Текст книги "Наречия"

Автор книги: Дэниэл Хэндлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Ты мой герой, – сказала она, – потому что привезла меня сюда и потому что ничего лучшего не придумала. Добраться до места под названием «Будь что будет» – такое трудно себе представить. Знаешь, медсестры попросили меня оценивать боль по шкале от одного до десяти. Я стала давать им цифры наугад. Десятки не бывает, сказала я той из них, что с большими серьгами, меня так и подмывает ее за эти серьги дернуть. До десятки дойти невозможно, потому что тебя могут одновременно шлепнуть, и тогда будет еще больнее.

– Я не собираюсь тебя шлепать, – сказала я.

– Кто-то в карточке пометил «еврейка», – продолжила Лайла, – так что ко мне прислали раввина, который, я готова поспорить, еще не прошел своей бармицвы.

– К тебе прислали раввина?

– Ты что, ни хрена не слышишь? Прислали раввина. У него еще были курчавые волосы, и это была его первая важная миссия с тех пор, как он окончил эту свою раввинскую школу или как она там называется.

Я подозвала бармена. Он положил телефонную трубку и хмуро подошел к нам, правда, без бутылки.

– И что он сказал?

Лайла медленно моргнула, обычно она моргала так, когда была пьяна, и приложила к щеке пустой стакан.

– Он сказал, что я очень даже хорошенькая. Нет, что я сущая красавица.

– Выметайтесь, барышни. Заведение закрывается, – произнес бармен.

– Но ведь сейчас еще день-деньской.

– Тони сказал, что я могу закрываться, – сказал бармен. – В воскресенье, когда разыгрывается Суперкубок, не пьют даже индейцы. С меня сегодня и без того хватает забот. Сначала телик вырубился, и я единственный на всем белом свете вынужден торчать в этом гребаном баре и не могу следить за игрой. Мне приходится каждые пять минут названивать Тони, чтобы узнать, какой там счет.

– Да, нет справедливости в мире, – философски произнесла я.

– Это уж точно, – согласился бармен. – Но когда идет игра, мне совсем хреново.

– А мы не будем смотреть никакие игры, – вставила слово Лайла. – Просто хотим поговорить по душам, прежде чем я умру.

– Да, вас послушаешь, и жить не захочется, – произнес бармен и пошел прочь. Подойдя к стойке, он наклонился и достал бутылочку лосьона. – Только не надо притворяться, будто я вам нравлюсь. Когда вы завалили сюда, то всем своим видом дали понять, что, если я дам вам выпить по второму кругу, мы втроем займемся одним дельцем. Я вам налил по второй, правда, одна из вас почему-то заказала воду, – а вы выставили меня полным дебилом, так что заткнитесь и не говорите о том, что в мире нет справедливости. Справедливость заключается в том, чтобы вы сейчас же выметались отсюда, из зала номер шесть казино «Будь что будет».

Поднявшись, Лайла слегка покачнулась, что, кстати, происходит с ней только в последнее время, причем явно не к добру. Бармен нахмурился и растер между ладонями каплю лосьона.

– Я чего-то не понимаю, – сказала она. – Давайте я объясню, что происходит с евреями. Девушки никогда-никогда-никогда-никогда-никогда-никогда не ступят ногой в заведение вроде этого и никогда не будут по двое спать с тобой… – она бросила взгляд на жетон с именем, – Гэс. Комедия окончена. Хватит с нас порнушных фантазий и мужиков, которые носятся друг за другом по полю, пытаясь отнять мяч. Тебе приходится каждые пять минут звонить Тони, чтобы узнать счет? Так вот иди займись одним дельцем с Тони. Если бы мужики ходили на свидания друг с другом и занимались сексом всякий раз, как только им становится херово, в этом мире было бы куда меньше страданий.

– Черт побери! – не выдержал бармен. – Да у тебя крыша едет похлеще, чем у того придурка в наушниках, а ведь ты даже не пила. Послушай, какая муха тебя укусила?

Лайла одарила его точно такой же улыбкой, что и мужа, когда тот купил ружье.

– Это чтобы ходить на охоту, – сказал он ей. – Стрелять в птиц.

