Текст книги "Утеха падали"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 72 страниц)

Глава 22

Филадельфия

Четверг, 1 января 1981 г.

За час до завтрака детям позволили выйти из дома поиграть. Утро было холодным, но ясным, отчетливая оранжевая сфера поднимавшегося солнца старательно стремилась отделиться от бесчисленных обнаженных ветвей деревьев, словно цеплявшихся за нее своими руками. Трое ребятишек смеялись, играли и бегали по длинному склону, который вел к лесу и дальше к реке. Старшей, Таре, всего лишь три недели назад исполнилось восемь. Эллисон было шесть. Рыжему Джастину должно было исполниться пять в апреле.

Их смех и крики отдавались эхом от поросшего лесом холма. Когда из-за деревьев появилась старая леди и направилась к ним, все трое замерли.

– Почему вы до сих пор в халате? – поинтересовалась Эллисон.

Женщина остановилась и улыбнулась.

– О, сегодня такое солнечное утро, что мне захотелось пройтись, прежде чем одеться, – проскрипела она странным голосом.

Дети понимающе закивали. Им часто хотелось поиграть на улице в пижамах.

– А почему у вас нет зубов? – осведомился Джастин.

– Замолчи, – поспешно оборвала его Тара. Джастин опустил глаза, переминаясь с ноги на ногу.

– Где вы живете? – спросила старуха.

– Мы живем в замке. – Эллисон указала на высокое старинное здание из серого камня, стоявшее на холме. Вокруг него простирались сотни акров парковых угодий. Узкая полоска асфальта вилась вдоль склона, уходя в лес.

– Наш папа – помощник лесничего, – пропела Тара.

– Правда? – снова улыбнулась незнакомка. – Ваши родители сейчас дома?

– Папа еще спит, – сказала Эллисон. – Они с мамой вчера поздно легли после новогоднего вечера. Мама проснулась, но у нее болит голова, и она отдыхает, перед тем как готовить завтрак.

– У нас будут французские тосты, – сообщил Джастин.

– И мы будем смотреть Парад Роз, – добавила Тара.

Дама улыбнулась и посмотрела на дом. Десны у нее были бледно-розового цвета.

– Хотите покажу, как я умею кувыркаться? – Джастин дернул ее за руку.

– Умеешь кувыркаться? – переспросила дама. – Конечно же, хочу.

Джастин расстегнул куртку, встал на колени и неуклюже перекувырнулся вперед, шмякнувшись на спину и подняв кроссовками грязные брызги.

– Видела?

– Браво! – Дама захлопала в ладоши. И снова пристально взглянула на дом.

– Я – Тара, – сообщила старшая девочка. – Это – Эллисон. А Джастин еще ребенок.

– Я не ребенок! – заявил Джастин.

– Нет, ребенок, – непоколебимо возразила Тара. – Ты младше всех, поэтому ты – ребенок. Мама так говорит.

Джастин свирепо нахмурился и снова взял за руку пожилую даму.

– Вы хорошая, – сообщил он. Та небрежно погладила его по голове свободной рукой.

– А у вас есть машина? – поинтересовалась дама.

– Конечно, – ответила Эллисон. – У нас есть «Бронкс» и «Синий Овал?».

– "Синий Овал" ? – Старуха удивленно подняла брови.

– Она имеет в виду синий «Вольво», – пояснила Тара, качая головой. – Это Джастин его так называет, а теперь и папа с мамой. Они считают, что это смешно. – И она состроила гримасу.

– А кто-нибудь есть еще в доме? – поинтересовалась дама.

– Ага, – откликнулся Джастин. – Должна была приехать тетя Кэрол, но она вместо этого поехала в какое-то другое место. Но папа сказал, что слава Богу, от нее только одни хлопоты...

– Тихо ты! – снова оборвала мальчика Тара и хлопнула его по руке. Джастин спрятался за спину дамы в халате.

– Вам, наверно, скучно одним в замке? – предположила та. – А вы не боитесь грабителей или каких-нибудь нехороших людей?

– Не-а. – Эллисон швырнула камнем в сторону отдаленных деревьев. – Папа говорит, что парк – это самое безопасное место для детей во всем городе.

