Текст книги "Наречия"

Автор книги: Дэниэл Хэндлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Извини, что я не сказал тебе раньше, – начал Хэнк. – Мы с тобой встретились в парке и тотчас разговорились, и я подумал, что лучше тебе ничего не знать. Поверь, у меня и в мыслях не было тебя обидеть.

– О, самая старая строчка в этой книге, – ответила Эдди.

– Строки стареют, потому что люди произносят их снова и снова, – возразил Хэнк. – Это старая история – в конце концов все мы теряем присущий нам шарм. Я это знал еще тогда, когда нас свело вместе печенье. Но я люблю тебя и хочу вытащить тебя из дома, чтобы ты немного развеялась. Да, я отнюдь не совершенство, зато я умею проходить через стены. Если хочешь, могу продемонстрировать. Только не бросай меня. Только не ищи себе нового приятеля, только не оставляй меня одного, в обществе кошек.

Хэнк посмотрел на нее, и его тотчас охватила паника – всего одно неосторожное слово, и пиши пропало – все в одночасье загублено. Вам могут разбить сердце, оставить вас валяться мертвым на газоне, и все равно вы так и не узнаете, что нужно сказать, чтобы это не произошло снова.

– Сомневаюсь, – ответила Эдди, и это тоже было слегка неправдой. – Ты показался мне таким милым и симпатичным, я подумала, что больше не буду чувствовать себя одинокой; наверное, я просто замечталась. Следует сходить к психиатру, чтобы он проверил мою голову – иначе с какой стати я впустила тебя в свою жизнь? Нет-нет, мне определенно надо провериться.

– А почему ты первая не сказала мне, что все прекрасно знаешь? – спросил Хэнк. – Если ты думаешь, что можно найти человека, у которого нет секретов, значит, ты по-прежнему витаешь в облаках.

– Ты ведь призрак! – воскликнула Эдди. – Ты пуст, внутри тебя ничего нет!.. Боже, как я устала от мужчин, которым должна придавать форму!

– Я тоже устал, – произнес Хэнк и больше ничего не сказал. Он подумал, что ей понятно, что он имеет в виду, однако самая большая ошибка, которую мы все время от времени допускаем, это когда мы полагаем, что другим понятно, что мы имеем в виду. Если вы хотите сказать, что устали и лежите мертвый в парке или что вы страдаете от недостатка любви, которая вновь поставила бы вас на ноги, которая вновь вдохнула бы в вас жизнь, – то лучше сразу так и сказать. Если у вас есть суп, который вы хотите продать, – то вы так и напишите мелом на грифельной доске, иначе никто не купит сваренный вами домашний суп. Потому что люди могут подумать, что вы имеете в виду нечто другое, например: «Я устал препираться с вами». Естественно, это первое, что придет им в голову, и, естественно, они оставят вас в покое, или же вы разругаетесь друг с другом прямо посреди грязноватой кафешки. Хэнк устал, и Эдди тоже устала, а если они оба устали, то им обоим лучше пойти спать, но вместо этого Эдди тоже ничего не сказала. Она просто сидела и наблюдала, как ее новый приятель тает и растворяется в воздухе прямо у нее на глазах.

Итак – старая история! – они решили, что не хотят больше друг друга видеть. Едва это решение было подано ему на липкой тарелке, Хэнк тотчас начал испаряться. Он видел сквозь свое собственное тело: сквозь ладонь на столе просвечивалась салфетка, сквозь ступни – замызганный пол, словно сам он был прозрачной оболочкой, чем-то таким, что имеет форму Хэнка. Эдди подняла глаза и добила его окончательно. Хэнк почувствовал, как последние частицы тела бесследно растворяются в воздухе. Нет, он больше никогда не появится вновь, Хэнк Хейрайд. Он был мертв для женщины, что сидела рядом с ним за столом. Он был для нее мертв.

