Текст книги "Глина"

Автор книги: Дэвид Алмонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

6

Глядим – он сидит на скамейке, в руке нож. И режет что-то из куска дерева – из отломанной ветки. Рука уже есть, нога, скоро и лицо будет. На рукавах у него, на скамье и на полу стружки. В снопе света, который вливается в окошко на наклонной крыше, пляшут пылинки. В углах сарая полная тьма.

– Я это для священника делаю, – говорит Стивен Роуз.

– Для отца О’Махони, – говорю.

– Да. Для него. Он сказал, праздные руки доводят до греха, поэтому мне нужно что-то ими делать. Смотрите, – и показывает еще на одну скамью.

На ней тоже фигурки, вырезанные из узловатых, корявых кусков дерева: кто прихрамывает, кто к земле клонится, кто гнется пополам.

– Эти никуда не годятся, – говорит. – И эта тоже.

Показывает на грубо сработанную фигурку из глины.

Тело фигурки крошится. Рука и нога уже отвалились. Он ткнул в фигурку, отпала и вторая нога.

– Видите? – говорит. – Мне глина нужна. А тут нормальной не достать.

И вдруг протянул руку и быстро так коснулся моей щеки. Я вздрогнул.

– Вот какой должна быть глина, – говорит. – Словно живая плоть. Словно живое тело. А тут – смотрите.

Толкнул фигурку, она рассыпалась на частички и пыль.

– Видите? – говорит.

Взял двумя руками одну из деревянных фигурок, легко, одним разом переломил.

– Видите?

Повернулся, уставился на Дурку.

– Видишь? – говорит ей. – Говорил я тебе, тетя Мэри: ничего тут хорошего нет.

Она ушла в дом, смотрит на нас в кухонное окно. А он пнул дверь сарая, чтоб закрылась.

– Чокнутая она, – говорит. – Это апостолы. Ему они для школы нужны или еще для чего-то такого. А выходит дрянь.

Воткнул нож глубоко в скамейку. Дунул на оседающую пыль, она заплясала, засверкала в луче света.

– Вот мы из чего сделаны, – говорит. – Пыль. Поэтому глина подходит лучше всего. Дерево было живым, а теперь мертвое. А как можно то, что уже мертвое, превратить обратно в живое?

– Без понятия, – отвечаю.

– Никак. Нужно опять начинать с самого начала, с того, что никогда и ничем не было.

Мы с Джорди переглянулись.

– Бог ведь так и сделал, – говорит Стивен.

Смотрит на меня. Я попытался смахнуть пыль, которую он оставил у меня на левой щеке.

– Спичка есть? – спрашивает Стивен.

Джорди вытащил коробок из кармана, потряс. Стивен взял. Пинком распахнул дверь. Набрал горсть стружек, бросил снаружи на землю. Чиркнул спичкой, поджег стружки, положил апостолов сверху. Мы с Джорди стоим, чуть ли не прижавшись друг к другу, и смотрим, как разгорается огонь. Стивен сел рядом с ним на корточки, греет руки.

– Видите, – говорит. – Вот так все просто.

– Охренеть, – пробормотал Джорди.

– Глина от огня только твердеет, – говорит Стивен. – А дерево… фью!

Дурка смотрит и грызет ногти.

Стивен прикрыл лицо ладонью от солнца. Вглядывается в нас.

– А чего вам, вообще-то, нужно? – спрашивает.

Я трясу головой:

– Ничего.

Он мне ухмыльнулся:

– Ну, это просто. – И сделал вид, будто что-то мне перебросил. – Вот, держи ничего.

Апостолы плюются, шипят, корчатся – горят прямо перед нами.

– Мы знаем, где взять хорошую глину, – говорит Джорди. – Ее там завались.

– Правда? – говорит Стивен.

– Угу, – подтверждаю.

– Мы тебе можем показать. – Это Джорди.

– Так покажите, – говорит Стивен. И улыбнулся мне. – Покажите. Я пойду с вами.

Мы оставили апостолов догорать и вернулись в дом Дурковатой Мэри. В кухне Дурка засуетилась вокруг Стивена. Попыталась его обнять, а он ей:

– Отстань. У меня дела с друзьями.

