Текст книги "Телохранитель"

Автор книги: Деон Мейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

18

Позже Эмма отправилась в ванную, где провела более часа. Когда она вышла, то спросила:

– Поедим?

По ней невозможно было догадаться, что она совсем недавно плакала. Тогда я впервые увидел ее в платье. Платье было белое, в крошечный красный цветочек, с голыми плечами. На ногах у нее были белые сандалии. Она выглядела моложе, но глаза у нее были старые.

Сгущались сумерки; мы молча брели по аллее. Солнце пряталось за живописные скопления снежно-белых кучевых облаков на западе. На горизонте вспыхивали зарницы. Влажность была невыносимой, жара – невероятной. Даже птицы и насекомые затихли. Казалось, вся природа затаила дыхание.

По пути в ресторан нас перехватила блондинка Сьюзен, «сотрудница службы гостеприимства», которая почему-то общалась с нами не на родном африкаансе, а по-английски.

– Ах, мисс Леру, как вы себя чувствуете? Я слышала про мамбу, и нам всем так жаль… Сейчас в вашем бунгало все в порядке?

– Да, все в порядке, большое вам спасибо, – глухо ответила Эмма. Очевидно, происшествие с мамбой до сих пор огорчало ее.

– Чудесно! Приятного аппетита!

Когда мы сели, Эмма заметила:

– В самом деле, надо было ответить ей на африкаансе.

– Да, – не думая, брякнул я.

– Леммер, вы – сторонник языковой чистоты? Пурист? – спросила она довольно вяло, как если бы заранее знала, что я уклонюсь от ответа. А может быть, ею снова овладевала депрессия.

– Вроде того…

Она рассеянно кивнула и потянулась к винной карте. Некоторое время смотрела в нее, а потом подняла взгляд на меня.

– Иногда я бываю такой глупой, – сказала она тихо.

Я заметил тени у нее под глазами – их не мог скрыть никакой макияж. Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла деланой.

– Знаете, что получилось бы, заговори я с ней на африкаансе? Скорее всего, она бы ответила: «Ах, вы африканеры!» – и изобразила удивление, но всем было бы ясно, что она все знала с самого начала, и всем троим стало бы… неловко. – Эмма снова попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. – Как типично для нас! Мы, африканеры, всегда избегаем неловкости.

Я еще не успел придумать, что ей ответить, а она снова обратилась к винной карте и решительно заявила:

– Сегодня мы будем пить вино. Вы какое предпочитаете?

– Спасибо, я на работе.

– На вечер даю вам отпуск! Итак, белое или красное?

– На самом деле я не очень люблю вино.

– Что тогда? Пиво?

– Газированный виноградный сок. Красный.

– Да вы вообще пьете что-нибудь?

– Спиртного не употребляю. – Я надеялся, что она не станет терзать меня расспросами: в конце концов, вкусы и пристрастия – личное дело каждого. К чему порождать смущение и неловкость? Мои надежды не оправдались – как и в большинстве случаев, когда я судил об Эмме предвзято.

– Из принципа? – осторожно спросила она.

– Не совсем.

Эмма покачала головой.

– Что такое? – удивился я.

Она ответила не сразу, как если бы ей нужно было накопить энергии.

– Леммер, вы – человек-загадка. Мне всегда хотелось понять, что люди вкладывают в это понятие, познакомиться с человеком-загадкой, а сейчас я все поняла.

Возможно, дело было в том, что раньше она называла меня «молчаливым и туповатым», а может, мне захотелось подбодрить ее. В общем, я не стал молчать.

– Объясните мне, что такого хорошего в алкоголе, потому что я не понимаю.

– Только не говорите, что это приглашение к настоящему серьезному разговору!

– Вы ведь обещали дать мне выходной на сегодняшний вечер!