И она расстегнула блузку.

Такая зеленая шелковая блузка, совсем не подходящая для дождя, а дождь, надо сказать, постоянно лил в этой части света. У нее в больничной палате в стенном шкафу висел на плечиках целый гардероб потрясающих выходных нарядов в полной боевой готовности. Стоило мне открыть дверцу, как вешалки начинали раскачиваться и клацать, словно Лайла была уже мертва и только ее призрак решал, во что бы ему принарядиться.

– Смотри сюда, – произнесла она, продолжая расстегивать пуговицы. Лифчика на ней не было. Собственно говоря, в нем не было особой необходимости, хотя, конечно, она носила его года два, пока училась в старших классах, пока я не сказала ей на футбольном поле, где изморось плевала нам в стаканы с ромом, что он ей ни к чему. Под шелковой тканью шел шрам от последней операции, он змеей извивался между грудей, после чего широкой зубастой спиралью устремлялся ниже, к бледному животу, на котором было уже не различить пупка. По какой-то причине ей сделали спиральный шов. По какой-то причине это было необходимо. Я видела этот шов уже тысячи раз, начиная с того дня в больничном коридоре, когда меня отказывались впустить к ней в палату, и слышала, как Лайла выходила из наркоза, как она кричала и плакала, кричала и плакала, и я все равно пробилась к ней. Этот больничный коридор казался мне свиданием вслепую на шестом этаже, и все таращились на меня, недоумевая, что происходит, но Адама к тому времени уже не стало, как и мужа Лайлы, так что я была единственным близким ей человеком, а она – моим. Всякий раз, когда я видела этот шрам, я тотчас думала о том, что мне показывали на телеэкране в ее палате. Какая-то из медсестер включила телевизор, чтобы Лайле было не так скучно, а я тем временем тупо листала в коридоре журналы, потому что я, видите ли, не являюсь ее родственницей. По телевизору показывали научно-популярную передачу о каких-то людях, которые нашли в лесу раненого медведя и с помощью имеющихся у них научных познаний вернули ему здоровье. Теперь этот медведь путешествовал с цирком и даже умел держать на голове разные предметы. Почему они не могут оставить их в покое?

Ну почему? Почему? Я не верила собственным глазам, что по телевизору показывают такие вещи, вот и Гэс тоже не верил собственным глазам, глядя на шрам. Не проронив ни одного грубого слова, он оставил нас в покое. Лайла села и запахнула блузку.

– Мне надо в туалет, – сказала она и потянулась к сумке.

– Составить тебе компанию? – спросила я. В туалете с ней происходили ужасные вещи, надеюсь, вам это понятно, и я видела их все до единой.

– Я лишь почищу зубы, – сказала Лайла, доставая из сумочки щетку. – У меня во рту помойка.

Она прошла за кадки с растениями. Я же опустила голову на стол и разревелась. Когда Адам переехал ко мне, мы на одной гаражной распродаже купили глобус и потом, лежа в постели, ужасно любили вдвоем его вращать. Бывало, я останавливала мир одним-единственным прикосновением пальца, а Адам, даже накачанный под самую завязку наркотиками, рассказывал мне все, что знал, о тех странах, к которым прикасался мой палец. Некоторые истории он придумывал сам, однако большинство помнил из рассказов школьного учителя, которому удалось вбить все это ему в голову. И все равно ничто не подготовило меня к тому, что произошло. Я все равно ничего не знала про этот момент, каким он будет, и подумала, что лучше, если я всплакну минуту-другую, но тут на стол поставили бутылку, и Лайла опустилась на сиденье рядом со мной.

– Я сделаю тебе коктейль, моя милая, – сказала Лайла, только это оказалась не она. Эта женщина была старше, значительно старше, элегантно одета, на плечи накинута шаль. Я купила бы себе точно такую же, если бы позволяли финансы. Ее пальцы напоминали деревья в парке, и она держала все сразу одновременно: вермут, кампари, шейкер для коктейлей и три изящные рюмки.

– Я вас помню. Вы нам попались навстречу, когда мы входили сюда, – сказала я.

– Я поговорила с вашей подругой, – произнесла женщина, отвинчивая пробку с бутылки вермута. – Я рассказала ей мою теорию насчет блэк-джека.

