Текст книги "Глина"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

55

В следующую субботу я пошел на похороны Черепа. Стою на кладбище под деревьями, смотрю со стороны. Вокруг еще кое-кто из Феллинга. Гостей привезли на «форде-зефире» и микроавтобусе «транзит». Мама его стоит, плачет в ладони. Тут же несколько здоровущих родственников в черном, викарий бубнит те же слова, что и отец О’Махони. Гроб Черепа опустили в могилу, возле которой недавно стояли мы с Комом. Гроб скрылся из виду, потом сверху полетели земля, вода и цветы. Я попытался помолиться за Черепа и тут увидел рядом Джорди.

– Как думаешь, он нас видит? – спрашивает.

– Кто?

– Ну, Череп. С того света.

Я покачал головой, огляделся – не смотрит ли на нас Стивен Роуз из тени или из-за кладбищенских ворот.

– Даже если и видит, – говорю, – ничего он нам теперь не сделает.

– А вдруг возьмет и явится? – говорит Джорди.

Смотрим на скорбящих. Вдруг страшно сделалось, мы примолкли.

– Может, призрак Черепа будет здесь теперь шляться, – говорит Джорди. – И ночью при свете луны дети будут видеть в Саду Брэддока этакую здоровущую свирепую хрень. – Он попробовал засмеяться. – Вот уж я их попугаю, если они туда заберутся.

Скорбящие разошлись. Викарий помог миссис Черрис дойти до машины. Меня перетряхнуло. Представил, что я лежу в земле, тихо и недвижно, а мои родные уходят прочь.

– Стивен Роуз так и не появился? – спрашивает Джорди.

Качаю головой.

– Туда ему и дорога, верно? – говорит Джорди. – Чудик паршивый.

– Угу.

Видим, между деревьями к нам идут Штырь и Скиннер.

– Привет, парни, говорит Джорди.

– Как жизнь? – спросил Штырь.

– Не повезло бедолаге, да? – Скиннер кивком показал на могилу.

– Угу, – протянули мы все хором.

В глаза друг другу не смотрим. Боимся облечь в слова свой страх.

– Не такой уж он был плохой, – говорит Скиннер.

– Угу, – опять хором.

– Да уж, – говорит Джорди, – очень, между прочим, был приличный молодой человек.

Мы все сглотнули смешок.

– Нам будет сильно его не хватать, – говорит Штырь.

Тут нам всем полегчало.

– Мириться будем? – спросил Скиннер.

– Да, – сказал Джорди.

– Дело, – сказал Штырь.

Они все пожали друг другу руки. И я тоже.

– С прошлым покончено, – сказал Скиннер. – Больше никаких драк.

– Вот именно, вонючки из Пелау, – сказал Джорди.

– А вы католические падлы из Феллинга, – сказал Штырь.

Тут мы сделали вид, что сейчас бросимся и начнем мутузить друг друга, но вместо этого только хихикнули.

– Я пошел к своим друзьям в «Ветреный уголок», – сказал Джорди. – Может, подкараулим каких спрингвеллерских. Вы как, со мной?

– Да, – согласились Штырь и Скиннер.

И все на меня смотрят.

– Не, – говорю. Пожал плечами. – Не могу.

Они в последний раз глянули на могилу и зашагали прочь. Вскоре и я пошел следом. И все думал о мертвецах у себя под ногами, пока не дошел до ворот и не увидел там Марию. Дальше мы пошли вместе. Она опять повторила, что ей я могу рассказать все, что угодно, но я ответил, что не знаю, с чего начать и как сделать, чтобы она мне поверила. Мы прогуляли весь день. Целовались под деревьями в парке Святой Холм, и, пока целовались, я начал забывать про Стивена Роуза и Черепа. Я как бы стал понемножечку исчезать, но тут сторож мистер Пью заорал на нас: «Эй, вы, там! А ну, валите отсюда, чтоб вам пусто было!» И мы пошли, держась за руки, и Мария казалась мне хранителем, посланным ради того, чтобы я не упал еще глубже во тьму.

