Текст книги "Арбузный король"

Автор книги: Дэниел Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Кое-кого, – повторил Игги, ворочая челюстями с удвоенной скоростью. – Может, не стоит, а?

Они посмотрели друг на друга, и Шугер ударил Игги кулаком в плечо.

– Больно, Шугер, – сказал Игги.

– Надеюсь, что больно, – сказал Шугер.

Далее между ними состоялось нечто вроде короткой и беззвучной – посредством одних лишь взглядов – беседы, после чего Шугер отвернулся от Игги и уставился на меня.

– В чем дело? – спросил я его.

– Да так, – сказал Шугер, – пустяки. Мне в голову пришла одна мысль.

– И мне тоже, – сказал Игги.

– Я хотел спросить тебя еще вчера вечером, но Снайпс не позволил.

– О чем спросить? – поинтересовался я.

– Ну… – замялся он.

– Давай-давай, спрашивай, – подзадорил его Игги. Теперь, в присутствии Шугера, он держался иначе, чем несколько минут назад, разговаривая со мной. – Этот вопрос ему зададут еще не раз за то время, что он проторчит в Эшленде.

– Неудобно все-таки, – сказал Шугер.

– «Неудобно» еще не значит «неправильно», – сказал Игги.

– Оно, может, и так, – сказал Шугер и обратился ко мне, при этом рассматривая носки собственных ботинок: – Ты когда-нибудь…

– Что? – Я ждал продолжения.

– Ну, сам знаешь, – буркнул Шугер.

– Сам знаешь, – повторил Игги.

– Тебе уже исполнилось восемнадцать, верно?

– Исполнилось, – сказал я.

– Это хорошо.

– Хорошо, – эхом прозвучал голос Игги.

– На мой взгляд, вполне зрелый возраст, – сказал Шугер.

– Даже перезрелый, – сказал Игги.

– Скажи, ты когда-нибудь имел…

– Ну конечно же, он имел, Шугер, – сказал Игги, кладя руку мне на плечо. – Взгляни на него, какой красавчик. Наверняка он уже много раз это делал. Иначе и быть не может.

– Оттянуться по молодости разок-другой, как же без этого.

На сей раз Шугер широко улыбнулся. Затем он взял меня руками за плечи, приблизил свое лицо к моему и заглянул мне в глаза – ни дать ни взять проницательный судья, пытающийся узреть истину в глазах подсудимого.

– Говорят, это можно выяснить по взгляду человека, – сказал он. – Типа магического кристалла. Если долго смотреть человеку в глаза, ты найдешь там правильный ответ.

Он продолжал смотреть мне в глаза, пока я не отвернулся, сбрасывая с плеч его руки.

– Магический кристалл, – фыркнул я. – Придумают же…

– Есть тут одна старуха, – сказал Шугер. – Живет на болоте. Уж она точно может это увидеть. Она может увидеть все что угодно.

– Не понимаю, о чем речь, – сказал я.

– Поймешь, – сказал он.

– Он и так уже понял, – сказал Игги.

– И я так думаю, – сказал Шугер.

– А если и не понял, то ждать недолго.

Шугер рассмеялся, Игги подхватил, и я рассмеялся за компанию с ними. Что мне еще оставалось делать?

– Мои дела вас не касаются, – сказал я.

Они снова расхохотались.

– Его дела нас не касаются, – сказал Игги.

– В этом году у нас будет отменный фестиваль, – сказал Шугер, мечтательно глядя в пространство поверх моей головы.

– Отменный, – согласился Игги. – Лично я жду не дождусь.

_

На протяжении последующих трех дней я побеседовал со множеством людей и, как это и предсказывала Анна, узнал о моей маме и об Эшленде даже больше, чем хотел бы знать. Я прекрасно понимал, что происходит, хотя никто не говорил мне этого в открытую: я был негласно избран Арбузным королем. То есть они все были уверены, что я стану их королем. Это было видно по глазам людей, с которыми я встречался; это угадывалось в интонации их речей. Однако я не собирался плясать под их дудку. В данном случае я был вполне способен сказать «нет». Я мог уехать отсюда в любой момент. Но до того мне следовало завершить начатое – выяснить всю правду о прошлом. Как только это произойдет, рассуждал я, как только я сердцем почувствую, что это произошло, я тотчас исчезну из города. И тогда я действительно стану мужчиной.