Мы снова вышли в прихожую. Я обмакнул руку в святую воду, перекрестился. А потом мы повели Стивена по Уотермил-лейн в Сад Брэддока и показали глинистый пруд. Стивен икринки раздвинул, глубоко погрузил руки в белесую воду и вытащил пригоршню бледной глины – вода с нее так и капает.

– Бесподобно, – выдохнул.

Встал, поднял ее к лицу. Вода из нее сочится, капает между нами на землю.

– Вот это оно. Настоящий материал.

И пододвинулся ко мне поближе.

– Поздоровайся с ней, – говорит. Потом рассмеялся: – Только представь, что мы из этого сможем сотворить!

7

Вечер субботы на той же неделе. Я пошел в нашу церковь Святого Патрика. Встал на колени в темной исповедальне. Вижу через решетку лицо отца О’Махони. Подумал: может, стоит изменить голос? Вот только я знал, как всегда, что ничего из этого не выйдет. Он, ясное дело, догадается, что это я. Да и какая разница? Нет во мне ничего особенного. В те времена прегрешения у меня были мизерные, малозначительные. Многие и вовсе выглядели так, будто я их просто выдумал.

Я начал со слов, которым научился еще совсем мелким:

– Благословите меня, святой отец, ибо я грешен. Две недели прошло с моей последней исповеди.

– Да, сын мой?

Вздохнул, ждет.

Лучше всего начать с самого плохого.

– Я пил вино для причастия, святой отец.

– Вот как? Это называется кражей и кощунством.

– Да, святой отец. Я понимаю. Грешен, святой отец.

– Прощения просить тебе придется не у меня.

– Знаю, святой отец.

– Будешь еще так поступать?

– Никогда, святой отец. А еще я крал у отца сигареты.

– И курил их?

– Да, святой отец. И еще сигареты отца другого мальчика. А еще я желал чужого добра. Чужих денег, святой отец. И обзывал людей нехорошими словами. И…

– Вот как? И какими именно словами?

– Рыборожим, святой отец.

– Рыборожим?

Я услышал, как он фыркнул от смеха.

– Да, святой отец.

– Это ужасно. Что еще?

– Я смеялся над чужими бедами.

– Это жестокость и желание причинить боль.

– Да, святой отец. Знаю.

– Намерен ли ты вести себя иначе, сын мой?

– Да, святой отец.

– Что-то еще хочешь сказать?

Я стиснул зубы. Подумал про старшую сестру Джорди, Норин. Ей было шестнадцать, она училась в шестом классе. Обалденно красивая.

Он подождал. Вздохнул.

– Что-то еще хочешь сказать? – повторяет. – Помни, Богу все ведомо.

– У меня были нечистые помыслы, святой отец.

– Вот как?

– Да, святой отец.

– Поступал ли ты в соответствии с этими помыслами?

– Что, святой отец? Что вы, святой отец!

– Вот и отлично. Что-то еще?

– Нет, святой отец.

– Сожалеешь ли ты о своих прегрешениях?

Я помедлил, задумался. Мелькнула мысль о горьком, заманчивом вкусе сигарет. Подумал про Норин – прошлым летом я видел, как она лежит у Джорди в саду.

– Ну что? – не отступал священник.

– Да, святой отец. Безусловно, святой отец.

Я увидел, как рука его движется на фоне лица – он отпускает мне грехи.

– Грехи твои прощены, – говорит. – Пять раз прочитай «Аве, Мария» и «Отче наш» и обещай, что не станешь грешить.

– Да, святой отец. Обещаю, святой отец.

– И тырить вино для причастия больше ни-ни.

– Да, святой отец.

– И сигареты у отца тоже.

– Да, святой отец.

– А теперь иди с миром, люби Господа и служи Ему.

Я вышел из исповедальни в тускло освещенную церковь. Встал на колени у алтарной преграды, произнес покаянную молитву. Бормотание другого кающегося тихо отскакивало от стен.

– И избави нас от лукавого, – закончил я и чуть не бегом на вечернюю улицу.

Джорди уже исповедался. Он ждал меня снаружи. Зажег пару сигарет, и мы выдохнули в воздух по длинному языку дыма.

