Текст книги "Величие империи (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 17

Можно сопротивляться вторжению армий, но вторжению идей сопротивляться невозможно.

Виктор Мари Гюго

Винница.

17 января 1736 год.

И все же я начинаю привыкать к комфортной жизни даже в почти что в походе. Здесь, в Виннице, где находится сейчас немалая часть русского войска, у меня и дом и свой повар. Не хватает оркестра, может еще балета и оперы.

Сколько критиковал сибаритов в армии, а сам становлюсь на эту же кривую дорожку. Так что утром, как только проснулся, решил развлечься не едой, вином и досужими разговорами о вечном, а тренировками.

На данном этапе сюда, в Винницу прибыло половина той дивизии, с которой я громил шведов. Хотелось бы всех этих героев к себе забрать. Вот только вышла такая сборная солянка из разных подразделений, да еще и частью нужно было отравить людей обучать хивинцев, что только половина.

Между тем, я уже знал, какие полки ко мне примкнут, ну и какие иррегуляры рядом со мной встанут. Этих степных воинов и казаков больше всего, странным образом так получается, именно в моем корпусе.

С крымскими татарами все ясно. Нашли пять тысяч воинов, которые согласились воевать на правильной стороне. И даже можно им доверять, так как все семьи этих бойцов известны и мало ли что… Как на Востоке – заложники представляются главным мотиватором не творить глупости.

Понятно мне более-менее и с башкирами. Я проходили через Башкирские степи и понимал, что популярен и известен там. Так что они сами напросились. Да и сомневаюсь я, что старшина Алкалин, ставший главным предводителем башкирского войска хотел бы воевать под чьим иным командованием.

Казаки? Вот чего они, прямо-таки шестью полками ко мне набиваются? Станичники же ломают мне всю систему, тактику. Ведь среди этих полков можно собрать только может четыре конных. Остальные, к моему вящему удивлению, пешие. Рассыпной строй? Тогда нужно думать о том, чтобы давать им штуцера и новые пули.

Но, как мне кажется: отдай казаку что-нибудь и забудь об этом, вряд ли вернут. Они не плохие люди, и даже не страдают коллективным расстройством памяти. Они вот такие… Жизнь научила брать, но она же и диктовала правиле не возвращать. Это уже генетически заложенные вопросы выживаемости.

А я выстраиваю целый новый род войск, стрелков. Уже и названия есть: Первый стрелковый полк и Второй стрелковый полк. На большее число солдат и офицеров штуцеров пока вряд ли хватит. Тем более, что я обязательно ввожу в каждом полку роту стрелков, а в каждой роте плутонг. Разные задачи стоят перед воинскими подразделениями и возможность поражать врага с недоступного для его ответных действий расстояния – это то преимущество, которое может стать залогом наших будущих громких побед.

Хотели отдать мне еще и калмыков. Но я уперся рогом и ни в какую. У меня нет предубеждений по отношению к этому народу. Напротив, я бы с удовольствием хотел иметь в своем распоряжении этих воинов. Как раз и не хватает конной атаки в копья для рассечения вражеских войск. Ну или когда штуцерники будут выбивать издали офицеров из строя каре, такие конные могли бы навалиться и разгромить растерявшегося противника.

Тут во краю угла встает вопрос веры и вражды между калмыками и башкирами. Сильно часто они воевали. И отголоски войны начала века, когда калмыки прикрылись Россией и удачно бивали башкир, и ныне слышны.

Так что теми силами, что у меня были, я организовал учения. И не зря. Уже первые два дня показали, насколько неорганизованные мои подразделения. Сколько не присылай реляций и приказов по усилению санитарного состояния войск, все равно…

– И вот так получается, Иван, что за два дня у меня потери почти два десятка человек, – говорил я, почти что жаловался, Кашину.

Он прибыл в расположение буквально ночью, под самое утро. Ну и я сразу же пригласил своего товарища на беседу. Соскучился я вот так, почти что без чинов, говорить с людьми. Все время нужно быть жеманным, выбирать слова. Этикет этот… Мало в церемониалах души.