Однако есть и нечто еще, как всегда бывает там, где есть любовь. Естественно, что ее преследовали призраки прошлого. Иначе какой во всем этом смысл, к чему покидать свой скрипучий домишко. И почему жестокий мир всегда подкидывает нам что-то, как тот мячик на резинке, чтобы снова отнять. Хэнк Хейрайд как призрак преследовал ее. Естественно, он преследовал ее, ведь он и должен ее преследовать, – какая польза от мертвых, если их призраки нас не преследуют? Какая польза от такой жизни? Произнесите вместо этого имена тех, кто умер раньше, чем я мог предположить – Аманда Девис, Жак Хаймэнс, Фил Снайдер или Сэми Уэбстер-Вуг, который имел привычку, словно плохой фигурист на льду, выделывать свои замысловатые коленца, – произнесите первые пришедшие вам на ум имена, когда вы лежите в постели, и сон ускользает от вас. Потому что имена – не самое главное. Главное, что они преследуют нас, когда любовь упорхнула, и мы одни сидим в кафешке. Ближе к окну одинокий мальчонка и подвыпившая женщина втянуты совсем в другую историю, вот и у Эдди тоже будет другая история. Возможно, она сядет за руль такси или же за штурвал самолета или снова ощутит радостную дрожь земли под ногами. А в данный момент Эдди сидела в дальнем углу кафешки и пила скверный кофе, чувствуя, как ее преследует прошлое, и, естественно, в конце концов под шум ливня за окном она окончательно рассталась с призраком.

Ошибочно

– Да, у меня есть вопрос, – произнес человек с тяжелым взглядом и в шортах, что в Сан-Франциско считается непростительной ошибкой. Шорты были с многочисленными карманами, поэтому, если в них отправиться в поход, можно захватить с собой целую кучу инструментов. Тяжелым взгляд был у глаз, у каких он обычно бывает тяжелым – у зеленых и недобрых.

– Я хочу сказать: все, с меня хватит. Пора завязывать. Я думал, эта программа станет моим будущим.

Он поднялся из-за одного из столов, составленных в виде подковы, где сидели и все остальные здесь присутствующие. Ветер приносил сквозь окно свежесть, шурша листками бумаги на доске объявлений, которые едва держались на плохо воткнутых кнопках. На одном из листков была изображена голова в короне, и когда ветер шевелил этот листок, казалось, будто голову вот-вот стошнит.

– Вы меня слушаете? Это вовсе не мое будущее, а полное дерьмо, и я завязываю, причем прямо сейчас.

С этими словами он потянулся к листкам бумаги, что лежали перед ним на одном из составленных подковой столов. Три листка бумаги, все одинаково уродливого, хотя и разного цвета. Он с силой смахнул их рукой, отчего бумажки разлетелись, как осенние листья, когда вы поддаете их ногой. Увы, это не произвело должного впечатления. По крайней мере не произвело должного впечатления на Аллисон, ведь она была человеком тактичным и не позволяла себе подобных вещей.

– Провалитесь вы к черту! – кричал человек.

С другой стороны, из такой ситуации выйти нелегко. Собрались все, кто учился на отделении английского языка и литературы, и дело касалось библиотеки. У колледжа уже имелись деньги, деньги, деньги, деньги каждого из здесь присутствующих. Так что это все равно что пойти отовариться провизией и отказаться от горошка.

– Прошу прощения? – произнесла библиотекарша. Именно она раздала три разноцветных листка бумаги. Ее звали… в общем, не важно, как ее звали, дело в другом.

– Я сказал, что выхожу, – заявил мужчина. – С меня довольно. Я снимаю дерьмовую квартирку в промышленной зоне южного Сан-Франциско и поэтому говорю: с меня хватит, мне все обрыдло.

Библиотекарша задумалась над его словами и решила перейти к следующему вопросу.

– Хорошо, – сказала она. – Давайте перейдем к следующему вопросу.

– Так вы меня слушаете или нет? – гаркнул мужчина. Его рюкзак болтался на спинке стула, словно стул тоже собрался в поход. Человек – которого, между прочим, звали Стивен – с силой рванул рюкзак, нарочно опрокинув при этом стул. – Все, с меня хватит!

– Раз хватит, значит, хватит, – произнес другой мужчина.