– Круто чувствовать себя святым, да? – спрашивает.

– Угу, – отвечаю. Воздел руки к небесам. – Слава Ему!

Мы рассмеялись и быстро зашагали прочь, давая друг другу тумаки, а потом просто сцепились прямо на улице, не выпуская сигарет изо рта. Из «Срединного дома» вышел какой-то дядька и едва в нас не впилился.

– Эй, пацаны, – буркнул. – Вы чего тут дурачитесь?

– Отвали, – сказал Джорди.

– Угу, – говорю. – Отвали, рыборожий.

Тут мы как рванем, а он вдогонку, но быстро отстал. Мы перебежали площадь, потом остановились, а я все ору и ору:

– Рыборожий! Рыборожий! Ха-ха-ха-ха-ха!

Прижал руки ко рту:

– Я ведь обещал больше этого не говорить. И обещал не курить.

– А то я нет, – говорит Джорди.

Мы оба заржали.

– Через неделю снова пойдем на исповедь, – говорю.

– Угу, – кивает Джорди. – И уж тогда точно будем вести себя хорошо.

– Рыборожий! – орем. – Рыборожий! Рыборожий! А потом мы успокоились и пошли дальше, и Джорди рассказал мне кое-что новенькое про Стивена Роуза.

8

– Не сам он ушел, – говорит.

– Чего?

– Из Беннет-колледжа. Из семинарии. Он не сам ушел. Его выперли.

– Кто это сказал?

– Дядя Джо.

– А, твой дядя Джо?

– Знаю, но не такой он тупой, как кажется. Он в Коламба-клубе встретил одного типа, который ему все рассказал. Говорят, Стивен Роуз дурно влиял на других. Говорят, там вышла какая-то история про поклонение дьяволу. Черные мессы и всякая такая хренотень. «Отче наш» читали с конца, кресты переворачивали, черные свечи и всякая такая хренотень.

– Ни фига себе. Как же там такое позволили-то?

– Так вот и не позволили. Выперли его мигом.

– Да они же там спят в общих спальнях, и священники с них глаз не сводят ни днем ни ночью. Помнишь, видели, когда с ними в футбол играли.

– Да ладно, Дейви, если тебе чего нужно, способ всегда найдется. Сам знаешь.

– Ну, может быть.

– Пара пацанов из Сандерленда от этой истории с катушек слетели.

– Из Сандерленда? Ну, этим так и надо.

– Ха-ха. Им пришлось капитально вправлять мозги. А теперь они в какой-то специальной шараге в Риме, их монашки выхаживают.

Я затянулся и обдумал его слова.

– Экзорцизм там устраивали и всякую такую хренотень, – Джорди гнет свое. – Слушай, но ты же не веришь в эту чушь?

– В какую чушь?

– Дьявола, экзорцизм и всякую такую хренотень.

– Но если ты веришь во все остальное…

– Типа?

– Типа в Бога, в благодать. Тогда, наверное, хочешь не хочешь, а в дьявола и зло тоже верить приходится.

– Это если ты вообще во что-то веришь. – Он упер руки в бока, закинул голову, поджал губы. – Ты чего, хочешь сказать, что ни во что не веришь? – спрашивает.

А я плечами пожимаю:

– Может, и не верю. Может, все эти байки – чушь от начала до конца. Выдумки, вранье – просто сказки.

Я отбросил окурок.

– Во бред, – говорит Джорди. – Тогда выходит, что вообще ничего нет, а как такое может быть?

– Не знаю.

– Вот именно. Ты вокруг посмотри. – Он пнул ногой дерево. – Ты хочешь сказать, что это дерево возникло из ничего? Земля, небо и Солнечная система тоже, на хрен, из ничего? – И как ткнет меня пальцем в грудь. – Может, еще скажешь, что и ты возник из ничего?

– Не знаю.

– Не знаешь? Хрень полную не неси.

Я снова пожал плечами. И мы пошли дальше по тихим улицам.

– Ну ладно, – говорю. – Если он там навел такого шухера, как они могли позволить ему приехать сюда, да еще поселиться у такой дурки, как наша Мэри?

