Текст книги "Двуликий демон Мара. Смерть в любви"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Видение.

Потные тела влажно скользили по нему. В типи стояла кромешная тьма, но он смутно различал черные волосы у девушек на голове и в паху, видел глаза, зубы и губы, тускло поблескивающие в звездном свете. Послышался тихий скрип – точно мелкие зубы трутся друг о друга, – но юноша не понял, откуда доносится звук.

Одна из сестер потерла его че, чтобы он стал еще тверже, а другая провела грудями вверх-вниз по его голой груди. Они перекатывались туда-сюда через него, точно резвящиеся выдры.

– Я готова, – прошептала одна из них, подтягивая руку юноши к своей промежности. Он ощутил скользкую влагу и тотчас отдернул руку. Ему показалось или он действительно нащупал там что-то острое?

– Сейчас, ну же, давай, – прошептала та же самая сестра, а возможно – другая. Теперь они обе ласкали Хоку Уште. Сильная ладонь сжала его яички, потом скользнула вверх по стволу детородца, к набухшей головке.

– Давай, – раздался тот же голос. Или другой?

Кончики пальцев пробежались по щеке юноши. Одна девушка перевернулась на спину – сладко пахнущая, мокрая от пота – и раздвинула ноги, а вторая припала к нему сбоку и помогла приподняться, подхватив сильной ладонью под поясницу. Теперь одна пара грудей прижималась к спине Хока Уште, другая к плечу. Он осознал, что ножа у него в руке уже нет. Его че скользнул по липкому от пота девичьему животу, ощутил упругую шелковистость лобковых волос. Чьи-то руки сунулись вниз, чтобы ввести детородца куда положено.

Видение. Там было три сестры. Я слышал голос той, которая не говорила.

Хока Ушта попытался откатиться в сторону. Пара рук удержала его на месте, еще одна рука грубо схватила его че и попыталась затолкнуть в виньян шан девушке, лежащей под ним. В темноте нетерпеливо заклацали зубы.

Хромой Барсук отпрянул назад, яростно лягнувшись, услышал раздраженное шипение и лязг сомкнувшихся в пустоте зубов, а в следующий миг обе сестры разом набросились на него, обхватывая широко разведенными сильными ногами. Они втроем выкатились через входной проем палатки на звездный свет. Сейчас Хока Уште видел лонные зубы, блестящие и щелкающие в опасной близости от его че. Лица девушек, еще недавно красивые, теперь потемнели и стали походить на паучьи морды. Слишком много мерцающих глаз смотрело на него.

Одна из сестер с торжествующим шипением навалилась на юношу. Другая царапала длинными ногтями уязвимые места, стараясь засунуть детородец во влагалище. Хока Уште увидел, как у второй сестры хребет с треском отделяется от спины, обращаясь подобием скорпионьего хвоста, усеянного шипами.

Нашарив на земле рядом обугленное полено, он одним стремительным плавным движением подсунул его под свое бедро и толкнул вверх.

Сестра, сидевшая на нем, хрипло зарычала, когда ее виньян шан вцепилась зубами в полено и начала грызть, точно собака палку. Между их потных бедер полетели щепки. Сестры разом издали ликующий вопль, в котором не было ничего человеческого.

Хока Уште откатился в сторону, оттолкнув ногами поглощенную делом сестру. Вторая мощно прыгнула на него, и они оба повалились обратно в темный типи. Ротовые зубы вцепились в шею юноше, другие зубы терзали бедро. Выбросив руку далеко в сторону, Хока Уште нащупал свой нож под шкурой, схватил его и всадил по самый черенок между чешуйчатых грудей. Жуткое существо судорожно забилось, зашипело, испустило пронзительный предсмертный крик и издохло, откатившись прочь с ножом в груди.

Входной проем заслонила фигура второй сестры. Ее шипастый хвост бешено метался из стороны в сторону, раздирая стенки типи и впуская звездный свет. Хока Уште увидел, что покров палатки состоит из многих слоев человеческой кожи. Под падающими опорными шестами и хлопающими на ветру кожаными лоскутами он откатился в глубину типи, к груде одеял, сотканных из человеческих волос. Кошмарное существо пригнулось к земле, похожее на паука со скорпионьим жалом.