Аллисон могла поклясться, что и этого второго тоже звали Стивен. Библиотекарша попросила всех присутствующих обойти вокруг подковы и назвать свои имена, а заодно сказать, откуда каждый и что конкретно изучает. Аллисон подумала, что еще ни разу не оказывалась в столь щекотливой ситуации.

– Поэзию, – произнесла она.

Сказать это – все равно что в очередной раз дать им деньги, деньги, деньги, деньги. Линда сказала то же самое или, может, Лиза. Похоже, здесь две Лизы – Аллисон не могла толком вспомнить, – а может, и не две. Зато она точно знала, что здесь два Стивена, Тодд, Эдди, и никто из них не забудет Бернис. Аллисон неожиданно представила себе Бернис в далеком-далеком будущем, даже на смертном одре, представила серьги Бернис, которые и в будущем будут дребезжать, как телефон в соседней квартире, когда там никого нет дома, потихоньку, медленно, но верно выводя вас из себя. Библиотекарша записала все на листке бумаги, и Аллисон подумала, что теперь все это помещение навсегда осталось в ее архивах.

– Я завязываю! – не унимался неугомонный Стивен – тот, что в шортах и с рюкзаком. Библиотекарша провела ручкой черту. Эдди нервно усмехнулась, и ее висячие сережки, ну просто огромные сережки, тоже покачали головой. Потому что обе были в форме головы Уильяма Шекспира.

Старшие курсы колледжа были для Аллисон шагом вперед и вверх, началом некоего путешествия, хотя также и концом другого, которое она проделала на севере, в штате Вашингтон. Будущее представлялось Аллисон в виде коридора, и свет в конце коридора отбрасывала пара сережек в форме головы самого великого из авторов, писавших на английском языке. У Аллисон была вшивая квартирка, как назло, также расположенная в промышленной зоне южного Сан-Франциско, и потому ей теперь тоже захотелось выйти из мероприятия, в которое она ввязалась. С другой стороны, дожив до определенного возраста, так просто уже не выйдешь. А Аллисон уже дожила до такого возраста. Дожив до определенного возраста, уже просто так не признаешься, откуда ты. Потому что вы были там, пожили здесь. А потом где-то еще, в другом месте. Аллисон солгала, что она из Техаса. Библиотекарша записала ее слова на листке бумаги. Аллисон, женщина из Техаса, приехала сюда, чтобы изучать поэзию и с содроганием смотреть на новый ковер в своей вшивой квартирке, пока за стеной – к примеру, прошлой ночью – соседи бесконечно препирались по поводу того, как им добраться до аэропорта.

– Вызовите такси, и все дела, – буркнула себе под нос Аллисон, трясущейся рукой наливая из бутылки пиво в стакан. Впрочем, она была слишком робкой, чтобы предложить этот свой совет своим шумным соседям. Пиво, стакан, блюдце с кубиками льда – все это прилетело вместе с ней из Вашингтона, потому что ей все равно не выдержать зрелища, когда будут распродаваться вещи, и такси довезло Аллисон из аэропорта, и в конце концов она неплохо устроилась. Но так ли это? Но так ли это? Но так ли это? Но так ли это? Если подумать, то огромный и засушливый, битком набитый миллионерами и мексиканцами Техас куда более реален, нежели ее нынешняя ситуация, которая включала в себя эпических размеров катастрофу, случившуюся с Аллисон на северо-западе страны, и самый жуткий ковер во всей промышленной зоне южного Сан-Франциско. Нет, при таком раскладе из нынешней ситуации никак не выбраться. Конечно, дело это сугубо добровольное, но все присутствующие, кажется, садятся по местам.

В течение следующих сорока минут библиотекарша подробно разжевала то, что они уже сами успели прочитать на листках бумаги, и неожиданно закончила.

– У меня все, – сказала она. – Я закончила. Вы свободны, можете заниматься своими делами. Вечер целиком и полностью ваш.