– Александр Лукич, так что делать станете? Наказывать? – спрашивал поручик Кашин меня, скорее для того, чтобы поддержать разговор.

– Уже. Но не шибко плеткой махал. Негде взять иных офицеров и солдат. Этих воспитывать нужно. А потери больше у степняков. У них нет порядку, – говорил я.

– Ну ты рассказывай больше, как там… В Неметчине?

– Не хуже, мне сдается. Но и не лучше. Как и у нас, может только чуть чище на улицах, но сложнее в людях. Кожный тянет на себя и к себе. А где забота о ближнем? Видал я много сирых и убогих в Гольштинии. Уже поехали бы к нам, да работали. Нам всяко людишек не хватает, – сказал Кашин.

И я понимаю, что он некоторые слова говорит лишь для мне угодить, словно бы перефразирует то, что я и сам ему рассказывал. Но все равно мне уютно с Иваном разговаривать. Он словно бы напоминание мне об истоках, как я появился в этом мире, как делал первые шаги. А после уже сколько событий, когда неизменно Кашин был рядом!

И вот сейчас мы сидели и пили чай со сладкими сухарями. Наливали кипяток из самовара, которые в малых партиях стали изготавливать в одном из новых цехов Охтынского Петербуржского завода. Душевно. Особенно после того, как и я сам побегал три дня по окрестностям Винницы, обучая походным правилам свои войска.

И нет, я несколько сгущаю краски, когда говорю, что с санитарным состоянием в моем формируемом корпусе все плохо. Те подразделения, которыми я командовал ранее, уже многому научились, выработали привычку. Это скорее новые полки не дотягивали до нужного уровня. И не хотелось бы, чтобы они учились во время войны, а все понимали и исполняли сейчас.

– Впервые скажу, Иван, что я доволен тем, что ты не выполнил моё задание, – с усмешкой обратился я к Кашину.

– Александр Лукич, так вы же сами послали людей разыскать меня и предотвратить, как вы изволили изъясняться, акцию, – возмутился мой старый знакомец, несмотря на огромную разницу в чинах, так и друг.

Ну, ничего, с чинами ему помогу. А вот то, что я не перестал чувствовать в этом человеке искренность и родственную душу, – стоит многого. Кстати, подучить нужно, конечно, но Кашин получил свой опыт агентурной работы за рубежом. Может в этом направлении попробовать его?

Или все же мне для таких дел нужен дворянин с хорошим знанием иностранного языка? Даже не представляю, как удавалось Кашину лавировать на чужбине, когда у него жуткий акцент, да и откровенно скверное знание немецкого? Но справился же! Вот сидит передо мной, живее всех живых.

– Что скажешь о том мальце? – развалившись в кресле, спрашивал я.

– Карл Ульрих Петер – дитё неразумное, зело боязливое и пристрастное к вину, – начал рассказывать мне о единственном пока наследнике по мужской линии российского престола.

Тот, кто в иной реальности стал Петром Третьим, кто отдал все завоевание русской армии в ходе Семилетней войны и просто ненавидел Россию, сейчас мальчик шести или семи лет. И уже в этом возрасте, как удалось выяснить Кашину, норовит выпить вина, исполняя роль взрослого. Причём за это же он потом получает серьёзную взбучку, откровенные издевательства и унижения. Но всё равно…

Может это какая-то уже форма извращения? Серьезных психологических отклонений? Хотя говорить о таком, что мальчику нравится, когда его наказывают? Это явно перегибаю палку.

Я отдавал Кашину приказ на ликвидацию Петра Ульриха, внука Петра I. Но потом ситуация стала резко изменяться, и я уже подумываю над тем, чтобы этот мальчик стал шведским королём. Все же родственник.

Но с другой же стороны, я уверен в том, что где бы Карл Петер не правил бы, все равно, характер его уже формируется. Он не будет глупым, он будет психически неуравновешенным, без тех качеств, которыми обязан обладать каждый правитель.