56

К вечеру я сказал, что хочу исповедаться. Мы пошли в церковь. Я встал на колени в темной исповедальне. Вижу через решетку лицо отца О’Махони. Попытался изменить голос.

– Благословите меня, святой отец, – говорю, – ибо я грешен.

Он ждет. Я молчу.

– Продолжай, сын мой, – говорит. – В чем ты хочешь покаяться?

Я представил себе слова, которые сейчас прозвучат: «Я похитил тело и кровь Христову, убил собаку, создал истукана, истукан помог убить Чарли Черепа, я помог убить истукана. Я лгал родителям и скрывал улики от полиции. Я…»

– Ну? – торопит он, а слова у меня все не идут.

Смотрим друг на друга через решетку.

– Это ты, Дейви, – говорит священник.

– Да, святой отец.

– Полагаю, на сей раз ты не просто обзывал людей рыборожими.

– Да, но вы, святой отец, мне не поверите.

– Я тут чего только не слышал. Мне ты можешь сказать все. Я лишь проводник твоих слов. А говоришь ты с Богом.

– Я не знаю, существует ли Бог, святой отец.

– Ха!

– Мне кажется, что когда-то Бог, наверное, и существовал, но потом мы Его достали, и Он нас бросил.

– Вижу, у тебя начался переходный период. Только здесь не место для таких дискуссий. Исповедуйся, покайся – и покончим с этим. Там другие дожидаются.

– Я ненавидел одного человека и желал ему смерти, – бормочу.

– Ага. Ну, это действительно грех. Ты в этом раскаиваешься?

– Да. Только он правда умер.

– Ага. И теперь у тебя тяжело на сердце?

– Да. Я про Чарли Черриса говорю, святой отец.

– Про мальчика, который упал в каменоломню.

– Да, про мальчика, который упал.

– Не вини себя в этом.

Молчу.

– Нет в том твоей вины, – говорит. – У всех у нас есть помыслы и желания, которые нужно пресекать. Да, желание твое было грехом. Но между грешным помыслом и грешным деянием целая пропасть.

Глаза наши встретились сквозь решетку.

– Пойми, Дейви, – говорит святой отец, – вот если бы ты его толкнул, было бы другое дело. Но я так полагаю, ты его не толкал.

– Нет, святой отец.

– Вот и прекрасно. В чем еще тебе нужно покаяться?

Подыскиваю слова.

– Вы верите во зло, святой отец?

– Дейви, я тебе уже сказал: тут не место.

– И все же, святой отец?

– Я верю в слабость, Дейви. Верю в то, что нам свойственно заблуждаться. Я много часов провел здесь, в исповедальне. – Слышал о миллионах дурных помыслов, о миллионах дурных дел. Мы можем оставаться мелкими тварями и творить мелкие пакости. А можем обрести силу и величие, обратив сердца наши к Господу.

– Но разве, если веришь в Бога и в добро, ты не обязан верить во зло и в дьявола?

– Обязан, но я, Дейви, оптимист. Я верю, что Бог и добро все равно возьмут верх.

– Но зло все-таки существует?

– Ты говоришь, что сомневаешься в существовании Бога, и хочешь, чтобы я тебе сказал, что вместо этого ты должен уверовать во зло?

– Я вас очень прошу, святой отец.

Он вздохнул, сдался:

– Да. Я считаю, что зло существует. Но встречается оно редко. Так же редко, как и истинное добро. И как истинное добро изредка порождает святых, так и истинное зло изредка порождает чудовищ. А все мы остальные – в чем-то хорошие, в чем-то плохие, и живем мы все то ли в радости, то ли в печали. Можно надеяться на то, что однажды солнечным утром среди нас появится святой. И нужно изо всех сил молиться, чтобы не повстречать чудовище. Все, закончили дискуссию. Кайся в следующем грехе. Там другие ждут.

