Текст книги "Бродник (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 10

Поселение Береговое (бродников).

11 января 1238 года.

Последующие дни у меня было очень много организационных вопросов; приходилось часто решать и проблемы взаимоотношений. Люди на поселении бродников, когда, наконец, поняли, что теперь, кроме моей власти над ними, неоткуда ждать очередного переворота, словно с цепи сорвались.

Вдруг вспомнили обиды, начались склоки, нередко переходящие в драки. Причем бились так, что возникал вопрос: вы чего же так не отстаивали свою свободу и честь ранее? Почему же позволили тварям собой руководить и вас унижать, избивать?

Немного понаблюдал, честно попробовал вникать в суть каждого конфликта, разбираться. Но уже к концу второго дня я стал жёсткой рукой наводить порядки. И не смотрел, кто прав, кто виноват. Первым начал – тебе больше прилетит от меня. Были и те, кого плетью отходил.

Как же всё-таки обидно, на самом-то деле, что доброе и милосердное управление поселением – не самый эффективный метод воздействия на людей. Огрел плеткой спину, все – шелковые, понятливые. Не хочу так, но вынужден.

Может поэтому я и стремился быстрее уйти. А еще и потому, что наконец у нас достаточно кирпича, как мне сообщили прибывшие из поселения Островного. Так мне проще определять: здесь – Береговое; там – Озерное. Нет, не дома кирпичные строить собрался я. Пора металлургию развивать.

– Я забираю отсюда четырёх ремесленных людей и всех полоняных, – когда на третий день я собрался уходить, объявлял свои решения. – Мстивой, ты останешься тут, как и Волк с Третьяком.

– Голова, но как же так? – попробовал было возразить Мстивой, но я решительно его отсёк.

– А где я наберу ещё мужей ратных, кабы здесь кому в шальную голову не пришло желание развернуть всё, пограбить или кого убить? И ежели ты в беспокойстве об Акулине и её детях, так я пришлю её к тебе. И поставите её головой над бабами. Ещё Ведану пришлю, кабы детей посмотрела на хвори всякие, да с людьми чтобы поговорила да рассказала мне потом, кто здесь кто.

Говорил я голосом властным, решительным, не предусматривающим долгих обсуждений. Вижу, что у меня это стало получаться. Видимо, чувствуют люди какую-то энергию, решимость, напор, исходящие от меня. Или видели, как я плеткой хлестал очередных нарушителей спокойствия?

– Нам пора кузницу ставить, водные колёса, лесопилку мастерить… На это сейчас упирать буду и этим стану заниматься плотно, – определял я ближайшие планы. – Потому мужиков забираю многих. Но… Думаю я поставить помеж поселениями пост. Не сейчас, но после. И что случится, так огонь разжигать будем, и так увидим и придем.

– Мудро, – согласился со мной Лисьяр.

Ну да, такой себе оптический телеграф получается. Но главное – чтобы помогал.

На Совете не было половцев и одной красивой дочери степи – некому было меня отвлекать. Так что продолжал говорить уверенно и четко.

– Лисьяр, подумай, кого из своих воспитанников ты отправишь на Остров. Там же пока поживут твои родные, – говорил я.

– Ты мне не доверяешь? – с обидой в голосе спрашивал Лисьяр. – Заложников берешь.

– Доверие скрепляется годами жизни без предательств, – ответил я. – И твои родные вольны, как и ты сам. Но пока лучше пожить им на Острове. Твоя жена знахарка? Травы ведает? Так вот… Пусть науку у бабки Веданы перенимает, да и дочь твоя.

Словно бы мальчишка, а не уже бывший в годах мужик, Лисьяр состроил обиженное выражение лица. Ну а как иначе мне поступать, если мы знакомы с этим человеком без года неделю? И даже, если я не чувствую в нём какой-то червоточины, фальши, злого лукавства, то разве же это полностью гарантирует мне, что всего этого нет? Тут даже психологический портрет, нарисованный бабкой Веданой, не является истиной в последней инстанции. Для меня, по крайней мере.