А то, как в иной реальности этот деятель позволял себе распоряжаться огромными территориями, даря их своему кумиру Фридриху Великому, меня заинтересовало. Пусть бы он же, будучи шведским королем, а ведь Карл Петер является одним из главных претендентов на шведскую корону по смерти нынешнего короля, так же отдал нам Финляндию. Или загнал северного соседа в такую яму, откуда Швеция уже никогда бы не выбралась. Судя по всему, этот мальчик способен на это.

– Ты выкрасть его сможешь, если потребуется? – спрашивал я Кашина.

– Да. Я подобрался близко. Мог и убить, мог и украсть, – спокойно отвечал Иван и я верил его словам. – Есть там нынче люди, которые за добрую плату готовы присматривать за Карлом Петером

– По деньгам не беспокойся. Отправишь в Гольштинию столько, сколько нужно. Я по весне собирался большой торговый караван туда снарядить. Нам их коровы нужны, кони. И будет возможность передать деньги. А пока… Поезжай в Петербург. Да разузнай там все, как работает Степан, Фрол. Справляются ли, что говорят в обществе обо мне, – давал я следущее поручение своему агенту.

Уже следующим днем Кашин убыл. Я же, проведя агрессивное и очень эмоциональное собрание с офицерами, накрутив их по санитарии и отсутствию обучения личного состава, наконец принимал Виллима Виллимович Фермора. За отсутствием Миниха, отправившегося проверять другие места дислокации русских войск, именно этот генерал оставался за главного. А должен был по званию, я.

Генерал-майор Фермор смотрел на меня с недоверием и завистью. Либо этот человек не умеет скрывать эмоции, либо они столь сильны, что спрятать невозможно.

Да, мне приходится мириться с тем, что в глазах многих полковников и генералов, давно сидящих на своих чинах, я – выскочка. Ну или тот, кто заработал чины и ордена «через постель». При этом, почти каждый с удовольствием помял бы Елизавету Петровну. Так что это зависть. Чувство нехорошее, но как въевшееся пятно, почти что и не выводимое из людей.

Скрыть от общества то, что у меня была близость с Елизаветой Петровной, да ещё и с Анной Леопольдовной, не представлялось возможным. Да и нужно ли? Я же старался быть выше этих досужих размышлений. Тем более, что со мной все равно охотно разговаривали, улыбались, порой и кланялись. А взгляды… Переживем.

Хоть бы посмотрели на то, что я делаю, и на то, что именно я разбил шведскую армию. Но, по мнению многих, сделано это было с такой лёгкостью, что справился бы любой.

Собака лает – караван идёт. По такому принципу я и живу. Мне плевать на то, что думают даже генералы. Теперь в моих руках есть ещё и Тайная канцелярия – при надобности всегда можно состряпать дело на любого недоброжелателя, решившего идти против. Поступать так – последнее дело. Но механизмы имеются. И общество об этом догадывается.

– Прошу вас, господин генерал-майор, присаживайтесь! – сказал я, указывая на стул.

Я был всё в том же доме, который постепенно превращался не столько в жилое здание, сколько в штаб. После бега по морозному воздуху, гоняя солдат, и сам немного прихворал. И теперь старался подлечиться. Это мне наказание такое, что людей мало жалею? Ну так тяжело в учениях – легко в бою! Эту истину, никто не отменял. Правда еще слишком мал тот, кто ее должен произнести. Сколько нынче Александру Васильевичу Суворову? А не принять ли его в «суворовское» училище, что в этом году планируется открывать в моем поместье?

– Его высокопревосходительство дал мне указание всячески вам содействовать, когда вы прибудете, – сказал Фермор. – И я вынужден это делать.

Определил, что он не особенно по доброй воле работает со мной. Ну да мне с ним детей не крестить – потерпит.

А вот правда: кого взять крёстным моему ребёнку? И хоть бы мальчик родился. Наследника хочу. А уже потом – пускай девчонки.