Молчу.

– Дейви! Говори. Или я тебя вышвырну отсюда.

– Стивен Роуз! – шепчу.

– Стивен Роуз?

– Считалось, что вы за ним будете присматривать, святой отец.

Вижу, как он нахмурился ненадолго.

– Да, – говорит. Сурово глянул через решетку, потом вздохнул и заговорил тихо, будто сам исповедовался: – И у меня на сердце тяжело из-за этой истории, Дейви. Я плохо за ним присматривал. Но паства моя велика. И я подумал, что под влиянием таких мальчиков, как вы с Джорди… – Осекся. – Его найдут, – говорит. – И вернут домой. В следующий раз у нас выйдет лучше.

– Кто он такой, святой отец?

– Ха. Обыкновенный мальчишка, немного постарше тебя. Со своими проблемами. Да минует тебя чаша сия. И все же – обыкновенный мальчишка. Давай следующий грех.

Я порылся в мыслях.

И представил себе: «Я похитил тело и кровь Христову. Я…»

– Я крал у отца сигареты, – говорю.

– Надо же. Опять? И небось курил их?

– Да, святой отец. И еще сигареты отца другого мальчика.

– Ах, Дейви.

В общем, я выложил ему обычную белиберду, и он меня благословил и отпустил.

Выхожу, а Мария все ждет.

– Ну, – говорит, – как, ощущаешь теперь свободу и святость?

Я покачал головой:

– Я ему почти ничего не сказал.

Идем мимо «Срединного дома» на центральную площадь – оттуда нам в разные стороны.

Мария говорит:

– Чтобы что-то сказать, главное – начать говорить самое начало, а потом слова уже сами польются. Или можно разложить историю на части и расставить их в произвольном порядке. Или… – Руки вскинула, рассмеялась. – Или, понятное дело, можно вообще ничего не говорить.

Мы оглядели площадь: тени выпивох за матовым стеклом «Синего колокольчика», рядом с «Короной» очередь из желающих посмотреть «Проклятие Дракулы», пассажиры залезают в автобус восемьдесят второго маршрута до Ньюкасла. Все такое привычное, мирное.

– А еще можно все это записать, – говорит Мария. – Чтобы получился рассказ. В рассказ можно вставить любую чушь, и она перестанет казаться чушью, потому что окажется в рассказе.

– Мы со Стивеном Роузом создали истукана, – бормочу.

– Чего?

– Мы слепили человека из глины. Заставили его шевелиться, Мария. Заставили ходить. Он ожил. – Смотрю ей в глаза. – Ты мне веришь? – говорю.

– Да. Чушь полная, но я верю. И что дальше?

– Стивен Роуз. Он не обычный мальчик, как…

Тут я осекся.

– Я тебе постепенно все расскажу, – говорю. – Только совсем не сразу.

– Хорошо, – говорит.

Мимо проехали сержант Фокс и участковый Граунд, им тесно в маленькой синей полицейской машине.

– Мне пора, – сказал я.

Поцеловались на прощание. Я побежал вверх по склону и наконец-то ощутил себя свободным. Спал я в ту ночь глубоко и без снов.

Наутро выглянул в окно. В саду солнце, и папа стоит на коленях. А рядом с ним на земле растянулся Ком.

57

Я вышел из дома, папа обернулся. Глаза выпучены от удивления.

– Дейви, смотри-ка!

Бреду к нему по траве.

– Что это, папа?

– Я эту штуку утром в Саду Брэддока нашел. Мужики пошли всякое полезное оттуда выносить – грунт, растения, камни, а то каменоломню-то скоро засыпать будут.

У Кома ноги и одна рука отвалились, но их приставили на место. Между головой и плечами глубокая трещина. Кое-где куски и вовсе повыпадали.

– А что это такое, как ты думаешь? – спросил я.

