Текст книги "Арбузный король"

Автор книги: Дэниел Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Семнадцать раз она сбегала из дому. Впервые она выкинула этот фокус в трехлетнем возрасте, отправившись в Джорджию. Второй побег случился, когда ей было семь. Я уже отчаялся ее найти, но помогли газетные объявления. Во время четырнадцати последующих побегов я только надеялся и молился, чтобы она вернулась, и она всегда возвращалась вплоть до последнего, семнадцатого раза. У твоей мамы был характер под стать дикой кошке, которая гуляет сама по себе. Она любила странствия, неожиданные открытия, тайны – совсем как я. Между нами существовала некая особая связь. Мы с ней одновременно читали одни и те же книги. Я покупал дешевые издания в бумажной обложке и, прочитав первую часть, отрывал ее от книги и передавал ей. Но после смерти твоей бабушки все изменилось.

Я не виню ее – не могу винить. Виноваты, наверное, были мы оба. Мы с ней вдруг начали говорить на разных языках. В буквальном смысле. Я не понимал слов, слетавших с ее губ, и она точно так же не понимала меня. Тогда она в очередной раз исчезла и уже не вернулась обратно. Это был ее семнадцатый побег.

Три месяца спустя деда пригласили в офис президента Ассоциации риелторов. Поскольку встреча была назначена на вторую половину дня, то есть после школьных занятий, дед взял меня с собой. Он хорошо знал президента, Эйвери Меррилла, – именно этот человек каждый год вручал деду приз как лучшему риелтору; к тому же они частенько вместе играли в гольф. Дед решил, что и в этот раз Эйвери хочет потолковать насчет игры в ближайшие выходные или, может статься, уведомит его о готовящемся очередном награждении.

Мы подъехали к невысокому зданию с застекленными стенами, где располагался офис Ассоциации. Когда мы вошли в кабинет, Эйвери Меррилл, маленький и щуплый обладатель непропорционально пышных усов, разговаривал по телефону. Он жестом пригласил деда садиться и приветственно подмигнул мне, закругляя телефонную беседу: «Я вас понял. В ближайшее время я свяжусь с банком по этому вопросу и потом вам перезвоню». Он положил трубку на рычаг и вздохнул: «Деньги!» – потешно вращая глазами. Пожав друг другу руки, они с дедом уселись в кресла.

– Рад тебя видеть, Эдмунд, – сказал он. – И тебя тоже, Томас. Как поживаешь?

Не дожидаясь ответа, он наклонился, приблизив губы к уху моего деда, и сказал шепотом, достаточно громким, чтобы я смог расслышать:

– Пожалуй, тебе не стоило приводить его с собой.

– Почему?

– Видишь ли… мы должны обсудить очень серьезный вопрос.

– Ясно, – сказал дед, оценивая его слова. – Думаю, мы вполне можем говорить при Томасе. Парню уже пятнадцать, он почти взрослый мужчина. Ну так в чем проблема?

– Проблема, – вздохнул Эйвери и заглянул в какую-то бумагу, взяв ее со стола. – О'кей. Ты помнишь такого – погоди, сейчас найду его имя, где же оно? ага, вот – ты помнишь Кларенса Эймса? Не так давно ты продал ему дом в Эджвуде.

– Конечно, – сказал дед. – Я помню мистера Эймса.

– О'кей. А ты не помнишь, при заключении сделки не говорил ли ты о том, что в этом доме он сможет общаться со своей… – тут он запнулся и посмотрел на меня, как будто сомневаясь, стоит ли продолжать в моем присутствии, но все-таки продолжил: – со своей покойной женой?

– Сомневаюсь, чтобы я выразился именно так, – сказал Эдмунд, – но я не исключаю, что он мог истолковать мои слова в этом смысле.

– Истолковать твои слова в этом смысле, – повторил Эйвери озадаченно. – Как прикажешь тебя понимать: так ты говорил это или не говорил? Я имею в виду – насчет его жены, которая к тому времени была мертва. Впрочем, она и сейчас мертва, насколько мне известно.

– Человек был убит горем, – сказал мой дед. – Мне знакомо это состояние. И дом, который я ему продал, показался мне наиболее подходящим для такого клиента.