Для Аллисон вечер, который целиком и полностью ваш, был взглядом вдоль длинного коридора, и потому она предпочла запереться в туалете. Она вспомнила, что собиралась стащить рулончик туалетной бумаги, который все время забывала купить в магазине, лишь когда вышла на улицу, и ей надо было добраться до дома. В распоряжении Аллисон была машина ее хорошей знакомой с разбросанными повсюду кассетами и дисками, зато не было никого, кто помог бы ей выехать на автостраду, которая привела бы Аллисон, совершенно ошибочно, к вшивой квартирке, в которой она теперь жила. Думаю, нет необходимости говорить вам, кто был тот единственный, кто стоял снаружи на ступеньках и постукивал сигаретной пачкой о шорты.

– Эй! – обратилась к нему Аллисон.

– Лично мне деньги до фени, – ответил мужчина. – Я не этот, как его там, представитель еврейского народа.

Аллисон и этот конкретный Стивен стояли на самом верху длинной лестницы. Куда вы обращаетесь, если вам нужно спросить, как выехать на автостраду? Аллисон подумала, что это не совсем то, что ей нужно. Снаружи было холодно – в Сан-Франциско бывает холодно, да еще пресловутый туман, так что вы с трудом понимаете, где вы, если только точно не знаете, куда вам надо. Аллисон положила руку на сумочку, чтобы он не увидел продолговатого отверстия в боку – через него просвечивал украденный ею рулон туалетной бумаги, который не мог дождаться, когда же ее задница вернется домой.

– Что-что? – переспросила Аллисон.

Стивен обернулся, и она увидела, что к уху у него прижат телефон – весьма слабое, однако, утешение. Что ж, по крайней мере он вел разговор о евреях не с ней самой, а с кем-то еще.

– Одну минутку, – сказал он собеседнику в трубке, после чего перевел взгляд на Аллисон. – Что такое?

– Я слышала, что вы сказали, – ответила Аллисон. – Я слышала, как вы сказали, что живете в промышленной зоне южного Сан-Франциско.

– Я не хвастал, – отозвался мужчина по имени Стивен.

– Я тоже там живу. Вот я и подумала, не могли бы вы подсказать, как отсюда выехать на автостраду. Я здесь недавно и потому не знаю, где эта самая автострада.

Стивен накрыл телефон грязноватой ладонью.

– Вам не кажется, что момент не самый подходящий?

– Нет, – ответила Аллисон. Подходящих моментов в ее жизни не было с тех самых пор, как она в Сиэтле пережила с подругой кошмарный день. – Извините, я не хотела вам надоедать. Мне просто нужно домой.

Стивен вздохнул и, не говоря ни слова, нажал на кнопку отбоя, прервав разговор с невидимым собеседником, который – к вашему сведению – был его подружкой.

– Пристраивайся мне в хвост. Скажи, ты поставила машину на этой долбаной парковке? Моя там, на парковке. Пойдем.

– Я не знала, что здесь есть парковка, – заметила Аллисон.

– В принципе нам там парковаться нельзя, – ответил Стивен, – но я в любом случае сваливаю отсюда, так что какая разница.

Аллисон бросила взгляд вниз – туфли на ее ногах тоже принадлежали подруге.

– Я сейчас подгоню машину, – сказала она. – Вы меня подождете?

Стивен заморгал и пригладил шорты, словно умоляя их сделаться чуть длиннее, затем посмотрел на Аллисон. И тогда она увидела еще один проблеск в конце длинного коридора. Когда кто-то говорит вам, что некий парень недостаточно для вас хорош, значит, этот кто-то еще не переехал к вам во вшивую квартирку в городке, о котором известно, что он расположен к югу от всем известного города.

– Что я только что сказал?

