Текст книги "Арбузный король"

Автор книги: Дэниел Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

АННА

Когда она поведала мне о своих планах, я сказала:

– Люси, ты, как Пандора, открываешь сосуд, не ведая, что в нем хранится.

Но, по ее словам, она осознавала возможные последствия. Она сказала:

– Я постараюсь в ближайшие недели не попадаться людям на глаза.

Ей было нелегко принять это решение, учитывая, что она была очень общительным человеком, любила ходить по городу, беседовать с людьми, помогать им в меру своих сил, в свою очередь получая помощь от них.

– Я исчезну из виду всего на несколько недель, – сказала она.

И я подумала, что она слишком уж оптимистично настроена.

– У людей не настолько короткая память, – сказала я ей.

А она в ответ:

– Здесь все еще продолжается борьба принципов, начатая более века назад. Пойми, речь идет не о забвении, а о том, чтобы научиться прощать.

И вот тогда мне стало ясно, отчего я так долго пребывала в тоске и депрессии. Главной причиной тому было не мое одиночество (хоть я и была одинока) и не досада на свою работу (от которой я действительно мечтала избавиться). Главной причиной тому был Юг. Я ненавидела Юг. Я и сейчас его ненавижу. Ненавижу одуряющую летнюю жару, ненавижу южные сосны и места, где они обычно растут: все эти длинные унылые аллеи, школьные дворы, скверики у закусочных. Я ненавижу это захолустье, городки вроде Эшленда, где только раз в сто лет происходит что-нибудь достойное интереса; ненавижу здешних чокнутых обывателей. И не надо мне говорить об «очаровании Юга» и «южном гостеприимстве»: это всего лишь маска, за которой скрывается презрение. Я ненавижу рассказы о «славных старых временах», о наших предках и наших фермах, о гордом флаге Конфедерации, о войне с янки и о Христе – его я ненавижу в комплекте со всем прочим. Дайте мне только завестись, и я такого наговорю… Это все равно что жить в большом красивом доме, под полом которого разлагается труп. Понимаешь, о чем я? Если ты привыкнешь к запаху и тучам мух, все будет о'кей. То, что случилось с Люси, не могло случиться ни в каком другом месте. Уж я-то знаю.

А вот она не знала. Она понятия не имела, во что она ввязывается. Невозможно в одиночку, всем наперекор уничтожить нечто столь важное, как Арбузный фестиваль, и после этого рассчитывать на прощение. Странное дело: хоть мы с ней и были подругами, какая-то частица меня восставала против, считая, что на сей раз она зашла слишком далеко. Фестиваль был всегда, сколько я себя помнила, и, при всей моей ненависти к Эшленду, я чувствовала, что мне будет недоставать этого праздника. Недоставать как чего-то привычного, знакомого с детства. Я понимаю, почему она сделала то, что сделала, но примириться с этим было нелегко. Даже мне.

Она рассчитывала отсидеться дома, пока я не сообщу ей, что гроза прошла и она может возобновить прежний образ жизни. Но это время так и не наступило. Разливая кофе в «Антрекоте», я прислушивалась к разговорам посетителей, которые изо дня в день ругались и сетовали на перемены к худшему. А по вечерам я приносила Люси еду и говорила: «Не сейчас, Люси, еще рано». Сидя взаперти, она постепенно теряла уверенность и былой оптимизм. Лицо ее побледнело и осунулось, глаза стали более темными. Ей так не хватало обычных прогулок по городу и встреч с людьми, которых она считала своими друзьями. Однако люди говорили о ней ужасные вещи, особенно мужчины – и старики, и молодежь. Я даже не решалась передавать Люси их слова. Эти ухмылки, эти шуточки насчет Игги: «Дурак дураком, урод уродом, а всех обскакал, обрюхатил девку». Мужчинам хотелось верить, что Игги действительно это сделал. Я спросила ее однажды, один-единственный раз: «Чей это ребенок на самом деле? Мне ты можешь довериться, я никому не скажу». Но она только покачала головой и улыбнулась. Добиться от нее правды было невозможно.