Мысли понесли не в ту сторону. Может, всё-таки съездить в ближайшее время в Петербург? Я бы лучше, конечно, встретился с Юлей в нашем поместье – всё-таки это ближе, и не нужно распыляться на множество дел, как если быть в Петербурге. Но вряд ли любимой жене пойдёт на пользу зимнее путешествие. Рисковать ею и ребёнком я не могу себе позволить.

– Списки подготовлены? – отказавшись от намерения предложить генерал-майору кофе, перешёл я к делу.

Обойдется и без кофе. Завистник!

– Пока только пяти дивизий, – деловито ответил Виллим Вильямович.

Был бы он моим подчинённым, обязательно бы отчитал за такую нерадивость. Ещё два месяца назад ему было поручено подготовить списки всех старослужащих солдат Южной русской армии.

Причём расхлябанность налицо. Разве такие списки не должны быть в полках? Разве не обязаны полковники вести учёт своих солдат с указанием сроков службы и заслуг? У меня теперь все учатся такому обязательному документообороту.

– Попрошу вас, господин генерал-майор, эти списки предоставить моему секретарю. А вас – в кратчайшие сроки подготовить недостающие, – деловым, требовательным тоном сказал я.

Скоро, к февралю, в главное квартирмейстерство, то есть штаб, но он пока называется именно так, Южной армии должны будут доставить печатные станки из Киева. С ними же прибудут и люди, умеющие на них работать.

Я собирался максимально мощно морально подготовить – ну или, если так выразиться, «накрутить» – всех солдат и офицеров. Для этого думал организовать газету, условно – «Русское оружие».

Возможно, потом эта газета будет издаваться где-нибудь в Москве или Петербурге, а то и станет журналом.

С солдатами необходимо разговаривать: даже им, чаще всего простым исполнителям, нужно растолковывать, за что и почему они воюют. Каждый солдат должен знать свой маневр! А по моему мнению еще и знать, за какую правду война, и что мы правы.

И к вопросу я хотел подходить разносторонне. С одной стороны, издать небольшие исторические справки, подкреплённые толикой художественного вымысла. В них – о зверствах, которые творили турки. Тут следует упомянуть и Византию, и героическое сопротивление османской агрессии сербов. Уверен, подобные рассказы будут интересны не только русским солдатам и офицерам, но и тем же сербам, болгарам, хорватам.

Если нам будет удаваться военная кампания следующего года, вполне можно будет отрабатывать и «Южнославянский», и «Греческий» проекты – всё под лозунгом: «Лишь тот народ достоин своего государства, кто готов проливать за него кровь». Устроить партизанскую войну, отдавать трофейное оружие и не только. И это сильно должно подтачивать силу Османской империи, которую, как я надеюсь, мы уже изрядно уменьшили победами в Крыму и под Перекопом.

С другой стороны, необходимо мотивировать солдат тем, что каждый разумный подвиг будет оценён.

Поэтому нужно чётко прописать систему награждения. Георгиевские солдатские кресты уже должны массово изготовляться на предприятиях в Туле. Однако, быть может, не сам крест окажется для практичных людей полезнее, как выплаты, которые за ним последуют.

А ещё необходимо разъяснить суть военной реформы, которая всё-таки, наконец, утверждена.

– Я считаю делом чести и долга высказать своё мнение: считать, что солдат следует увольнять со службы по истечении пятнадцати лет – это ослаблять армию, – высказывался генерал-майор Фермор, когда мы стали обсуждать реформу и первые шаги, которые нужно будет сделать уже сейчас.

– Увольнение со службы преданных Престолу и Отечеству здоровых, сильных мужей – это, напротив, укрепление наше на любых землях, где пройдётся русская армия. Или нам в том же Крыму держать на постоянной основе не менее тридцати тысяч солдат и офицеров, или нам расселить землепашцев, которые будут и хлеб давать, и за Империю грудью стоять, – вынужденно объяснял я.