Что он только что сказал? «Какая разница», – сказал он, и это мало кому хотелось бы слышать. Аллисон включила радио, чтобы только не слышать эти слова у себя в голове, и пристроилась в хвост машине Стивена, что катила вперед по унылой дороге, которую ей самой ни за что бы не найти. В колледж она приехала по другой дороге, и почему-то Аллисон показалось, что эта дорога ведет ее отнюдь не ко вшивой квартирке в промышленной зоне. Возможно, это ловушка. Малоприятная ловушка. Дорога производила впечатление загородной, какой практически не сыщешь в Сан-Франциско. По одну сторону, позади неприветливого сетчатого забора, тянулось темное поле для игры в гольф, по другую, отбрасывая свет на побуревшие от засухи газоны, выстроились унылые коробки многоквартирных домов. То там, то здесь на заборе сидели темные, усталые птицы, глядя на которых можно было подумать, что им тоже хочется домой. Про эту дорогу вряд ли известно многим, хотя она прямиком идет в промышленную зону южного Сан-Франциско, если, конечно, вам именно сюда и надо. Моя мать тоже как-то раз ехала по этой дороге, а за рулем сидел один мужчина. Она вышла из машины, потому что ей не хотелось раньше времени на тот свет. Мужчина был пьян и орал на нее. Ей пришлось нести в руках туфли. Мать рассказала мне эту историю, когда мы с ней ехали по дороге, но я так и не узнал ее конец. Куда она пошла с этими своими туфлями? Неужели и вправду можно послать все подальше и вот так взять и выйти из машины, которая увозит вас в какое-то ужасное место? Аллисон казалось, что такое невозможно. Потому что это была часть любви, которая, имейте в виду, ждала ее в будущем с насупленным курящим парнем, позади которого она ехала. Зажженная сигарета торчала из окна его машины, отчего дорога казалась еще темнее. Сигареты – ну кто этого еще не знает? – способны убить вас наповал, и все равно они во рту практически у каждого, и все из-за дыма, который струится из них, делая вас привлекательнее. Промышленная зона южного Сан-Франциско страшна, как смертный грех, но ведь кто-то же там живет. Например, Аллисон. Любовь и кошмарные квартирки, западни и насупленные парни – разве такое пошлешь подальше? Только не в наше время. Только не после катастрофы. Это похоже на один старый шлягер, где герой перечисляет ужасные вещи, которые случились с ним в жизни. Он заблуждался, и его мучил страх. Его ударили по голове и как-то раз бросили, приняв за мертвеца. Над ним издевались, ах как над ним измывались, как его обвиняли, как морили голодом. И так далее, и тому подобное, ведет он свой рассказ все дальше и дальше – как его пинали, толкали, теряли, находили, как велели до заката сматывать из города удочки, а не то… И все же его песня – она в первую очередь про любовь. Судьба трепала парня и так, и эдак, и что же? Это любовь.

Такую песню грех не послушать по радио. Жаль, что Аллисон ее не слышала, пока катила за Стивеном по дороге. На самом деле у нее в машине звучала другая песня, хит посвежей, хотя, сказать по правде, Аллисон он не слишком нравился. Зато слова песни составили ей компанию, пока руки Аллисон лежали на руле, а взгляд был устремлен сквозь ветровое стекло вперед, на дорогу, ей было видно, что там, впереди, видно так же явственно, как и потраченные ею деньги. Может, Стивен все-таки останется или в конце концов заглянет на студенческую вечеринку. В любом случае раньше она вряд ли его увидит. Они поладят не сразу, и вообще их отношения будут не подарок, зато их объединит презрение к Бернис и второму Стивену, и они пораньше улизнут в бар, в котором еще не перевелись пепельницы. Или ей был виден и не бар вовсе, а салон, где можно сделать ксерокопии, единственный во всей промышленной зоне южного Сан-Франциско. Она там будет снимать ксерокопии с каких-то бумажек – например, с текстом песни, что сейчас переходит в припев, и Аллисон к великому стыду своему поняла, что будет делать ксерокопии поэзии, а он зайдет туда с постером в руке. И они выйдут оттуда вместе – язык Стивена будет кислым на вкус от выкуренной сигареты, но все равно неплох. Видны препирательства – надо сказать, препираться они будут постоянно – и старый, застеленный пледом диван с плоскими подушками в прожилках словно водяные лилии. Взбешенная бывшая подружка, на которую они наткнутся в тот день, когда он опоздает на три часа и даже не сочтет нужным извиниться. Случится ли так, что она забеременеет? Аллисон почему-то не могла увидеть ребенка, зато она легко представила, как ее рвет по утрам, рвет по утрам, рвет по утрам. Она видела будущее, как ледяная прорицательница из старого фильма, бормочущая прописные истины, напечатанные на трех листках бумаги. Аллисон видела буквально все, и тогда, именно тогда, в самом ближайшем будущем, случилось нечто такое, чего она не могла предвидеть. Машина Стивена посигналила, словно он сам подмигивал ей, затем сбросила скорость и остановилась на обочине темной-претемной дороги. Так что Аллисон не оставалось ничего другого, как тоже остановиться.