Хока Уште сел на что-то острое, нащупал под одеялом свои украденные стрелы и лихорадочно вытащил весь пучок, понимая, что на поиски лука времени нет. Существо уже приближалось к нему, подергивая руками, ногами и хвостом.

Вместо того чтобы попытаться убежать, Хромой Барсук ринулся вперед и вонзил пучок стрел в сверкающие глаза чудовища. И тотчас откатился в сторону, уворачиваясь от конвульсивно забившего хвоста.

Паук-скорпион испустил столь громкий вопль, что эхо еще не одну минуту прыгало по окрестным горам. Потом он слепо бросился прочь с торчащими в глазницах стрелами, споткнулся и упал, вновь вскочил на ноги и через секунду сорвался вниз со скалы, неподалеку от места, где висели мешки с человеческими останками.

Хока Уште подбежал к краю пропасти проверить, не повисло ли там чудовище, зацепившись за какой-нибудь выступ, и увидел в ярком лунном свете, как оно падает с тысячефутовой высоты на камни внизу. Пронзительный вопль паука-скорпиона и многократное эхо вопля слились в жуткую гармонию. Тишина, наступившая потом, казалась очень громкой.

Юноша вернулся в полуповаленный типи и хлопал по одеялам, пока не нашел свой лук и единственную стрелу. Он в испуге отпрянул назад, когда из-под груды рухнувших шестов медленно выползла закутанная в одеяла карга-мать.

– Стой, – прохрипел он, поднимая лук и натягивая тетиву.

– Я не причиню тебе зла, – раздался сиплый голос из-под одеял.

– Верю, – сказал Хока Уште. – Но не приближайся ко мне.

Старуха замерла на месте. Хока Уште сел, поджав ноги, и ослабил тетиву, не сводя настороженного взгляда с неподвижной темной фигуры.

– Кто ты? – прошептал он. Луна уже проделала полпути по небу, и ночь начинала клониться к утру.

– Я виньян сни, – промолвила одноглазая фигура. – Женщина-которая-не-женщина. Я одновременно родная и двоюродная сестра Женщины Белый Бизон, которая в свое время приходила к вашему народу. Смотри… – Она дотронулась сморщенной узловатой рукой до холодных углей кострища, и там тотчас вспыхнуло пламя.

– Это ничего не доказывает, – возразил Хока Уште. – Существа иктоме, которых я убил, наверняка умели делать такие же вапийя-фокусы.

– Верно, – вздохнула карга. – И я никак не могу доказать, что это тот же самый огонь, который моя родная-двоюродная сестра дала твоему народу. Бесконечный огонь.

Хока Уште долго молчал, глядя на языки пламени. Потом наконец проговорил:

– Если ты сестра Женщины Белый Бизон, то как оказалась здесь… – Он кивнул в сторону полуповаленного типи.

– Я была очень красивой, но очень непостоянной в мире духов, – проскрипела она надтреснутым старческим голосом. – Лила хинкнатупни с'а… Часто меняла мужей. Превращала мужчин в одержимых… висаюкнакскин. Одержимых страстью ко мне. Одним из них был сам Иктоме, человек-паук. Когда он надоел мне и я порвала с ним, он отдал меня своим сестрам-паучихам. Мужчин привлекали сюда не их чары, а мои. Июхависа юкнакскиньянпи… Это я превращаю всех в одержимых.

– Я не одержимый, – сердито выпалил Хока Уште.

Дряхлая карга улыбнулась, показав единственный зуб:

– Ты одержим с самого времени своего видения. Но тебя привела сюда не магия одержимости, а терийаку… любовь ко мне.

Хока Уште попытался рассмеяться – в конце концов, старуха представляла собой омерзительный мешок морщин, бородавок, чирьев и дряблой плоти, – но не сумел. Он вдруг осознал, что именно любовь составляла скрытый смысл видения и именно она привела его сюда. Юноша положил лук на землю и придвинулся ближе к уродливой карге.

– Если ты прикоснешься ко мне, – предупредила она, – за дальнейшее я не отвечаю.

– Я тоже, – промолвил Хромой Барсук и осторожно дотронулся до древнего создания.