Я явно чего-то недопонимала.

– Вы здесь работаете?

Женщина издала звук, какой обычно издают куры в курятнике, и мне вспомнилась мать Лайлы, когда она обычно проливала что-нибудь себе на блузку – впрочем, это ее ничуть не смущало.

– Я бы не стала утверждать, что теория работает на все сто, – продолжала тем временем незнакомка. – Я пускаю на ветер все мои денежки и почти ничего не выигрываю. Как вы сами видите, сегодня здесь тихо, вот я и забрела сюда и увидела, что вы плачете, словно вам жизнь не мила. И вот я перед вами, своего рода наглядный пример. Я сейчас сделаю вам коктейль, который называется «Старый приятель». Кампари, вермут, бурбон по вкусу, и стоит только сделать глоток, как на вас тотчас станет любо-дорого посмотреть, можете убедиться.

Я посмотрела на женщину и узнала в ней и скучающую медсестру, и Адама, и тех мальчишек, что в четыре утра гоняли по площадке радиоуправляемые автомобильчики. Воистину потрясающее открытие – все мы немного чокнутые.

– Здесь был еще один тип, который мог бы послужить примером, – сказала я. – У него тоже имелась своя теория.

– У каждого из нас своя теория, – отозвалась женщина и принялась трясти шейкер. Было слышно, что она уже положила внутрь лед. – Этот ваш тип, что он вам сделал?

– Ничего. Просто испортил настроение, – сказала я. Лайла все не шла, и я уже начинала волноваться, вернее, пыталась решить, волноваться мне или нет, – но тут она появилась, словно этакое чудо, и прошествовала мимо кадок с растениями к нашему столику.

– У нас праздник! – произнесла женщина и добавила кампари.

– Я вернулась, да и вы тоже, – сказала Лайла, кладя зубную щетку назад в сумочку. – Аллисон, эта та самая женщина с теорией насчет блэк-джека. Мы с ней побеседовали по пути в туалет.

– Как вы знаете, – начала женщина, – у меня есть клетки с птицами, мне их подарил один молодой человек, который рисует разные вещи. Вам бы, девочки, наверняка понравился этот мальчик.

– Я уже давно завязала с мальчиками, – сказала Лайла. – За исключением Сидни Пуатье.

– Я как-то раз встречалась с ним, давно, еще в Голливуде, – отозвалась женщина. – Он не про вас.

Она повернулась ко мне, и в ее глазах сверкнули льдинки – блестящие, острые, красивые и недолговечные.

– Вам нужен мой птичий друг, – сказала она. – Он ведет себя отвратительно, как и его птицы, но вам наверняка нравятся такие, как он.

– Я говорила Аллисон, что ей нужен кто-то, у кого на уме исключительно конец света, – вставила слово Лайла.

– По-моему, ей нужен и тот, и другой, – сказала женщина. – Молодой художник, у которого на уме конец света.

– Даже будь он самым что ни на есть нормальным, я все испоганю, – сказала я. – Например, завербуюсь в военно-морской флот и уйду в плавание как раз в тот момент, когда он нуждается во мне, или же у нас с ним будет ребеночек, которого я по ошибке положу к себе в сумку. Я всегда умудряюсь отпугивать хороших парней и ложусь, как под пресс-папье, под плохих. Причем я точно знаю, что они хуже некуда, и все равно вожусь с ними. – Я положила палец на квадрат салфетки и потащила ее через стол словно баржу. – Уж такая я.

– Это ты верно сказала, – согласилась Лайла. Наш разговор ее взбодрил, это было заметно с первого взгляда. Когда она только-только заболела, в то время была популярна одна книжка про небеса. И пока Лайла томилась в больнице, я ночами не спала, отгоняя сон крепким кофе, и занималась тем, что всякий раз, наткнувшись в тексте на слово «небеса», заклеивала его липкой лентой со словом «Лас-Вегас». Порой, когда я одна, мне становится тепло на душе, и мне приятно думать, что моя мать сейчас в Лас-Вегасе и тоже думает обо мне. Вот и Лайла сейчас улыбалась точно так же.