– Когда я был безумен, – объявило радио, – я думал, что ты само совершенство.

Песня называлась «Все, что я могу».

Машина Стивена замерла на месте, и Аллисон, в десяти футах сзади, повернула ключ зажигания и тоже замерла.

Мимо них проехал еще один автомобиль, вот, пожалуй, и все. Они стояли рядом с полем для игры в гольф, что тянулось вдоль дороги. Затем Аллисон увидела, что огонек сигареты вновь исчез внутри салона, наверное, для очередной затяжки, положила ключи в «бардачок» и вышла из своей машины. В будущем она уже стояла возле его окна, слушая рассказ о том, почему он остановился, и не успела она и глазом моргнуть, как будущее наступило.

– Бензин кончился, – произнес Стивен, прежде чем она сумела что-то сказать. – По нулям, в баке ни капли. Я пытался протянуть как можно дальше.

– Бензин кончился? – удивилась Аллисон. – И ты даже не заметил?

– Конечно, заметил, – хмуро ответил Стивен, не вынимая изо рта сигареты. – Но не успел дотянуть до дома. Потому что он кончился. Так что нам с тобой ничего не остается, как вместе доехать до заправки. Попробуем залить бензин в канистру. А потом вновь вернемся сюда и зальем мой бак и вместе поедем в южный Сан-Франциско.

– В промышленную зону, – поправила его Аллисон, и Стивен кивнул и выбросил окурок в окно. Они называли это место промышленной зоной южного Сан-Франциско по той же самой причине, что и я. Не потому, что это название населенного пункта или потому, что там все чем-то промышляют. А потому, что слова «промышленная зона южного Сан-Франциско» прилепились к горе, как та знаменитая вывеска в Голливуде, правда, без мишурного блеска, поэтому, если подъезжаете к ней со стороны аэропорта, когда ваша жизнь в Сиэтле повисла над вами черной тучей вулканического пепла, вы можете выглянуть из такси и подумать: «Вот здесь я буду жить. Здесь моя новая квартира».

– Поехали, – произнес Стивен. – Лучше за руль сяду я, потому что я лучше знаю, куда нам надо.

– Нам ведь надо всего лишь доехать до заправки, – возразила Аллисон.

– А куда, по-твоему, еще? – переспросил Стивен. – Куда мне еще, по-твоему, надо?

Он вышел из своей неподвижной машины и выпрямился. Аллисон дрожала на ночном ветру. А еще со стороны металлического забора доносился такой звук, словно какая-то из птиц решила, что это плохая затея. Или просто шумели деревья – может, они тоже дрожали от ночного холода.

– У тебя действительно закончился бензин? – уточнила Аллисон.

– Сколько раз мне повторять одно и то же? – вспылил Стивен. – Послушай, у меня был тяжелый день, ты собственными глазами видела, как я послал это дело подальше. Откуда мне было знать, что еще тебя придется тащить за собой. У меня были совершенно другие планы, хотя я сам толком еще не знал, куда поеду. Но я решил: так уж и быть, сделаю ей одолжение.

– Я думала, ты едешь домой, – промямлила в свое оправдание Аллисон.

– Для этого мне нужно сначала заправиться, – сказал Стивен. – Иначе никак. Кстати, за руль все-таки сяду я. Дай мне ключи.

– Не знаю, – возразила Аллисон. – Может, машину все-таки поведу я?

Но Стивен уже шагнул к водительской двери машины ее подруги, и Аллисон впервые заметила, что он прихрамывает.