Что касается моего отца, то таковых у меня нашлось сразу несколько. К исходу четвертого дня моего пребывания в Эшленде я пообщался с полудюжиной добровольцев: мужчин, отводивших меня в сторонку, чтобы по секрету поведать увлекательную историю о ночи любви, проведенной каждым из них с Люси Райдер, при этом делая упор на совершенно необязательных – разумеется, сладострастно-непристойных – подробностях. Почти всегда такие откровения преподносились мне в темных закоулках; они смотрели на меня долгим задумчивым взглядом, обнимали за плечи, говорили о том, как они гордятся мною, таким высоким и красивым, ну а хромота – это ничего страшного, она присутствует почти у каждого в их роду. Иногда наследственным признаком была не хромота, а что-нибудь еще: они находили, что у меня их форма ушей или бровей, их подбородок, их руки или их улыбка. Но по частоте употребления хромота, как мой самый заметный признак, была вне конкуренции. Никто больше не должен об этом знать, говорили они, пусть это останется между нами, и я в знак согласия пожимал руку своему очередному отцу, клянясь унести эту тайну в могилу.

Летняя жара в Эшленде усугублялась высокой влажностью. По утрам гнус плотными тучами висел в воздухе, а ночные атаки москитов отличались особо изощренной жестокостью. Я очень много – гораздо больше обычного – передвигался пешком; подобные упражнения при моей колченогости стали причиной странных пульсирующих болей в паху, из-за которых я порой просыпался по ночам и, проснувшись, думал о сексе. В Эшленде вся жизнь вертелась вокруг секса, занятие либо незанятие которым могло иметь самые серьезные последствия. И вот я думал о сексе и о людях, которые занимались сексом с другими людьми, а также о людях, которые занимались сексом с моей мамой. Об Игги в том числе. И еще я думал о себе, никогда ни с кем сексом не занимавшемся. В спальне при лунном свете я взирал на свой пенис, увы, представлявший собой жалкое зрелище: маленький, вялый, никчемный. Ни разу ему не случалось набухнуть и отвердеть в присутствии женщины, как это, насколько я знал, происходит со всеми нормальными пенисами. Я знал, что в жизни каждого мужчины должен настать момент, когда его член берет верх над его мозгами и сердцем: именно это и называется возмужанием. Со временем мужчина научится координировать действия всех трех упомянутых органов. Но для меня это все было покрыто мраком неизвестности. Не то чтобы я не пытался рассеять этот мрак – у меня были такие возможности, но все попытки оказывались безуспешными. Причем я не мог сетовать на недостаток желания, но оно присутствовало лишь в мозгах и сердце, тогда как ниже – никакой реакции. Возможно, мама оставила мне некое генетическое послание или как-то запрограммировала мое подсознание, с тем чтобы я не пошел по ее стопам. Или чтобы я не вступил на эту стезю преждевременно.

Вернувшись однажды вечером в дом миссис Парсонс, я застал в ее гостиной нескольких женщин, чьи силуэты виднелись на фоне опущенных штор у дальней стены. Та часть комнаты была затемнена, и разглядеть их толком я не мог. Миссис Парсонс оттащила меня в угол и прошептала на ухо:

– Эти женщины пришли к тебе, Томас.

– Ко мне? Зачем?

– Так, ничего особенного. Они просто хотят пообщаться. Причем сам ты можешь ничего не говорить. Только слушай. Смотри на них и слушай. Если кто-то из них тебе приглянется, подай знак – просто слегка кивни. А если какая-то женщина не понравилась, отрицательно покачай головой, вот и все.

– Но зачем все это нужно? – спросил я.

– Это часть фестивального ритуала, – сказала она. – Таким образом ты поможешь нам… подскажешь нам выбор королевы.

– Но я совсем не уверен, что буду участвовать в фестивале.

– Не уверен? – Она усмехнулась. – Сейчас уже поздно об этом думать.