– Так как вас все-таки зовут? – спросила она женщину.

– Пусть будет Глэдис, – ответила та.

– Хорошо, Глэдис, – сказала Лайла и положила мне на плечо руку. – Как-то раз Аллисон познакомилась с парнем по имени Адам, который сидел на «колесах». Однажды он постучал к ней в дверь, потому что ему позарез нужны были деньги. Он так и заявил: «Мне позарез нужны деньги». И знаете что сделала Аллисон?

– Угостила его вафлями, – сказала я. – А он все время твердил: «Мне позарез нужны деньги». Тогда я сказала ему, что, если он соберет все до единого листья у меня во дворе, я, так уж и быть, расщедрюсь и дам ему доллар.

– Это был даже не ее двор, – уточнила Лайла. – Ей просто хотелось посмотреть на него, когда он нагнется.

Глэдис рассмеялась и разлила по стаканам «Старый приятель». В свете ламп коктейль казался розовым.

– Мне нельзя, – сказала Лайла.

– Вот и я тоже так подумала, уж очень у тебя больной вид, – заметила Глэдис. – Но не переживай, дорогая. Как нам всем хорошо известно, женщина, перед которой стоит стакан с коктейлем, всегда привлекательна, независимо от того, пьет она или нет. – И Глэдис подняла своей бокал, чтобы произнести тост. – Хорошие времена уже не за горами.

– Не знаю, – позволила себе усомниться я. – Какие-то уж очень высокие горы, Глэдис. Как насчет «Смятения язычникам»? Мы этот тост учили в шестом классе.

– У Аллисон тогда был очередной бзик – мировая скорбь, – заметила Лайла. – Она бродила по коридорам точно призрак. У нее имелась теория на тот счет, что она должна носить мужские галстуки, но эта ее теория вступила в противоречие со взглядами, царившими в подготовительной школе имени Джина Ахерна, где мы учились. Другие ученики издевались над ней, а она в ответ на них орала. В общем, с ней было непросто.

– И что же тогда изменило все в лучшую сторону?

Я посмотрела на Лайлу и увидела подбородок ее матери, складку на лбу, такую же, как у ее матери, когда мы задерживались на улице дольше дозволенного и пробирались домой задворками. Вот и все, что от нее осталось. Какое-то время в колледже я снимала экспериментальное кино, если можно так назвать. Мы напивались, выдирали листы из нортоновской «Антологии поэзии» и дурацкими голосами читали их перед объективом видеокамеры моего отца. Фильмы предназначались для избранной аудитории, но, с другой стороны, разве мы не Избранный Народ? Что произойдет с нами? Что произойдет?

– Когда я встретила тебя, – сказала я ей, – вот тогда все изменилось.

– Птицы одного полета. – Лайла взяла меня за руку.

Глэдис неторопливо потягивала коктейль.

– А что стало с тем парнем, которому позарез нужны были деньги? – спросила она меня. – Он тебя как-то изменил?

– Он был большой ошибкой, – ответила за меня Лайла.

– Точно, – поддакнула я, но это не помогло, и я просто допила свой коктейль. Одно дело – простить себе собственную ошибку, но если ты уже заранее знаешь, что это ошибка, то как же тогда простить? Этот парень, Адам, оставил после себя спиральный шрам, пройдя напролом через мою жизнь; с другой стороны, что еще ожидать от того, кто приходит, неся в руках старые туфли? Я посмотрела на Лайлу – перед ней, не пригубленный, стоял бокал – и подумала, что у нас не бывало таких моментов, когда я пьяна, а она как стеклышко, до тех пор, пока она не забеременела, а тот человек не ушел из моей жизни.

– Он мертв, – сказала я.

– Он ничтожество, – поправила меня Лайла. – Даже хуже, чем ничтожество.

– Нельзя быть хуже, чем ничтожество, – сказала я. – Слава богу, он убил себя, не подумав обо мне. Просто сбросил меня, как змея кожу.

Этот разговор мне хорошо знаком. Можно беспечно чесать языком, и в то же время вам хочется, чтобы ваши слова что-нибудь да значили.