– Ты уже один раз заблудилась, – сказал он и протянул за ключом руку. Ключ, конечно же, был у Аллисон. Он был зажат у нее в ладони. Пока она подходила к машине, пока протягивала ему ключ, мимо них не проехало ни единой души. Она протянула ему на ладони ключ, и в какой-то момент их руки соприкоснулись, и это было как в кино. Например, когда Ингрид Бергман дает ключ в руку Кэри Гранту, который должен спуститься в винный погреб, чтобы сразить нацистов. Аллисон и Стивен были не в кино. Они были на окраине промышленной зоны южного Сан-Франциско, которая уже сама по себе окраина, и в конце фильма любовь торжествует, несмотря на нацистов и отравленное молоко, а также несмотря на мужа, которого играл актер, чье имя Аллисон так и не запомнила. Сама она села на сиденье рядом с водительским, и ее ноги коснулись любимой музыки ее подруги, кассет, что валялись разбросанными на полу. Когда Стивен поворачивал ключ, в магнитоле играла все та же песня, несмотря на то, что они оба уже переместились в будущее.

– Ненавижу эту песню, – произнес Стивен, всматриваясь в боковое зеркальце и выворачивая машину на встречную полосу. Теперь многоквартирные дома были справа, а поле для игры в гольф слева, а вот дорога выглядела точно так же, что и раньше.

– Она просто была включенной, – ответила Аллисон. – Я ее специально не выбирала.

– Тогда выбери что-то другое, подними какой-нибудь диск или кассету с пола, – ответил Стивен. – Господи, не тачка, а развалюха.

Аллисон мысленно задалась вопросом, считать ей или нет слово «господи» – под ним не иначе как подразумевался Христос – вторым проявлением антисемитизма со стороны это парня, или же ее просто глючит после той первой фразы, брошенной в разговоре по телефону. Она нагнулась, подняла с пола кассету и нервным движением вставила ее в магнитолу. Хит недавних времен оборвался, а вместо него зазвучала песня, которой ни при каких обстоятельствах не стать хитом, даже несмотря на всю свою красоту. Это был романтичный напев, хотя и довольно ритмичный, и ритм этот пощелкивал и потрескивал, словно брошенный на ступеньки калькулятор.

– Еще хуже, – произнес Стивен. – Кстати, что это за песня? Такое впечатление, будто пищит какой-то педик в сопровождении ударной установки.

– Это кассета близкого мне человека, – сказала Аллисон. – И машина тоже близкого мне человека. И она оттого вся такая, что я попросила одного парня перегнать мне ее с вещами сюда из Сиэтла, чтобы самой прилететь самолетом. Но этот тип оказался совершенно ненормальный. И теперь я в толк не могу взять, почему не захотела перегнать машину сама.

– Представляю, – усмехнулся Стивен.

– И, пожалуйста, не употребляй при мне слово «педик». Особенно здесь, в Сан-Франциско. Кстати, почему народ так любит употреблять это слово? Вот ты, например, учишься в университете и употребляешь слово «педик».

– Я завязал с этим делом, – сказал Стивен, – оно не для меня.

– Ты ушел во время занятий в библиотеке, – возразила Аллисон. – Тебе не получить назад своих денег.

– Я не подавал заявления о зачислении на это отделение, – заметил Стивен. – Или ты решила, что я тоже ненормальный?

– Да, – ответила Аллисон, – ты тоже. Сейчас я почти уверена.

Снаружи дорога была точно такой же: все тот же уродливый забор, все те же огни безликих многоквартирных домов. Где она? Почему не осталась сидеть там, на составленных подковой стульях, почему не вцепилась в ногу библиотекарши, почему не заявила, что не сдвинется с места, пока ее не доставят домой и не накормят горячим ужином?

– Можно я скажу, что я о тебе думаю? – спросил Стивен и вынул из кармана очередную сигарету. – По-моему, тебе хватит собственных мозгов, чтобы самой найти выезд на автостраду, но ты слишком одинока и не хочешь возвращаться в пустую квартиру, вот ты и попросила, чтобы я тебе помог. Наверняка у тебя вот уже несколько месяцев никого не было. Ни друга, ни любовника.

– Неправда, – возразила Аллисон. – Все, что ты говоришь, – неправда, особенно про любовника. Кстати, у тебя полно собственных проблем.

– Согласен, я зол, но у меня есть на это причины, – ответил он. – Можно я здесь закурю? Прикуриватель исправен?