Как уже стало понятно, фельдмаршал Миних скинул вопросы военной реформы на Фермора. Не понимаю, почему Христофор Антонович Миних не принимает деятельное участие в реформе. Он лишь согласился с ней, и то, уверен, нехотя, лишь в угоду политической ситуации в России, чтобы не портить отношения с новой властью. И все, больше не при делах.

И если генерал-майор Фермор не будет хотя бы понимать, для чего всё это делается, он никогда не сработает должным образом. Почему не принимают? Я не вижу противоречий, а только лишь пользу.

– И ещё, – продолжал я, – Если вдруг случится такая война, что русской армии потребуется быстро увеличить число солдат, у нас будет кого призвать. И таких рекрутов обучать уже не придётся: они тут же вспомнят службу, и армия не пострадает в выучке. И земли, которые они оставят, будут обработаны и их семьи продолжат выращивать хлеб и мясо.

Узколобый всё же Виллим Вильямович – не мыслит масштабами державы. Ведь подобной военной реформой Россия практически решает вопрос о заселении Дикого Поля.

Сильные, мотивированные, по увольнении со службы ещё и при деньгах – бывшие солдаты за пять–шесть лет освоят все те чернозёмы Дикого Поля, которые станут поистине житницей Российской империи. И здесь, на этих территориях, в Новороссии, мы получим лояльное нам население – крепких земельных собственников. Которые вряд ли в большом количестве пропьют свои земли. Разве это не благо для всего Отечества?

Вот это я и пытался объяснять битых часа три. Не уверен, что получилось убедить завидующего мне генерал-майора. Но доводов было приведено столь много, что проигнорировать их все просто невозможно.

– Я выполню требуемое. Но потому как мне это приказал фельдмаршал Миних, – все же вставил шпильку Фермор, когда мы с ним прощались.

– Главное, это выполнение воли Престола, – сказал я на прощание.

Месяц пролетал будто один день. Работы было очень много. Мы осваивали новое оружие, которое каждые две недели приходило из Петербурга; уже и тульские заводы подключились к производству новых артиллерийских орудий.

Новое оружие необходимо не просто показать – с него нужно было пострелять столько, чтобы больше не возникало вопросов; чтобы у артиллерийских расчётов всё было доведено до автоматизма.

Важно было, чтобы и офицеры прочувствовали, на что способны новые гаубицы – «демидовки». Чтобы они увидели, на какое расстояние они бьют, с какой силой. Иначе офицеры просто не смогут использовать все преимущества новых систем.

И тогда тот подвиг, который сейчас поистине совершает Демидов и все заводчане, производящие гаубицы, не будет оценён. Понятно, что Демидов на этом деле зарабатывает очень приличные деньги, имя, влияние. Но это всё сопутствующее. Не оказалось в России более деятельного заводчика, чем он.

А вот мой Фонд, судя по всему, изрядно проседает. Ну так именно для этого он и создавался. Трачу деньги, чтобы оплачивать поставки вовремя. Есть надежда после получить из казны потраченное. Но, как говорится: надежда умирает последней.

– Бах! Бах! – разряжал я свой револьвер.

Буквально перед тем, как я всё-таки решил ехать в Петербург (а там накопилось очень много работы), была прислана на армейские испытания дюжина револьверов.

Это уже не то оружие, где нужно самостоятельно прокручивать барабан, подсыпать в ручную на полку порох. Теперь барабаны съёмные и могут меняться. Да, перезарядка картонных патронов очень сложна, но можно иметь три обоймы – этого хватит на любой бой. А ещё здесь была хитрая конструкция: по трубочке мерно доставлялись порции пороха, которые ложились на затравочную полку. Подобного в иной истории не было, точно!

И пусть пока мы очень далеки от создания унитарного патрона – не хватает понимания химии, – но уверен, что тот же Ломоносов что-нибудь да придумает.

– Мало! – сказал я, отстрелявшись.

– Что, простите? – спросил меня полковник… нет, с моей подачи уже бригадир, Миргородский.