– Ну а теперь он требует вернуть ему деньги.

– Вернуть деньги?

– И он собирается вчинить нам иск: тебе, мне, Ассоциации. Всем нам. Стоимость дома плюс возмещение ущерба.

– Ущерба? Какого ущерба?

– Морального ущерба. Он юрист и знает толк в таких вещах. Он заявил, что не видел своей покойной жены ни единого раза за те три месяца, что прожил в доме. По его словам, это было главным условием сделки. И еще он говорит – хотя поверить в это еще труднее, чем в остальное, – что ты сознательно подталкивал его к самоубийству.

– Что?!

– Якобы ты рассказал ему историю про пожилую пару… Один супруг умер, а другой нет, и дальше что-то насчет возможности вновь соединиться лишь после смерти. Признаться, меня потрясло это его заявление.

– Но я совсем не это имел в виду! – сказал дед, изумленно округляя глаза.

Я тоже округлил глаза, но по другой причине.

– Я имел в виду, что он может прожить еще очень долго и без жены, – продолжил он. – Такова была моя мысль, это же очевидно. Как он умудрился истолковать ее превратно?

Эйвери уставился на него, явно не понимая. Дед взглянул на меня в надежде на помощь, но я ничем не мог ему помочь. Эйвери высказал то же самое, что я говорил деду сотни раз.

– Но какое отношение это имеет к дому, Эдмунд?

Дед улыбнулся и покачал головой.

– За всю свою жизнь я не продал ни единого дома, – сказал он. – Я ничего не смыслю в продаже домов.

Эйвери склонил голову на плечо, не отрывая взгляда от собеседника.

– Ты знаешь, я всегда восхищался твоим умением играть словами, Эдмунд, – сказал он. – Твоим… воображением. В этом твоя уникальность. Именно это делает тебя лучшим из агентов по продажам. Да, я всегда считал и продолжаю считать тебя лучшим. Однако ты ведь риелтор, Эдмунд! Ты же не психиатр. Ты не врач. Ты лезешь не в свою епархию.

Дед опять взглянул на меня. Я понимал, как ему хотелось, чтоб меня сейчас здесь не было, да и я хотел того же. Мне было тяжело видеть его в таком положении. Я бы охотно ему помог, сказал что-нибудь в поддержку, но нужные слова не приходили мне на ум. Да и что я мог сказать, в конце концов? Эйвери был абсолютно прав. Мой дед представлял собой ходячий сборник историй, которые он придумывал о себе и об окружающем его мире. Ему, возможно, было легче и приятнее жить в таком придуманном мире, но мне – нет, так же как и Эйвери Мерриллу. Я почувствовал, как кровь приливает к моему лицу, и отвернулся. Пусть выпутывается сам.

– Я знаю, кто я такой, Эйвери, – сказал дед, и в его голосе зазвучали стальные нотки. – И я не нуждаюсь в том, чтобы ты объяснял мне, кто я есть и кем мне быть не следует.

Эйвери начал перебирать бумаги на своем рабочем столе. Было видно, что он тоже готов взорваться, но сдерживается только из-за моего присутствия.

– У тебя, надеюсь, все в порядке, Томас? – спросил он.

– Да, – сказал я. – В порядке.

– Может, хочешь прогуляться, выпить колы. Автомат рядом…

– Пусть он останется, – сказал дед. – Он уже слышал, что, по твоему мнению, я полное ничтожество. Что может быть хуже этого?

Эйвери кивнул.

– Я хотел еще сказать, что это не первый случай, когда на тебя поступают жалобы.

– Вот как?

– Причем далеко не первый. – Эйвери заглянул в свои бумаги. – Просто нынешний случай – первый, который может превратиться в серьезную проблему.

– Кто еще? Я хочу знать, – потребовал дед.

– Например, тот банкир, что оставил работу с намерением посвятить себя писательству. Насколько я понимаю, ты уверил его, будто в предлагаемом тобой доме несколько месяцев прожил Эдгар По со своей кузиной и именно там он написал «Ворона». Ты показал клиенту комнату, в которой он якобы спал, и рассказал, что изначально поэма называлась «Шакал», а во второй версии – «Стервятник». Через какое-то время он выяснил, что все это неправда, и очень расстроился. Как следствие, у бедняги начался творческий кризис, он так ничего и не сочинил и был вынужден вернуться в банковский бизнес.