– А, это уже другая история. Его сюда послали, потому что тут отец О’Махони. По их понятиям, он разбирается в пацанах, умеет им вправить головы. Не замечал? Он из Дуркиного дома не вылезает.

– Ну не знаю…

– Вот почему Стивена в школу не отдали. Не хотят, чтобы он на нас дурно влиял. А с Дурковатой Мэри и вообще все ясно. Они, видимо, решили: у нее и так мозги набекрень, уж ее он точно дальше не испортит. – Джорди рассмеялся. – Так вроде все складывается, да? – И потряс головой. – Невинный ты, как ягненочек, Дейви, – говорит. – Вот с тобой какая беда. Тебе кажется, все вокруг хорошо и все вокруг хорошие. Наивный ты парень.

– Отвали, – говорю.

– Ладно. Хорошо. Только я правду сказал. Мозги у тебя что надо, а в остальном ты простак. – Он завращал глазами и заговорил загробным голосом: – Не видишь ты, насколько жесток этот мир!

Я поднял воротник – вечер был студеный.

– Отвали, – повторяю.

– Да ладно, ладно. Тут остается большой вопрос: что на самом деле случилось с его папашей? И почему у его мамаши крыша поехала?

Я закрыл глаза и ничего не ответил. Он рассмеялся, притянул меня к себе. Я почувствовал, он внутри так и кипит азартом.

– Бедняга Череп, да? – говорит. – Знал бы, что его ждет. Давай затянись еще разок.

9

На большой перемене, несколько дней спустя. Мы с пацанами играли в футбол на школьном поле, потом я вернулся в школу – пот так и льет, одна штанина разодрана, – и тут подходит ко мне девчонка по имени Фрэнсис Мэлоун и делает вид, что встретила меня совсем случайно.

Встала ну совсем рядом.

– А я знаю, кому ты нравишься, – говорит.

Я молчу. А она все свое:

– Ну давай. Спроси, кто это.

Я вытер пот с лица:

– Кто?

– Не скажу.

– Как хочешь, – говорю.

Снова утер лицо. Народ мимо бежит назад на уроки. Учителя орут, чтобы поторапливались. Я тоже двинул. А она за мной:

– Тебе что, не интересно?

Я головой покачал. А сердце бухает.

– А я знаю, что интересно, – говорит она. – Интересно ведь, да?

Я молчу. Двинул дальше. Она меня догнала:

– Мария О’Каллаган, вот кто это. Говорит, ты потрясный. И хочет с тобой дружить.

Сердце все прыгает. Молчу. Разыгрывает меня небось. Двинул дальше.

– А спорим, ты тоже хочешь с ней дружить, – говорит она. – И тоже думаешь, что она потрясная. Все пацаны так думают.

Хихикнула. Я прибавил шагу. А она мне вслед:

– Или ты так и будешь водиться с этим тупым Джорди?

У нас в тот день был урок рисования. Учителя звали Трёп Паркер – волосня в глаза так и лезет, а еще дурацкая жидкая бороденка. Трёп был не вредный, но уж больно болтливый. Как пойдет размахивать руками и нести всякую чушь про творчество и про то, что искусство – смесь дикого сумасбродства и жесткой дисциплины. А еще, бывало, раздаст нам листы бумаги, поставит какие-нибудь цветы, горшки, черепа животных и всякую такую хрень и говорит: «Рисуйте то, что видите. – Потом поднимет палец и глаза выпучит, будто говорит что-то очень умное. – Но смотреть нужно глазами воображения. За дело, художники!»

Мы с Джорди обычно дурачились – разбрызгивали краску, размазывали, а потом давали картинам названия вроде «Послание внутреннего цветка», или «Хаос», или «Темная ночь трески». Трёпу они жутко нравились. Он считал, что у нас талант. «Может, правда, свободы многовато, – говорит. – Прежде чем отпускать фантазию в вольный полет, не забудьте подумать и про скучные детали. Но по большому счету просто дивно. Совершенно дивно». И вечно вешал наши картинки на стену.

Но в тот день он вел себя как-то совсем тихо. Сказал, что покажет нам кое-что совершенно замечательное, и выставил на стол парочку глиняных статуэток. Я их с ходу признал. Апостолы.