– Миссис Парсонс…

– Присядь вот здесь. – Она усадила меня в просторное кресло, после чего женщины поочередно стали выходить в круг света посреди комнаты.

– Привет, – сказала первая из них.

Это была девчонка моего возраста, или еще моложе, с длинными каштановыми волосами, в лифе с завязками на шее и спине, подрезанных выше колен джинсах и резиновых шлепанцах.

– Меня зовут Бекки, – сообщила она, не вынимая изо рта резинку. Дальше возникла пауза, как будто это было все, что она изначально планировала сказать, в остальном полагаясь на вдохновение. – Жарковато нынче, ты согласен? Жа-ри-ща. Даже в самый темный час ночи. – Она протянула мне руку для пожатия и тут же отдернула, едва я до нее дотронулся, дуя на пальцы и делая вид, что обожглась. – В такую жару нельзя даже соприкоснуться, сразу же начинаешь потеть. Впрочем, я не против пота, если только потеешь, занимаясь чем-нибудь приятным. Понимаешь, что я имею в виду? Но в остальном эта жара – настоящее бедствие. Бедст-ви-е. А дальше будет еще жарче, вот увидишь. Скоро люди уже не смогут говорить ни о чем другом. «Вы еще не изжарились?» – будут говорить они вместо приветствия. Или: «На этом тротуаре впору готовить яичницу». Или: «В аду небось прохладнее». А какой-нибудь шутник обязательно скажет: «Ну и жара: я только что видел, как два дерева подрались из-за кусочка тени». За лето ты семьсот раз услышишь здесь эту шутку и под конец будешь готов покончить с собой каким-нибудь особо зверским способом, лишь бы не слышать ее в семьсот первый раз.

Она встала прямо передо мной и повернулась вокруг своей оси, чтобы я мог оглядеть ее со всех сторон.

– Не так уж плохо я смотрюсь, как по-твоему? – спросила она. – Во всяком случае, не хуже многих других. Мои знакомые считают меня легкомысленной и доступной, чем они порой и пользуются. Может быть, я и впрямь доступнее некоторых, но в то же время держу себя строже, чем кое-кто другой. Лично я не считаю себя такой уж доступной, но порой меня заносит, как на крутом повороте, когда начинает гореть резина – это не та резина, о который ты сейчас подумал, гадкий мальчишка!.. Так вот, значит, порой меня заносит, и я теряю контроль над собой – будь что будет!

Она начала медленно водить указательным пальцем вверх-вниз от своего уха до ключицы, и капельки пота быстро покатились по проделанной таким образом дорожке.

– Когда парень гладит меня вот так, – продолжила она, – когда я чувствую прикосновение его губ и его маленького… маленького языка, я просто теряю рассудок. – Она сменила тон, словно произнося цитату. – «Больше она ничего не успела сказать. После этого все произошло слишком быстро. Это было какое-то исступление страсти». – Она сделала шаг в мою сторону; ее пальцы сместились ниже, плавно скользя по груди. – В эти минуты я забываю о таких понятиях, как «правильно» или «неправильно», «можно» или «нельзя». Существуют лишь двое, которые вылезли каждый из своей раковины и сливаются в одного человека. Я думаю, в этом все дело: в слиянии. Когда двое становятся единым целым. Вот почему это так приятно. А это действительно очень… – она приблизилась еще на один шаг, – очень приятно.

Она посмотрела куда-то за мою спину – находившаяся там миссис Парсонс, как я понял, дирижировала всем этим спектаклем. Реакция режиссера Бекки не обнадежила.

– Полагаю, это все, – разочарованно вздохнула она и отступила обратно в тень.

Следующая женщина оказалась гораздо старше и выше ростом. Когда она вышла в круг света, я заметил морщинки в уголках ее глаз. Темные волосы были подстрижены коротко и небрежно, как будто над ними потрудились тупые ножницы парикмахера-дилетанта, а кожа ее была белой как мел.