– Послушать его, так получается, что для него не было большего счастья, чем заглянуть мне в глаза. Можно подумать, он в них заглядывал! Я же, бывало, ночи напролет как ребенка прижимала его к себе, чтобы с ним, не дай бог, ничего не случилось. Что ж, с ним действительно ничего не случилось. Мне казалось, что я его оставлю себе, потому что у каждого должна быть настоящая любовь, а он просто лег в ванну и отдал концы, потому что его терзала совесть, вот только почему она его терзала, мне никогда не узнать. Шесть лет. Я еще подумала, что то же самое у меня будет с Лайлой, но это случилось, когда та еще только залетела, а не заболела. «Будь что будет», – обычно говорили мы с ней. «Будь что будет» или «Пропади все пропадом».

Я поднялась и положила голову на неисправный телевизор, просто так, чтобы хотя бы минуту побыть в тишине. Потолок был зеркальный, наверняка у них за стеклом камеры видеонаблюдения, чтобы ничего не случилось с их денежками. Правда, что касается меня, то в моих карманах пусто.

– Как у него язык повернулся сказать, что все бессмысленно? – спросила я и вновь села, чтобы допить коктейль Лайлы. – Пить тоже бессмысленно, но посмотрите на меня, я пью.

Глэдис даже бровью не повела. Она допила свой коктейль и, глядя на меня, вздохнула.

– Ты тоже собралась на тот свет? – поинтересовалась она у Лайлы. – И когда же, моя милая?

Лайла улыбнулась ей своей потрясающей белозубой улыбкой.

– Вы не должны задавать мне таких вопросов. Может, через месяц, если все будет нормально, а если нет, то будет еще одна операция, а потом еще одна через месяц. И тогда Аллисон уже без меня пойдет доучиваться в колледж, штудировать поэзию. Деньги на учебу у нее есть, да ей и самой не терпится. Главное дождаться, когда я уйду со сцены.

– Поэзию? – удивилась Глэдис. – Да вы, я смотрю, готовы просадить свои деньги быстрее, чем в блэк-джек.

– В средней школе это был не Сидни Пуатье, а Уоллес Стивенс, – заметила Лайла. – Помните его стихотворение о том, как надо смотреть на птиц? Аллисон знала его наизусть, от первой до последней строчки. Сколько их там, этих способов, Аллисон?

– Тринадцать, – ответила я. – О, тощие мужи Хаддама, зачем вы тешите себя виденьем птиц златых? Или вы не видите, как черный дрозд ходит вокруг женских ног рядом с вами?

– Барышни, вы еще не проголодались? – спросила Глэдис.

– Мне нельзя есть, – напомнила Лайла.

– Пить нельзя, курить нельзя. Разве это жизнь, скажите, друзья? – пропела Глэдис строчку из старой песенки. – Скажи, моя милая, а что бы ты хотела съесть, если бы можно было?

– Пирожное, – ответили мы с ней в один голос. Лайла обожала пирожные.

– Ну кто бы мог подумать! – изумилась Глэдис и, запустив руку под шаль, извлекла оттуда пирожное на обозрение всей шестой гостиной казино «Будь что будет». Это был совсем крошечный кусочек на клочке бумаги, накрытый сверху пластиковой крышечкой. Не иначе как эта женщина кудесница. – Малюсенький кусочек тебе не повредит, – сказала она, обращаясь к Лайле. – В любом случае в гроб моментально не сведет.

Лайла сорвала пластиковую крышку и слизнула с пальца крошку глазури.

– Какие еще желания ты исполняешь, Глэдис?

Глэдис потянулась к ее талии и указала на бипер.

– Ты мне не поверишь, – промолвила она, – но я могу сделать так, чтобы он сработал, и, если операция пройдет успешно, я продлю тебе жизнь.

– Чушь собачья, – не выдержала я.

– Я сотворила пирожное, – спокойно ответила Глэдис. – Я, как вы сами видели, сотворила коктейль. Кстати, это не меньшее чудо. Признайся честно, Лайла, тебе ведь еще хочется пожить? Понимаю, такая жизнь тоже не подарок, но я смотрю, вы, барышни, времени зря не теряете.

– Да вы сумасшедшая! Немедленно прекратите такую болтовню! – взорвалась я.