Джастин заглянул в лицо незнакомой старухи.

– Эй, а что у вас с глазом? – спросил он.

– У меня болела головка, дорогой, – пояснила дама и провела дрожащей рукой по лбу.

– Как у мамы, – кивнула Тара. – Вы тоже вчера ходили на новогоднюю вечеринку?

Дама обнажила десны и снова посмотрела на дом.

– Помощник лесничего – это звучит очень важно, – промолвила она.

– Да, – согласилась Тара. Ее брат и сестра уже утратили интерес к разговору и убежали играть в пятнашки.

– У твоего отца есть что-нибудь, чтобы защищать парк от плохих людей? – спросила дама. – Что-нибудь вроде пистолета?

– Конечно же, у него есть, – бодро отозвалась Тара. – Но нам не разрешают с ним играть. Он держит его на полке в шкафу. А в столе у него еще есть пули в синей и желтой коробках.

Детишки снова обступили незнакомку, прервав свою беготню.

– А хотите, я вам спою? – предложила Эллисон, отдышавшись.

– Конечно, дорогая.

Скрестив ноги, дети уселись на траву. За их спинами оранжевое солнце наконец выпуталось из обрывков утреннего тумана и, отделившись от ветвей, выплыло в холодное лазурное небо.

Эллисон выпрямилась, сложила руки и пропела три куплета «Хей, Джуд» группы «Битлз» а капелла – каждая нотка, каждый звук звучали так же чисто и пронзительно, как иней на траве, сверкавший в щедром утреннем свете. Закончив, она улыбнулась, и дети замерли в тишине.

На глазах старухи выступили слезы.

– А теперь я бы очень хотела познакомиться с вашими родителями, – тихо промолвила она.

Эллисон взяла ее за левую руку, Джастин – за правую, а Тара двинулась вперед, указывая дорогу. Когда они дошли до мощенной плитами дорожки, старуха вдруг поднесла руку к виску и отвернулась.

– Вы не пойдете? – спросила Тара.

– Возможно, попозже, – таким же странным голосом ответила дама. – У меня вдруг страшно разболелась голова. Возможно, завтра.

Под взглядами детей она сделала несколько неуверенных шагов в сторону от дома, слабо вскрикнула и повалилась на замерзшую клумбу. Дети подбежали к ней, и Джастин потряс ее за плечо. Лицо старухи посерело и исказилось в страшной гримасе. Левый ее глаз полностью закрылся, а в правом виднелся лишь белок. Старуха тяжело дышала, высунув язык, как собака. С подбородка свисала длинная струйка слюны.

– Она умерла? – с придыханьем, шепотом спросил Джастин.

Тара закусила костяшки пальцев.

– Нет. Не думаю. Не знаю. Пойду позову папу. – Она повернулась и бросилась бегом к дому. Эллисон с секунду поколебалась и тоже побежала вслед за старшей сестрой.

Джастин опустился на колени. Приподнял ее руку – та была холодна как лед.

Когда из дома на холме выбежали взрослые, они увидели, что их ребенок стоит на коленях на клумбе, гладит руку старухи в розовом халате и повторяет одно и то же:

– Не умирай, добрая тетя, о'кей? Пожалуйста, не умирай, добрая тетя.

Книга третья
Эндшпиль

Очнувшись, наступленье мрака,

А не рассвет я ощутил.

Джерард Мэнли Хопкинс

Глава 1

Дотан, штат Алабама

Среда, 1 апреля 1981 г.

Всемирный Библейский центр в пяти милях к югу от Дотана состоял из двадцати трех белоснежных зданий, раскинувшихся более чем на 160 акрах. Молитвенный дворец находился в огромном здании из гранита и стекла. Полы повсюду были устланы коврами. Амфитеатр одновременно вмещал шесть тысяч правоверных, которые могли с полным комфортом предаваться духовному совершенствованию в помещениях, оснащенных кондиционерами. Каждый золотой кирпич на бульваре Вероисповедания олицетворял пожертвование в пять тысяч долларов, серебряный – в одну тысячу и белый – в пятьсот долларов. Прибывая по воздуху, иногда в одном из трех вертолетов Центра, гости взирали сверху на бульвар, напоминавший огромную белую челюсть, с вкраплениями золотых и серебряных коронок. С каждым годом оскал становился псе шире и приобретал все больше золотых зубов.