– Меня зовут Джулия, – сказала она тихим голосом и улыбнулась. – Я отличаюсь от большинства здешних женщин. В этом нет ничего плохого – в том, чтобы не походить на других. У нас в Эшленде много своеобразных людей. Например, моя младшая сестра не ходит вертикально, а ползает по полу, как зверюшка. Возможно, у нее синдром хронической необучаемости. При этом она коллекционирует убитых ею красно-черных москитов. Она наполнила ими уже несколько больших банок. Это необычно, однако наши люди относятся с пониманием. На моей улице живет один любитель животных, который делает чучела из своих умерших питомцев и в погожий день выставляет их всех во двор – получается так, будто они резвятся на свежем воздухе. У него есть чучела собак и кошек, а также чучело длиннохвостого попугая, которое он сажает на ветку дерева. Мы ничего не имеем против такого чудачества. И еще у нас, конечно же, есть Игги Винслоу. Трудно найти человека, более непохожего на других людей. Он регулярно подстригает газон у дома одной давно умершей женщины. Мой отец по вечерам сидит в кресле с газетой или смотрит телевизор, а моя мать сидит на кушетке, листая поваренную книгу с намерением приготовить на ужин что-нибудь повкуснее, но в результате вся ее стряпня получается на один вкус. Эти двое никогда не разговаривают друг с другом… Так что у нас нет недостатка в своеобразных людях. Суть в природе моего отличия от других. Мне уже тридцать лет, но я никогда не знала мужчины, потому что все эти годы ждала твоего возвращения в город. Наши люди – особенно молодые парни – считают это чудачеством похлеще всех прочих. Их удивляет, как это можно беречь свою невинность для человека, о котором неизвестно, где он находится и появится ли он здесь вообще. Они, конечно, знают связанную с тобой историю, но в них нет истинной веры. А во мне она есть. И я ждала много лет. Интересно, что они думают теперь? Ведь я и есть та самая упоминаемая в предсказании «наименее вероятная» кандидатура – как раз потому, что я наиболее вероятна, ибо я истинно веровала. Я чиста, ибо я сберегла свою чистоту для тебя, Томас Райдер, сын Люси. Мы здесь потеряли все, что имели. Мы долго влачили убогое существование, смирившись с этим фактом. Мое самое первое детское воспоминание связано с фестивальным шествием, с проплывающими мимо платформами на кузовах грузовиков и грудами огромных, сочных арбузов. Это было у нас в крови, передаваясь из поколения в поколение. Что-то вроде наследственного инстинкта. Ты не представляешь, какие чувства мы все испытывали при виде Арбузного короля с этой коркой на голове и сухим стеблем в руке, когда он махал нам, проезжая по улицам города. Я хочу вернуть прежние ощущения. И я жду, когда ты посеешь в меня свое семя. Я так долго об этом мечтала, так долго ждала. Сделай это, пожалуйста.

Она отвесила мне легкий поклон и попятилась в тень. Слава богу, я тоже сидел не на свету, и никто не мог заметить, как сильно я покраснел.

Спустя мгновение появилась новая женщина. Молодая. Она остановилась на границе светового круга так, чтобы свет падал лишь на одну половину ее лица.

– Мистер Райдер, – сказала она. – Меня зовут Кара, но, кроме своего имени, я не могу сообщить вам ничего достойного внимания. Впрочем, есть у меня одна вещь, привлекающая внимание. Из-за нее-то я сюда и пришла.

Она повернула голову и продемонстрировала мне другую сторону лица, поперек которого – от верхней части уха до подбородка – тянулся длинный розовый шрам. Он походил на кусок веревки, вживленный под кожу. Я не смог удержаться: при виде этого шрама меня передернуло как от боли.

Женщина улыбнулась:

– Ну вот, теперь вы знаете, почему я здесь. Это случилось, когда мне было шесть лет. Я вскарабкалась на спинку дивана и попыталась по ней пройти, изображая из себя акробата. Падая, я опрокинула журнальный столик, на котором стоял стакан чая. Стакан раскололся на полу, а я проехала лицом по осколкам.