– Что ж! Отлично. – Эмма отложила винную карту, подняла голову и оглядела висящий над нами подсвечник. – Я люблю красное вино. Мне нравятся названия: шираз, каберне, мерло, пино. Они так красиво перекатываются на языке, они звучат так таинственно. И еще я люблю сложные ароматы. И таинственные вкусовые букеты. – Она заторопилась, как видно, села на любимого конька. – Похоже на то, как если плыть на торговом судне у берегов островов, где растут фрукты и специи. Самих островов вы, возможно, вообще не увидите, но по ароматам, плывущим над водой, можно угадать, как они выглядят. Экзотические, яркие краски, густые леса, красивые туземцы, танцующие у костра. Я люблю яркий, насыщенный цвет и то, как по-разному выглядит вино при дневном освещении и при свечах. И еще мне нравится букет вина, потому что побуждает сосредоточенно дегустировать, углубляться во вкусовые ощущения. Когда перекатываешь вино на языке, невольно ждешь от жизни чего-то хорошего. А еще я люблю атмосферу, которая сопровождает винопитие, – доброжелательную, располагающую к дружескому общению. Вино – такой социальный символ, который говорит: нам хорошо друг с другом настолько, что мы можем вместе выпить бокал вина. Благодаря вину я приобщаюсь к цивилизации и радуюсь тому, что могу наслаждаться напитком, произведенным с такой заботой, опытом и с таким искусством. А теперь вы объясните, почему пить вино плохо.

Я покачал головой – отчасти потому, что не был с ней согласен, отчасти потому, что сам себе не верил.

– Вино невкусное. Точка. Не такое отвратительное, как виски, но хуже, чем пиво. А до виноградного сока ему вообще далеко. Но в виноградном соке нет ничего сложного и утонченного, хотя он тоже меняет цвет в зависимости от освещения. Исключение, по-моему, составляет сладкое вино. Но никто не пьет сладкое вино в обществе избранных друзей, его не наливают даже в праздник урожая. Почему? Да просто потому, что сладкое вино лишено такого высокого статуса. Вот вам и весь ответ. Статус! История повторяется. Наша цивилизация зародилась в Месопотамии, но виноград там не прижился. Жители Месопотамии варили пиво из зерна, и все его пили. Богачам не хотелось пить то же самое, что и все. Поэтому для себя они ввозили вина с иранских нагорий. Из-за того, что такое вино было дороже, из-за того, что простым людям оно было не по карману, такое вино приобрело определенный статус, который совершенно не зависел от вкуса. Тогда-то и зародился миф – вино избранных, только они способны оценить букет и так далее. Мы до сих пор свято поддерживаем традицию, хотя с тех пор прошло уже восемь тысяч лет.

Мне понравилось, как она смотрела на меня, пока я говорил. Когда я закончил, она рассмеялась – коротко и радостно, как человек, который только что развернул рождественский подарок. Она собиралась что-то сказать, но тут подошел сомелье, и она обратилась к нему:

– Принесите, пожалуйста, бутылку мерло. А еще самый лучший красный виноградный сок, который у вас есть. Кроме того, нам понадобятся еще два бокала.

Сомелье записал ее пожелания. Когда он ушел, Эмма откинулась на спинку стула и спросила:

– Где вы прятались, Леммер? – Она подняла вверх крошечную ручку, не давая мне ответить, и продолжала: – Ничего, ничего. Я просто рада, что вы здесь. Вы любите читать? Откуда вы узнали столько всяких интересных подробностей?

Четыре года за решеткой, Эмма Леру, – это уйма свободного времени.

– Да, я люблю почитать.

– Вот как? Что вы читаете?

– Научно-популярную литературу.

– Например?

– Все, что угодно.

– А поконкретнее? Ну вот, например, что вы прочли в последнее время?

Я ненадолго задумался.

– Вам известно, что историю Южной Африки определили семена травы?

Она подняла одну бровь и дернула уголками рта.

– Нет.