– И не подумаю, – спокойно отреагировала Глэдис. – К тому же я подозреваю, вам и самим этого не хочется.

Лайла посмотрела сначала на меня, потом на Глэдис, потом на пирожное. Мне показалось, будто я снова вижу Адама, как в те тихие мгновения, когда все неожиданно становится крайне серьезным. С нами уже и раньше случались такие мгновения, чаще всего в барах. Вот и этот точно такой же.

– Да, – наконец ответила Лайла. – А вы серьезно?

– Существует только один способ проверить, – ответила Глэдис и встала. – Нет, о чем это я говорю! Существует уйма способов! Как в казино!

– А мы и так в казино, – ответила Лайла. – И каковы шансы?

Глэдис не ответила, а может, мы просто не расслышали ответ, потому что в следующее мгновение запищал бипер. Нет, он действительно пищал!

– О боже! – прошептала Лайла. – Если только мне не мерещится, надо срочно позвонить в больницу! Я должна позвонить и проверить.

– Телефон за углом, – сказала Глэдис.

– Я пойду с тобой, – сказала я Лайле. Она поднялась и оперлась на меня, не сводя глаз с пожилой женщины за нашим столиком, и я ощутила, как меня обдало теплой волной, и виной тому был не выпитый коктейль. Это была любовь – впрочем, я и сама это знала. Мы вышли из зала и больше так никогда и не увидели Глэдис. Конечно, приборчик вполне мог запищать по ошибке. Лайла торопливо бросала в прорезь телефонного автомата монетки. Кстати, телефон стоял рядом с игральными автоматами, словно администрации казино было все равно, каким образом вытягивать из посетителей деньги. Я не сводила с Лайлы глаз, пока она разговаривала с кем-то на том конце провода, точно так же, как в ту минуту, когда она показала шрам Гэсу, и от этого я любила ее еще больше. Нет, это действительно любовь – быть с кем-то рядом, там, где вам хотелось быть, и наблюдать, как к человеку возвращается жизнь. Главное, в такие мгновения совершенно не думаешь о себе. Почему она должна стать другой, эта ваша любовь, даже если смерть напоминает о себе ледяным дыханием? Лайла посмотрела на меня, подняла большой палец и повесила трубку, прекратив разговор с тем, кто находился на том конце провода.

– Они готовы убить тебя на месте, – сказала она и расплылась в улыбке. – Пищит по-настоящему. Мы еще можем успеть на последний паром, и к завтрашнему дню меня прооперируют.

– Тогда чего же мы ждем? – спросила я.

– Ты думаешь, это Глэдис? – просила Лайла. – Что-то вроде…

– Глэдис сказала, она здесь для того, чтобы служить примером. Обещаю тебе, Лайла, пока ты будешь под наркозом, я проведу расследование. Только давай поторопимся, слышишь, поторопимся.

– Ты только послушай себя, – ответила Лайла и первой направилась к выходу. – Ты сегодня слишком пьяна. Тебе нельзя садиться за руль. – И она хлопнула в ладоши, как когда-то на каждый свой день рождения, когда в нимбе свечей появлялся торт, и ее друзья, которых с каждым годом становилось все меньше и меньше, исполняли все ту же старую песню. – Я сто лет не садилась за руль. Ура!

Ура! Мы вышли навстречу сырому, странному дню, и у нас перехватило дыхание. Каким-то чудом залетевшие сюда чайки клевали остатки жареного цыпленка, которые выбросили из казино, и рядом со спиральными облаками я заметила какую-то другую птицу. Она отчаянно хлопала крыльями, пытаясь противостоять силе ветра, но ее все равно относило в противоположном направлении. Лайла взяла у меня ключи.

– Ну давай же! Поехали!

Мы включили ту же музыку, что и на пути сюда, и я сидела, барабаня пальцами по стеклу, а Лайла тем временем заводила машину.

– Ты не представляешь, что это значит, – пропела певица, которая, наверное, в своей жизни делала вещи и похуже, чем перевязывание кровоточащих запястий Адама полотенцем, оставшимся от матери Лайлы. – Ты не представляешь, что это значит, любить кого-то так, как люблю тебя я.