Напротив Молитвенного дворца на бульваре находилось длинное низкое здание внешних связей Центра, которое можно было бы по ошибке принять за большую фабрику компьютеров или исследовательскую лабораторию, если бы не шесть огромных спутниковых тарелок на крыше. Круглосуточные телевизионные программы, транслируемые через один или более спутников кабельными компаниями, телестанциями и церковным телевидением, по утверждению Центра, смотрели сто миллионов зрителей более чем из девяноста стран. Здесь был также компьютеризованный печатный цех, студия звукозаписи, четыре компьютера, постоянно подключенных в общую сеть Всемирного центра информации евангелистов.

Там, где заканчивался бело-серебряно-золотой оскал и бульвар Вероисповедания выходил из зоны повышенной охраны и превращался в окружную дорогу 251, располагались Библейский колледж Джимми Уэйна Саттера и его же школа христианского бизнеса. В этих неаккредитованных заведениях обучалось 800 студентов, из них 650 постоянно проживали в жестко разграниченных дормиториях: Западном – Роя Роджерса, Восточном – Дейла Эванса и Южном – Адама Смита.

В других зданиях с бетонными колоннами и гранитными фасадами, напоминавшими нечто среднее между современной протестантской церковью и мавзолеем, трудились легионы служащих. Они занимались административной деятельностью, службой безопасности, транспортом, внешними связями и финансами. Всемирный Библейский центр суммы своих доходов и расходов хранил в тайне, но было известно, что его комплекс, завершенный в 1978 году, обошелся более чем в сорок пять миллионов долларов. Также ходили слухи, что в Центр еженедельно поступает в качестве пожертвований около полутора миллионов долларов.

Предвидя быстрый финансовый рост в 1980 годах, Всемирный Библейский центр планировал открытие целой сети христианских магазинов, организацию мотелей и строительство Библейского увеселительного парка в Джорджии, который должен был обойтись в 165 миллионов долларов.

Хотя Всемирный Библейский центр являлся некоммерческой религиозной организацией, христианские предприятия создавались с целью будущей коммерческой экспансии, чтобы прибрать к рукам и торговлю. Президентом Библейского центра, его председателем и единственным членом Совета директоров религиозных предприятий был преподобный Джимми Уэйн Саттер.

* * *

Надев свои бифокальные очки в золотой оправе, Джимми Саттер улыбнулся в третью камеру.

– Я всего лишь скромный сельский проповедник, – елейным голосом начал он, – все эти финансовые и правовые вопросы для меня ничего не значат...

– Джимми, – тут же подхватил его приспешник – грузный мужчина в очках в роговой оправе, с отвисшими щеками, которые начинали дрожать, когда он возбуждался, как это случилось сейчас, – я уверен, что расследования Службы внутренних доходов, налоговых служб, все эти преследования Федерального совета церквей – бесспорно, дело рук Врага рода человеческого...

– ..но я знаю, что такое преследования, – продолжил Саттер, возвышая голос и слегка улыбаясь, чувствуя, что камера продолжает держать его в объективе. Он заметил, как удлинились линзы, когда все три камеры переключились на представителя Европейского таможенного союза. Тим Макинтош, режиссер программы был хорошо знаком с Саттером – за восемь лет они вместе сделали десять тысяч программ. – И я распознаю зловоние дьявола, когда сталкиваюсь с ним. Конечно, это происки, козни дьявола. Ему ведь ничего не хотелось так, как поставить преграду слову Божию... это его мечта – использовать правительство, чтобы не дать слову Иисуса Христа проникнуть к тем, кто взывает к Нему о помощи, кто просит у Него прощения и ищет у Него спасения...

– И эти... эти преследования настолько очевидно являются делом его рук... – подхватил второй приспешник.

– Но Иисус не покидает свой народ в годину бедствий! – возопил Джимми Уэйн Саттер. Теперь он расхаживал взад и вперед, размахивая шнуром от микрофона, словно волочил за хвост самого сатану. – Иисус за нас... Иисус поддерживает нас и нашу игру и презирает Князя Тьмы и его аспидов...