– А между тем так оно и есть. Две тысячи лет назад здесь жили только койсанские племена. Они были кочевники, не обрабатывали землю. Потом сюда из Восточной Африки пришли племена банту. Они пригнали с собой скот и привезли семена сорго. Банту вытеснили койсанов в западную половину Южной Африки. Почему именно туда? Потому что сорго дает урожай летом, а в западных областях зимой наступает сезон дождей. Вот почему, например, коса никогда не селились дальше Фиш-Ривер. Им нужны были летние дожди. Четыреста лет назад на берегах континента высадились европейцы; они привезли с собой зимние злаки. Туземцы ничего не могли поделать – уж слишком разительной была разница в технологии выращивания. Вы только представьте: если бы у коса и зулусов были злаки, которые дают урожай зимой, насколько по-другому развивалась бы история, насколько труднее было бы голландцам устроить здесь свои колонии.

– Потрясающе!

– Да.

– Где вы все это прочли?

– В одной книжке. Научно-популярной.

– А о языке?

– Что – о языке?

– Вы ведь назвали себя пуристом?

– Ну да. Вроде того.

– И что?

– Возьмем, к примеру, Сьюзен. Она прекрасно знает, что мы – африканеры. Можно судить даже по вашим имени и фамилии. Она слышит ваше произношение. Но говорит с нами по-английски. Почему?

– Не знаю. Расскажите.

– Потому, что она работает главным образом с иностранцами и не хочет, чтобы они поняли, что она из африканерской семьи. Слишком много вопросов, слишком много осложнений. Она стремится нравиться туристам; пусть они считают ее смышленой. Она не хочет, чтобы о ней судили по языку, на котором она говорит, и по связанной с ним истории.

– Ей не хочется позиционировать африкаанс как торговую марку.

– Вот именно. Но я не понимаю другого, почему она… почему мы все никак не меняем создавшегося положения. Ведь здесь главное – не прятаться. Изменить восприятие данной торговой марки.

– Такое возможно?

– Разве ваша работа заключается не в этом?

– Да, но язык гораздо сложнее кетчупа.

– Разница в том, что все, кому небезразличен кетчуп, будут охотно сотрудничать с целью изменения его восприятия. Буры просто так навстречу не пойдут.

Эмма рассмеялась:

– Верно!

Сомелье принес бутылку мерло, бутылку виноградного сока и еще два бокала. Он начал разливать, но Эмма поблагодарила его: спасибо, не надо, она разольет сама. Она придвинула ко мне лишний бокал:

– Попробуйте всего один глоточек! – предложила она. – Крошечный глоточек, а потом скажите мне правду, честно скажите, что оно невкусное. – Она налила мне вина. Я взял бокал в руку. – Погодите, – сказала она. – Сначала понюхайте вино. – Она налила себе полстакана, повертела бокал в руках и поднесла к носу.

Я сделал то же самое. Аромат был приятным, но у меня он вызывал совершенно определенные ассоциации.

– Что вы чувствуете? – спросила она.

Ну как я мог ей ответить? Что мое детство пропитано винными парами, что вино навевает воспоминания о том, откуда я родом и кто я такой…

Я пожал плечами.

– Перестаньте, Леммер! Будьте объективны. Чувствуете аромат гвоздики? А ягод? Знаю, он тонкий, но он есть.

– Есть, – солгал я.

– Хорошо. А теперь попробуйте вино на вкус. – Она отпила глоток, покатала вино на языке и выжидательно посмотрела на меня.

Я отпил вина. Вкус у него был ускользающий, как дым от гаснущего костра.

Она проглотила вино.

– Ну-ка, скажите теперь, что оно невкусное!

Я проглотил вино.

– Невкусное.

Она снова рассмеялась:

– Нет, честно, Леммер. По правде!

– Попробуйте виноградный сок. Объективно и честно. – Я разлил сок в чистые бокалы. – Я даже не заставлю вас его нюхать. Просто попробуйте.

– Ладно, – ответила она, весело улыбнувшись, и мы выпили.

– Бодрящий, – сказал я. – Ощутите легкий фруктовый аромат. Виноград в чистом виде. Беспримесный, освежающий. Радость жизни в чистом виде.

Она засмеялась. Мне это понравилось.