И в следующий миг у него открылись глаза сердца. Мерзкая карга оказалась не каргой вовсе, а молодой девой, краше которой он в жизни не видел. Истлелые лохмотья превратились в платье из ослепительно белой оленьей кожи. Мягкие полные губы, кожа стократ шелковистее и глаже, чем у коварных существ, пытавшихся его одурачить, очаровательные глубокие глаза с густыми ресницами и длинные темные волосы, блестящие и переливающиеся в свете звезд. После долгого поцелуя Хока Уште подхватил красавицу на руки и отнес на свое одеяло. Он распустил завязки платья и стянул его с податливого теплого тела. Груди у нее были безупречной формы, пупок выступал нежным бугорком, и Хромой Барсук прильнул к нему щекой.

Она притянула лицо юноши к своему и прошептала:

– Нет, Хока Уште. В одном отношении я похожа на сестер человека-паука… – Она взяла его ладонь и положила себе между ног. Ее виньян шан была влажной от возбуждения, но она хотела показать не это. Хока Уште осторожно раздвинул пальцами нежные потайные губы и нащупал мелкие острые зубы. – Я сменила много мужей, потому что ни один из них не отваживался взять меня, когда обнаруживал…

– Тш-ш-ш… – прошептал Хока Уште, исследуя пальцами влагалище. – Это дело поправимое.

Она прерывисто вздохнула, изнемогая от желания, и сложила его пальцы в кулак:

– Да, если ты их выбьешь…

– Что? – тихо выдохнул юноша, гладя ее волосы свободной рукой. – Причинить тебе боль? Никогда!

Сестра Женщины Белый Бизон отвернула лицо:

– Значит, мы никогда не сможем…

Хока Уште потянулся через нее и достал из-под груды шкур сосуд с огненной водой вазичу, спрятанный там девушкой-пауком.

– Выпей это, – велел он. – А когда в тебя войдут духи и ты перестанешь чувствовать боль, я воспользуюсь подарком вазичу.

– Подарком? – переспросила она. Ее глаза округлились, когда он вытащил из скатанного одеяла клещи, доставшиеся ему от солдата – пожирателя лучших кусков.

Таким вот образом родная-двоюродная сестра Женщины Белый Бизон, прекрасная дева, впоследствии известная под именем Та Которая Улыбается, стала первой любовницей и единственной женой Хромого Барсука. Когда он вернулся в селение, шаманы созвали большое собрание и пришли к единодушному мнению, что именно она станет матерью детей, которые однажды выведут икче вичаза из темной пещеры обратно в настоящий мир.

А позже мой прадед признался, что вырвал тогда не все зубы, росшие в неположенном месте: один маленький зубик он все-таки оставил, уж больно приятные ощущения тот доставлял при соитии. Мой дед, которого я упоминал в своем рассказе, был первым ребенком мужского пола, родившимся у Хоки Уште и Той Которая Улыбается. Шрам у него на голове – оставленный при родах единственным лонным зубом матери – стал вакан-источником его силы, когда он сделался шаманом, провидцем и колдуном.

Я не застал в живых своего прадеда, но по рассказам знаю, что он и моя прабабушка дожили до глубокой старости, пользовались великим почтением всех вольных людей природы, всегда были очень счастливы и по милосердной воле судьбы умерли, прежде чем мир, который они знали, накрыла тень вазикунов. И умерли они с твердой верой, что однажды видение Хоки Уште сбудется и темная тень рассеется.

Я вижу твое выражение лица. Чувствую твое сомнение. Но не сомневайся: точно знаю, что эта история – чистая правда. И ты знай: я не сомневаюсь, что видение ханблецеи, полученное моим дедом, однажды станет явью. Ладно, теперь забирай свой аппарат и ступай восвояси. История закончена. Все, что следовало сказать, – сказано.

Говорят, последними словами, обращенными моим престарелым прадедом к умирающей жене, были «токша аке чанте иста васиньянктин ктело». Я увижу тебя снова глазами моего сердца.

И в этом я тоже не сомневаюсь.

Ну что ж, прощай. Митакуе ойазин. Да пребудет вечно вся моя родня. Дело сделано.

ФЛЭШБЭК

Кэрол проснулась, увидела свет утра – настоящего, в реальном времени – и с трудом подавила желание открыть последний двадцатиминутный тюбик флэша. Вместо этого она перекатилась на спину, надвинула на лицо подушку и сделала попытку заново представить свои сны, не поддаваясь ознобу пробуждения в реальном времени. Не сработало. Ложась в постель прошлой ночью, она просмотрела трехчасовой флэш о второй поездке на Бермуды с Дэнни, но потом ее сны стали хаотичными и бессвязными. Как жизнь.