Так проходили недели, и ничего не менялось, за исключением Люси, которая быстро полнела. Судя по всему, она была уже на шестом месяце. Как-то вечером ей стало плохо; мы обе испугались, и она сказала, что хочет поехать в больницу в Кингстон. Я собралась позвонить, сняла трубку, но в ней была тишина. Не работали все телефоны в ее доме. Мы с ней переглянулись; она поняла, что происходит, и я это поняла тоже. Я сказала: «Люси…» – но она меня прервала:

– Ничего, я в порядке. Мы справимся сами. Я знаю, мы сможем. Обойдемся без врача. Мне не нужен врач.

Она здорово умела переключаться, причем делала это мгновенно. Если один путь был закрыт, она тут же находила другой. Вот такой она была, твоя мама. Она сказала, что прочла кучу книг по акушерству и что периодические ухудшения самочувствия при беременности в порядке вещей. Книги лежали на столике рядом с ее кроватью; я тоже пролистала парочку, чтобы иметь представление. Люси сказала, что если возникнут серьезные проблемы, она обратится к доктору, но вообще-то женщины тысячи лет рожали детей без всякой врачебной помощи. В большинстве случаев это происходит само собой. Люси называла меня своей повивальной бабкой. Она никогда не теряла надежды на лучшее. Я ей так и сказала однажды, а она говорит:

– Да, надежда. Она ведь тоже была в том сосуде.

И все же я считала, что помощь нам понадобится. Тогда я обратилась к Элу.

ТЕРРИ СМИТ

Я ей сочувствовала. Искренне сочувствовала. Отчасти я видела в ней продолжение себя, ведь и мне довелось пройти через нечто подобное. Когда-то и я побывала в ее положении. «Теперь тебе будет непросто смотреть на других свысока». От кого только я не слышала эту фразу!.. А Люсиль оказалась запертой в своем доме как в тюрьме. Это была трагедия – воистину трагическое падение. Трагизм его усугублялся тем, что это было еще и нравственное падение. Представить ее – с Игги Винслоу?! У меня мурашки по коже от одной мысли об этом!

Честно говоря, я, как агент по продаже недвижимости, больше внимания обращала на дом, чем на его хозяйку. Она и мистер Плотник неплохо потрудились над его восстановлением. Снаружи дом выглядел как в свои лучшие годы: свежая побелка стен, черные ставни, цветник во дворе (это был ее личный вклад в дело). Полагаю, отец мог бы ею гордиться. Позднее, уже после всего случившегося, я не раз проезжала мимо и любовалась старым домом, пока не обнаружила одну чрезвычайно странную вещь. Вам известна история старого Харгрейвза, чье лицо люди видели в окне после его смерти? Я была в числе тех, кто видел этот призрак. И вот я снова увидела лицо в окне, но теперь уже это было лицо Люсиль! Клянусь богом! Всякий раз, когда я проезжала мимо, она смотрела на меня из окна – из того самого окна, в котором ранее маячил покойный Харгрейвз, ожидая возвращения сына.

Это выбило меня из колеи, мистер Райдер. По ночам мне начали снится кошмары. Я видела сны о будущем.

МИССИС ПАРСОНС

Люди исчезают из нашей памяти постепенно, по частям. Даже после того, как они нас покидают, память еще какое-то время хранит их образ целиком, а затем от него начинают отделяться и исчезать частица за частицей. Я до сих пор удерживаю в памяти некоторые частицы ее образа. Например, ее волосы.

Я начала скучать по ее волосам вскоре после того, как она исчезла. Никогда бы не подумала, что мне будет так не хватать вида этих волос, хотя бы просто промелькнувших на улице за моим окном. Я не могла говорить об этом вслух, потому что Том (мой муж), как и весь город, был тогда решительно настроен против нее. А вот я ею восхищалась. Я восхищалась тем, что она сделала. Она была похожа на меня, то есть на меня такую, какой я мечтала быть: способной прийти на помощь другим, при этом не думая о собственных проблемах и собственной боли. Игги нуждался в ней, и она ему помогла. Она сделала доброе дело, и не суть важно, было или не было то, в чем она призналась, на самом деле.