– Почувствуйте, как пузырьки газа покалывают язык. Сок – честный, по-настоящему благородный напиток, лишенный всякого притворства. Соку нет нужды притворяться, нет нужды пользоваться восемью тысячами лет позиционирования торговой марки. Это настоящий, неподдельно вкусный напиток, который доставляет только одно удовольствие.

Она громко расхохоталась – едва не захлебываясь. Глаза ее закрылись, а хорошенький ротик приоткрылся. Головы других посетителей повернулись в нашу сторону; никто не мог удержаться от улыбки при виде ее неприкрытой радости. За окном сверкали молнии, где-то прогремел гром, перекатываясь с севера на юг, как сбежавший локомотив.

Перед тем как мы заказали десерт, я воспользовался удачным моментом и ввернул:

– Кстати, моя приятельница, ну, та, что звонила в аэропорту…

– Антьи, – кивнула Эмма и лукаво улыбнулась.

Ее память меня удивила.

– Ей почти семьдесят лет.

– Прелесть какая! – сказала Эмма.

Хотелось бы мне знать, что она имела в виду.

Когда мы выходили из ресторана, Эмма была навеселе. Она повисла на моей руке. Начался ливень; на нас падали крупные и тяжелые дождевые капли. Я замялся на пороге. Она сняла сандалии и снова схватила меня за руку.

– Пошли!

Мы сразу же промокли насквозь. Дождь был теплый, а воздух еще не остыл. Ее рука сдерживала меня, поэтому мы не могли бежать. Я наблюдал за ней. Она подставила лицо под дождь, закрыла глаза, и струи воды превратили ее тушь в черные слезы. Она позволила мне вести себя, как слепую. Белое платье прилипло к телу. Я отлично видел все ее изгибы и выпуклости. По моему лицу, по глазам текла вода. Дождь барабанил по дорожке, шумел в листве, шелестел в соломенных крышах. Шум дождя был единственным ночным звуком.

У бунгало «Орел-скоморох» она выпустила мою руку, замахнувшись, зашвырнула сандалии на веранду и снова выбежала под дождь. Я зашел под крышу, отпер дверь, сел в кресло и снял носки и туфли. Она стояла на улице, подставив лицо под дождь и воздев руки к небу. Словно приняв ее приглашение, дождь усилился, и с неба обрушились целые потоки воды.

Вдруг ослепительно сверкнула молния и оглушительно загремел гром. Эмма что-то прокричала, громко смеясь, поднялась на веранду, пробежала мимо меня и бросилась внутрь.

Я снял рубашку и бросил ее на подлокотник кресла. Перевернул туфли, чтобы из них вытекла вода, а носки повесил рядом с рубашкой.

Я вошел через раздвижные двери, закрыл их за собой и запер на ключ. В гостиной было темно; только луч света пробивался из ее спальни. Я подумал о душе, сделал шаг вперед – и вдруг замер перед висящей на стене картиной.

В ее стекле отражалась Эмма.

Она успела раздеться. Она стояла у двуспальной кровати, нагнувшись вперед и замотав голову полотенцем.

Я остановился. Сердце замерло в груди. Я размышлял о предательском стекле, ее безупречной фигурке и полуоткрытой двери, ведущей в ее спальню. Я смотрел на ее золотистое от загара тело. Жадно разглядывал плоский живот, женственные бедра, стройные ноги и темную, густую поросль волос на лобке. Маленькие грудки с тугими, острыми сосками подпрыгивали от каждого ее движения, когда она вытиралась полотенцем. Вечность, которая длилась всего миг, – она быстро вытерлась и отвернулась, чтобы бросить на что-то полотенце. Мелькнули ее кремовые ягодицы, и вот она бессознательно-грациозной походкой львицы или антилопы вышла из картины и направилась в ванную.

Я лежал в постели. Когда она вошла, было темно. Дождь кончился, и вокруг была оглушающая тишина. Я лежал с закрытыми глазами и старался дышать медленно и ровно. Я слышал ее легкие шаги. Она остановилась возле меня. Я чувствовал ее близость, жар, идущий от ее тела, и гадал, что сейчас на ней надето.