– Мне очень жаль, – сказал Эдмунд. – Однако в то время, слушая меня, он казался очень довольным и счастливым. По его словам, это действовало на него «вдохновляюще».

– А вот еще случай, не совсем мне понятный. Ты сказал женщине, страдающей артритом, что под фундаментом дома находятся богатые залежи никеля и что этот якобы лечебный металл при лабораторных испытаниях приводил к полному выздоровлению больных артритом крыс. Было такое? Разве крысы болеют артритом, Эдмунд?

– Эффект плацебо, – сказал дед. – Метод позитивного внушения иногда так же действен, как патентованные лекарства.

– А вот моя любимая история, – не унимался Эйвери. – Про дом на Мэйфер-драйв, где, вопреки твоим утверждениям, так и не появилось ни одной бабочки-данаиды. Более того, к дому не подлетают даже птицы, хотя для них приготовлена кормушка.

– Насчет птиц я ничего не знаю, – сказал дед. – Впервые слышу об этих птицах. Но я хорошо помню, что предупредил покупателей насчет туалета в цокольном этаже: когда там спускают воду, в ванной комнате наверху падает давление и душ становится слишком горячим. Я не обязан был это делать, но я их предупредил; и тем не менее они купили дом.

– Ты вводишь людей в заблуждение, Эдмунд, – сказал Эйвери негромко, но очень мрачно.

– «Вводить в заблуждение» – нет, это не так, – запротестовал мой дед. – Я бы выразился иначе.

– Я бы тоже выразился иначе, если бы не старался быть вежливым, – сказал Эйвери. – Правильнее было бы сказать, что ты врешь своим клиентам.

– Это ближе к истине, – согласился дед, скосив глаза на меня и улыбнувшись. – Но что в этом плохого? Лично я был бы только рад, если бы кто-то сочинил для меня интересную историю. Такую, чтобы я в нее поверил. Если ты помнишь, при жизни Эллен ничего подобного не было, то есть я не придумывал историй. Мир вполне устраивал меня таким, каким он был. Сейчас в это трудно поверить.

Эйвери кивнул.

– Я знаю, что тебе пришлось очень несладко, Эдмунд. – Он сомкнул ладони, нервно потирая друг о друга кончики больших пальцев. – Сначала Эллен, потом Люси. Не знаю, что было бы со мной, окажись я в сходной ситуации.

– Ты знаешь далеко не все о моей ситуации, – сказал Эдмунд усталым голосом.

Эйвери, знакомый с моим дедом вот уже лет двадцать, насторожился:

– Разве?

– Ко всему прочему, я преступник, скрывающийся от правосудия, – сказал дед.

Эйвери ззглянул на меня, а я – на деда. Казалось невероятным, что он затевает это снова, в такой момент и таком месте.

– В самом деле? – В голосе Эйвери также появилась усталость.

Было ясно, что он сдается. Сдался и я, но деда это не остановило.

– Я убил человека, – объявил он официальным тоном и, посмотрев на меня, поймал мой ответный взгляд. – Я давно должен был тебе рассказать, Томас, и я собирался, да все не было подходящего случая. Но теперь это вышло наружу. Я убил человека, очень давно. Неумышленно – это был несчастный случай, но мне пришлось бежать из городка, где я родился и вырос. Туда я уже не вернулся. Я сменил имя и – по документам – стал совершенно другим человеком. Позднее, встретив Эллен, я решил, что с этим покончено. Я имею в виду – с ложью. Все эти годы память о прошлом тяжким бременем лежала на моей совести. И я думаю, именно это приводило к разным… последствиям. Моя жена, потом Люси. И так далее. Это неизбежная расплата, Эйвери. Прошлое так или иначе дает о себе знать. Это проверенный, научный факт.

Но Эйвери уже его не слушал. Для одного дня с него было довольно дедовских россказней. С меня же их было довольно навсегда.