Она взглянула на меня и грустно покачала головой:

– Женщине со шрамом во все лицо трудно заставить себя часто бывать на людях. Конечно, это обстоятельство освободило мне время для чтения. Я очень много читаю, мистер Райдер. Но в сердечных делах… – Она дотронулась до шрама. – В сердечных делах это большая помеха. Да, мне случалось влюбляться. Моя мама всегда говорила: «Если ты будешь держаться как красивая женщина, знающая себе цену, люди признают тебя таковой». Но мама ошибалась. Любовь не может преодолеть все, я убедилась в этом на собственном опыте. Она не способна преодолеть даже это. А если она не способна это преодолеть, какой от нее толк?.. Сейчас все, чего я хочу, – стать частью этой истории. Как самая безобразная женщина в Эшленде, я вполне гожусь на роль «наименее вероятной». Мы все состоим из историй, вы сами это знаете. Только истории нам и остались. Истории о войне, истории о неграх, истории об арбузах, истории о любви. Вот к чему я стремлюсь. Мое соединение с вами должно начать новую главу в истории Эшленда.

Она подошла ко мне ближе, гораздо ближе, чем ее предшественницы, опустилась на колени и с отчаянием посмотрела мне в глаза.

– Вам случалось ощущать себя призраком, мистер Райдер? Я хочу сказать, невидимкой? Не в буквальном смысле – я говорю о том состоянии, когда окружающие просто не замечают человека или воспринимают его не таким, каков он есть на самом деле. Весь остальной мир занят своими делами, а ты находишься в его центре и в то же время как бы вне его, глядя на других людей со стороны и пытаясь окликнуть их: «Эй, посмотрите, я здесь! Это я!» Но, как это бывает во снах, ты не можешь подать голос, не можешь сделать ничего. Тебе остается лишь надеяться, что кто-то вдруг тебя заметит и узнает, разглядит твое истинное лицо. Знакомы вам эти чувства?

Я кивнул.

– Прикоснитесь ко мне, – попросила она.

– Что?

– Прикоснитесь ко мне.

Она закрыла глаза и вытянула вперед загорелую руку. Чуть помедлив, я потянулся ей навстречу. Когда мои пальцы находились уже в каких-то миллиметрах от ее руки, я поднял глаза и посмотрел ей в лицо, сейчас хорошо освещенное. Обе его половинки выглядели как лица двух разных людей.

– Ну же! – сказала она, не раскрывая глаз. – Просто прикоснитесь. Иногда бывает достаточно одного лишь прикосновения.

Я дотронулся до ее шрама. Она вздрогнула; улыбка исчезла с ее губ. Чувствовалось, что она очень хочет открыть глаза, но борется с этим своим желанием. Дыхание ее стало коротким и прерывистым.

– Вот так! – сказала она наконец, открывая глаза и глядя на меня в упор. – Я больше не призрак. Пока ощущаю прикосновение, я не призрак. Хорошо бы сохранить это ощущение навсегда.

– Миссис Парсонс… – послышался голос Люси, уже открывавшей дверь гостиной.

– Не входи, Люси! – мгновенно среагировала миссис Парсонс.

Но Люси то ли не расслышала, то ли не обратила внимания на предупредительный возглас. Она распахнула дверь и быстро вошла в комнату, застав весьма пикантную ситуацию: стоящую на коленях женщину и меня, прижимающего пальцы к ее изуродованному лицу.

– Ну и ну, – сказала она. – Я и не знала, что белые люди делают это таким манером.

– Люси! – строго сказала миссис Парсонс.

– Привет, Люси, – подал голос и я, пытаясь улыбнуться.

И внезапно я почувствовал, как кровь быстрее заструилась в моих жилах. Что-то непонятное творилось со мной при одном взгляде на нее или когда она оказывалась поблизости. Увы, это было все, что я мог: взглянуть, разминуться в коридорчике по пути к ужину, уловить ее запах в моей комнате после того, как она там прибралась, ощущать ее присутствие повсюду в этом доме, хранить в кармане ее давешнюю записку… До той поры мы с ней не перемолвились ни единым словом.

_

Моя шестая ночь в Эшленде, уже в самый канун фестиваля, ознаменовалась очередной церемонией под названием «Ночь бывших королей». Эта была встреча всех лиц, в разные годы занимавших Арбузный трон, и проводилась она в банкетном зале на втором этаже кафе «Антрекот». Миссис Парсонс сказала, что меня там будут ждать, ну я и пошел (надо сознаться, с большой неохотой). Я поднялся на второй этаж по покрытой ковром лестнице и увидел Шугера. Он сидел перед дверью на складном стульчике, смехотворно маленьком по сравнению с массивной фигурой седока, – казалось, еще немного, и стул провалится в недра его широченной задницы. Увидев меня, Шугер расплылся в улыбке; при этом торчавшая в углу его рта сигара приветственно задралась вверх.