– Очень мало такого оружия у нас, и как было бы неплохо, чтобы каждый офицер имел возможность в бою совершить шесть выстрелов без перезарядки. А потом вставить новый барабан и еще шесть раз поразить врага. Не страшен тогда и штыковой бой, – сказал я.

– Скажите тоже, господин генерал-лейтенант, – быть такого не может, чтобы подобного оружия было много, – сказал бригадир Миргородский.

Я лишь в ответ многозначительно улыбнулся.

🔥🔥🔥СКИДКИ ДО 50% на Единственную на АТ серию книг о службе советских пограничников в Афганистане.

Бывалый офицер в отставке гибнет и попадает в СССР 80х. Чтобы спасти брата, а потом и свою заставу, он должен стать пограничником на Афганской границе.

Читать здесь: /work/393429

Глава 18

Лучше кости глодать, чем прельститься сластями

За столом у мерзавцев, имеющих власть.

Омар Хайям

Петербург.

14 февраля 1736 года

Елизавета Петровна пребывала в отличном настроении. Казалось, что всё у неё удаётся и что она вот так, практически ничего не делая, может стать поистине Великой правительницей. Нужно еще только немного, победить турок, ну и со шведами окончательно решить и… На самом деле, так и много. Но участие престолоблюстительницы в тех процессах или не нужно, или минимально.

Конечно, закрадывались мысли, что можно было бы решить вопрос с титулом. Елизавету всё ещё коробило, когда к ней обращались не как к Величеству, а как к Великому Высочеству. Что это такое вообще? Не было подобного в России раньше, вот многие и терялись: от этого казалось, что она вроде бы и правительница, но какая-то неполноценная.

Есть среди придворных и те, кто намекает на подобное обстоятельство и что было бы хорошо и короноваться. Елизавета пока даже не думает что-либо предпринимать. Она чувствует, что есть те, или даже тот, кто сможет переиграть ее в случае, если начнётся новая интрига.

Так что пока Елизавета Петровна отыгрывала роль шальной императрицы, пусть и была всего лишь шальной престолоблюстительницей.

– Я довольна сегодня вами. Запомните это настроение. И завтра я хотела бы, чтобы вы были таким же. Столь же пылким и настойчивым, – сказала Елизавета Петровна, вставая на носочки и крутясь возле зеркала в полный рост.

Она была обнажена. Казалась счастливой, влюбленной. Вот только можно было говорить о влюбленности в саму себя: настолько нравилось Елизавете Петровне её отражение в зеркале. Такую красоту дарит Подобайлову!

И груди большие, но не висят, как у других баб. И лицом она пригожа. Власы – золотые, даже не рыжие. А ноги… До чего же ноги хороши! Вот таких ног нет ни у кого, – в том была полностью уверена Елизавета Петровна.

«И вот чего этому Норову не хватало?» – подумала Елизавета и скривилась.

Ей не нравилось то, что то и дело, постоянно, она вспоминает о генерал-лейтенанте. Продолжает сравнивать мужчин с ним. И Подобайлов, этот гвардейский офицер, выходец из казаков, был почти так же хорош, как Норов. Но вот это «почти»…

– Ты, матушка, как та богиня, – неуклюже отвешивал комплимент Подобайлов.

Нужно же что-то говорить после того, как несколько часов к ряду происходили постельные баталии. И них-то Иван был силен, хотя и выкладывался до предела. А вот в разговорах, так и не очень. С другими дамами, у Ивана Тарасовича язык, как то помело, без устали выдает витиеватые фразы и слова. Но тут государыня…

– Это с какой такой богиней ты меня сравниваешь? – лукаво спросила Елизавета.

Она знала, и это несколько отворачивало Лизу от нынешнего фаворита, что Иван Подобайлов не очень-то образованный человек. По крайней мере в том, какие были боги и богини в античности, Иван Тарасович не знал. А вот Елизавета Петровна восхищалась Античностью и знала имена богов, полубогов, много мифов и легенд, преданий…

– С Венерой али с Афродитой тебя сравнить хочу, только куда им до твоей истинной красоты, – сказал Иван.