Мне всего-то и нужно было накрыться простыней, чтобы она легла рядом.

Она стояла справа, совсем рядом со мной. Совсем рядом! Я не мог, не смел, но был должен. Когда я наконец решился и протянул руку, она уже отвернулась, а через несколько секунд вторая кровать скрипнула, зашуршали простыни, и она вздохнула. Я так и не понял почему.

19

День, который так ужасно закончился, начинался просто превосходно.

Мы спали допоздна. Я встал первым и сварил кофе. Мы вместе выпили его на веранде. Утро было солнечным, свежим, прохладным. Эмма пожаловалась на головную боль и посмеялась над собой. Позже она позвонила в «Могале», чтобы узнать, сможем ли мы повидаться с Донни Бранка. Его не смогли найти, но обещали, что он сам ей перезвонит. Мы пошли завтракать. По пути нас перехватил Дик, старший егерь.

– Сегодня вечером, – сказал он Эмме, – сафари будет просто изумительное.

– Скорее всего, – ответила она, – сегодня вечером нас здесь не будет. Может быть, сегодня мы уедем домой.

– А вы задержитесь еще на денек! Ничто не сравнится с Бушвельдом после первого настоящего летнего дождя. Животные просто балдеют. Такое можно увидеть только один раз в жизни! С ума сойти, просто с ума сойти!

Фраза «с ума сойти» явно принадлежала к числу его любимых. Обращался он исключительно к Эмме.

– Посмотрим…

– Ради вас я отложу начало сафари до шести. Или семи, – искушал ее старший егерь.

– Правда отложите? – Эмме явно льстило его внимание.

– Разумеется!

– Тогда мы с Леммером приложим все усилия.

– С ума сойти! – Он слегка скис, когда она упомянула обо мне. – До свидания!

– И вам того же! – Она улыбнулась.

Телефон зазвонил, когда мы завтракали. Эмма нажала кнопку приема вызова, помолчала, а потом сказала:

– Мистер Бранка… Примите мои самые искренние соболезнования…

Она сказала, что знает, в «Могале» сейчас переживают не лучшие времена, но Франк Волхутер оставил для нее сообщение. Она рассказала Бранка о сообщении, а потом довольно долго молчала и внимательно слушала.

– Да, спасибо, в одиннадцать мне подойдет. – Она отключилась. – Он сказал, что после нашего отъезда Франк Волхутер пошел в домик Коби и все там обыскал. Правда, Франк не сообщил ему о своих находках, но, если он что-то куда-то спрятал, он догадывается куда. Он примет нас в одиннадцать. – Эмма посмотрела на часы. – Нам пора.

К нашему столику подошла Сьюзен:

– Ах, мисс Леру, для вас принесли к воротам записку.

– Кто? – спросила Эмма.

– Охранник говорит, маленький мальчик.

– Ребенок?

– Попросить кого-нибудь передать вам записку?

– Нет, нет, мы уже идем, ons sal dit daar kry, dankie, Susan. Мы возьмем записку у ворот.

– О'кей, – с усилием ответила Сьюзен, явно смутившись. Потом она привычным жестом смахнула со лба прядь длинных светлых волос и отвернулась.

Записка была нацарапана на клочке бумаги, скорее всего вырванном из школьной тетрадки. На листке были бледно-голубые линейки и красное вертикальное поле. Конверта не было – просто лист бумаги, сложенный пополам. Сверху синими чернилами было написано: «Мисс Эмма Леру».

Мы стояли в маленькой сторожке у ворот, где сидел Эдвин, сотрудник охраны, в широкополой шляпе и с белозубой улыбкой. Эмма развернула записку и прочла ее. Потом передала мне.

«Мисс Эмма!

Вам сейчас лучше вернуться домой. Здесь опасно.

Друг».

– Кто ее принес? – спросила Эмма у Эдвина.

– Какой-то мальчик, – осторожно ответил Эдвин, как будто не хотел влипать в неприятности.

– Вы его знаете?

– Возможно.