Оригинальные исполнители песни – это компания сверкающих ослепительными улыбками белых мужчин, но версия, которую я и Лайла слушали сейчас, звучала в женском исполнении, отчего вся песня приобретала некую страстность и в то же время мудрость. Я увеличила громкость – пусть поет. Я провела всю свою жизнь, разъезжая по городу на машине вместе с Лайлой, и поп-музыка сообщала нам о том, что происходит и как происходит, и я не мечтала ни о чем большем. Мы свернули на главную автостраду и стрелой полетели на юг. Мы с Лайлой распевали во все горло, а промозглая зимняя погода становилась все безумнее.

– Ты не представляешь, что это значит, любить кого-то так, как люблю тебя я, – пели мы, мчась мимо вековых елей. В Бейнбридже мы заправились, не рассчитавшись за бензин, что, кстати, в наши дни становится делать все труднее и труднее, поскольку, как мне кажется, наивные простачки давно перевелись или же прячутся где-то в другом полушарии. Не успела Лайла вырулить за угол, как альбом закончился. Девушки всегда в пролете, даже в воскресенье Суперкубка, независимо от того, в чью пользу складывается игра.

Евреи – не островная нация, если не считать Манхэттен с его многочисленными путями к бегству – мостами, невидимыми глазу тоннелями, такси, которые при необходимости доставят вас на край света – таков закон. Мы предпочитаем места, где есть несколько выходов, потому что, как свидетельствует история, у нас всегда возникали трудности, если нам надо было выйти вон. Мы неизменно мешкаем в дверях, собираясь домой после того, как навестили родителей, мы забиваем проходы в синагогах, однако взятка на границе – нет, этот фокус не пройдет, и тогда мы снимаем туфли и садимся в поезд. Никому еще не удалось исправить подобное.

Это проклятие лежит на нас, вот почему, когда мы свернули за угол, Лайла нажала на тормоз – лавина машин на дороге, что вела к парому, тоже застыла на месте. Красные огоньки автомобилей вытянулись в праздничную гирлянду, вот только праздник этот был не для нас.

– Что там стряслось? – спросила я у парня, сидевшего за рулем изъеденного ржавчиной седана.

Он тоже опустил оконное стекло.

– Через залив не переехать. Последний паром отменили. По крайней мере я так слышал. Кажется, стряслась какая-то авария, но никто толком ничего не знает.

– Кто-то же должен знать, – возмутилась я. Полная пьяного куража, я вышла из машины и показала Лайле большой палец.

– Возвращайся назад, – велела она мне.

– Парень в будке, где продают билеты, наверняка должен что-то знать, – ответила я, направляясь вдоль квартала красных фонарей.

– Я имею в виду, – пояснила Лайла и машинально вытерла глаза, – чтобы ты возвращалась назад после того, как все выяснишь. А то еще влюбишься в парня, что торгует билетами, и больше не вернешься ко мне.

У нас над головой раздался какой-то треск, словно в небе пролетел самолет, но уже стемнело, и потому ничего не было видно. Народ принялся жать на клаксоны, от чего вокруг стоял оглушительный гогот огромной стаи гусей.

– Я здесь, – сказала Лайла и грустно улыбнулась. Инструктор по вождению говорил нам, что значит этот сигнал. То есть он значит вовсе не то, что мы думаем, не: «Эй, ты, давай живее поезжай вперед, а не то тебе не поздоровится!», а всего лишь: «Я здесь».

– Скоро вернусь, – сказала я ей, хлопнула дверью и побежала по асфальту к будке, где принимали плату за паром. Там с продавцом билетов уже препиралась какая-то женщина в комбинезоне. На значке у продавца билетов было написано: «Томас». Я разглядела у него за спиной то, что он захватил с собой на работу: чашку кофе и потрепанный блокнот. А еще он курил, и на грязном прилавке стоял телевизор экраном внутрь. Из его динамика доносился приглушенный рев толпы. Продавец билетов смотрел розыгрыш Суперкубка.

– Я же вам уже сто раз повторил, что ничего не знаю, – заявил он Комбинезону.

– А как, скажите на милость, я попаду сегодня домой, если не будет парома? Я торгую цветами. У меня их полный багажник.