Я хотела что-нибудь для нее сделать. И вот однажды я отнесла ей горшочек с запеканкой.

Я оставила его на заднем крыльце дома. Постучать в дверь и заговорить с ней я не рискнула: меня могли увидеть, и если бы слух об этом достиг Тома, произошла бы очень неприятная сцена. Вся ситуация напомнила мне времена, когда черным запрещалось питаться в «Антрекоте» и его хозяин порой выставлял блюда с остатками еды на тропе позади кафе. Добрые дела делались украдкой. И вот мы снова пришли к тому же. Люси больше не являлась частью нашего общества. Она стала нашим ниггером.

КАРЛТОН СНАЙПС

Не так уж много я могу вам рассказать о последующих четырех или пяти месяцах, в течение которых мы дожидались вашего рождения. Чем-то мы все напоминали нетерпеливых детишек, которые ждут не дождутся наступления Рождества, – кстати, ее разрешение от бремени, по нашим расчетам, приходилось близко к этой дате. Члены фестивального комитета встречались дважды в месяц, чтобы обсудить ситуацию. На этих встречах присутствовали и некоторые другие граждане Эшленда. Состояние беременной серьезных опасений не внушало. Анна являлась для нас важнейшим источником информации; никто другой не имел свободного доступа к мисс Райдер. Было бы неправильным утверждать, что она шпионила для нас, однако она не отказывалась отвечать на любые вопросы, которые ей задавали. Так, через посредство Анны мы узнали, что ваша мать, невзирая на ее состояние, не намерена уезжать из Эшленда к себе домой или в какое-нибудь другое, еще не загубленное ею тихое провинциальное местечко. По словам Анны, ваша мать надеялась, что в один прекрасный день наш город простит ее и вновь примет в свои объятия, как блудную дочь. Она нас всех любила. Вот почему она осталась здесь. Что ж, это и впрямь было очень трогательно.

Однако по большому счету этот ребенок, то есть вы, принадлежал не только ей. Он принадлежал всем нам. Таково было наше общее мнение.

Оно остается таким и сейчас.

ИГГИ

Даже не знаю, что сказать обо всем остальном. Люси продолжала обучать меня грамоте, причем уроки наши длились дольше обычного – свободного времени у нее теперь было навалом. Она перестала выходить из дому, потому что жители города не хотели ее видеть и с ней общаться. Это были ее собственные слова, и я не могу сказать, что она сильно ошибалась.

Я никогда не говорил ей, во что оно стало мне. Самые разные люди считали своим долгом отдубасить меня по первое число, другие просто швыряли в меня всем, что попадалось под руку, и даже дети завели манеру выкрикивать гадости, когда я подстригал их лужайки. Кое-кто из мужчин, похвалявшихся, что им удалось «урвать кусочек», подходили ко мне и громким шепотом благодарили за то, что я «прикрыл их задницу», потому что каждый из них якобы был уверен в том, что это его ребенок, и считал, что между мной и Люси на самом деле ничего не было. В ответ я смеялся и говорил, что между нами очень даже было и что Люси назвала меня лучшим из всех мужчин, кого она знала, после чего эти люди тоже считали своим долгом меня отдубасить.

Постепенно она перестала задавать вопросы насчет моих свежих синяков и ссадин, потому что и так все было ясно. Однажды по дороге к ней меня порезали разбитой бутылкой, и хоть я и старался не поворачиваться к ней этим боком, Люси заметила кровь на рукаве. Без лишних слов она промыла рану и сделала перевязку.

Когда она этим занималась и ее лицо было совсем рядом с моим, я не удержался и спросил:

– Зачем тебе это нужно, Люси?

К тому времени дела зашли уже так далеко и все было так плохо, что я начал забывать, с чего, собственно, все началось. Она выглядела больной и утомленной, да и я имел вид хуже некуда, так что этот вопрос давно напрашивался и как бы задался сам собой. Она помолчала, прежде чем ответить.

– Просто я стараюсь поступать правильно, – сказала она.

Я в свою очередь сделал паузу, вникая в смысл сказанного.

– «Поступать правильно», – повторил я.

И она сказала:

– Да.