– Эдвин, прошу вас… Мне нужна ваша помощь! Это очень важно.

– Здесь, в деревнях, мальчиков много. По-моему, он один из местных.

– Из какой деревни?

– Постараюсь выяснить.

– Погодите, – велела Эмма и вернулась к БМВ. Когда она вернулась, она сжимала в руке сторандовую купюру. – Эдвин, я всего лишь хочу узнать, кто дал записку мальчику. Ему ничто не угрожает. Я заплачу ему, если он все мне расскажет. А это – вам. Если сумеете найти его, я заплачу вам больше.

– Спасибо, мадам, – сказал он. Купюра исчезла в его кармане. – Возможно, я и смогу найти мальчика.

– Большое вам спасибо. – Она глянула на часы. – Мы опаздываем, – заметила она.

Пока мы ехали, она сжимала записку в руке. Она долго смотрела на нее.

– «Мисс Эмма», – проговорила она. – Именно так обратился ко мне человек, который позвонил тогда мне домой. – Она посмотрела на меня, а потом снова опустила глаза на записку. – Леммер, по телефону мне показалось, будто говорил чернокожий. И для автора этой записки, судя по всему, английский язык не родной.

Я не собирался ничего отвечать. К счастью, снова зазвонил ее телефон. Она воскликнула:

– Карел!

Наверное, он спросил, как дела, потому что она ответила:

– Если бы ты спросил меня об этом вчера, я бы ответила: «Плохо», но сейчас, Карел, мне кажется, я кое-что раздобыла. Да, мы едем туда. Помнишь телефонный звонок, когда я не смогла разобрать, что мне говорили? Я даже не представляла…

Мой приятель, Богатенький Карел из Хермануса! Очевидно, он потребовал от Эммы полного отчета, потому что она рассказала ему все в подробностях и говорила всю дорогу до «Могале».

К Донни Бранка, который сидел в кабинете Франка Волхутера, нас проводила голландка – хорошенькая длинноногая девушка-доброволец в широкополой шляпе и шортах. Эмма попыталась поговорить с ней на африкаансе, но девушка отвечала исключительно по-английски. Она сказала, они все до сих пор не оправились от шока – настолько потрясла всех трагическая гибель мистера Волхутера.

Бранка сидел за письменным столом, обложившись документами. Он был серьезен и говорил приглушенно. Как только голландка ушла, он сказал:

– Это был не несчастный случай. Несчастный случай просто исключен. Франк и раньше забирал из вольера барсука-медоеда; прежде чем туда войти, он всегда накачивал Симбу транквилизаторами. Франк обязательно поступил бы так и сейчас. Но шприц-ружье находится на складе. Кроме того, он бы ни за что не пошел туда один. Патуди говорит, что улик нет, но я только что кое-что нашел. Пойдемте посмотрим.

Он толкнул дверь в противоположной стене. За ней находилась квартира Волхутера. В спальне стоял открытый, как дверь, книжный стеллаж. Он был прикреплен к стене на петлях. За стеллажом находился вмонтированный в стену металлический сейф, в котором хранилось оружие. Стальная дверца сейфа была открыта. Бранка остановился.

– Вы только посмотрите, – сказал он.

Сейф был высотой два метра и шириной полметра. Сверху была горизонтальная полочка. Под ней хватило бы места для шести длинноствольных ружей. Но там находилось только два. Судя по следам пыли и смазки, еще четыре совсем недавно кто-то вынул. На верхней полке лежали документы и несколько стопок банкнот – примерно три тысячи рандов, пачка долларов, пачка евро – по моим прикидкам, в каждой пачке было около тысячи. На уровне полки с документами я заметил полосу цвета ржавчины. Она напоминала запекшуюся кровь, оставленную здесь случайно.

– Кровь, – сказал Бранка.

Эмма подошла поближе, чтобы все рассмотреть. Она ничего не говорила вслух.