– Итак, – уже в который раз вздохнул Эйвери, заканчивая этим вздохом беседу, – ты не можешь не знать о такой вещи, как нарушение профессиональной этики. Ты мой друг, и потому мне особенно тяжело это говорить, но мы не можем ввязываться в судебный процесс. Твои действия сказываются на нас всех, и я обязан поднять вопрос на совете, Эдмунд. Буду очень удивлен, если в результате тебя не лишат лицензии.

Мой дед кивнул и улыбнулся.

– Я тоже буду очень удивлен, – сказал он.

Это была долгая и мучительная поездка домой. Случается так, что люди многое должны сказать друг другу, но не знают, как к этому приступить. Или не хотят. Я даже избегал на него смотреть. Я просто не мог повернуть голову в его сторону. Я смотрел в боковое окно, привалившись плечом к дверце и создавая между нами максимально возможную дистанцию.

– Я помню время, когда на этом месте стоял лес, – сказал он наконец, указывая рукой на ряды магазинчиков и кафе вдоль шоссе.

Я почувствовал на себе его взгляд, откинул с глаз прядь волос и не произнес ни слова.

– Когда ты родился, – продолжил он, – здесь была только дорога и на обочинах ничего, кроме сосен.

– Когда я родился, – пробормотал я.

– Вот именно, – сказал он, и я понял, что мне не следовало этого говорить, потому что мои слова подстегнули его воображение. – Когда ты родился – хотя слово «родился» не совсем точно отражает суть этого события. Слово «появился» здесь более уместно. Итак, когда ты появился…

– О боже! – простонал я.

– Что?

Его нога рефлекторно нажала на тормоз. Я покачал головой:

– Ничего.

Машина позади нас требовательно просигналила, и дед прибавил газу. Но все равно он ехал слишком медленно, и нас обгоняли все кому не лень – дед никогда не любил быстрой езды. Я обратил внимание на дорогу, отходящую вправо от трассы, ко свежевспаханному полю. Даже я помнил времена, когда на этом месте стоял лес: это было не далее как на прошлой неделе.

– Неприятный разговор случился в офисе, – сказал он. – Мне очень жаль. Если б я знал, ни за что не потащил бы тебя с собой. Тебе не следует слышать, как люди говорят подобные вещи о твоем деде.

Я взглянул на него и не смог удержаться от смеха.

– Не следует слышать? Можно подумать, я слышу что-то другое всю мою жизнь! Все те же истории. Вранье. Всякая состряпанная по ходу дела хреновина. Извини за выражение, но твои Зевсы, Аресы, аисты – это сплошная хреновина. Я родился обычным образом, как и всякий нормальный человек, а потом моя мама умерла.

– Это правда, – сказал он.

– Но почему ты просто не сказал мне правду?

– О'кей, – сказал он. – Сейчас говорю: ты родился обычным образом, а потом твоя мать умерла.

Пожалуй, впервые в жизни я услышал, как мой дед говорит просто и без выкрутасов. Начало было положено. Сам по себе этот факт придал мне уверенности.

Мы ехали дальше с той же скоростью; слева и справа нас обгоняли машины.

– А что было дальше, сразу после моего рождения? – спросил я. – И до него? Что было перед тем?

– Это совсем другая история, – сказал он.

– Ну конечно, еще одна история, – вздохнул я, вновь теряя надежду. – Прекрасно. Мне сейчас как раз не хватает очередной истории.

Я отвернулся к окну и стал смотреть на работников дорожной службы, направляющих движение в объезд ремонтируемого участка. Мне пришла в голову мысль выскочить на ходу из машины и дать деру.