– Аминь! – воскликнула погрузневшая бывшая телезвезда, сидевшая в кресле. Год назад Иисус излечил ее от рака груди во время телевизионного сеанса в живом эфире.

– Слава Иисусу! – добавил с дивана усатый тип. За последние шестнадцать лет он уже издал девять книг о скором конце света.

– Иисус не замечает этих... правительственных бюрократов... – Саттер чуть ли не выплюнул эту фразу, – как благородный лев, не обращающий внимания на укус блохи!

– С нами Бог! – пропел когда-то известный певец, выпустивший свой последний хит в 1957 году. Похоже, все трое пользовались одним и тем же лаком для волос и одевались в одном и том же магазине.

Саттер остановился, подтянул шнур микрофона и повернулся к аудитории. Декорация, по телевизионным стандартам, была грандиозной, она выглядела даже шикарнее, чем большинство бродвейских постановок – зрители располагались на трех уровнях, покрытых красными и синими коврами и украшенных букетами свежих белых цветов. Верхняя площадка, используемая в основном для вокальных номеров, напоминала террасу, огражденную сзади тремя стрельчатыми окнами, за которыми сиял вечный восход или закат. На средней площадке потрескивал камин, который горел даже тогда, когда температура воздуха в Дотане поднималась до тридцати пяти градусов в тени, а вокруг него располагалась сцена для интервью и бесед с позолоченными диваном, – креслами и письменным столом эпохи Людовика XIV, за которым обычно восседал преподобный Джимми Уэйн Саттер на резном стуле с высокой спинкой, таком же величественном, как трон Цезаря Борджиа.

Преподобный Саттер спустился на самую нижнюю площадку, представляющую собой полукружия сцен, покрытых коврами, что позволяло режиссеру давать общие планы дальними камерами, демонстрируя Главу Библейского центра на фоне шестисот человек аудитории. Эта студия обычно использовалась для съемок ежедневной программы «Библейское шоу в час завтрака». Сейчас же здесь шла запись более длинной передачи – «Библейская программа с Джимми Уэйном Саттером». Программы же, предполагавшие больший состав участников или большую аудиторию, записывались в Молитвенном дворце.

– Я всего лишь скромный провинциальный проповедник, – снова произнес Саттер, переходя на доверительный тон, – но с Божьей помощью и с вашей помощью все испытания и беды останутся позади. С Божьей и вашей помощью мы переживем эти дни преследований и гонений, и слово Господа зазвучит еще громче, сильнее и яснее, чем прежде. – Он промокнул вспотевший лоб шелковым носовым платком. – Но чтобы мы выжили, дорогие друзья... чтобы мы могли и дальше доносить до вас послание Господа, выраженное в его евангелиях... нам нужна ваша помощь. Нам нужны ваши молитвы, ваши негодующие письма в адрес правительственных бюрократов, преследующих нас, ваши подношения любви... нам нужно все, что вы можете дать во имя Христа. Вы должны помочь нам доносить до людей слово Господа. Мы верим, что вы не подведете нас. А пока вы надписываете конверты, разосланные вам в этом месяце Крисом, Кеем и братом Лайлом, давайте послушаем Гейл и ансамбль «Евангелические гитары» с нашими библейскими певцами, которые напоминают вам – «Нет необходимости понимать, нужно просто держать Его за руку»...

Помощник режиссера пальцами отсчитал Саттеру четыре секунды и зажег лампочку, когда нужно было снова вступить после музыкальной паузы. Преподобный опустился за письменный стол, кресло рядом с ним пустовало. На диване же оказалось слишком много людей.

Саттер с вальяжным и даже несколько игривым видом улыбнулся в объектив второй камеры.

– Друзья, говоря о силе Господней любви, силе вечного спасения и даре возвращения к жизни во имя Иисуса... мне особенно приятно представить нашего следующего гостя. Много лет он блуждал в паутине греха Западного побережья, о которой мы все слышали... много лет эта добрая душа, лишенная света Христова, бродила в темной чаще страха и блуда, которая уготована тем, кто не обрел Слова Господа... Но сегодня в доказательство бесконечной милости Иисуса и Его силы, Его вечной любви, не оставляющей ни одного страждущего... с нами знаменитый продюсер, голливудский кинорежиссер... Энтони Хэрод!