– Сейфов вообще-то два. Все знают о сейфе в кладовой, где мы держим другие ружья. Но об этом было известно только мне и Франку. Если бы он обнаружил что-то, представляющее для вас интерес, он обязательно положил бы находку в этот сейф. Вот почему я сегодня утром заглянул сюда, сразу после вашего звонка. Тогда-то я и увидел…

– Вы думаете… – Эмма осеклась, расстроенная многочисленными вариантами возможной находки.

– Сообщение Франка еще у вас?

Она кивнула и вынула из сумочки телефон. Нажала нужные кнопки и протянула трубку ему. Мы услышали голос мертвого:

«Эмма, это Франк Волхутер. По-моему, вы были правы. Я кое-что нашел. Перезвоните мне, пожалуйста, как только получите это сообщение».

Бранка вернул ей телефон с помертвевшим лицом.

– Позавчера, после того как вы уехали, Франк отпер домик Коби. Он возился там всю вторую половину дня. Я зашел к нему попрощаться перед тем, как отвез мою подружку в Граскоп. Тогда я видел его последний раз.

Эмма не отрываясь смотрела на кровавую полосу.

– В ту ночь… Здесь кто-нибудь еще оставался?

Бранка покачал головой:

– Постоянно здесь жили только Франк, Коби и я. Рабочие живут на склоне холма, а добровольцы – в двух километрах отсюда, в общежитии. Я вернулся после полуночи; все было тихо. Я решил, что Франк спит, он всегда рано ложился и рано вставал. На следующее утро Могобойя обнаружил его в вольере Симбы.

Бранка достал носовой платок и, обернув им руку, осторожно захлопнул дверцу сейфа.

– Приведу сюда Патуди… – Он дернулся в направлении к двери. – Я еще не был в домике Коби. Хотите пойти туда со мной?

– Да, если можно.

Он захватил в кабинете Волхутера связку ключей, и мы вместе перешли в маленький домик, полускрытый в рощице мопани у забора. Бранка показал на разбитое окно:

– Вот как они пытались вломиться сюда на той неделе!

– Кто? – спросила Эмма.

– Кто знает? Мы считаем, это были люди Патуди. Ночью решеток на окнах не видно. Франк услышал звон разбитого стекла и включил свет.

Бранка отпер дверь – сначала обычный замок, потом американский автоматический. Интересно, подумал я, все ли они так же заботились о своей безопасности. В домике было темно, занавески задернуты. Бранка включил свет. Для описания жилища Коби лучше всего подошло бы слово «спартанское». Узкая односпальная кровать у стены, некрашеный сосновый комод, два старых кресла и высокий встроенный буфет из выцветшего белого меламина. Стены голые, на полу – старый плетеный ковер с африканским узором. Две двери. Одна ведет в кухню, где находились квадратный темный деревянный стол и три деревянных стула, древняя электрическая плита и книжная полка. Другая дверь вела в ванную. Для холостяцкого жилища все довольно чисто и аккуратно. На спинке кресла висели джинсы. Эмма, озираясь, машинально потерла материю между пальцами. Бранка подошел к кровати, на которой что-то лежало – скорее всего, книга.

Он поднял ее и открыл.

– Фотографии, – сказал он.

Эмма подошла к нему. Бранка держал в руках маленький фотоальбом, в который помещались снимки стандартного размера, десять на пятнадцать.

– Это Мелани Постхумус, – сказала Эмма. – А вот и снимки самого Коби.

– Кто такая Мелани? Его подружка?

– Да.

– Два, три, четыре фото. Должно быть, он очень ее любил.

– А это Стеф Моллер, – сказала Эмма.

Бранка перевернул страницу.

– А это Франк. И я. А вот была одна девушка, доброволец из Швеции. Коби ей очень нравился. Мы думали…

– Что?

– Наверное, вы и сами догадываетесь…

– О чем?

– В общем, однажды утром мы увидели, как она выходит из домика Коби. Но потом она уехала. Как уезжают все. – Бранка пожал плечами. – Вот и все.

– Погодите! – Эмма отняла у него альбом и открыла его. – Смотрите! – Она протянула альбом мне. – Не хватает двух фотографий. В самом начале.