– Не волнуйся, – сказал дед и, протянув руку, похлопал меня по колену – иногда он таким способом демонстрировал свою привязанность. – Все будет хорошо. У тебя все будет хорошо. Проблема, Томас, не в нас с тобой, а в других. Многие люди вроде Эйвери, мистера Эймса… они недостаточно открыты. Мир предлагает им массу интересных возможностей, но они отказываются принимать этот, мир таким. Знаешь почему? Потому что это недалекие люди, мелкие души. А знаешь, отчего у них мелкие души? Оттого что они выросли в мелких, захолустных городках. Я серьезно говорю. Поразмысли над этим. Мы почти все время слышим о больших городах, но мир в основном состоит из мелких городов и местечек, где живут люди с мелкими душами, маломерными сердцами и мелочными интересами. Не все, конечно. Бывают исключения. Иные выходцы из мелких городов со временем набирают масштаб, но в подавляющем большинстве они безнадежны. Я рассчитываю на то, что ты будешь особенным человеком, Томас. Ты не из мелкого города. Сейчас ты производишь впечатление прозаичного, лишенного фантазии юноши, но со временем это изменится. Суть не только в том, что ты не происходишь из мелкого города. Суть в том, что ты вообще непонятно откуда произошел. Телевизор, который ты смотришь, музыка, которую ты слушаешь, прочитанные тобой книги – ты можешь происходить откуда угодно. И это прекрасно! Я никому не говорил и не скажу об этом парадоксе, кроме тебя, а то люди могут это неправильно истолковать. Ты лучше их, Томас. Ты лучше людей из мелких городов. У них есть прошлое, и это прошлое привязывает их к родному месту. Это как мощная стена, через которую они не могут перелезть и которую не могут обойти стороной. Тогда как перед тобой нет преград, тебе открыты все горизонты, открыто будущее. Всегда смотри вперед, на горизонт. Ты молод. Никогда не волнуйся о том, что уже произошло; и если кто-то попытается внушить тебе обратное, просто скажи: «О чем это вы? Подумаешь, какие пустяки!» – и иди дальше своей дорогой. Не уподобляйся людям с мелкими душами, Томас.

Я продолжал смотреть в окно. Вообще-то я был бы рад иметь прошлое. Но ему я этого не сказал.

– Подумаешь, пустяки, – сказал я.

Остаток пути мы проехали молча.

– Через год после твоего рождения, – рассказывал мне дед, – еще до того, как в эти края проложили автостраду и обстроили ее заправочными станциями, магазинами и придорожными кафе, я совершил длительную поездку по сельской местности и приобрел участок в десять акров, где мы в конце концов и обосновались. До того мы с Анной жили в Эджвуде, где дом был наполнен воспоминаниями об Эллен и Люси, и мы решили купить наш с Анной первый совместный дом, чтобы немного ослабить давление прошлого. Участок был совершенно не разработан, но стоило мне только представить, каким он может стать, как я сразу влюбился в это самое представление. Оставив тебя с сиделкой, я привез Анну для осмотра места. Она всегда выражала готовность взглянуть на что-нибудь новенькое. И вот она обошла участок, и я показал ей, где будет проходить подъездная дорога, где будет стоять дом и где мы будем сидеть, любуясь красотой закатов. Она сказала, что все это очень мило: тишина, деревья, виды. Особенно ее восхитили оленьи тропы в лесу – я сказал, что сюда забредают северные олени. Однако она засомневалась, стоит ли поселяться так далеко от цивилизации. После Эшленда ей понравилось жить в большом городе.

«Мы добирались сюда почти двадцать минут», – сказала она, пиная носком туфли комок грязи с налипшими на него соломинками.

«Ты сейчас стоишь в гостиной, – сказал я, хотя на самом деле она опиралась рукой о ствол сосны. – Подумай об этом, Анна, – в собственной гостиной!»

«А ты где стоишь?»

«Я сейчас на кухне», – сказал я.

«Тогда, может, принесешь мне оттуда что-нибудь выпить? – сказала она. – Что-то жажда мучит».

Я рассмеялся, и она тоже, а затем она повисла у меня на шее.

«Вот только до города далековато», – сказала она мне на ухо.

«Город сам очень скоро доберется сюда, – сказал я, – и ты еще будешь желать оказаться от него подальше».

Я слегка оттянул назад голову Анны и заглянул ей в глаза, а затем повернулся так, чтобы она могла видеть статую Вулкана на Красной горе, в нескольких милях оттуда. Солнце садилось, задевая вершины холмов. Я отошел в сторону от Анны и раскинул руки, обнимая все пространство перед нами.