И то, что у меня побудут родственники Лисьяра, – это перестраховка, чтобы иметь возможность узнать, как человек поведёт себя на новом месте. Вдруг, хотя я и не вижу этого, но он меня использовал, чтобы вернуть себе власть. А теперь закроется в поселении, запросит помощи у других общин бродников. И что тогда? Ещё до прихода монголов или ещё кого из стаи стервятников, что сейчас кружат над русскими землями, мою общину уничтожат.

И Мстивоя я оставлял здесь вынужденно. Лисьяру необходимо кого-то противопоставлять. Да и Береговое, как по мне, слишком уязвимо. Даже без стен Озерное кажется защищенным самой природой поселением. Там и малым числом вполне себе держать оборону, если что. Да и пути ухода будут. А тут и лес не очень. Наверняка сравнительно мало дичи.

– Мстивой – военная голова этого поселения. Лисьяр – занимаешься устройством доброй жизни людей. Распределяешь еду, жильё. В случае опасности вся власть переходит Мстивою, – определял я роли каждого.

Но делал намеренно размытые формулировки, без конкретных примеров. Я всё же хотел, может, и не столкнуть лбами двух людей, становящихся в Береговом равноценными фигурами, но точно у меня было желание устроить им определённое состязание.

Зачем? Мне скучно живётся? Нет, расчёт был не в том, чтобы наслаждаться представлением, тем более что достаточно продолжительное время я намереваюсь пробыть на Острове и не буду видеть всего происходящего здесь.

Определяя и нарезая роли и обязанности людям, я думал о том, что мне необходимо всегда выступать третейским судьёй, той силой, за которой всегда должно быть последнее слово. А для этого никто больше не может возвышаться.

– Ещё раз мы оговорим порядки. Жить будем по такому укладу… – продолжал я Совет.

Я озвучивал лишь те требования, которые лежали в основе нашей общины. Все просто, на словах, по крайней мере.

– Никакого насилия над жёнами. Каждая жена согласие должна дать своё, и только тогда с ней можно возлечь. На поселении все работают: никто, даже и головы, не могут оставаться без работы. И поселению перво-наперво потребно обновить стену. Нынче она худая. После – проверить все плоты, так как нужно быть готовыми к тому, что нам нужно заниматься переправой ордынцев по весне, – говорил я.

Можно было ожидать, что сейчас тот же Мстивой скажет, мол, вообще-то мы собираемся их убивать, ну или каким-то другим образом вредить. Но именно с ним у меня был разговор, где я выкладывал своё видение наших действий.

И всё же нам необходима легализация. Если ордынцы не трогают бродников и используют их для переправ через реки, то мы будем переправлять своих врагов. Вот только после переправы я намерен некоторые из слабых отрядов степняков выслеживать и бить их. В масках или добиваясь того, чтобы никто не оставался в живых, но непременно уничтожать и освобождать полоняных, которых отправлять в Озерное.

Скорее всего, нам нужно заключить договор с каким городом Руси. Может и с Козельском, который из пока нетронутых был не так сильно и далеко. Только не с большими городами. Это сложнее и чревато лишним интересом к нам. И после отправлять людей в город, постепенно стараясь и укреплять союзника.

Нужно делать ровным счётом то, на что мы пока способны и на что хватает сил. Верхом безумия было бы сейчас, не имея под рукой хотя бы нескольких сотен добрых воинов, заявлять о себе, что мы в сопротивлении.

А ещё, что я считал более действенным, чем даже засады на отдельные отряды ордынцев, – имеется немало способов навредить в больших масштабах, не сильно и привлекая к себе внимания.

Например, я уже чётко намерен по весне, когда пойдёт поросль новой травы и когда солнце её немного подсушит, начинать выжигать степь. Если каждый день будут вдруг появляться два-три десятка очагов возгорания, то мы очень сильно ослабим возможности врагов.

Какие бы ни были непривередливые монгольские кони, им всё равно нужно кормиться. Если впереди у степняка будет двадцать-тридцать вёрст выжженной земли, то ему придётся либо обходить регион, либо запасаться где-то в другом месте и идти с большими обозами, чтобы прокормить своих лошадей.