Я взглянул. По обеим сторонам страницы были только прозрачные пластиковые конверты с белым фоном и очертаниями когда-то лежавших там фотографий размером с почтовую открытку.

– Эта комната… Здесь все выглядит точно так, как после Франка? – спросила Эмма.

– Должно быть, да. Кроме него, здесь никто не был, – ответил Бранка.

– А уборщики? – Эмма вышла в кухню.

– У нас с Франком была горничная, но мы неряхи. Коби все делал сам.

На кухне едва хватало места для одного человека. Мы с Бранка остались в дверях. Эмма осмотрела книжную полку.

– Значит, альбом на кровати оставил Франк?

– Наверное.

Она обернулась:

– Может быть, он сам вынул снимки – хотел показать их мне.

– Может быть.

– Вы проверили сейф? Ничего не пропало?

Конечно, подумал я, он заглядывал в сейф – как только вынул оттуда четыре ружья.

– Нет. Когда я увидел кровь, мне не захотелось портить возможную улику.

Он лгал. И ложь удавалась ему прекрасно.

– Можно нам посмотреть? Мы осторожно.

– Хорошо, – согласился он.

Они вышли. Я быстро осмотрел кухонную полку. На нижней полке лежали журналы: желтые корешки «Нэшнл джиогрэфик», подшивка «Африка джиогрэфик». Остальные книги были о животных, об охране природы и содержании заповедников. Они стояли тесно. Здесь не было места для фотоальбома.

В сейфе фотографий не оказалось. Там лежали правоустанавливающие документы, списки пожертвований, финансовые отчеты и наличные деньги.

– Для чего деньги? – спросила Эмма.

– На всякий случай.

– Есть ли другое место, куда он мог спрятать снимки из альбома?

– Я посмотрю. Возможно, где-то в этой комнате. Но на осмотр потребуется время. У меня сейчас столько дел! Не знаю, что еще случится. Если я что-нибудь найду, обязательно дам вам знать.

– Спасибо.

Мы попрощались и вышли. Эмме хотелось отыскать того чернокожего ребенка, который принес ей записку.

Она снова вытащила записку, прочла ее и сложила пополам. Она держала ее в руке. Когда мы повернули на шоссе, там нас не ждали полицейские, которые хотели нас охранять. Я внимательно огляделся; я никак не мог понять, почему мне так не по себе. Потом сосредоточился на дороге, пытаясь игнорировать внутренний голос, который все время нашептывал: я должен сказать Эмме, что Бранка что-то скрывает. Это не помогло. Я попытался обдумать все рационально: дела Эммы меня не касаются, и от меня ничего не зависит. По всей вероятности, тайны Бранка не имеют никакого отношения к поискам Якобуса Леру.

Но записка у нее в руке беспокоила меня. Она была бессмысленной. Она не вписывалась в схему моих первоначальных подозрений.

– Зачем он прислал мне письмо только сейчас? – вслух удивлялась Эмма. – Ведь мы пробыли здесь уже три дня.

Очень хороший вопрос. Но времени на его обдумывание у меня не было. За железнодорожным переездом Клазери я посмотрел налево, в вельд, и увидел, как там что-то блеснуло. Что-то совсем не вписывающееся в общую картину. Я замедлил ход: мы подъехали к перекрестку, где дорога R351 сливалась с шоссе R40. Уголком глаза я увидел, как солнце на мгновение отразилось от металла. Я собрался повернуться и посмотреть, но разглядел старый синий пикап «ниссан», стоящий у левой обочины дороги, перед самым знаком остановки. В пикапе сидели двое; две дверцы распахнулись одновременно.

На головах у них были вязаные шлемы, в руках – оружие.

– Держитесь ближе ко мне, – велел я Эмме, вдавливая педаль газа в пол и глядя вправо – нет ли встречного транспорта. Мне пришлось на большой скорости повернуть налево. Все, что угодно, лишь бы убраться отсюда!

– Что происходит?

Я не успел ответить; послышался громкий хлопок – лопнула левая передняя покрышка.