– Без понятия. Сперва подумал, древняя штуковина, потом вижу – ан нет. Я его в тачку, а он на куски развалился. Вот, собираю обратно.

Ком весь в оспинах от дождя. Где стекала вода, остались бороздки. Вмятины там, где высохли лужицы. И вообще он весь осел и обмяк. Совсем стал неуклюжий, увечный. Лежит на земле и уже начинает сливаться с ней, превращаясь из Кома обратно в ком глины. Но платановые семечки на месте, и ягоды боярышника, и крылатки от вяза. И такой он красивый – смотрю на него нынешнего и вспоминаю, каким он был, когда шел со мной рядом, когда мы смотрели ночью на свои отражения в витрине и видели, что стоим вместе, и он был таким могучим, непостижимым и настоящим. Папа попытался разгладить вмятины, трещины и бороздки. Я тоже дотронулся, жду, когда в голове раздастся голос Кома, но – ничего.

– Детишки, небось, – баловались, – говорит папа. – Играли во что-то, наверное.

– Угу.

– Часом, не ты с приятелями?

– Нет.

– А может, Стивен Роуз?

– Не знаю, пап.

– Ну, в любом случае, – говорит, – глина на бордюры нам очень даже кстати.

– Только не прямо сейчас, – попросил я.

– Конечно. Больно уж он красив пока. Подождем, пока превратится в бесформенную кучу. Сразу я его закапывать не стану.

58

Я привел к нему Марию.

– Он шевелился, ходил, – говорю. – Я слышал в голове его голос.

Она глянула на него и говорит, какой красивый. Сощурилась, попыталась представить, какой он был раньше – живое существо, а не безжизненный ком глины. А за спиной у нас все сновал папа, тащил охапки земли, камней, растений для альпийской горки, вопил: сад у нас теперь будет загляденье!

– А как вы его сотворили? – спрашивает Мария.

– Как-то все просто вышло. Вот так.

Я сгреб с Кома комок глины. Быстро придал ему очертания человеческой фигуры.

– Шевельнись, – шепчу. – Оживи.

Ничего, понятное дело. Я плечами передернул, положил человечка на землю. Подумал о Стивене – где он теперь, что творит.

Мария подобрала фигурку. Повела ее, как куклу, по траве. А потом скатала в шарик.

– А ты не мог ошибиться? – говорит. – Стивен не мог тебя обмануть?

Трясу головой. Рассказал, как мы с Комом ходили по городу. Разве такое могло привидеться?

– Стивен постоянно лгал и выдумывал, – говорю. – Нарассказывал мне кучу такого, чему я не поверил. Но все же была в нем какая-то сила, которой больше ни у кого нет.

– Больше я ничего не сказал, но знал, что когда-нибудь придется еще доставать все это из памяти – дьявольщину, сумасшествие, смерть.

– По-твоему, я ненормальный? – говорю.

Она рассмеялась:

– Ненормальный? Ты?

– Да. То, что я сейчас рассказал… это же ненормально.

– Но ведь это правда?

– Да. И все же иногда мне кажется, что я чем-то заразился от Стивена. Кажется, что я схожу с ума.

– Ты совершенно нормальный, Дейви, – сказала Мария.

Она размяла глиняный шарик. Слепила другую фигурку, поставила на траву.

– Это ты, – говорит. – Совершенно нормальный, хотя и с придурью, как и мы все. – Отщипнула от Кома еще кусочек, слепила еще фигурку. – А это я, тоже немного с придурью.

И мы стали лепить из Кома глиняные фигурки, и каждая следующая выходила еще лучше, еще больше похожей на настоящую. Мы давали им имена: Джорди Крэгс, Фрэнсис Мэлоун, Дурковатая Мэри, Трёп Паркер, Скиннер и Штырь, отец О’Махони, мои родители, родители Марии и еще много кто. Вскоре перед нами уже стояла небольшая толпа.