Уже даже то, что если монголам будет невозможно прокормить всех своих коней, значительно убавит сил у завоевателей. Если у них возникнет необходимость тащить следом за собой большие обозы, то это также снизит возможности захватчиков. Один из основных козырей степняков – их мобильность. Нужно попробовать этот козырь выбить.

Я не говорю о том, что можно разузнать, где монгольские отряды будут брать воду, когда перейдут брод, чтобы отравить водоёмы. Ну и непосредственное нападение на их отряды.

При этом, конечно же, я очень хотел, чтобы сюда приходило как можно больше воинов, чтобы, если уж и поймут ордынцы, что именно происходит и откуда исходит опасность для их коммуникаций, нам было чем отбиться. Хотя, конечно же, на полноценную войну со Степью я не рассчитываю. Но пусть попробуют взять обустроенное Озерное отрядом даже в тысячу человек. Если будет крепость, которая будет поставлена на острове и которая сможет быть даже оснащена камнемётами… А если пушками? То-то! Резко лучшие воины превращаются в туземцев, которых можно разгонять «цивилизационным» оружием.

Скоро, забрав с собой семнадцать человек, в основном мужчин, я отправился домой. Именно так. Не могу даже и думать о том, что у меня нет дома. Просто необходим хоть какой-то тыл, чтобы понимать, что есть куда возвращаться. И сейчас это однозначно Озерное.

Из женщин со мной из бывшего поселения бродников шла Рыжая и ещё две женщины, которые, как я успел понять, могли подвергнуться серьёзному давлению на этом поселении, их даже могут убить, так как дамочки в то время, когда Пласкиня или Вран были вожаками, отличались особой жестокостью. Порой зло шло от них – тех, которые чаще других согревали и развлекали вожаков. Попробуем перевоспитать. Тем более, что они клятвенно обещали и работать и быть кроткими. Рабочая сила нужна всякая.

– Нет, вот ты мне скажи: ты готов был мною пожертвовать, чтобы брать это поселение на щит? – в какой-то момент, когда нам уже оставалось всего лишь несколько вёрст до Острова, меня нагнала Танаис.

Долго же она крутила в себе этот вопрос.

До того я старался с девушкой не общаться и вовсе словно бы её избегал. Я был суров и решителен, не просто управлял людьми, а повелевал ими. Но стоило мне посмотреть в сторону необычайно красивой дочери Степи, как расплёскивал всю свою властность. Она – моя Ахиллесова пята, моя слабость. И, похоже, с этим я уже ничего поделать не могу.

– Ты сама была вправе решать, что тебе делать, а что нет. Я не муж твой, кабы тебе запрещать. Да и был бы мужем твоим, то прислушивался бы к воле твоей, – сказал я.

Сказал – и волнение накрыло меня с головой. Всё прозвучало таким образом, будто бы я прямо сейчас сделал предложение Танаис. Был бы я мужем… Наступила пауза, я ждал реакцию девушки.

– У тебя Беляна есть. Я знаю, что она с тобой возлегает, – зло фыркнула чернявая бестия, сверкнула молнией в сторону рыжей девушки, которая ехала на санях рядом со мной, пришпорила коня и помчалась по льду вперёд.

– Могу спросить, старший? Боги повязали вас? – не дожидаясь моего разрешения, задала вопрос Рыжая-Рябая.

Я не сразу понял, что значит «повязали». Сперва появились ассоциации, словно бы тех собак, которых «вяжут» для хорошего потомства. Грубо, но, на удивление, подобная идея мне казалась не столь отвратной.

– Любовь у вас? – перефразировала свои слова Рябая.

– С чего ты взяла? Настолько по мне видно? – спрашивал я, на самом деле несколько напрягаясь.

Если это видно такой вот девице с низкой социальной ответственностью, то должно быть очевидным и для других. Или нет? Может быть, именно такая дамочка, предлагающая себя, и знает толк не только в бесчувственных актах близости с мужчиной, но что-то понимает и в любви? Ведь человек же она, судя по всему, и не дура.