– Однако, – сказал я, – мне от этого ничуть не лучше. Иногда я чувствую себя более-менее, но гораздо чаще мне бывает очень плохо.

Она улыбнулась и приложила свою прохладную ладонь к моей щеке.

– Видишь ли, поступая правильно, ты не всегда делаешь это себе на пользу. По крайней мере сначала. Но через какое-то время ты оглядываешься назад и понимаешь, что в нужный момент ты сделал правильный выбор и от этого потом всем стало лучше.

– И когда это будет? – спросил я.

– Что будет?

– Когда придет время оглянуться?

– Когда-нибудь придет, – сказала она. – У нас все впереди.

Но я не уверен, что доживу до этого времени.

ЭЛ СПИГЛ

Анна пришла ко мне и выразила озабоченность состоянием здоровья вашей мамы и еще не рожденного ребенка. К сожалению, я не имел никакого опыта в данной области. Как фармацевт, я, безусловно, способен потягаться знаниями с любым врачом во многих вопросах, но помощь при родах к их числу не относится. Однако оставить без внимания эту просьбу я не мог. Я изучил всю доступную мне медицинскую литературу, но не извлек из нее почти никакой информации, могущей быть полезной в случае серьезных осложнений. Впрочем, на меня успокаивающе подействовали рассказы о тех временах, когда акушеры и родильные дома еще не стали нормой нашей жизни, и рождение ребенка не составляло проблемы, если женщина была здорова, а обстановка более-менее близка к стерильной. Я узнал, что младенец в первые дни жизни даже не нуждается в кормлении: если он родился здоровым, его надо только держать в тепле, и проблем никаких. Если подумать, как рождались наши предки семьдесят пять, сто, двести лет назад… Разве они могли рассчитывать на квалифицированную медицинскую помощь? Рассудив так, я решил, что вполне могу справиться. Увы, я был слишком самонадеян.

Я посетил старый дом и был рад повидать вашу маму. Она держалась мило и приветливо, но я не заметил в ней былой, как бы это сказать… искорки. Лицо ее было очень бледным, мертвенно-бледным, глаза потускнели, и из зеленых стали серыми, цвета кровельного шифера. От ее прежней сияющей красоты не осталось и следа. Возможно, это сияние было теперь направлено внутрь, то есть на вас. Я захватил свой стетоскоп и послушал, как бьется ваше крошечное сердце. Да, это было нечто! Я сказал ей, что сердечный ритм хороший, и это была сущая правда. Нет причин для волнений, сказал я ей. В дальнейшем я навещал ее трижды в неделю вплоть до дня вашего рождения и всякий раз говорил то же самое. Все в полном порядке, говорил я, все идет отлично. Как впоследствии выяснилось, я был наполовину прав и, пожалуй, мог бы поставить эту половину себе в заслугу. Но я не могу. Не могу, и все тут.

Нам все-таки следовало пригласить настоящего врача. Все произошло слишком быстро. В конце концов, я ведь только аптекарь. И, как я уже говорил, аптекарь не по призванию. Я всегда хотел быть пилотом, мистер Райдер. Я хотел летать.

АННА

Ты появился на свет около полудня, Томас. Это было в канун Рождества. Стояла прекрасная погода: солнечно и тепло по декабрьским меркам. Воды отошли в три часа утра, и я позвала Эла. Он пришел со своим маленьким саквояжем, и мы стали ждать. Время тянулось мучительно медленно. Но у твоей мамы была ясная цель. От нас всех требовалось лишь пережить эту ночь и следующий за ней день, и я считала, что мы справимся.

Разумеется, Эл не мог не сообщить кому надо, что этот день настал. Он сделал несколько телефонных звонков, и вскоре – новости у нас разносятся быстро – по улице мимо дома начали одна за другой проезжать машины, а затем появились и пешеходы, выбравшие именно это место для утренней прогулки. Довольно скоро они перестали притворяться, и к десяти утра с дюжину человек стояли уже во дворе перед крыльцом, таращась на дом так, словно ожидали выхода Элвиса или еще какого дивного чуда. Жутко было смотреть на эти лица, зная, чего они с таким нетерпением ждут.