Папа подошел сзади, посмотрел, рассмеялся.

– Ха-ха! – говорит. – Прямо целое святое воинство!

59

Обломки Кома так и лежат у нас в саду. Папе все не хватает духу его закопать. Медленно, медленно он впитывается в песок, земля возвращается к земле. Платановые семечки, ягоды боярышника и крылатки вяза проросли, вокруг зеленеет молодая поросль. А из сердца у него поднялась роза, и семена каштана медленно лопаются у него в голове. Время идет. Сменяются времена года.

Стивен Роуз так и не объявился. Иногда мне кажется, что он спрятался и совершенствует свои способности в каком-то лесу – Плесси, Килдере, Шевиоте, или в каком-то далеком пустынном краю, у которого даже и названия нет. Я не могу поверить, что он исчез насовсем и больше не вернется. Я читаю в газетах все репортажи об убийствах и драках. В Норт-Шилде одного ударили ножом. В Уитли-Бее едва не задушили девушку. Подросток сорвался с утеса Марсден и погиб. Нигде ни слова ни про Стивена Роуза, ни про мальчика, похожего на Стивена Роуза, ни про истукана, но я все слежу, все жду, и иногда меня охватывает ужас.

Здесь, в Феллинге, память о нем истаивает. Ходят, понятное дело, слухи, что его уже нет в живых – что его похитили, что его найдут в какой-нибудь безымянной могиле. Мне случается мысленно пожелать, чтобы слухи эти оказались правдой, но я тут же пресекаю такие мысли.

Как бы то ни было, Дурковатая Мэри любит его по-прежнему и будет любить всегда. Через несколько недель после исчезновения Стивена я прошел через весь город к ее двери. День был яркий, безоблачный. Она пригласила меня в дом, угостила чаем и хлебом с вареньем. Мы сели на стулья у задней двери, и на нас хлынуло солнце. Говорила она так робко, так грустно.

– Совсем в доме стало пусто, – прошептала.

Я пробормотал какую-то чушь – мол, постепенно полегчает. А она:

– Теперь в мире одно сплошное ничто. – Голос стал даже тише. Руки дрожат. – Я, сынок, стала забывать, как молиться.

У меня с собой был медальон. Я вытащил его, показал ей.

– Я все не знал, что с этим делать, – говорю. – И подумал про вас.

Передал медальон. Показал, как он открывается. Она долго мусолила застежку корявыми пальцами. А потом открыла и ахнула.

– Ах, служка ты мой!

Упала на колени. Подняла то, что было внутри, повыше – перепачканные лоскутки, липкую ленту с прилипшими крошками. Подняла высоко-высоко. Закрыла глаза, положила лоскуток и ленту на язык и проглотила. Стиснула руки крепко-крепко, покачивается взад-вперед. А потом открыла глаза, выпрямилась, уставилась в небо.

– Да! – говорит. – Смотри!

Смотрю туда же, куда и Дурка.

– Видишь, небеса раскрылись? – говорит. – Видишь, ангелы спускаются к нам?

Тянет и меня на колени.

– Видишь? – пыхтит. – Видишь их, сынок?

Я смотрю в синее небо, в солнечное сияние, в пустоту.

– Да, – говорю. – Да, вижу.

Она раскинула руки.

– Господь милостив! – говорит. – И он вернется! Вернется к нам, домой.

И с тех самых пор глаза ее так и сияют надеждой.

От начала до конца я эту историю рассказал впервые. Пытался проговорить вслух, как посоветовала Мария, начать с самого начала и не останавливаться до самого конца, но всякий раз, как ни возьмусь, понимаю, какое все это безумие, и сбиваюсь. А вот теперь все записано на бумаге, с начала и до конца, без пропусков. И если выглядит безумием, мне все равно. Я усвоил, что порой именно в безумии и кроется настоящая правда. Вы мне не верите? Неважно. Просто скажите себе: все это выдумка, и только.