– Не кручинься! Ты добро скрываешь, что испытываешь слабость к этой половецкой девице. Грубишь ей, словно муж указываешь. А вот ей это даётся не так хорошо, – ошарашила меня Рябая.

Мне вот, например, казалось, что всё с точностью до наоборот. Может быть, только сейчас, когда так явно Танаич показала свою ревность, я и убедился, что не настолько уж и безразличен ей, и что она меня словно бы не замечает, таким образом избегая и боясь. Видимо, её страшит то же самое, что и меня. А еще и разница в социальном положении. Она все же, как та боярская дочь…

Но… Любава же дочь боярина, а я и не чувствую разницу в положении. Потому как спасенная мной девушка перестала это выпячивать? А у Танаис подчеркивая свою статусность – это защитная реакция? Как-то сложно. Это все влияние науки психологии из будущего.

– Ты мне лучше скажи, как с нашим делом? – переводил я тему разговора.

– Ты о половце том, на которого указывал? Он возлег со мной. Был быстр, как тот заяц. А потом пол ночи шептал, как любит эту кожаную девку, – сказала Рябая, и в её голосе послышались нотки то ли ревности, то ли зависти.

А эта формулировка – «кожаная девка» – вообще из ряда какого-то извращения.

– А ты что, и половецкий язык знаешь? – удивился я.

– А он недурно говорит по-русски. Но и да, я немного знаю и половецкое наречие, и не одно из них, – уже и похвалилась рыжая девица. – Я же лет пять в полонянках у половцев была. Токмо и смогла сбежать от них к семнадцати годам, – призналась Рябая.

И я не хотел знать о том, что происходило с этой девочкой, когда она находилась в половецком плену. Судя по всему, что-то очень страшное, что окончательно сломало жизнь девчонке. Ведь вот так вот общаясь с нею, понимаю, что она хоть и безразборчива в вопросе, с кем спать, но вполне адекватна, не дура. Возможно, даже и способна к обучению.

– Забудь, старший, что я тебе рассказывала о себе. То моя головная боль, моя судьба, – пробурчала Рыжая, и её глаза налились влагой.

Тут же девушка спрыгнула с саней и остановилась, давая возможность мне удалиться подальше от неё. У каждого своя боль. Ну, если верить народным истинам, то Господь нам даёт ровно столько испытаний, сколько мы можем вынести. Так себе, на самом деле, оправдание всем невзгодам. Но с точки зрения психологии – не лишено смысла.

Прибыли мы в поселение под утро. Пришлось заночевать в дороге. Между островом и поселением бродников было расстояние, которое можно вполне преодолеть вечеру, если выйти рано утром, при этом не сильно спешить. Но выходили мы под вечер, пройдя даже в ночи некоторое расстояние.

Потому, едва появилась возможность, оказались в Озерном, не стали отдыхать, а сразу начали включаться в работу. На острове вдруг стало намного больше людей. И теперь все те запасы брёвен, которые были подготовлены и из которых можно было построить три дома, в срочном порядке использовались по назначению. С другой стороны, у нас было теперь вдвое больше топоров. Наконец-таки мужиков стало чуть больше, чем баб, потому валка леса пошла стахановскими темпами.

Да, как только слегка был ослаблен контроль, сразу трое бывших жителей поселения бродников сбежали. Думал я отправить за ними в погоню кого-нибудь, но не стал этого делать.

Ведь также ещё раньше сбежали несколько человек, когда я ещё находился в Береговом. Что они могут рассказать? То, что я взял приступом поселение бродников? Так и без того, судя по всему, как мне это объяснял Лисьяр, мне придётся разговаривать с предводителем донских бродников.

Это пришлось бы делать даже в том случае, если бы не случился конфликт с соседями, и я не одолел бы Пласкиню. Но, как заверял меня Лисьяр, бродники уважают силу, и в том случае, если бывший предводитель поселения был убит на суде Божьем, в ходе поединка, это всё оправдывает.