– Здравствуй, Шугер, – сказал я.

– Меня предупредили, что ты должен появиться, – сказал он, подмигивая. – Заходи. Только не подумай, что если я сижу здесь, это означает, что я когда-то был одним из этих вшивых королишек. Я впервые вкусил радости любви еще в четырнадцать лет и продолжаю вкушать их по сей день. А здесь я вроде как привратник, хранитель ключей.

– Понятно, – сказал я.

Он подмигнул мне еще раз и переместил вес на жалобно скрипнувшем стульчике.

– Боишься? – спросил он.

– Боюсь? Нет, с какой стати, – сказал я, хотя на самом деле мне было не по себе. Я знал, почему они меня пригласили.

– Молодец, – сказал он, ухмыляясь. – Ну так иди развлекайся.

В зале находилось от сорока до пятидесяти мужчин – все как на подбор в серых либо коричневых костюмах, старомодных галстуках и начищенных до блеска ботинках. Я был одет в лучшее из того, что привез с собой: коричневые вельветовые джинсы, белую рубашку и новенькие теннисные туфли. Миссис Парсонс сочла этот наряд недостаточно солидным для такого торжественного случая, но у меня уже не было времени заниматься своим гардеробом. Расставленные по залу круглые столы были покрыты бежевыми скатертями, а в центре каждого стола красовался большой арбуз, увенчанный золотистой короной из пластмассы.

Когда я вошел, все присутствующие повернулись в мою сторону; гул голосов на мгновение стих. Кое-кто поприветствовал меня взмахом руки, иные – улыбкой, а некоторые наклонились к своим соседям по столу и что-то прошептали, после чего, обменявшись понимающими кивками, вновь обернулись ко мне. Здесь было много знакомых лиц, попадавшихся мне на глаза во время прогулок по Эшленду. Тогда они ничем не отличались от обычных горожан – тех, кому в свое время удалось избежать коронации. Мелкие предприниматели, торговцы, наемные рабочие. Отцы, мужья, сыновья. Я не знал, какие обстоятельства выделили их из общей массы, что помешало им вовремя потерять невинность. Среди них оказалось и несколько мужчин из числа тайных претендентов на звание моего отца. Некоторые из «отцов» сидели за столами бок о бок и мило беседовали между собой. Все они мне улыбнулись, но больше никоим образом не проявили свои отцовские чувства.

После того как мое появление было переварено публикой, все вернулись к прежним занятиям: они оживленно болтали, перегибаясь через стол или поворачиваясь к сидевшим за соседними столами. Искаженные до неузнаваемости мелодии с хрипом вырывались из маленького магнитофона в дальнем конце комнаты. Лампы под потолком светили тускло. В поисках свободного места я прошел меж столами, попутно добирая впечатления.

Старейшему из монархов было восемьдесят три. Он считался королем королей и восседал в кресле-качалке на невысоком помосте, отдельно от всех остальных; его ужин помещался рядом на раскладном столике. Патриарх оглядывал зал с благосклонно-снисходительным видом, словно все здесь собравшиеся были его детьми и внуками. Через несколько минут после моего появления он погрузился в сон.

Я наконец нашел свободное место и оказался за одним столом с самым молодым из Арбузных королей. Джошуа Ноулз занимал этот пост в последний год, когда проводился фестиваль, то есть двадцать лет назад. Теперь ему было тридцать девять. Это был тщедушный человек с робким взглядом и бледной кожей; во время еды он держал голову низко над тарелкой, как будто опасался закапать соусом свой костюм.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – откликнулся он, взглянув на меня снизу вверх.

– Я Томас Райдер.

– Я знаю, кто ты. – Он перевел взгляд с моего лица на нагрудный карман моей рубашки, нахмурился и вновь посмотрел мне в глаза.

– Где твой номер? – спросил он.