Под громкие аплодисменты шестисот христиан, не имевших ни малейшего представления о том, кто такой Хэрод, тот пересек широкую площадку, протянул Саттеру руку, но преподобный вскочил, обнял продюсера и усадил его в гостевое кресло. Хэрод уселся и нервно закинул ногу на ногу. Трио на диване отреагировало на него по-разному – популярный когда-то певец осклабился, апокалиптический писатель наградил его холодным взглядом, а раздобревшая кинозвезда состроила хитрую физиономию и послала воздушный поцелуй. На Хэроде были джинсы, облегающие ногу ковбойские сапоги и подпоясанная широким кушаком красная шелковая рубашка.

Джимми Уэйн Саттер склонился к нему и проговорил:

– Ну что ж, Энтони, Энтони, Энтони... Хэрод неуверенно улыбнулся и подмигнул аудитории. Из-за яркого телевизионного освещения лиц он не различал, лишь кое-где отблескивали стекла очков.

– Энтони, и сколько лет ты уже сотрудничаешь с ярмаркой мишуры и тщеславия?

– Э-э... шестнадцать лет, – произнес Хэрод и откашлялся. – Я начал в 1964 году... когда мне было девятнадцать. Начал как сценарист.

– И, Энтони... – Саттер склонился ближе, придав своему голосу одновременно оттенки веселости и таинственности, – правда ли то, что мы слышали... о греховности Голливуда?.. Конечно, не всего Голливуда... у нас с Кеем там есть несколько добрых друзей-христиан, включая тебя, Энтони... но вообще, неужто он так порочен, как говорят?

– Довольно порочен, – кивнул Хэрод. – Это действительно клоака греховности.

– Разводы? – осведомился Саттер.

– Повсеместно.

– Наркотики?

– Ими пользуются все.

– Алкоголь?

– Ода.

– Кокаин?

– Запросто, как леденцы.

– Героин?

– Даже у звезд на венах есть следы, Джимми.

– И люди упоминают имя Господа всуе?

– Постоянно.

– Богохульничают?

– Само собой разумеется.

– Поклоняются дьяволу?

– Ходят такие слухи.

– Молятся «золотому тельцу»?

– Вне всяких сомнений.

– А как же насчет седьмой заповеди, Энтони?

– Э-э-э...

– "Не пожелай жены ближнего"...

– Я бы сказал, она полностью забыта.

– Ты бывал на этих разнузданных голливудских приемах, Энтони?

– Не раз участвовал в них...

– Наркотики, блуд, неприкрытое прелюбодейство, погоня за всемогущим долларом, поклонение Врагу рода человеческого, пренебрежение законами Божьими...

– Да, – согласился Хэрод, – и это только на самом скучном приеме. – Аудитория издала звук – напоминающий нечто среднее между кашлем и приглушенном вздохом.

Преподобный Джимми Уэйн Саттер сложил пальцы домиком.

– А теперь, Энтони, расскажи нам свою историю, свою собственную, о падении в эту бездну... и восшествии из нее.

Хэрод едва заметно улыбнулся, уголки его губ поползли вверх.

– Ну, Джимми, я был молод... впечатлителен... хотел, чтобы мною руководили. Признаюсь, что соблазн этого образа жизни довольно долго вел меня вниз по темному пути. Многие годы.

– И ты получал за это мирское признание, – подсказал Саттер.

Хэрод кивнул и отыскал глазами камеру с красной лампочкой, после чего на его лице появилось выражение искреннего раскаяния.

– Как ты только что сказал, Джимми, у дьявола есть свои приманки. Деньги... столько денег, Джимми, что я не знал, что с ними делать. Скоростные машины. Большие дома. Женщины... красивые женщины... знаменитые звезды с прославленными лицами и прекрасными телами... мне только надо было снять телефонную трубку, Джимми. У меня возникло ложное чувство власти. Ложное чувство собственной высокопоставленности. Я пил и пользовался наркотиками. Дорога в ад может начаться даже с горячей ванны, Джимми.