И я автоматически становлюсь на его место. Суровые правила, основанные на культе Силы. Нужно лишь только пойти и договориться, показать себя. Я обязательно думал это сделать, но не спешил. В конце концов, если буду бегать по Дону туда-сюда, то я ничего и не успею сделать.

– Показывай кирпич, – потребовал я от Карпа.

Наш гончар показал мне изделие. Какой-то приплюснутый кирпич, размером с напольную плитку. Обожжённый, с неоднородным тестом, даже с примесью соломы.

– Огонь он хорошо держит? – спросил я, сомневаясь.

При этом продолжал крутить в руках… Как же это называется? А, плинфа! Да, именно так назывался средневековый кирпич, из которого делали первые христианские храмы на Руси.

– Повинен добро держать жар, – хвалил мне своё изделие гончар.

– Добро. Сегодня же начнём ладить штукофены! – провозгласил я так, словно бы объявлял военный поход.

– Что ладить? – спросил меня гончар.

Я не стал повторять это замудрённое немецкое слово. Нужно бы придумать своё, славянское. Тем более, что те печи для выплавки железа, которые я собираюсь экспериментировать, должны появиться ещё не скоро и в Германии с Чехией.

Насчёт металлургии – я полный профан. Так считал ранее. Но… на Урале в музее видел те доменные печи, которые ставили некогда знаменитые промышленники Демидовы. Был я и в Индии, где видел способы выплавки металла, похожие на то, что и я здесь собираюсь внедрять. Не говоря уже о том, что в Афганистане практически в каждом кишлаке были свои печи для выплавки металла. Там и в восьмидесятые годы XX века больше было кустарного железа, чем заводского, если не считать того, что привозился Советским Союзом.

На самом деле удивительно, сколько в голове человека из XX, ну или из XXI века, находится информации, которую в экстремальных условиях, если долго и натужно вспоминать, получается воспроизвести. Ведь там, в будущем, смотришь огромное количество роликов в соцсетях о том, как что-то производится. Много фильмов, в которых показываются какие-то вещи, которым и не предаешь внимания. Но сейчас самое незначительное может являться даже не откровением, а восприниматься как подарок богов.

И штукофены – это ведь далеко не самая прогрессивная технология, которую можно было бы внедрить. Есть еще и эволюция их в блауфены. Производство железа таким способом, это по местным меркам просто неимоверно, до двухсот пятидесяти килограмм. Вот… дословно вспомнил слова экскурсовода. Хватит ли болотной руды, чтобы загрузить хотя бы две или три подобных печи? По первости, хватит. У Озерного много болот.

– Вот так это должно выглядеть, – посмотрев ещё раз на свой чертёж, я подал бересту гончару.

У нас теперь было немного писчего материала – пергамента, чтобы можно было писать, и даже чернила были, правда, что-то слишком вязкие, как будто бы уже устарели и застыли. На удивление, в поселении бродников подобное было, но листов пергамента только восемь нашли. И тратить такой драгоценный материал на то, чтобы рисовать чертежи, я не стал.

Чертилом, по сути, гвоздём, я максимально аккуратно рисовал то, как должна выглядеть печь. Начнём строить, может и поймем, как лучше быть. Без прогресса не стоит и думать об успехе. Уже готово водяное колесо, можно даже работать, растопив кострами ручей, что делил остров на две неровные части. Поставить меха на водный привод, а кожа тоже была мной для этого взята в Береговом… И вперед.

Штукофены дают еще и побочку – много чугуна. Ну а разве же я не найду ему применения? Очень даже!

– Завтра к обеду печь должна быть поставлена, и проверь, кабы ни одной дырки, чтобы выходил оттуда воздух по верху, – наставлял я гончара.

Сам же отправился организовывать яму и курган для заготовки угля. Эту технологию я высмотрел в американских вестернах. Хоть для чего-то эти американцы пригодились. Но пока что выкопаем яму, да аккуратно срежем дерн. Потом ивы будем рубить, резать на поленца. А уже завтра угольные борти сладим.

Прогресс начинается. Лёд тронулся, как говорил один литературный персонаж. Теперь важно на этой льдине не поскользнуться.

Глава 11

Севернее реки Воронеж, юго-западнее Рязани.