Мы с Элом поводили твою маму из комнаты в комнату и вверх-вниз по лестнице, потому что Эл где-то прочел, что физические упражнения ускоряют процесс. Наверно, так оно и есть. К десяти утра она лежала на спине в постели, а Эл и я сидели рядом, вытирая ей лицо полотенцем и говоря всякие ободряющие слова.

А потом хлынула кровь. Да так, будто прорвало дамбу. В жизни не видела столько кровищи. Я взглянула на Эла: боже, он сам стал похож на мертвеца. Однако он сумел собраться и сказал твоей маме, кивая и улыбаясь, что так и должно быть: мол, небольшое кровотечение – это вполне нормально. Хотя ничего нормального тут, конечно, не было.

Эл вытащил свой стетоскоп и послушал ее живот, а потом с умным видом повертел в руках еще какие-то из принесенных им медицинских инструментов. Я не думаю, что сам он отчетливо представлял себе их назначение, но Люси ему вроде бы доверяла. Было похоже на то, что она полностью отдала себя в наши руки и решила: будь что будет. Она не боролась, а только надеялась на лучшее. Я держала ножницы и зажим для пуповины – это было в моем ведении. Ей же оставалась лишь надежда.

Кровотечение продолжалось, усиливаясь с каждыми потугами. Казалось, она рожала одну только кровь, и ничего больше. Я была наготове, натянув хирургические перчатки, которые дал мне Эл. Все происходило у меня на глазах.

Наконец ты начал появляться. Посветив карманным фонариком, я увидела в глубине твою макушку. Она была морщинистая, как кожа ладони, долгое время находившейся в воде. Люси громко вопила, а от Эла к тому моменту уже не могло быть толку: он сидел замерев и с перекошенным от страха лицом глядел на то, как ты медленно выходишь из утробы. Он держал Люси за руку, но при этом казалось, будто она его держит, помогая ему пережить происходящее. Когда ты вышел целиком, пуповина оказалась обмотанной вокруг твоей шеи, а твое лицо было темно-багрового цвета. Увидев это, Эл, наверно, подумал, что ты мертв. Но я так не думала, потому что читала соответствующий раздел в одной из книжек Люси. Я размотала пуповину, наложила зажим и перерезала ее, как оно было показано на рисунке в той книге. И тут мы начали орать сразу все: ты, я, она и Эл. Такой вот получился квартет.

Ты был весь перемазан в крови и еще какой-то дряни, и я тебя обтерла, но только самую малость, потому что Люси сразу потребовала, чтобы тебя дали ей на руки. И я вручила тебя матери каким был, такого крошечного, в крови и во всем прочем – на тот момент самоновейшее существо на планете, – и мы вновь заорали все хором.

Сейчас здесь, глядя на тебя, в это трудно поверить. Результатом всех мучений стало появление нового человека. Похоже на волшебство. После такого и правда начнешь верить в Бога или в какого-нибудь Верховного волшебника.

Но все это длилось недолго. Кровь продолжала течь, а между тем Эл, разглядывая младенца, покачивал головой и бормотал:

– По-моему, есть некоторое сходство, тебе не кажется, Анна? Он чем-то напоминает отца, как по-твоему?

– Это смотря какого отца вы имеете в виду, – сказала я.

Он кивнул.

– Прелестный младенец, – сказала я. – Уж это без сомнения.

Ты действительно был просто прелесть.

КАРЛТОН СНАЙПС

Не помню точно, как долго мы ждали – час, может быть больше. К тому времени новость облетела город, и больше пятидесяти человек собрались перед домом, ожидая рождения ребенка и причитавшегося нам всем возмещения. Не знаю, сколько человек в этой толпе чувствовали то же, что и я. Кое-кто, как я предполагал, явился только затем, чтобы пожелать вашей матери успешных родов. Мне такое легковесное отношение представлялось недопустимым после всего, что она с нами сотворила. Те, с кем я успел пообщаться, разделяли мою точку зрения, по крайней мере на словах. Они хотели увидеть младенца. Они хотели его увидеть, чтобы после этого мы все, город в целом, могли прийти к заключению, кто был отцом ребенка или, на худой конец, кто не мог им быть. Мы подозревали, что в нашей среде все еще имелся один девственник.