Неожиданно раздался оглушительный вой клаксона, и мы все обернулись, чтобы посмотреть, что случилось. Первым в очереди у будки, упираясь бампером в шлагбаум, стоял мини-фургон – что называется, под завязку набитый связками газет, которые едва ли не на наших глазах начинали желтеть.

– Ну неужели никто не в состоянии ничего сделать? – спросила я. – Наверняка ведь есть выход.

– Именно это я и пытаюсь ему втолковать, – поддакнула женщина в комбинезоне. – Если паром сломался, есть другие суда. Почему бы не задействовать их?

– Только если у вас куча денег, – ответил парень из будки. – Да и то еще неизвестно. Послушайте, я действительно ничего не знаю.

Над нашими головами опять что-то прогрохотало. Мы застыли в ожидании.

– Мне велено никого не пропускать, а свежую информацию сообщат по радио. Прошу вас, возвращайтесь в машины и ждите.

– Со мной подруга, – сказала я, – и ей сегодня должны сделать операцию. Это жизненно важно.

Даже женщина в комбинезоне покосилась на меня как на ненормальную.

– Я уже сегодня наслышался про жизненно важные дела, – невозмутимо отреагировал парень из будки. – Тут они у каждого, кого ни возьми.

Телевизор пискнул, и парень переключил внимание на него.

– Да, противники задали ребятам хорошую трепку, – послышался голос комментатора. Похоже, сегодня в нем чуть больше паники, чем обычно. – Ничего подобного от «Сорок» я еще не видел!

– Черт! – выругался продавец билетов и жестом велел нам возвращаться в машины. – Прошу вас, дамы, ситуация критическая. Ждите. Как только что-то станет известно, вам сообщат.

– Вы могли хотя бы немного приободрить нас, – сказала женщина в комбинезоне и посмотрела на меня в надежде, что я займу ее сторону. Я покачала головой и побрела обратно, и с каждым шагом алкогольные пары в моей голове постепенно рассеивались. И вновь над нашими головами раздался рев, но зачем обращать внимание на гром, если за ним следует прозаический дождь. Никто не мог ничего нам толком сказать. Начался дождь, причем надолго. Все что есть мочи жали на клаксоны, и мне пришлось вновь сесть на заднее сиденье, чтобы сказать Лайле, что я так ничего и не выяснила. Лайла уже вынула из проигрывателя диск и пыталась настроить радио, которое, как всегда, выдавало в основном одни помехи.

– Поговори со мной, – попросила она и поморщилась, кивнув на живот. Затем расстегнула ремень безопасности и глубоко вздохнула. – Скажи, есть футбольная команда под названием «Сороки»?

– Понятия не имею, – ответила я. – Если память мне не изменяет, есть «Орлы» и «Зяблики». А еще «Антисемиты». Не знаю.

Лайла вновь поморщилась и выглянула в мокрое окно.

– По-моему, по радио сказали «Сороки».

– Черт, какое же дерьмо! – неожиданно воскликнул радиоприемник, а затем вновь захлебнулся треском помех.

– Наверное, что-то стряслось, – сказала Лайла и невесело улыбнулась мне – такой улыбки я давно у нее не видела, это была улыбка напускной храбрости. – Не доехать мне до операционного стола. Что сказал тебе тот парень?

– Ему ничего не известно. Он даже толком не знает, как пишется его фамилия.

– Никто толком не знает, как пишется моя фамилия, – отозвалась Лайла. – Потому что в ней четырнадцать букв. Ты больше не бросай меня одну. Здесь такая пробка, что ты все равно ничего не узнаешь. Нам еще сидеть и сидеть, и я не хочу оставаться одна, без тебя.

Она приоткрыла дверь, впустив внутрь шум дождя, гудение клаксонов, и сплюнула на асфальт крошку белой глазури с пирожного.

– Все, конец! – объявило радио. Я повернула ручку и, потянувшись через Лайлу, захлопнула дверь, чтобы нам с ней немного посидеть в тишине. Чему конец, футбольному матчу или чрезвычайной ситуации, кто его знает. Кажется, Лайле тоже все безразлично.