– Какой номер? – не понял я.

– Номер на жетоне, – сказал он. – Где твой номер?

Он указал на свой жетон. Там стояла цифра «3».

– Понятия не имею, – сказал я. – А зачем нужен этот номер?

Он жестом попросил меня наклониться поближе и прошептал:

– Женщины. Это число твоих женщин.

Он кивнул и обвел взглядом людей за нашим и за соседними столами. На их нагрудных жетонах стояли разные цифры: 7, 12, 23, 42 и т. д. Мне потребовалось около минуты, чтобы наконец понять: эти цифры означали число женщин, с которыми данному человеку удалось переспать после того, как он побывал Арбузным королем. Только тут до меня дошел основной смысл собрания: некогда выставленные перед всеми как несчастные девственники, они теперь, в этот вечер, отмечали свои успехи на любовном поприще. В ходе застолья тут и там слышались поздравления или, напротив, издевательские реплики по поводу количества побед, одержанных тем или иным экс-королем.

«Двенадцать?! Поверить не могу! В прошлый раз у тебя было только три. Ты неплохо потрудился в этом году». – «Моя жена стала номером двадцать три и, бог даст, двадцать четвертая мне не потребуется». – «У тебя всего четыре? Да я за одну ночь могу поиметь больше женщин!»

Я выпил бокал белого вина. Джошуа к тому моменту осушил уже несколько бокалов и слегка опьянел.

– Сам не верю, что я когда-то был королем, – тоскливо сказал он. – Говорят, судьба предопределяет нашу жизнь с самого рождения. Не знаю, как у других, а у меня, похоже, именно такой случай. Я был обречен стать Арбузным королем. Одно ведет к другому, другое – к третьему, и вот тебе конечный результат.

– Это действительно так плохо?

– О, это было ужасно, – сказал он, качая головой. – Худший день в моей жизни. Я надеялся этого избежать, я до последней минуты на что-то надеялся. Ты меня понимаешь. У меня была подружка, и мы с ней говорили на эту тему, но… но ничего не произошло. Она была очень набожной христианкой. Я тоже христианин, но не настолько набожен, чтобы это помешало мне переспать с девчонкой до брака. Пару раз мы с Молли были близки к этому, но в конце концов все срывалось. Вот почему я думаю, что это судьба. Конечно, я мог бы найти шлюху, заплатить ей и избавиться от невинности, но на такие вещи у нас смотрят косо.

– Очень плохо, когда твоей первой женщиной становится шлюха, – вмешался в разговор король-ветеран, сидевший по другую сторону от меня. – Это считается дурным знаком.

– Из-за этого твоя кочерыжка может отвалиться, – добавил еще кто-то. – Не сразу, конечно, а как-нибудь впоследствии, и ты потом будешь горько жалеть.

– Кое-кто из отсутствующих здесь мужчин не стал королем только благодаря шлюхе, и теперь в его штанах уже ничего не шевелится, – услышал я еще один голос.

– Да, у нас в Эшленде водятся и такие постники, это факт, – подтвердил мой сосед.

– Но они это делали не здесь, – сказал Джошуа. – У нас на весь городок есть всего одна шлюха, которая знает тебя и знает твоих родителей. Она не согласится обслужить местного девственника и за сотню долларов. Конечно, тот может поехать в Бирмингем, как поступали некоторые, но, по-моему, это неправильно. Твой первый секс, я считаю, должен состояться в твоем родном городе. Если не вышло, значит, не вышло. Такова твоя судьба. Надо перетерпеть и жить дальше. Я вот перетерпел и живу. С Молли мы расстались – не сложилось. Последний год, впрочем, у меня выдался неплохим: теперь ношу цифру «три». Все трое очень милые женщины. А как у тебя?

– Что – у меня?

– Я насчет номера.

– А, – сказал я, – так ведь я не бывший король.

– Знаю, но все же интересно. Скольких ты поимел?

– Я сейчас не в настроении говорить на эту тему.

– Да ладно тебе. Скажи, сколько женщин у тебя было?

– Если честно, – шепотом сказал я, наклонившись к нему, – ни одной.

– Ни одной?

– Ни одной.

– Ты не шутишь?