– Аминь! – воскликнула толстая телезвезда. Саттер напустил на себя встревоженный вид.

– Но, Энтони, вот что действительно пугает... то, чего мы должны больше всего опасаться... ведь это люди, которые делают фильмы, так называемое кино для наших детей. Верно?

– Именно так, Джимми. И фильмы, которые они делают, продиктованы лишь одним соображением... прибылью.

Первая камера загудела, предупреждая о крупном плане, и Саттер повернулся к объективу. Всякое спокойствие исчезло с его лица, теперь он напоминал ветхозаветного пророка – сильные скулы, темные брови, длинные волнистые седые волосы.

– И наши дети, дорогие друзья, получают грязь. Грязь и отбросы. Когда я был мальчиком... когда большинство из нас были детьми... мы собирали двадцатипятицентовики, чтобы сходить в кино... если нам разрешали сходить в кино... и мы шли на воскресный утренник и смотрели мультики... Что стало с мультиками, Энтони? А после мультика мы смотрели вестерн... помните Хута Гибсона? Помните Хопалонга Кассиди? Помните Роя Роджерса? Да благословит его Господь... Рой участвовал в нашей программе на прошлой неделе... прекрасный человек... великодушный человек... А потом, может, киноленту Джона Уэйна. Мы возвращались домой и знали, что побеждают хорошие ребята, что Америка – это особое место... благословенная страна. Помните Джона Уэйна в «Сражающихся ВМС»? И мы возвращались домой в свои семьи... помните Микки Руни в «Энди Харди»? Возвращались домой к своим семьям и знали, что семья – это самое главное... что мы любим нашу страну, что доброта, уважение к власти и любовь друг к Другу – это очень важно... что сдержанность, дисциплина и самоконтроль – самое главное... А самое главное – что Господь всегда с нами!

Саттер снял очки. На лбу и верхней губе выступила испарина.

– А что наши дети смотрят сейчас? Они смотрят порнографию, безбожную грязь, ужасы, насилие, убийства. Сегодня вы идете в кино... я имею в виду на фильм, разрешенный к показу детям, я не говорю о грязных фильмах для взрослых, которые показывают теперь везде, которые расползаются повсюду, как раковая опухоль, но любой ребенок может их увидеть... уже нет возрастных границ, хотя это тоже лицемерие... грязь есть грязь... то, что не годится для шестнадцатилетних, не годится и для богобоязненных взрослых... но дети идут на эти фильмы, и еще как идут! И они смотрят фильмы для взрослых, демонстрирующие обнаженное тело, богохульство, прелюбодеяния... ругательство следует за ругательством, богохульство за богохульством... Эти фильмы разрушают наши семьи, разрушают нашу страну, разрушают веру, законы Господа и потешаются над Словом Господним, предлагая вместо него секс, насилие, грязь и нездоровое возбуждение. А вы говорите – что я могу сделать? Что мы можем сделать? И я отвечаю вам: приблизьтесь к Господу, воспримите его Слово, следуйте примеру безгрешного Иисуса, чтобы эти отбросы, эта грязь потеряли для вас всякую привлекательность... И пусть ваши дети примут Христа, примут в свои сердца, примут как своего Спасителя, своего личного Спасителя, и тогда эта видеогрязь потеряет для них привлекательность, эта «Гоморра» Голливуда перестанет притягивать их... «Ибо Отец весь суд отдал Сыну... И дал ему власть производить суд... ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия, и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло... а делавшие зло... в воскресение осуждения» (Евангелие от Иоанна, глава 5, стихи 22-26-28).

Толпа закричала: «Аллилуйя!»

– Слава Иисусу! – воскликнул певец. Апокалиптический писатель закрыл глаза и кивнул. Толстая актриса рыдала.

Энтони, – тихим низким голосом произнес Саттер, снова привлекая к себе всеобщее внимание, – принял ли ты Господа?

– Принял, Джимми. Я обрел Господа...

– И принял его как личного Спасителя?

– Да, Джимми. Я принял Иисуса Христа в свою жизнь.

– И позволил ему вывести тебя из бездны страха и блуда... из фальшивого блеска больного Голливуда к исцеляющему свету Слова Божия?..

– Да, Джимми. Христос вернул мне радость жизни, даровал мне цель жить и работать во имя Его...

– Да славится имя Господне, – выдохнул Саттер и улыбнулся. Он потряс головой, словно избавляясь от охватившего его волнения, и повернулся к третьей камере. Помощник режиссера махал руками, показывая, что пора закругляться. – И в ближайшем будущем, в самом ближайшем будущем, я надеюсь... Энтони обратит свои навыки, таланты и опыт на осуществление совершенно особого библейского проекта... сейчас мы еще не можем говорить об этом, но не сомневайтесь, что мы используем все замечательные приемы Голливуда, чтобы донести слово Божье до миллионов добрых христиан, изголодавшихся по здоровым семейным развлечениям.

Аудитория и гости ответили громом аплодисментов. Саттер склонился к микрофону и сообщил, перекрывая шум:

– Завтра состоится особая библейская служба священной музыки... наши гости – Пэт Бун, Пэтси Диллон, группа «Благовест», наша Гейл и «Евангелические гитары»...

Под электронными вспышками аплодисменты еще более усилились. Третья камера с наездом взяла максимально крупный план Саттера, и преподобный улыбнулся:

– До следующей встречи, помните стих 16 из главы 3 Евангелия от Иоанна: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в него, не погиб, но имел жизнь вечную». До свидания! Да благословит вас всех Господь!

Саттер и Хэрод покинули площадку еще до того, как погасли навесные софиты и утихли аплодисменты – быстрым шагом они двинулись по коридорам, устланным коврами и освежаемым кондиционерами. Мария Чен и жена преподобного – Кей ожидали их в кабинете Саттера.

– Ну что ты думаешь, дорогая? – осведомился Саттер.

Кей Эллен Саттер, высокая худая женщина, была обременена многочисленными слоями косметики и такой прической, что, казалось, ее вылепили много лет назад.

– Замечательно, дорогой. Восхитительно.

– Надо было отказаться от этого монолога идиота певца, когда он начал разглагольствовать о евреях, сующихся в шоу-бизнес, – заметил Саттер. – Хотя у нас есть еще двадцать минут, чтобы вырезать это, до того как все пойдет в эфир. – Он надел очки и посмотрел на жену. – Куда это вы обе собрались?

– Я думала показать Марии детскую группу и ясли в общежитии женатых студентов, – ответила Кей Саттер.

– Отлично, отлично! – откликнулся Саттер. – У нас с Энтони запланирована еще одна короткая встреча, а потом вам пора отправляться в Атланту.

Мария Чен бросила на Хэрода вопросительный взгляд. Тот пожал плечами, и обе женщины вышли.

Обширный кабинет преподобного Джимми Уэйна Саттера, в отличие от красно-сине-белых тонов, преобладавших в остальной части комплекса, был декорирован в основном в нежных тонах беж и землянистого цвета. Одну стену целиком занимало окно, выходившее на луг и небольшой клочок леса, оставленный строителями. Позади широкого письменного стола полстены было целиком покрыто фотографиями прославленных и власть предержащих лиц, почетными грамотами, удостоверениями о награждениях, афишами и другими документами, свидетельствовавшими о высоком и стабильном положении Джимми Уэйна Саттера.

Хэрод рухнул в кресло и вытянул ноги, шумно выдохнул воздух.

Саттер снял пиджак, повесил его на спинку кожаного кресла и сел, засучив рукава и обхватив голову руками.

– Ну что, Энтони, позабавился?

Хэрод запустил пальцы в свои завитые волосы.

– Надеюсь, никто из моих сотрудников не увидит этого.

Саттер улыбнулся.

– Почему, Энтони? Неужели причастность к богоугодному делу может повредить кинобизнесу?

– Повредить ему может мой идиотский вид. – Хэрод посмотрел в дальний конец кабинета, где находился бар. – Можно, я что-нибудь выпью?

– Конечно, – ответил Саттер. – Сделаешь сам? Ты здесь все знаешь.

Хэрод уже направлялся к бару. Он налил себе водки «Смирнофф», добавил льда и вытащил еще одну бутылку из потаенного шкафчика.

– Бурбон?

– Да, пожалуйста, – сказал Саттер. – Ты рад, что принял мое приглашение? – осведомился преподобный, когда Хэрод протянул ему бокал.

Хэрод сделал большой глоток.

– Ты думаешь, было разумно засвечиваться, показывая меня в этой программе?

– Они и так знали, что ты здесь, – возразил Саттер. – Кеплер следит за тобой и одновременно вместе с братом К, не выпускает из виду и меня. Может, твои показания немного смутят их.

– Не знаю, как их, меня-то они точно смутят. – Хэрод направился к бару за новой порцией водки.

Саттер захихикал и принялся разбирать бумаги на своем столе.

– Энтони, только не подумай, что я отношусь цинично к своему сану.

Хэрод замер с кубиками льда в руке и посмотрел на Саттера.

– Ты что, смеешься надо мной? – воскликнул он. – Ничего циничнее, чем это мероприятие, я еще в жизни не видел.

– Вовсе нет, – тихо возразил Саттер. – Я отношусь к пастырству очень серьезно. Я действительно забочусь о людях, и благодарен Господу за дарованную мне способность.

Хэрод покачал головой.

– Джимми, уже два дня ты водишь меня по этому фундаменталистскому «Диснейленду», здесь все до последней мелочи, которую я видел, направлено на то, чтобы извлекать деньги из бумажников провинциальных идиотов. Твои автоматические линии отсортировывают конверты с чеками от пустых, компьютеры сканируют письма и пишут стандартные ответы, телефонный банк тоже компьютеризирован, ты проводишь направленные почтовые кампании, которые по своему размаху превосходят даже Дика Виггери, а телевизионные церковные службы низводят мистера Эда до уровня снобистских разглагольствований...

– Энтони, Энтони, – покачал головой Саттер, – нельзя зацикливаться на внешней стороне дела, надо смотреть вглубь. Верующие моей электронной конгрегации – в своем большинстве... да, простаки, провинциалы и недоумки. Но это никак не дискредитирует мою проповедническую деятельность, Энтони.

– Да ну?

– Вовсе нет. Я люблю этих людей! – Саттер стукнул своим огромным кулаком по столу. – Пятьдесят лет назад, когда я был юным евангелистом... когда я семилетним мальчишкой, преисполненный благоговения к Слову Божию, обходил палатки с папой и тетей Эл, я знал, что Иисус наградил меня Способностью с какой-то целью... а не просто для того, чтобы делать деньги. – Саттер взял в руки листок бумаги и уставился на него сквозь свои бифокальные очки. – Энтони, как ты думаешь, кто написал эти слова: «Проповедники, бойтесь наступления науки, как ведьмы боялись наступления дня, и смейтесь над роковыми провозвестниками, желающими отказаться от обмана, на котором основана их жизнь» ? – Саттер поверх очков пытливо взглянул на Хэрода. – Как ты думаешь, кто это написал, Энтони?

Хэрод пожал плечами.

– X. Л. Менкен? Меделин Муррей О'Хеер? Саттер покачал головой.

– Джефферсон, Энтони. Томас Джефферсон.

– Ну и что?

Саттер ткнул в сторону Хэрода своим мясистым пальцем.

– Неужели ты не понимаешь, Энтони? Несмотря на всю евангелистскую болтовню о том, что эта страна основана на религиозных принципах... о том, что это христианская нация и всякое такое... все ее отцы-основоположники, подобно Джефферсону, были атеистами, остроголовыми интеллектуалами, унитариями...

– Ну и что?

– А то, что эта страна была образована пачкой секулярных гуманистов, Энтони. Вот почему в наших школах больше нет места Богу. Вот почему ежедневно в абортариях убивают миллион нерожденных младенцев. Вот почему, пока мы болтаем о разоружении, коммунисты набирают силу. Господь наградил меня Способностью пробуждать сердца и души простых людей, чтобы мы смогли превратить эту страну в христианское государство, Энтони.