«Ты понимаешь, где мы с тобой находимся? – сказал я. – Попробуй догадаться. Почему именно это место, а не другое – в городе или поближе к шоссе? Да потому что, когда Вулкана вышвырнули с Олимпа, он приземлился как раз в этих местах! На этой самой горе. Здесь место падения всех богов, изгнанных из рая. Кто знает, может как-нибудь поутру мы проснемся и увидим одного из них, хромающего по дороге к нашему дому? Разве мы можем упустить такой шанс?»

Самое большое несчастье, которое может приключиться с инициативным и деятельным человеком, – это неожиданная утрата перспектив, невозможность приложить к чему-либо свои силы и знания. Именно это несчастье произошло с моим дедом. После отзыва его риелторской лицензии он сильно переменился. Он почти не разговаривал со мной или Анной и вообще обращал на нас мало внимания. Это было очень странно. Таким образом, я начал ощущать себя сиротой еще до того, как осиротел на самом деле. Чувство безысходного одиночества постепенно распространилось на всех нас. Дед подолгу бродил по дому, словно искал какую-то потерянную вещь, и этой вещью были не я и не Анна, хотя мы ощущали себя такими же потерянными, как и он. Изредка дед и я с притворно деловым видом садились в машину и ездили по городу, останавливаясь перед домами с табличкой «ПРОДАЕТСЯ», и дед бубнил что-то насчет жилой площади, высоты потолков и падающих звезд. Это было начало угасания, растянувшегося на три года. Он стал гораздо тише и заметно убавил в размерах, потому что сделан он был не из плоти и крови: он состоял по большей части из всевозможных историй, из словесной эквилибристики на грани недоверия слушателей. Лишенный этих историй, он как-то весь сжался, ушел внутрь себя. Он не явился на мой выпускной вечер в школе и проспал мой восемнадцатый день рождения. В последнее Рождество мы, как обычно, отправились навестить миссис Невинс, которая казалась бессмертной, и она вручила счастливый десятицентовик не мне, а деду.

– Он в нем нуждается больше, – сказала она.

Однако я был прав относительно этой монетки: от нее не было никакой реальной пользы.

Через неделю дед умер.

На редкость теплым зимним днем мы привезли его прах домой и развеяли, согласно завещанию деда, «повсюду на территории моих владений». Где-то здесь находилась и Эллен. Он хранил ее прах в урне до тех пор, пока не обосновался на новом месте, и потом однажды ночью вышел из дому и сделал то, что мы теперь делали с его собственным прахом. Это был странный и в то же время по-своему бодрящий обряд. Коровы наблюдали за нами: за мужчиной и женщиной, аккуратно переступавшими через их лепешки и старавшимися рассеять Эдмунда Райдера как можно более равномерно по десяти акрам земли. Мы с Анной засмеялись, когда ветер задул нам в глаза пепел, который она подбросила высоко в воздух. Мы засмеялись, но тут я не выдержал и прямо от смеха перешел к слезам. Я сказал ей, что это из-за пепла в глазах, но она прекрасно поняла, в чем дело. Она взяла мою руку и крепко ее сжала. Я пытался успокоиться, но чем больше я пытался, тем сильнее текли слезы, потому что в тот момент я окончательно осознал себя полным сиротой, – это было самое глубокое, самое сильное и пронзительное чувство одиночества, какое я только мог вообразить. Конечно, я знал, что со мной всегда будет Анна, но в этом мире недостаточно просто иметь людей, которые тебя любят. Нужен еще кто-то одной крови с тобой. А кем была мне Анна? Я этого не знал, прожив рядом с ней всю жизнь. И я взглянул на нее, а она взглянула на меня, и там же, стоя посреди заросшей соснами фермы, с глазами, запорошенными дедовским пеплом, я задал ей вопрос:

– Скажи мне, кто ты?

И вот что она мне ответила сразу же, без малейшей заминки:

– Томас, я была последним и лучшим другом твоей мамы.

Этот ответ обратил мои слезы в улыбку.

– Похоже, у тебя есть для меня история, – сказал я.

– Есть, – сказала она. – Слушай.

И я начал слушать.