Кэрол ощутила, как страх перед реальным накрывает ее ледяной волной: она не имела понятия о том, что этот день может принести ее семье: смерть или опасность, стыд, боль – одним словом, непредсказуемость. Прижав обе руки к груди, она свернулась в тугой комок. Не помогло. Озноб продолжался. Бессознательно выдвинула ящик прикроватного столика и даже подержала последний тюбик в руке, прежде чем заметила три пустых смятых контейнера, которые уже валялись на полу у кровати. Кэрол поставила последнюю двадцатиминутку на стол и пошла продолжать борьбу с утренним ознобом при помощи горячего душа, крикнув по пути Вэлу, чтобы тот вылезал из постели. Увидев открытую дверь в комнате отца, поняла, что он давно на ногах – еще до восхода солнца съел, как обычно, свои хлопья, запив их кофе, а потом возился в гараже, пока не пришло время вернуться в дом и приготовить кофе ей и тосты Вэлу.

Ее отец никогда не пользовался флэшем, пока в доме кто-то был. Но Кэрол постоянно находила в гараже тюбики. Старик проводил в «отключке» от трех до шести часов в день. И каждый раз просматривал одно и то же пятнадцатиминутное воспоминание, Кэрол знала. И каждый раз пытался изменить неизменное.

Каждый раз пытался умереть.

Вэлу пятнадцать, и он несчастен. В то утро он вышел к столу в интерактивной футболке от Ямато, черных джинсах и темных видеоочках, настроенных на случайную окраску. Ни слова не говоря, залил молоком хлопья и проглотил апельсиновый сок.

Дед вошел из гаража и встал в дверях. Деда звали Роберт. Жена и друзья всегда называли его Бобби. Теперь уже никто его так не называл. У него было слегка потерянное, чуть сварливое выражение лица – то ли от старости, то ли от частых «отключек», то ли от того и другого. Сосредоточившись на внуке, он кашлянул, но Вэл не поднял головы, и Роберт не понял, где сейчас мальчик – с ним, в настоящем, или в мелькании видеозаписи за стеклами очков.

– Тепло сегодня, – сказал отец Кэрол. Он еще не выходил на улицу, но в районе Лос-Анджелеса редкий день не был теплым.

Вэл хмыкнул, продолжая глядеть в направлении обратной стороны коробки с хлопьями.

Старик налил себе кофе и подошел к столу:

– Вчера звонила школьная программа-консультант. Сказала, что ты опять прогулял три дня на прошлой неделе.

Это привлекло внимание мальчика. Он вскинул голову, опустил очки на кончик носа и спросил:

– Ты сказал ма?

– Сними очки, – ответил старик. Это была не просьба.

Вэл снял очки, отключил телесвязь, сунул их в карман футболки и стал ждать.

– Нет, я ей не говорил, – сказал наконец дедушка. – Должен был сказать, но не сказал. Пока.

Вэл слышал угрозу, но не отреагировал.

– У такого молодого парня, как ты, не может быть никаких причин, чтобы баловаться «отключками». – Голос Роберта хрипел от старости и срывался от злости.

Вэл хмыкнул и отвел глаза в сторону.

– Я серьезно, черт побери, – рявкнул дед.

– Кто бы говорил, – ответил Вэл полным сарказма голосом.

Роберт шагнул вперед, его лицо было в пятнах, кулаки сжаты, как будто он хотел ударить парня. Вэл встретил его взглядом в упор и смотрел, пока старик не опустил кулаки и не успокоился. Когда старик заговорил вновь, в голосе его была вынужденная мягкость:

– Я серьезно, Вэл. Ты еще слишком молод, чтобы часами смотреть…

Вэл соскользнул со стула, взял школьную сумку и потянул дверь.

– Что ты знаешь о том, каково это – быть молодым? – сказал он.

Его дед моргнул, как будто его ударили. Он открыл рот, чтобы ответить, но, пока собирался с мыслями, мальчика след простыл.

Вошла Кэрол, налила себе кофе:

– Вэл уже ушел в школу?

Не отрывая взгляда от двери, Роберт кивнул.

Роберт опускает глаза, видит свои руки, вцепившиеся в борт темного лимузина, и сразу понимает, где и в каком времени он находится. