Текст книги "Наречия"

Автор книги: Дэниэл Хэндлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Не волнуйтесь, найдем, – говорю я. – Сейчас посмотрим.

– Надеюсь, – отвечает чувак. – Но меня снаружи ждет девушка, и вряд ли ей понравится, если мы задержимся долго.

– Снаружи? – переспросил я. Снаружи наверняка холодно. Что, впрочем, типично для этой части мира.

– Она курит. Много курит. Зато во всем остальном – предел мечтаний, так что если я не найду чертовы ключи на кольце, она возьмет и исчезнет. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.

Я отлично понимал, о чем он, и всей душой ему сочувствовал – подумать только, снять девушку и быть не в состоянии привести ее к себе домой. Мой приятель Гарт как-то раз профукал такую возможность, после того как девушка, с которой он познакомился в лагере, пригласила его к себе на выходные в Сан-Франциско. Понимаете, у него такие родители, которые на все отвечают отказом, так что Гарт поднакопил деньжат и сел в автобус, слушая музыкальный сборник, который я специально для него записал, а я тем временем торчал у телефона, чтобы в случае чего ответить, что он в душе, если его предки вдруг позвонят. Мой приятель Гарт тем временем в сортире на автовокзале облил себя лосьоном после бритья, чтобы перебить запах пота. Представьте себе это в виде кино. Прокрутите в голове как киноленту. Смонтируйте события той субботы, начиная с позднего завтрака вместе с ее родителями, потом прогулку по прекрасному мосту с поцелуем взасос прямо посередине этого самого моста, да еще с песней про любовь на заднем плане, как обычно бывает в таких фильмах, такая, знаете ли, душещипательная песня про любовь, исполненная знаменитым певцом, и вот теперь это музыкальная тема для уик-энда, который Гарт проведет вместе с Кейт, причем слова песни написаны ну прямо-таки специально для них, что-то типа: «Все, что я делаю, я делаю для тебя», вернее, «Все, что Гарт делает, он делает для Кейт».

А потом он потерял пятьдесят баксов. Повел Кейт в кино на какой-то французский фильм, который ей захотелось посмотреть, а еще раньше позвонил – с телефона своих родителей – во французский ресторан зарезервировать столик, и ему было наплевать, какой хай поднимут предки, когда им придет счет за телефонные переговоры. Чего Гарт не мог предвидеть, так это то, что он потеряет эти самые накопленные огромным трудом пятьдесят баксов и что ему придется, когда народ повалит вон из зала, ползать по рассыпанному попкорну и растоптанной жвачке чуть ли не на четвереньках в поисках этих денег, в то время как Кейт, чувствуя себя полной идиоткой, будет ждать его, сжимая в руках сумочку. В конце концов пришлось ему сказать ей, что обед отменяется. И кто после этого возьмется убеждать меня, будто любовь неосязаема? Те, кто утверждает, наверняка имеют крышу над головой. Любовь осязаема, еще как осязаема. Гарт осязал ее. Он осязал ее, когда потерял на полу чертовы пятьдесят баксов. Он осязал ее. В тот вечер Гарт и Кейт так и не переспали друг с другом и вообще никогда больше не встречались, чтобы только лишний раз не вспоминать пережитое унижение.

– Ложись! – кричит герой, как только окно разлетается градом осколков, и все тотчас пригибаются, чтобы их случайно не задело. Я тоже пригибаюсь к полу со всей моей чертовой рыцарской решимостью найти для сэра Гавейна его ключи, потому что хорошие люди должны держаться друг друга, иначе разного рода темные личности вроде доктора Дреко могут вам как следует подгадить жизнь.

Этот фильм я видел много раз.

Гавейн нагнулся, исследуя ряд впереди, где обжималась парочка, я же водил по полу лучом фонарика, насвистывая про себя несуществующую рэп-вещицу, что родилась у меня в голове, про то, как два чувака ищут долбаные ключи, а тем временем вода в подвале поднялась, причем красотки скованы цепью, и одежда на них становится мокрой и прилипает к телу, и я обнаружил их как раз в тот момент, когда цепь рвется.

– Эй! – позвал я и проглотил «моего Гавейна», а заодно благодарственную молитву. – Эй, я нашел ваши ключи.

Обжимающаяся парочка на минуту оторвалась друг от друга, чтобы шикнуть на меня, и это было сродни тому чуду, что ключи зажигания оказываются в вертолете как раз в тот момент, когда герои наконец выбираются на крышу и дорого каждое мгновение. Передо мной Кит с какой-то девицей. Девица в шарфе, а Кит весь в губной помаде и уставился на меня, явно узнав, кто перед ним – никак не сообразит, то ли ему выходить из себя, то ли провалиться на месте. Он явно сделал не тот выбор.

– Эй, заткнись! – говорит Кит. – Не свети тут своим гребаным фонариком, не то я тебе сейчас на… Иди продавай свой попкорн или что еще там. Ты билетер.

– А ты – приятель Лайлы, – отвечаю я.

– Эй, вы это о ком? – встрепенулась его подружка. Но уже в следующий момент занялась другим делом – принялась играть с волосами Кита.

– У нас с Лайлой договоренность, – отвечает Кит.

– В таком случае думаю, сэр, вы будете не против, если я скажу ей то же самое, когда вернусь к эскалатору, – произнес я как можно более вежливо. – Лайла – истинная леди, добрая и верная. Самая красивая из девушек, а как прекрасны ее серые глаза! Никто отродясь не встречал создания более прекрасного. Когда я впервые увидел ее, я тотчас это понял. Дело было в шестом классе, и там одна девушка по имени Аллисон плакала из-за чего-то на лестнице, и Лайла обнимала ее так, словно хотела разделить ее горе. Она обнимала Аллисон, потому что она добрая. Она даже тогда сказала «шшш!» – а ведь только добрый человек способен сказать «шшш!», когда видит чужое горе. Я видел, как она склонила свою милую головку на плечо Аллисон, и впервые обратил внимание, какая она красивая и как было бы здорово остаться на этом острове на протяжении всех лет учебы в старших классах, неслышно любя ее в глубине сердца. Ведь очевидно, что она создана для любви, и я, вне всякого сомнения, любил ее. А любовь – это такая чистая вещь, как преклонение перед ней, даже перед ее кружевными трусами, преклонение перед тем, как она трясет головой и ее волосы колышутся у нее за спиной в редкий сиэтлский солнечный день, а эти серые глаза, восхитительные серые глаза, которые подобны облакам, и в них хочется утонуть, и как ты смеешь, Кит? Как только у тебя поворачивается язык говорить о ней такую мерзость, что, мол, у вас «договоренность»? У Лайлы есть честь, Кит, и как ты смеешь, да еще с этой девицей, изменять ей?

Теперь уже на нас зашикали с других рядов, к тому же я вовсе не произнес эту страстную речь целиком, особенно те ее части, которые позаимствовал у сэра Гавейна и Зеленого рыцаря.

– Зачем ты мне это говоришь? – заявляет в конце картины бывшая стриптизерша и взъерошивает знаменитому парню волосы, которые так и отливают красным в отблеске мигалок. Нет, это еще не самый конец, но я уже догадывался, к чему идет дело. Кит поднялся и ткнул в меня кулаком, как я когда-то делал на моей прошлой работе, только это было тесто для пиццы, причем ткнул прямо в дурацкую надпись «Добро пожаловать в наш кинотеатр!».

– Только попробуй сказать Лайле! – прошипел он.

– В чем дело? – произнес мой чувак, держа что-то в руке. – Эй! – воскликнул он, потому что Кит уже схватил меня за грудки, и спокойно протянул руку. Кит тотчас же отпустил мой жилет.

– Это личное, – огрызнулся он.

– Он нас достал! – пискнула искусительница.

– Парень здесь из-за меня. – Гавейн встал между креслами рядом со мной словно телохранитель. – Он мне помогает. Так что не берите в голову.

– Да мне, собственно, по фигу, – произнес Кит и сел.

– Тогда садись.

– Я нашел ваши ключи, – сказал я. Мы еще несколько секунд оставались на месте, глядя, как на экране парочка извивается в объятиях – как раз в тот момент, когда грузовик слетел с моста. На вид ужасно страшно, но герой вытворял чудеса, как ковбой на родео.

– Счастливо вам досмотреть фильм, сэр, – произнес я.

Я и мой Гавейн прошагали по проходу, словно были медалями за доблесть или по крайней мере заслужили таковые. Мы с ним остановились под знаком «Выход». Надпись отбрасывала на наши лица зеленый свет, словно сама ночь была зеленой. Верно, это была очень даже зеленая ночь.

– Вы действительно нашли мои ключи? – спросил Гавейн.

Я протянул их ему, но потом передумал и подбросил в воздух, чтобы Гавейн их поймал. Что он и сделал, причем ловко.

– Спасибо, – произнес он, – а я нашел что-то для вас.

И Гавейн поднес к моим глазам руку, словно поймал в ручье лягушку, затем разжал пальцы, чтобы я смог увидеть, что там. Цепочка из темного металла, небольшие, но массивные звенья, плотно прилегающие друг к дружке, – вещь классная, такую увидишь разве что на обложке какого-нибудь альбома. Она лежала у него на ладони, свернувшись в комок, как какой-нибудь зверь в своей норе, а как раз посередине виднелся кулон. Такой блестящий, со специальными завитушками и причудливый будто сказочный дворец, и, главное, запечатленный как раз в тот момент, когда он приготовился к прыжку: единорог, сильный и прекрасный, усыпанный крошечными полудрагоценными камнями. Один камень – глаз, другой – кончик рога, и еще три камешка – сбруя. Классная вещь.

– Подарите это девушке. Ну, той самой, у эскалатора. Как мне кажется, это поможет вам завоевать ее сердце.

– С чего вы взяли, что она мне нравится? – удивился я.

Гавейн сжал пальцы и, поднеся свою руку к моей, вылил цепочку на мою потную ладонь.

– Это очевидно, – произнес он и вновь кивнул в сторону экрана номер четыре. – Кто знает, может, это ваш шанс. Тем более что этот тип, Кит, готов профукать свой.

– Вы слышали? – переспросил я. – Вы слышали, что я сказал?

– По-моему, вы здорово ему всыпали, – произнес он, надевая куртку. – Я вмешался, только когда вам явно потребовалась помощь со стороны.

Единорог был холодным, но приятным на ощупь, и все равно я опасался, что все может пойти наперекосяк. Прекрасная вещь, которая обошлась бы мне как минимум в девять вечерних рабочих смен здесь, в кинотеатре, и это не считая денег на бензин, которые приходится тратить, чтобы добраться до работы, и все равно еще надо подкупать сестру, чтобы она поехала со мной и помогла выбрать подарок, а потом не трепала языком.

– Так я действительно могу его взять себе? – переспросил я. – Вы серьезно?

Гавейн распахнул дверь, и мы, словно новорожденные младенцы, замигали, ослепленные светом фойе.

– Он ваш. И она тоже ваша. А мне надо бежать, потому что моя точно открутит мне голову.

И он побежал, а я остался стоять в растерянности и изумлении, и сердце колотилось у меня в груди, потому что как такое может случиться? Потому что это уже не очевидно. С другой стороны, очевидно лишь то, что в будущем мне ничего не светит. Лайла так ничего и не заметит, и наша квартира, где все блестит хромом, так никогда и не материализуется. Мы постоянно мечтаем о девушках, которые стоят рядом с нами и не замечают нас, по крайней мере насколько я могу судить об этом в нашей дождливой жизни, или же, если вы гей, то о парне в спортивной раздевалке, или же это пропитанные вином воспоминания о чем-то таком, что происходило тайком в спальном мешке, хотя лично со мной ничего подобного не случалось, и мне все равно, что там по этому поводу говорит Том. И пусть мой единорог на вид такой надежный и блестящий, все равно ничего не выйдет. Здесь, на Мерсер-Айленде, вам не встретить мифических животных из эпических поэм, как бы вы ни мечтали об этом. Мне они не позволены. У меня в понедельник сочинение. Сегодня я видел, как Лайла прошла в двери, что-то напевая на пару с наушниками, какую-то из своих любимых мрачных вещиц одного британского певца, от которого она тащится, правда, не понимаю, с чего.

– У тебя зеленые глаза. У тебя голубые глаза. У тебя серые глаза, – говорит певец своей девушке, предаваясь мечтаниям, но Лайла не собирается поворачивать голову в мою сторону, потому что если вы видели это кино, то наверняка скажете: «Интересно, как Кит сумел провести в зал другую девушку, ведь он должен был подняться мимо Лайлы по эскалатору справа или мимо Джо, если по эскалатору слева».

Не иначе как я вижу сон, хотя ожерелье в моей руке реально. По мере того как история доходит до момента в кинотеатре, я должен спуститься назад, туда, где рвут входные билеты.

Женщины, которых я знал, всегда сбивали меня с истинного пути, и надеюсь, мне за это простится. Даже Гавейн, и тот сумел завладеть ею не более чем на секунду, так что позвольте верить, что и мне будет дарована секунда, когда я сейчас стою в своем жилете, до того, как сверну за угол и пойду все дальше, и дальше, и дальше. Очевидно, жизнь и ее не самые лучшие времена прячутся за тем углом, когда у вас из головы не идет Лайла, а ваши мечты упорно отказываются сбываться, и все ваше рыцарство вознаграждено только мисс Уайли, и то за сочинение, которое никто никогда не прочтет. Только не надо разбивать мне сердце прямо сейчас, и не просите, чтобы я уронил свои чистые грезы на липкий пол. Дайте мне прожить еще одно убойное мгновение на моем острове, послушайте, как ухает музыка за дверями кинозала, позвольте мне поверить, что я и есть тот самый чувак, за возможность взглянуть на которого они заплатили деньги, такой большой и сильный, там, в темноте зала, где, наверное, мне и место.

Спорно

Деньги, деньги, деньги, деньги, деньги, деньги. И пусть кто-то попробует сказать, что им не место в нашей истории любви. Нет, им там самое место. Это нечто, стоящее на правой полке. Когда Хелена купила кьянти, вопроса, с какой полки она его взяла, не возникло.

– Дешевый товар у нас справа, но чем дальше, тем товар дороже, – объяснил продавец в винном магазине.

– Все понятно. – Хелена вынула из разорванной сумки сигарету и зажгла, потому что она курит. Очень много курит.

– Я обычно выставляю дорогой товар там, где могу за ним следить, – добавил продавец.

Хелена выдохнула кольцо сизого дыма, что в этой стране считается нарушением порядка.

– Хорошо, – произнесла она. – Тогда я пойду вон туда, как можно дальше.

– У вас красивый акцент, – заметил продавец. – Вы явно не из наших краев.

– Угадали, – отозвалась Хелена. – Я по происхождению англичанка.

– Я же говорил. Потому что здесь у нас, в Сан-Франциско, в винном магазине не курят. Вернее, у нас в Калифорнии, и все это знают. Вот я и подумал, что вы у нас тут недавно.

– Пожалуй, да, недавно, – согласилась Хелена и направилась в его сторону вместе с бутылкой. – Наверное, вы могли бы просветить меня насчет многих вещей. – Вот наглядный пример. С какой стати ей это говорить? Хелена – молодая женщина, англичанка по происхождению, что бы это ни значило. Она много курит. У нее эротичный акцент и бутылка вина в руках. Вино – кьянти, тоже происхождением из Европы и в данном случае ужасно дешевое, но это еще не оправдание для фразы: «Наверное, вы могли бы просветить меня насчет многих вещей», или же не такая резкая, не такая очевидная шутка на тот счет, что и сама она тоже дешевая. К чему ей все это? Хелена склонялась к мысли, что тому не было особых причин. Позволю себе не согласиться – тому была особая причина, только Хелена не могла ее обнаружить. Возможно, она оставила ее в Англии. Она заплатила за вино в американской валюте. Деньги, деньги, деньги, деньги, деньги.

Сначала Хелена приехала в Нью-Йорк. Она планировала пожить там и поработать над своей новой книгой, но вскоре у нее кончились деньги. Деньги улетучились всего за девять дней. Цены наверняка изменятся к моменту, когда читатель возьмет в руки эту книгу, так что попытаюсь пояснить подоходчивее. Предположим, что Хелена приехала в Нью-Йорк с деньгами за американскую публикацию ее первого романа в сумме семисот миллиардов долларов. Она нашла себе дешевую квартирку или, вернее сказать, дыру, кишащую мерзкими американскими насекомыми, которая стоила ей пятьсот миллиардов долларов в месяц, а еще полмиллиона надо на такси, которое ее туда обычно подвозило. Молоко – молоко! – стоило сто тысяч долларов. Пара совершенно сногсшибательных новых сапог – более миллиарда! В некотором роде девять дней – уже само по себе чудо, хотя и не совсем то, на что рассчитывала Хелена. К сожалению, именно так она все и объясняла мужу.

Когда Дэвид услышал это, он только вздохнул.

– Я бы не советовал тебе употреблять такие слова, как «сногсшибательные», – сказал он, возможно, затем, чтобы сменить тему разговора. – Так говорят только в Англии. В Америке так не принято. Тебя могут неправильно понять – подумают, что ты настроена агрессивно и тебе хочется кого-то сбить с ног. Нет, мне в принципе все равно, но если мы собираемся здесь жить…

– Жить здесь нам не по карману, – ответила Хелена, красуясь в своих сногсшибательных сапогах. – Девять дней в Нью-Йорке обошлись мне более чем в годовой национальный доход страны, откуда я родом.

– Ты что-нибудь написала? – поинтересовался Дэвид.

– Да, кое-что написала, – ответила Хелена. И она показала два наброска первого предложения своего романа, начертанных на каталожных карточках, приклеенных липкой лентой к краю ванны, чтобы их можно было читать, пока принимаешь ванну, в общем, вы меня поняли. На первой карточке было написано: «Думаю, вы могли бы меня многому научить». На другой: «Думаю, вы могли бы научить меня многому». Хелена еще не решила, какое начало ей выбрать, но у нее в записной книжке стоимостью четыреста тысяч долларов было записано кое-что подлиннее.

– Отнеси своему редактору, – сказал Дэвид. – Покажи ему, что ты написала, и он даст тебе аванс.

Хелена знала, что так не делается, но все равно отправилась в ресторан.

– Что-то новенькое? – поинтересовался редактор, насупив брови. Он был, как здесь принято говорить, белой расы, а дело как раз шло к Рождеству. Хелена твердо намеревалась прочесть написанное вслух до конца.

Дорогая мамочка!

У меня почти закончились деньги. Пожалуйста, вышли мне немного денег. Мне нужно ужасно много денег. Пришли мне все, ну или почти все свои деньги. Деньги, деньги, деньги, деньги, деньги. Пожалуйста, мамочка, я тебя люблю.

Обнимаю и целую, Хелена.

– И через запятую, – добавила она, – твоя дочь.

Редактор откусил кусочек сыра, но вид у него все равно остался хмурый.

– Это из вашего нового романа?

– Нет, – ответила Хелена. – Это из письма моей матери. В моем новом романе говорится о любви, но любовный роман, ваше редакторство, требует денег.

– Дело в том… – начал редактор, и Хелена в ожидании затаила дыхание. – Мы ждем, когда ваш первый роман наконец, что называется, запылает ярким пламенем.

Хелене нравился редактор, и мысль о том, что ее роман запылает ярким пламенем, подобно девственнице, брошенной в жерло вулкана, если, конечно, нашлась бы такая девственница, чтобы жар из центра Земли обжег первые страницы, а потом картон обложки, а потом суперобложку, пока вся ее писательская карьера не превратится в пепел. Мысль была весьма привлекательной, но чтобы из нее можно сделать большие деньги?.. Не похоже.

– В чем проблема? – спросила она. – Почему он не горит ярким пламенем?

– Горит, но не в том смысле, – пояснил редактор. – Все дело в заглавии. Вы назвали свой роман «Гли-Клуб».

– Я не просто назвала его «Гли-Клуб», – возразила Хелена. Колонки, вмонтированные в потолок ресторана, неожиданно начали вещать о том, что они мечтают о белом Рождестве. – Я озаглавила его «Гли-Клуб». Это заглавие.

– Это британское слово, – в свою очередь возразил редактор. – Боюсь, что американцам оно останется непонятно.

– Термин «Glee», – громко произнесла Хелена, – происходит от англосаксонского слова «gliw» или «gleo», что значит веселье, особенно в том, что касается искусства менестрелей – пения, танцев и, возможно, даже акробатических номеров. До относительно недавних времен за редким исключением именно так и понимали в Америке это выражение, когда в колледжах устраивали именно подобные клубы.

Эту информацию Хелена почерпнула из «Гарвардского словаря музыки», второе издание, исправленное и дополненное, составитель Вилли Апель, издательство Гарвардского университета, г. Кембридж, штат Массачусетс, четырнадцатый тираж, экземпляром которого она запустила в Дэвида непонятно по какой причине – сама не могла сказать – тем вечером в ванной.

– Вот видите, это слово им хорошо известно. У них было две сотни лет, чтобы его узнать. Англия и Америка – это одно и то же. Я устала от людей, который говорят мне, что они не понимают и что, мол, это английское выражение. Я знаю, что это за выражение.

Дэвид в тот день кое-кому позвонил, что опять-таки можно считать чудом. Чудом было то, что американское правительство, несмотря на свою двухсотлетнюю историю, так и не удосужилось прикрыть телефонную линию Хелены, хотя было совершенно очевидно, что той никогда не наскрести миллионы долларов, чтобы заплатить за переговоры.

– Ты помнишь мою бывшую подружку по имени Андреа? – спросил он.

– Которую ты любил, – уточнила Хелена. – Как-то однажды ты в пику мне заметил, что она отсасывала, как никакая другая.

– Та самая, – согласился Дэвид. – Она работает тут, в Сан-Франциско, в одной конторе, что-то такое связанное с искусством, так вот она могла бы пристроить тебя в школу.

Водилась за Дэвидом доброта, от которой Хелене порой хотелось лезть на стенку от ревности, если это, конечно, была ревность. Она подвела его, потому что ее роман «Гли-Клуб», первый выпуск, издательство «Сент-Мартинз пресс», г. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, первый тираж, не сумел привлечь к себе внимания читателей или, как выразился редактор, погоды не сделал, то есть не запылал ярким пламенем. И потому у нее изо рта вылетели все эти непонятные слова.

– Что произойдет, если я с вами пересплю? – спросила Хелена у редактора, выйдя из ресторана.

К ее великому облегчению, редактор на мгновение задумался над вопросом с самым серьезным видом – точно так же, как он задумался о карточках, которые она показала ему за десертом.

– Наверное, у меня произойдет эякуляция, – ответил он и подозвал такси. – Мы с вами еще поговорим, Хелена.

И вот теперь взгляните на нее.

– Какая разница! – говорит она. – Зачем тащиться из Нью-Йорка в Сан-Франциско, если что там, что здесь приходится прозябать без денег, денег, денег?

– Мне в принципе без разницы, – говорит Дэвид. – Только в Сан-Франциско теплее. Потому и люди там тоже немного другие. А долететь туда можно и по кредитной карточке. Андреа рассказывала мне про один бар, в который она ходила, и про квартиру, которую снимала, и вообще якобы весь город сидит на активном вулкане. Мол, совсем недавно это обнаружили. Народ, естественно, напуган, поэтому снять жилье можно дешево. Ну и конечно, все страшно боятся террористов.

– Я тоже боюсь террористов, – призналась Хелена. – А еще, боюсь, мне не совсем понятно, каким образом меня пристроят к школе.

– Не к школе, а в школу, – поправил ее Дэвид. – На работу учительницей. В Сан-Франциско. Таким образом, как здесь говорят, мы одним камнем убьем двух воробьев.

– Фу! Повсюду дохлые птицы, – громко произнесла Хелена. – Даже на знаменитом мосту, которым местные жители ужасно гордятся. Как его там, Большие ворота?

– Золотые, – поправил Дэвид, соскребая с края ванны остатки липкой ленты, словно они с Хеленой уже собрались получить назад залог. – Думаю, нам там будет лучше – скряб, скряб, скряб, – кстати, твоя мать, – скряб, скряб, скряб, – того же самого мнения.

Мать Хелены. Мать Хелены. Мать-мать-мать. Хелена представляет себе, как та приезжает проведать ее, и ей тут же хочется бросить родительницу в жерло действующего вулкана. Но что, если все эти доводы неверны? Хелена наклонилась к мужу и поцеловала его в то самое место, куда недавно попала книгой. Это, наверное, и есть любовь – переехать поближе к деньгам, хотя действующий вулкан или бывшая подружка могут мгновенно разнести все к чертям собачьим, или как там говорят американцы в таком случае. Как все говорят. Да, не все так просто, еще как непросто.

– А что, если там нет никакого вулкана? – спросила Хелена. – Что мне тогда делать?

– В таком случае, – ответил Дэвид, даже бровью не поведя, – придется пойти учительницей в школу.

Объявление в комнате отдыха учителей гласило: «Ваша мать здесь не работает». По всей вероятности, имелась в виду чистота помещения. При слове «комната отдыха» Хелена представила себе симпатичную гостиную, неярко освещенную, с мягкой мебелью и элегантными гардинами, где подают коктейли, а на экране крутят старый черно-белый фильм, только без звука. Вместо этого здесь несколько стульев, а к стене клейкой лентой прилеплена всякая всячина. Вот и любовь такая же – много стульев и одновременно такое чувство, что помещение нуждается в хорошей уборке, чтобы все, что напоминает вам о матери, соскрести и смыть с глаз долой.

– Полагаю, у вас в Англии нет комнат отдыха для учителей, только учительские, – говорит Хелене Андреа, ее непосредственная наставница.

– Верно, – соглашается Хелена и передвигает один стул. Андреа возвращает его на место.

– Надеюсь, вам здесь понравится, – говорит она. – К тому же вам есть чему их научить. Ваши уроки в расписании стоят утром и во второй половине дня. А в перерыве можно либо отдохнуть здесь, либо выйти на улицу, если вы курите.

– Курю, – признается Хелена. И это святая правда. Ведь по происхождению она из Англии и уже опубликовала свой первый роман под заглавием «Гли-Клуб», что помогло ей получить место преподавателя «основ художественного самовыражения» в частной школе, хотя слово «помогло», наверное, не самое удачное в данной ситуации, потому что, вернее сказать, ее просто «пристроили». А ответ на все вопросы один – деньги, деньги, деньги, которые занимали в ее любовном романе особое место. Ведь им с мужем требовалось покупать вещи, причем регулярно. Работа в школе особых денег не приносила; давайте заглянем правде в глаза – на образование всем глубоко наплевать, с другой стороны, это занятие временное. При приеме на работу Хелене так и сказали открытым текстом: мол, мы вас берем, но до тех пор, пока не кончатся деньги. Хелена же по собственному жизненному опыту знала, что деньги кончаются через девять дней.

– Как я уже говорила, работа временная, – произнесла Андреа, хотя лично она сказала об этом впервые. – Главное, чего от тебя ждут, это помочь им раскрыть в себе дар художественного самовыражения. То есть ты здесь для того, чтобы помочь учащимся открыть в себе творческую личность. Понятно?

Андреа – бывшая подружка ее нынешнего мужа, оттого она и сказала «понятно» таким тоном, словно на самом деле это означало: «Один и тот же мужик видел нас обеих голыми и предпочел тебя, стерва».

– Да-да, понятно, – произнесла Хелена и вздохнула. В Англии с ней такого никогда не случалось. Правда, толком разницу она объяснить не могла, возможно, ее вообще не было, этой разницы. Нет, конечно, дома Хелен жила не в замке, однако чем дольше она находилась в этой омерзительной «комнате отдыха», тем прекраснее казалась ей ее прежняя жизнь в старой доброй Англии.

– Первое, что тебе предстоит сделать, это вывести детей на природу, чтобы они посмотрели на перелетных птиц. Ну, как их там, сорок. Мероприятие проводится под эгидой «Молодежного комитета по содействию миграции сорок»; комитет как спонсор оказывает содействие, в том числе и финансовое. Назначено оно на завтра, если только не проснется вулкан.

Последняя реплика – уже ставшая традицией местная шутка, обязанная своим существованием слухам о том, что город стоит на действующем вулкане. До последнего времени этот факт почему-то оставался незамеченным, а недавно вулкан-невидимка был принят в действительные члены ассоциации своих тихоокеанских собратьев, известной под названием «Огненное кольцо». Это была одна из тех новостей, от которых народ разбирал нервный смех, потому что кто знает, чем все может обернуться. Вот и любовь точно такая же. Да вы взгляните на нее. Что здесь происходит? «Если только не проснется вулкан» – эти слова стали расхожей фразой. Например, «Увидимся в пятницу, если только не проснется вулкан», или «Я твой навсегда, если только не проснется вулкан».

– Значит, завтра я должна отвести их на природу, чтобы они понаблюдали за птичками? – переспросила Хелена, хотя ее занимала мысль иного порядка, а именно, что надеть.

– Да, а сегодня, – произнесла Андреа, – ты должна рассказать им о птичках. В частности, о сороках. Тебе самой о них хоть что-нибудь известно?

В молодости моя мать как-то раз пошла на День Благодарения в гости к друзьям и спросила мать своей подружки, чем она может ей помочь. «Ты могла бы сделать масляную птичку», – сказала моей матери мать подружки моей матери и вручила ей две маленькие ложечки и холмик масла. Масляная птичка – это кусочек масла, которому придана форма птички, но дело не в этом, а в другом: к чему такая жестокость? Почему люди заставляют других людей делать невозможное? Зачем им это? Зачем понадобились им все эти низости, когда на свете есть столько прекрасного – например, любовь.

– О, я знаю немало разных историй про птичек, – сказала Хелена, и в ее словах была изрядная доля истины. – В университете, прежде чем переключиться на поэзию, я изучала орнитологию.

– Не в университете, – не удержалась Андреа. – Мы не говорим «в университете», мы говорим «в колледже». Однако меня интересует другое: что конкретно тебе известно о сороках?

– Ну, кое-что известно, – пролепетала Хелена, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног. – Кое-что известно.

– В таком случае брошюры «Молодежного комитета по содействию миграции сорок» я оставляю себе, – заявила Андреа и поднялась, вся такая тощая и самодовольная. – Мы объединяем два класса, так что там будет пятьдесят ребятишек. Урок состоится через час. Кстати, здесь курить запрещено.

– Я всего лишь держу сигарету в руке, – попыталась оправдаться Хелена, торопливо засовывая сигарету обратно в пачку. – Просто мне так легче думается. Скажите, что случилось с предыдущей учительницей, которая вела этот предмет?

– Она дала урок на тему кое-каких идиоматических выражений, до которых дети еще не доросли, – ответила Андреа. – Я была вынуждена ее уволить.

Дверь закрылась, и Хелена осталась сидеть одна в «комнате отдыха», мысленно сокрушаясь о том, что курение запрещено. С каким удовольствием она бы сейчас закурила сигарету, а потом загасила окурок в глазу этой стервы. Вместо этого она поспешила в школьную библиотеку, где ее поджидало маленькое чудо под названием «Сороки. Среда обитания и особенности поведения черноклювых и желтоклювых сорок», автор Тим Биркхед, с иллюстрациями Дэвида Куинна, издательство «Т и АД», г. Лондон, Англия, первое издание. К тому времени, как истек данный ей час, Хелена уже сделала для себя список любопытных фактов, который затем зачитала вслух. Так что когда Андреа заглянула в класс, чтобы проверить, чем заняты пятьдесят детских душ, она застала удивительную картину – в классной комнате стояла редкая для этих стен тишина, а все учащиеся с увлечением выполняли творческое задание.