялились на это. – У тебя есть особая сила, Дейви, как и у меня.

Мы еще поглядели, как червячок корчится, а потом Стивен уронил его на землю. Обтер руки.

– Полное безумие, – говорит. – И истинная правда. Согласен? Веришь?

Я покачал головой. Ну как тут не поверить?

– Да, – говорю. – Но как это у нас получается?

– Да это самое простейшее волшебство. Вдвоем мы еще и не такое можем. Нам любое безумие по силам, и все будет правдой. Ангел про это и говорил.

– Что именно он сказал?

– Что только моей и твоей силы недостаточно. Нам еще нужна сила Господа.

Я глянул ему в глаза.

– Сила Господа? – говорю. – Ее-то мы откуда, на хрен, возьмем?

– А ее ты достанешь, Дейви. Ты достанешь плоть и кровь Христа и принесешь сюда. В этом и состоит твоя миссия. – Улыбнулся. – Ты же хороший служка, Дейви. Вот и выкради плоть и кровь Христову.

– Что, это ангел велел мне так поступить?

Он пожал плечами. Смотрит на меня, невозмутимый такой, будто на слабо берет – поверю или нет.

– Угу, – говорит. – Так и велел. Ангеловы пути неисповедимы, Дейви.

– И что из этого выйдет путного?

– Мы тогда сможем сотворить…

– Что?

Смотрит на небо, а там звезд все гуще.

– Создание, Дейви. Оно встанет, пойдет с нами рядом, защитит. – Стивен рассмеялся. – Монстра! – выдохнул он мне прямо в ухо. – Страшенного монстра.

Такого, чтобы Череп и все остальные подонки корчились от страха. Такого, который всех их поубивает, если мы прикажем.

Я посмотрел на свой дом.

«Ну, выходите же, – прошу про себя. – Вытащите меня из этой бредятины».

– Когда у вас следующая месса? – спрашивает Стивен.

Я прикинул.

– В воскресенье.

– Вот тогда и сделаешь. – И он сунул мне в руку что-то холодное, металлическое. – Вот сюда положи. И храни бережно.

Оказалось, это серебряный медальончик.

– Сделаешь? – спросил Стивен. И посмотрел в небо. – Вон они. Небесные создания смотрят на нас. Может, когда-нибудь они нам с тобой и явятся, Дейви. Сделаешь?

Меня смех разобрал. Смеюсь над Стивеном, над собой, над всеми этими выдумками про монстров, и ангелов, и ходячих глиняных истуканов. Глупость полная. Безумие.

– Ну так как, Дейви? – спросил Стивен.

– А чего бы нет? Сделаю.

– Вот и хорошо. Они тобой будут очень довольны.

Тут я услышал мамин голос:

– Дейви?

Мама идет от входной двери. Останавливается у калитки. Подходит ко мне.

– Дейви? Ты что тут делаешь?

Я потер глаза.

– Просто Стивен приходил.

– Стивен?

– Стивен Роуз. – Оглядываюсь. Стивена нигде нет. – Я тут с ним разговаривал.

– Когда, Дейви? Тут никого нет.

Оглядываюсь снова.

– Дейви! Да что с тобой такое, сынок?

– Ничего.

– Никого здесь нет, – говорит мама. – Я никого не видела.