13 января 1238 года

– Вжиу! – Андрей отправил очередную стрелу в полёт.

Монгольский всадник, только набирающий скорость, ударяя своего коня в бока, был остановлен и вывалился из седла. Стрела попала в спину между лопаток. Это был последний воин из отряда ордынцев, одного из тех многих, что Субэдей послал выслеживать и добить выживших русичей, что пустили кровь захватчикам у Плешивой горы.

– Он живой? – выкрикнул сотник Андрей самый задаваемый за последние дни вопрос.

– Да, живой! Видать, черти и ангелы никак не договорятся, куда определить Коловрата: в ад или в рай, – выкрикнул в ответ Храбр Вышатович.

Его уже изрядно раздражали вопросы Андрея. Понятно, что сотник волнуется за самочувствие своего друга детства. Но когда на дню один и тот же вопрос звучит с полсотни раз, это становится уже слишком навязчивым даже для терпеливого старика Храбра.

– Ты бы лучше спросил о том, сколь мы в этот раз ратных людей, своих побратимов, потеряли, – бурчал старик, уже начиная оказывать первую помощь раненым.

Но не было чем. И чаще первая помощь была в виде молитвы.

Отряд, вынужденно бывший несколько медлительным из-за необходимости заботы о боярине Коловрате и многих других раненых, уже в третий раз отражал атаки монголов. Каждый раз эти стычки становились всё более кровавыми. Однако число рязанских ратников, ушедших с раненным боярином от Плешивой горы, пока что не уменьшилось. Было полсотни, столько же и осталось.

Там, у Плешивой горы, когда сотник Андрей и чуть менее полусотни воинов с не приходящим в сознание боярином, соединились еще с другим отрядом русичей, даже более многочисленным.

В какой-то момент Андрею даже показалось, что есть возможность вновь создать такое же превеликое войско, какое было у боярина Коловрата у Плешивой горы. Но… не вышло.

– Смотри, братка, – находясь часто рядом с одной из немногих телег, в той, где лежал раненый Евпатий Коловрат, приговаривал Андрей. – Почитай, что две с половиной сотни у нас ратных людей. Пробьёмся ещё на Москву, наберём себе охотников, и будем резать татарву, как и раньше. А нет – так в Ростов пойдём, там тоже хватает ратных людей.

Однако после первой же стычки со сотенным отрядом монголов энтузиазм Андрея резко поубавился. Русичи потеряли в том бою сто двенадцать человек.

Словно бы удача отвернулась от рязанских ратников. Такое соотношение в потерях раньше было просто невозможно. Всегда били монголов крепко, когда на каждого рязанского ратника приходилось двое убитых ордынцев. И как тут не поверить в то, что Коловрат был любим богами?

Люди устали. Приходилось часто заходить в леса, вырубать просеки, провожать взглядом очередные отряды монголов, сжимая кулаки и не имея никакой возможности вступить с ними в бой. Когда-то не получалось прятаться, приходилось принимать бой.

А потом – вновь отправляться в путь. Причём отряд вытесняли на юг, в то время как Андрей и его воины хотели прорваться хотя бы на запад или на восток. Да, хоть куда, но неизменно оставался только один путь – южный.

– Полсотни ратных людей. Столько же, как и уходили мы из боя на Плешивой горе. Не позволяет нам Господь Бог более укрепиться и стать силой, – сетовал Храбр Вышатович.

– Так пораненных у нас ещё полсотни. Даст Бог… – попробовал воодушевить и себя, и своих товарищей Андрей.

– То я говорю о том, что иные пораненные помрут, поскольку не осталось у меня уже ни трав, ни тряпиц, кабы повязать раны. Только что и молитва осталась, – продолжал выражать скепсис Храбр.

– Вон он, боярин Евпатий Коловрат, пред Богом не престаёт, за жизнь свою бьётся. Может, и остальные также будут, – сказал Андрей и поспешил уйти в сторону.