Елизавета резко развернулась, взмахнув копной своих золотых волос, а ещё изрядно потревожив груди. Так резко поворачиваться – можно на поворотах не держать равновесие – уж больно массивный «утяжелитель» был у престолоблюстительницы. Вернее, сразу два. Иван засмотрелся.

– Кто научил, подсказал? – строго спросила Елизавета Петровна.

Иван Тарасович растерялся, как всегда в те моменты, когда надо было разговаривать до и после плотских утех. Это же можно относиться к Елизавете, как к бабе, и Подобайлов искренне пробовал это делать. И тогда говорить, что на язык «ляжет».

Но сама престолоблюстительница одёргивала его, утверждая, что никакая она не кабацкая подружка, а самая что ни на есть великая женщина, которая позволяет себя любить. А как любить великих? Разве же они не такие же бабы? Не понятно.

Так что Ивану Тарасовичу было уже в тягость всё то, что должно было окружать постель. Ну а когда они занимались этим… ну тем… Иван Тарасович не знал, как это можно называть их близость в приличном обществе, – когда они были в постели, он отыгрывался по полной. И оказывалось, что жёсткость и принципиальность в любовных играх у Елизаветы Петровны ценится превыше всего. И она даже была готова терпеть определённую необразованность и дремучесть своего любовника. Да и казалась самой, что ни на есть, бабой. Может только более красивой, чем многие.

– Составьте мне компанию, бригадир! – вот и опять же непонятно: то ли попросила Елизавета Петровна у Подобайлова, то ли приказала ему.

– Простите, Ваше Великое Высочество, но я никак не бригадир. Я, с позволения вашего, не так давно получил от Вашего Великого Высочества чин полковника. Не прошло и месяца с того времени, – поправлял фаворит Елизавету Петровну.

– Если я так сказала, то так оно и есть! – строго припечатала престолоблюстительница. – Не перечьте мне!

Иван Тарасович только внутренне поморщился. Если раньше он относился к повышению в чинах, как к цели, которую нужно ещё заслужить, то теперь всё это казалось какой-то нелепостью, игрой. Чины воспринимались как пустое. Ведь за них не пролито ни капли крови, не одного штофа пота.

– Как будет угодно Вашему Великому Высочеству, – сказал Иван Тарасович, вставая с кровати и начиная одеваться.

– Неужто придворных девок мало, кабы одеть тебя? Пущай полюбуются на тебя, – сказала Елизавета Петровна, подошла к Ивану, схватила его уды и крепко сжала. – Есть же что показать, пусть бы узрели доброго мужа.

В этот момент офицер почувствовал себя племенным быком. Явно страдали честь и достоинство Ивана Тарасовича, и он откровенно не понимал, как с этим бороться. Бросить все? Уйти от Лизы? Так она же государыня, разве же можно уходить? Да и нравилась Елизавета Петровна Ивану. Но только не когда она вот такая, как сегодня.

– А ты смог бы пойти за меня, но против своего начальствующего, против генерал-лейтенанта Норова? – неожиданно для Ивана задала очень провокационный вопрос Елизавета.

– Нет, – практически не думая, сказал Иван и тут же, поняв, что сейчас его и вышвырнут, как котенка, поправился: – Господин Норов никогда не будет вашим врагом. Он присягал.

«Присягал престолоблюстительнице, а не императрице», – подумала Елизавета, но не стала уточнять.

Иван Тарасович, оказывается, еще не готов к тому, чтобы быть полностью человеком Елизаветы. А ей нужен тот, кто заменил бы Данилова. Кто готов будет совершать преступления именем Елизаветы, если это потребуется.

– Так кто же тебя наукам обучает? Вон уже и о богах что-то да знаешь, – резко сменила тему разговора Елизавета.

– Юлиана Магнусовна порою просвещает, – вынужденно ответил Подобайлов.

– Вот как? – удивилась Елизавета. – В отсутствие мужа вы посещаете госпожу Норову?