Я покачал головой:

– Не шучу. У меня пока не было женщин.

– Вот что я тебе скажу. – Он, в свою очередь, склонил голову и перешел на шепот. – Не понимаю, зачем ты сказал мне правду. Неужели ты думаешь, что хоть кто-нибудь здесь говорит о себе правду?

– Я не знаю, – сказал я.

– Нет, конечно же. Они тут все приврать не дураки.

– Понимаете, я толком не умею врать, – сказал я. – У меня это никогда не получалось.

– Ты обязательно должен научиться врать, – сказал он, подмигивая. – Иначе в жизни тебе придется туго. Как же ты будешь жить без вранья?

Выпитое вино настроило меня на доверительную беседу; Джошуа казался подходящим конфидентом.

– Они собираются сделать меня Арбузным королем, – сказал я ему, – но я не хочу им быть. Вы говорите, я могу соврать и выкрутиться из этой истории. Объясните подробнее, как это сделать.

– Я бы рад тебе помочь, – сказал он, пожимая плечами, – но все равно это тебя не спасет. Все состоится уже завтра. Она посмотрит на тебя и все увидит. Твои слова уже не будут иметь значения.

– Болотная старуха, – сказал я.

Джошуа содрогнулся, вспоминая.

– Она стара, как болотный торф, – заговорил он монотонным голосом, – и выглядит соответственно. Кожа на ее лице иссохла и собралась в складки, как кусок скомканной и вывалянной в грязи бумаги. Почти все волосы у нее выпали, только несколько жидких пучков торчат над голым черепом. Вот уже лет сто, как она не может ходить, так что, когда в ней возникает нужда, двое мужчин отправляются на болото и привозят ее в город. У нее нет глаз; вместо них лишь две черные дыры, заполненные пеплом. Впрочем, ей не нужны глаза, чтобы тебя найти. Она выслеживает тебя, как собака, когда мужчины ночью таскают ее по всему городу, освещая себе путь фонарем. Ей известно все: где ты был и куда ты намерен отправиться. Скрыться от нее невозможно. Она так или иначе тебя отыщет, и отыщет очень скоро. Сама она ничего не говорит, ни единого слова. Я вообще не уверен, что она говорит на каком-либо из человеческих языков. За нее говорят ее спутники. Но как только они настигают тебя и ты понимаешь, что у тебя нет иного выхода, кроме как стоять там, где ты стоишь, и быть тем, кто ты есть, ее костлявые руки высовываются из-под лохмотьев, и эти руки держат самый большой арбуз из всех тобой виденных – невероятно, как ей удается поднять такую тяжесть, но она это делает. Она несколько мгновений держит арбуз перед тобой, трясясь так, будто готова взорваться, а затем – бац! – швыряет арбуз тебе под ноги, и красная мякоть залепляет твои ботинки и брюки, и с этого момента пути назад уже нет. Ты есть то, что ты есть; отступать некуда. Подобное случалось с каждым из тех, кто здесь присутствует.

– Кроме меня, – сказал я тихо.

– Кроме тебя, – сказал он и улыбнулся.

Вечеринка удалась на славу. После ужина (бифштекс с печеным картофелем и тушеной морковью, рулет, кукурузные палочки и на десерт банановый пудинг) приступили к вручению наград. Первым получил приз человек, занимавшийся сексом на максимальном удалении от Эшленда, конкретно – в Токио; за ним последовал чемпион, умудрившийся совокупиться с максимальным количеством членов одного и того же семейства (его собственное семейство не в счет). К полуночи экс-короли здорово набрались; я устал от всего этого и потихоньку покинул собрание. На лестничной клетке никого не оказалось: Шугер уже ушел.

Я тоже был не вполне трезв, обнаружив это, когда запнулся о бордюр при переходе улицы. Было темно; фонарь на одном из столбов, к которому был прикреплен транспарант, замигал и погас как раз в тот момент, когда я к нему приблизился. На небе тускло мерцали звезды, но луны не было. Ни одно из окон в ближайших домах не светилось. На мгновение Эшленд представился мне городом-призраком, покинутым жителями и отданным во власть полыни и вездесущих ползучих растений.