Всем этим разговором со стариком сотник Андрей не хотел пасть в ещё большее уныние. Напротив, он искал те слова, те доводы, которые позволили бы ему укрепиться в вере своей, что они смогут в конечном итоге куда-нибудь да прийти. Но чтобы не говорил сотник, его наставник, дядька Храбр, все опровергал.

– Андрей… – попытался воззвать Храбр.

– Да иди ты уже прочь, старик! Пошто ты мне, також иным ратным, говоришь, что всё плохо, что путей нету? Не будет у людей понимания, куда мы идём и что нас ждёт. Сгинем тут все и не дойдём никуда, – отчитывал Храбра сотник Андрей. – Вера нужна.

– Вот же я старею и телесами своими, и разумом своим. Добре, что выученики мои смышлёные. Прав ты, Андрей. Вера у людей должна быть хоть во что-то. К Москве, я так понимаю, нам не пробиться. В сторону Мурома мы уже попробовали пойти. И нарвались-таки на этот отряд, значит, нарвёмся ещё…

– А то, что мы пойдём на юг, ордынцы даже и не думают, – задумчиво сказал сотник.

– Ну так дурь это несусветная! – сказал старик и так же задумался. – А коли так, то нечего нам стучать в закрытые двери, когда открытые просторные южные ворота.

– Вот и я об этом думаю сейчас. Пересидеть или пройти через леса по реке Воронеж к Чернигову… Иного пути и нет.

– А не помнишь ли ты, что сказал князь черниговский Мстислав, когда Евпатий уходил из града стольного Черниговского княжества? – покачал головой Храбр.

– Помню, – недовольно признался Андрей.

– А я скажу тебе, кабы соблазна боле не было. Сказал тогда княже: «И ныне, Евпатий, за то, что людей моих черниговских взбаламутил и лучших охотников ратных забрал, не друг ты мне. И не вздумай боле являться на глаза мои. Ни ты, ни люди твои. Зло сотворю, так и знай».

Действительно, и Андрей, и старик Храбр присутствовали при этом разговоре, и Мстислав Черниговский был крайне недоволен действиями рязанцами в его городе. Конечно, дружина княжеская не пострадала, оставалась в полном составе в Чернигове. Но вот возможности сбора городского ополчения в Чернигове явно поубавились.

Много Евпатий уводил из Чернигова людей и плату им поставил и речами вдохновил. Даже могло быть такое, что черниговский князь решил бы напасть на этот отряд. Повод только нужен был, но боярин Коловрат ни одной деревушки не пограбил, не обидел ни одного черниговца.

– И нынче же, если мы вернёмся в Чернигов, то нас могут и…

– Не только в Чернигов… Нельзя заявляться и к иным князьям: Ольговичам или Давидовичам. К кому из них не придём, всё едино это опасно для нас. Пока Коловрат живой. А вот после… – сказал Храбр.

Андрей тут же взял за грудки старика, сминая своими цепкими пальцами великоватую кольчугу Храбра. Сотник попробовал урезонить старика за такие крамольные слова про боярина. Вот только Храбр Вышатович, может, и был в преклонных годах, но отнюдь не дряхлым. Сбил руки сотника, силой оттолкнул его и пристально посмотрел в глаза.

– Ты, Андрейка, не смей думать, что зла желаю я боярину. Он как сын мне был и будет. И ты также, как младший сын. Если надо, так и науку отцовскую преподам и плёткой по седалищу отхожу, как в года ваши юные, – как будто бы вдруг сбросив лет пятнадцать, жёстко говорил воспитатель боярина.

– Да понял я. Не бесись, дядька. И за науку – спаси Господь. Вспомни Жировита того, предателя, коему кишки намотали, – задумчиво говорил Андрей. – Так вот, сказал он, что десятник Ратмир людей освобождал, доводил их на Дон. Помнишь ли такого десятника? Юный, но разумник, из лука стрелял, как и мне было бы тяжко в навыке том сравняться. И десятник Мстивой с ним. Так же муж добрый ратный.

– А ещё сказывали ратные из Москвы, что прибились к нам, да которые знали с кузнецом Акимом… Старуха-ведьма Ведана пошла за Ратмиром, – сказал старик, скорее уже и сам выискивая доводы согласится с тем, к чему вел Андрей.