Однако у меня были и другие планы. Как председатель фестивального комитета, я выдвинул идею, которая могла стать честным и справедливым решением проблемы. Эл Спигл был в курсе, и Шугер тоже. Идея выглядела радикальной, но я сознавал, что иного пути вернуть утраченное у нас не было.

Суть идеи проста. Все зависело только от одной вещи – вашего пола, то есть родитесь вы мальчиком или девочкой. Если на свет явится девочка, мы обречены, а если мальчик, мы – город Эшленд – возьмем вас себе, и вы станете нашим королем. Ваша мать сможет, если того пожелает, остаться здесь и помогать вас растить, но принадлежать вы будете не ей, а всему городу, и каждый год на фестивале вы будете избираться Арбузным королем. Так мне это виделось. Вы будете царствовать ежегодно. Это должно было сработать. Я мог представить вас маленьким мальчиком, затем подростком, – как вы, год от года взрослея, стоите на тележке во время фестивального шествия, с арбузной короной на голове и стеблем в руке, и радостно машете нам всем. Разумеется, ни о каком «посеве семени» не могло быть речи до достижения вами нужного возраста. Но в восемнадцать лет или около того вы, согласно обычаю, отдадите свое семя женщине, и дитя от этого союза со временем займет ваше место. И так будет продолжаться впредь. У нас каждый год будет король, а с ним вернутся богатые урожаи, и все будет прекрасно. Я понимал, что это станет в некотором роде извращением древнего ритуала, однако времена меняются, и мы вынуждены Меняться вместе с ними. Мой внутренний голос подсказывал, что это должно сработать.

Признаюсь, я тогда гордился собой. Даже голова закружилась. Ваша мать считала себя победительницей. Она думала, что все закончено, но все еще только начиналось. Я дожидался ребенка. Эл должен был мне его вынести. Он должен был распахнуть дверь дома Харгрейвза и показать нам младенца, подняв его над головой, чтобы мы могли приветствовать его как знак возрождения нашего города.

Но все произошло не так.

Он приоткрыл дверь и проскользнул в щелку, но младенца при нем не было. Люди возбужденно кричали, спрашивая одновременно, все ли в порядке, родился ли ребенок, мальчик или девочка и так далее. Эл помахал им рукой, поднял палец, прося подождать минуту, и направился прямо ко мне (мы с Шугером стояли чуть в стороне от толпы).

– Это мальчик, – сообщил он радостно. – Вполне здоровый мальчик.

Его руки тряслись, лицо было серым.

– И что?

– Я там был, – сказал он. – Я… я сделал это. Сам не верю, но я это сделал. Я был как настоящий врач. Не все прошло гладко, но я это сделал.

– Я не об этом тебя спрашиваю, – сказал я. – Ты должен был вынести ребенка из дома и показать нам. Таков был план. Где ребенок?

– А, – сказал он, – он там, с Люси. Мы еще успеем все сделать по плану. Но она хочет побыть с ним одна. Хоть недолго. Думаю, она имеет право. Это ведь ее ребенок.

– Был, – сказал я.

– Был, – согласился он. – Был ее ребенком. Конечно же.

И тут мне послышался звук автомобильного мотора, заработавшего позади дома. Это, конечно, могла быть чья угодно машина, однако я насторожился.

– Она там одна? – спросил я.

– Нет. С ней Анна… С Люси не все ладно, – сказал он далее, переходя на шепот и оглядываясь, не слышит ли кто посторонний. – У нее идет кровь, сильное кровотечение. Я не знаю, какая потеря крови в данных случаях считается допустимой, но она не…

– Ребенок! – оборвал его я. – Мне нет дела до Люси. Нам нужен ребенок, Эл! Иди и принеси ребенка! Если ты это не сделаешь, пойду я.

Мы вместе направились к дому, но успели подняться лишь на первые ступени крыльца когда дверь распахнулась. Ваша мать – это была ваша мать. Или то, что от нее осталось. С ней произошла разительная перемена. Видеть ее такой было невыносимо. Даже для меня.