– Нет, – ответила Аллисон, – у меня есть спички.

Она открыла сумку и порылась среди полученных в библиотеке листков бумаги. Спички, как ни странно, нашлись. Мимо проплывал все тот же забор. Аллисон чиркнула спичкой и поднесла ее к сигарете, торчащей в уголке рта ее спутника.

– А где этот твой близкий человек? – неожиданно спросил Стивен вместо того, чтобы сказать «спасибо». – Он что, тебя бросил, этот твой приятель, а ты в отместку захапала его машину со всей его голубой музыкой?

– Опять ты про голубых, – вздохнула Аллисон. – Нет. К тому же это была подруга.

– Лесбиянка? – уточнил Стивен. – Собственно говоря, я ничего не имею против.

– Похоже на то, – ответила Аллисон. – Она была моим самым близким человеком. И до сих пор им остается.

– Как я понимаю, остальное меня не касается, – произнес Стивен, и Аллисон оторвала взгляд от собственных колен. Его взгляд метался туда-сюда по ветровому стеклу, хотя впереди ничего не было, лишь то, мимо чего они совсем недавно проезжали. Последняя фраза показалась Аллисон самой приветливой из того, что он сказал ей сегодня. Возможно даже, это была самая приветливая фраза с того момента, как хозяин квартирки Аллисон сказал ей, что на нее приятно посмотреть.

– И где же заправка? Мне пора выучить, что есть у вас в округе, если я хочу тут и дальше жить.

– Заправка будет через пару минут, – сказал Стивен. – Если они, конечно, отпускают бензин в канистру. Потому что кто знает, какие у них правила после катастрофы. Вдруг нам откажутся продать канистру бензина. После катастрофы у нас жуткая неразбериха. Народ творит что хочет. Ну, сама знаешь, бей евреев, отбирай у них деньги, а самих поджигай – пусть горят себе синим пламенем.

– Ты, случайно, не сидишь на наркотиках?

– Сижу? Разве на них сидят? – ответил Стивен и открыл рот с зажженной сигаретой, чтобы выпустить на волю смешок. От Аллисон не скрылось, что смешок был из разряда тех, что обозначают одновременно и скрытое извинение, и намек: мол, пора сменить тему разговора. Она знала немало Стивенов, но этот Стивен был первым, который усмехался таким смешком, начиная с того самого времени, когда она училась в школе. Тот Стивен сказал, что хочет пригласить Аллисон на маскарад, а потом вместо нее пригласил Лайлу. Или все было с точностью до наоборот. Аллисон запомнилось только выражение ее лица, когда они с Лайлой вдвоем ждали его у черного хода возле уродливой стенной росписи, которую они нарисовали для мисс Уайли. Наверное, была среда, потому что, когда они приехали в Еврейскую школу, кровь на рукаве у Лайлы вызвала настоящую сенсацию. Побить того Стивена оказалось просто, ну совершенно просто.

– Гляди, – сказал он, и на какое-то мгновение Аллисон подумала, что они доехали до заправки, однако снаружи ничего не было видно. – Гляди, – повторил Стивен и протянул руку к ее подбородку. Не прилагая особых усилий, он повернул ей голову, чтобы Аллисон посмотрела в его сторону. – Я имею в виду выражение лица. Не смотри на меня так, прошу тебя. А лучше расскажи мне что-нибудь, что угодно, первое, что придет в голову. Например, сон. Скажу честно, нынешняя ночка для меня не подарок.

– Для меня тоже, – произнесла Аллисон и постаралась отвести подбородок чуть в сторону.

– Именно это я и хочу сказать, – гнул свою линию Стивен. – Нам с тобой нет резона вести себя как посторонним людям.

– Уговорил, – согласилась Аллисон, а потом вновь произнесла: – Уговорил. Тогда скажи мне, что у тебя с ногой. Почему ты хромаешь.

– Я ушиб ногу, – солгал Стивен, – но я не это имею в виду. Ты ведь сейчас флиртуешь со мной. По-моему, внешне ты очень даже ничего. Ну ладно, давай говори, что хочешь.