– Так отчего же ты молчал?

– Разве же Коловрат не отстранил меня? Разве же он слушал меня? И тебе было недосуг. А бабку Веданну все знали в Рязани. Не было более сильной ведьмы во всей Рязанской земле, – сказал Храб. – Сказывали, что там еще и Любава и Митрофан дочь и сын боярина Лютобора.

– А где искать его, Ратмира и остальных? – спросил Андрей.

– Так разве тебе непонятно? Будем идти вдоль реки, спускаться вниз – там мы найдём его. Не могут они уйти от реки далеко, – отвечал Храбр.

– Или общину бродников найдём, нарвёмся…

– Андрей, ну коли не возле Белой Вежи, где великое число бродников, то у общин на севере реки… – Храбр покачал головой. – Там не будет более чем полторы сотни всех поселенцев, с бабами и стариками. У нас же пятьдесят ратных, даст Бог, ещё кто-нибудь выкарабкается из раненых и выживет. Разве ж какая община бродников, разбойных людишек, сравнится по силе с отрядом нашим?

– А что, если Ратмир сам в полон попал? Людишек у него было мало боевитых.

– Нешто сомнений у тебя слишком много? Или другие предложения будут? А простоим здесь, хоть бы и полдня, так и вовсе обложат нас. За рекой Воронеж, на Дону, болота начинаются и лес более густой. Туда ордынцы не сунутся. А ещё… – старик посмотрел в сторону телеги, где лежал Евпатий Коловрат. – Обрядить нужно в одежды и брони Коловрата кого из ратников погибших. И обереги его также отдать. Но токмо кабы и ликом был схожим.

– Очнётся Коловрат, так нам с тобой несдобровать за обереги его… – усмехнулся Андрей, оценив задумку дядьки.

Было очевидно, что ордынцы не столько гоняются за конкретно отрядом русичей, мало ли сколько рассеянных по Руси ратных отрядов нынче, сколько за предводителем, за Евпатием Коловратом. Хотят убедиться, что Коловрат мёртв. С боярином связано множество преданий и суеверий, в которые, в том числе, уже начинали верить и сами ордынцы. А то, что в них верят и русичи – вдвойне опасно. Разгромленные рязанцы, или коломенцы с суздальцами, владимирцами, уверовав в особенности Коловрата, могут объединяться и биться неистово.

Так что если монголы поверят в то, что Коловрат мёртв, то, скорее всего, они прекратят погоню.

– Сотник, там у этого отряда, что мы разбили, невеликий обоз был, – прервал разговор сотника и его наставника один из десятников.

Он был в седле и только что прискакал. Было видно, что конь десятника уже готов и упасть.

– Коня смени! Угробил животину! Тех, кто охранял обоз, не упустили? – тут же подобрался Андрей.

– Не, наскоком взяли. Двое попробовали удрать, но нагнали их стрелы наши, – отвечал десятник, спрыгивая с коня.

– Есть чего полезного в обозе? Теплые вещи есть? – спросил Храбр.

– Шубы, как водится, есть. Ордынцы перво-наперво их берут, когда грабят. Так же восемь полоняных с ними. А один – так сын кузнеца нашего рязанского, Акима, – удивлял десятник.

Храбр перекрестился.

– Вот только вспоминали мы о кузнеце – как и на тебе… Господь Бог шлёт знак, не иначе, – сказал старик и пальцем указал в небо.

– Добро. Пойдём мы искать Ратмира и Мстивоя. Не думаю я, что Ратмир головой над всеми стоит. Коли освободил он десятника Мстивоя, то ему и быть головой тех беженцев, – сказал Андрей.

– Того и гляди, что всем заправляет Ведана. Знаю я эту ведьму, она может, – усмесхнулся, впервые за последние четыре дня, Андрей.

Уже через полчаса отряд, наполовину состоявший из умирающих ратных людей, двинулся на юг.

– Он… – попробовал спросить Андрей.

– Да живой он, ещё живой! – усмехнулся Храбр.