– Это мне принес отец О’Махони, – говорит Трёп. – Ночь их обжигали в печи. А слепил их мальчик ненамного старше вас. Сказать про них можно только одно: изумительно.

Джорди посмотрел на меня. Я – на него. Носы оба задрали аж до небес. Эти штуковины вылепили из комьев липучей глины из нашего пруда.

Трёп попросил нас собраться вокруг. Велел нам посмотреть, какие они живые, какие грациозные, каких изящных форм.

– И при этом совершенно обыкновенные, – говорит. – Вы на лица посмотрите. Это не идеализированные небесные создания. Можно с легкостью себе представить, как они ходят по улицам Феллинга. А какая в них внутренняя грация, внутренний… свет. Вы это видите?

Из нас некоторые забормотали. Другие хихикнули. Кто-то фыркнул. Над головами пролетел по дуге бумажный самолетик. А Трёп будто и не видит.

– В них, понятное дело, есть огрехи, – говорит. – Плечо вывернуто неловко, ухо это посажено не на место. Но настоящее искусство не стремится и никогда не стремилось к безупречности.

Поднял одну фигурку, повертел в руках:

– Если бы мне сказали, что это произведения тридцатилетнего профессионального скульптора, я бы не удивился. – Он посмотрел нам в глаза. – А то, что это работа мальчика, мальчика, который, по общему мнению, – в подробности я входить не имею права – находится в тяжелейшем состоянии… Это, знаете ли, принять непросто.

И все же они словно живые. Глина. Камень. Часть земной тверди. И живые!

Убрал их. Взгромоздил на стол тяжеленный мешок с глиной.

– Так давайте вместе, – говорит, – поработаем своими неловкими человеческими руками, поищем этот внутренний свет.

10

Вечером пришли в пещеру и видим – там сидит Стивен. Прямо на коленях лепит какую-то фигурку. Рядом костерок горит. Поднял глаза, заметил нас, тут же опустил вновь и – ни слова.

– А мы двух твоих апостолов видели, – говорит Джорди.

– Нам учитель рисования показывал, – говорю. – Трёп его звать. Сказал, ты просто охренеть какой талантливый.

Стивен лепит себе.

– Курить будешь? – спрашивает Джорди.

Вытащил пару «Кэпстанов» из кармана рубахи, протянул Стивену.

– Омерзительные штуки, – говорит Стивен. – Наполняют скверной.

– Да ну? – говорит Джорди. Кашлянул, сплюнул, пока зажигал. – А такие здоровские. Ну, кто это там у тебя? Святой Подштанник?

– Святой Петр.

Джорди указал на пруд:

– Там этой фигни еще целая пропасть. До самого центра земли одна сплошная глина.

Стивен посмотрел на него.

– Нет, – говорит. – Приходил мальчик.

– Что? Сюда?

– Угу.

– Большой?

– Маленький. Вроде меня. Только худой, угловатый.

Мы с Джорди переглянулись.

– Скиннер, – говорю. – И что он сказал?

– Ничего. Сказал – слышал, что нас больше стало. А мне сказал, чтобы я выбирал, с кем водиться.

– А ты ему что? – спрашивает Джорди.

– Ничего. Сказал – уходи. Нож свой показал. Он ушел.

Взял двумя пальцами жука, который полз по его ступне. Осмотрел, раздавил большим пальцем и поднял повыше – будто ждет, что тот еще сделает.

– Куда он ушел? – спрашивает.

– Чего? – не понял Джорди.

– Да ничего, – говорит Стивен.

Бросил жука в огонь, оттуда зашипело – жук сгорел.

– Вот как надо, – говорит.

Огляделся.

– Святые жили в таких же пещерах, – говорит. – В пустыне. В глуши. Испытывали себя.

– Точно, – кивает Джорди. – Как тот тощий мужик, который жрал саранчу и всякую такую хренотень. И тот, другой, который ходил голым.

– Угу, – говорит Стивен.

Погладил влажную мягкую фигурку ладонью:

– В Беннете один святой отец однажды сказал, что мне, похоже, самое место в пустыне, а не в цивилизованном мире.

– А что там было? – спрашиваю. – В Беннете?