– Как иные офицеры, уважающие её мужа, мы не остаёмся безразличны к здоровью и самочувствию Юлианы Магнусовны. И она женщина неопороченной чести, – тут же выпалил Подобайлов, словно бы вмиг преобразившись, стал таким, каким только бывает в постели или на поле боя.

Елизавета Петровна постаралась сделать вид, что её это не задело. Но то, что она никак не могла побороть в себе ревность и даже какую-то бабью зависть к Юлиане, оставалось головной болью для престолоблюстительницы. Она ревновала Норова. Единственного мужчину, кто ее пользовал, но кто после отказал ей.

И нет, не потому, что сильно любила и что постель её была холодна. Александра Елизавете было много, а вот Ивана – вполне достаточно. Елизавета Петровна всё больше становилась властолюбивой. Она хотела, чтобы ей все покорялись и весь мир крутился вокруг неё.

Получить отказ от мужчины? Причём единственный в своём роде отказ? Норов был для Лизы скорее уже ненужной игрушкой, которую забрали. И, наверное, если бы эту игрушку прямо сейчас вернули, то вряд ли был бы прежний интерес.

– Иван Тарасович, вы остаётесь со мной на обед, – наконец сказала Елизавета Петровна, для чего ей и нужен был Подобайлов.

Елизавета хотела показать своего любовника «подругам». Мол, у нее все хорошо. А то, что и Норова будет на этом обеде, так продемонстрировать, что Лиза вместе с человеком, который близок к Норову.

До конца свою интригу не осознавая, Елизавета уверенно действовала, чтобы «оторвать» Подобайлова от Норова. Ведь должны же появиться сомнения у генерал-лейтенанта, что его товарищ уже не его.

Через полчаса накрыли стол, за которым были две пары и одна женщина без мужчины.

Анна Леопольдовна сблизилась со своим мужем и уже не так брезгливо к нему относилась. Тем более, что Антон Ульрих стал посещать тренировочную базу дивизии Норова. Там он тренировался, получил некоторые рекомендации от медиков по питанию и стал несколько преображаться. Чуть поправился, обзавелся зачатками мышц.

А вот Анна Леопольдовна полнеет, даже толстеет не по дням, а по часам, заедая все свои тревоги.

И теперь со стороны можно было подумать, что они счастливая пара. Это не так, но они уже не так несчастны друг с другом.

– Юлиана, душечка, как же мне вас жаль, что ваш муж сейчас далеко, – не замечая никого более, как только госпожу Норову, язвила Елизавета Петровна. – Мы со своими любимыми мужчинами, а господин Норов всё в делах… Как бы и через год вернулся. Так и родите, а его рядом нет. Бедняжка…

По правую руку от Елизаветы Петровны сидела Анна Леопольдовна. И, что характерно, полностью поддерживала престолоблюстительницу. Будущая мать императора старалась делать вид, что не радуется смущению своей подруги, Юлианы. Вот только внутри также злорадствовала.

Иван Тарасович смотрел на происходящее, и ему было искренне жаль Юлиану, что на неё всё больше обращают внимание и жалеют, но как-то странно, по-злому. Казалось, что если госпожа Норова и не придавала значения тому, что её супруга сейчас нет, то после всех сказанных слов наверняка забеспокоилась.

– До меня дошли слухи, что у господина Норова появилась воспитанница, – обращалась будто бы к Антону Ульриху Елизавета Петровна, но явно говорила для других ушей. – Красавица неописуемая. Жемчужина Востока, а не женщина. Вам бы, принц, она приглянулась бы.

А вот это была двойная шпилька, еще и в сторону Анны Леопольдовны. Елизавета развлекалась. И то, что она привела за стол несколько сомнительную личность, а никто и не выражал недовольства – тоже развлечение.

– Я убеждён, что господин Норов – человек чести, – неожиданно для всех присутствующих сказал Антон Ульрих.

– Вы действительно так считаете, мой муж? – язвила и Анна Леопольдовна. – Не могу с вами не согласиться. Но мало ли… Мы же знаем господина Норова.