Стивен пожал плечами.

– Мы учили Катехизис, – говорит. – Читали молитвы. Ходили к мессе. Все время ели хлеб с вареньем. Учились, как в обычной школе: математика, правописание, география, всякое такое. А еще нам рассказывали про Бога, про чудеса, про то, как стать хорошим священником. В футбол играли, бегали кроссы в лесу. Многим там, похоже, очень хорошо было.

– Мы туда ездили, так нам понравилось, – говорит Джорди. – Много хороших ребят. Никакие матери и сестры не вяжутся.

– Нам это не всем подходило, – говорит Стивен. – Некоторые не могли приспособиться.

Мы с Джорди сели рядом с ним на камни. Курим, смотрим друг на друга, молчим, только птицы поют и ветерок шелестит в Саду Брэддока ветками, да где-то царапаются какие-то зверюшки. Вдалеке на окружном шоссе гудят машины. Я подкинул еще хвороста в огонь. Пальцы Стивена скользили по глине. Он все поглядывал на меня, будто изучал. А между его ладоней рождалась новая изумительная фигурка.

– Я туда зимой поехал, – говорит. – За мной прислали такси. В нем сидели еще три мальчика и священник. Папа и мама остались у входной двери. Мама плакала. Ехать оказалось недалеко. Даже меньше часа. Сам колледж старинный. Голые деревья, пустые поля вокруг. Мы подъехали к воротам, дальше – мимо пруда, и один из мальчиков говорит: «Вот, здесь будем учиться ходить по водам», а священник ему: «Да, именно». Уже темно было, когда он привел нас в здание.

Стивен поднял глаза. В пещере тоже темнело. Небо окрашивалось красным, а на его фоне темнел зазубренный край каменоломни.

– Там повсюду мальчики и священники, – продолжает. – Пахнет мочой, ладаном, слышно, как поют гимны.

– А чувствовалось, что место святое?

Он посмотрел на меня:

– Да, Дейви. Святое аж до смерти.

– Ты плакал? – спросил Джорди.

– А?

– Ну, в первую ночь, когда лег спать. Скучал по родителям и все такое?

– Нет, – сказал Стивен. – Новички часто плакали и всхлипывали, а я нет. Да, поначалу я скучал по маме с папой. Но жизнь не стоит на месте. Я подумал: есть дело, которое я должен делать, и я никогда не смогу его сделать, если останусь дома. Я как приехал в Беннет, вроде бы оставил старую жизнь позади. А вышло так, что не оставил.

Джорди закурил еще одну сигарету.

– А как ты вообще это понял? – спрашивает Джорди.

– Что понял?

– Что хочешь стать священником.

Стивен пожал плечами. Посмотрел в небо:

– Это я понял вскоре после явления ангела.

– Ангела? – спрашивает Джорди. – Какого еще ангела?

– Сейчас расскажу, – говорит Стивен. И как нагнется к Джорди близко-близко. – Ну а ты кем хочешь стать?

– Я? – говорит Джорди. – Не знаю. Футболистом. Ньюкасл – чемпион!

Стивен ко мне повернулся:

– А ты?

Я пожал плечами:

– Тоже футболистом.

Тут он качнул головой, будто другого ждал.

– Ты ведь соврал, да, Дейви?

– Чего?

– Да ладно. Мы все врем. Ложь иногда очень помогает. Но вот я всегда знал, что стану кем-нибудь необыкновенным. Всегда знал, что меня ждет что-то совершенно особенное.

Помолчал, посмотрел на меня.

– А ты такого не чувствуешь? – спрашивает.

Я головой помотал быстро-быстро.

– Нет? – говорит он. – И ты не думаешь, что у тебя есть особое предназначение?

Я снова помотал головой.

Он брови приподнял – мол, я тебе не верю. А Джорди опять за свое:

– А ангел-то чего?

– А, – говорит Стивен. – Он поверг меня на землю, поднял снова, и после этого все изменилось.

Губы облизал, а мы к нему ближе наклонились. А он катает глину между большим и указательным пальцем, и я вижу – прямо на моих глазах возникает рука.

– Ты этим что хочешь сказать? – спрашиваю.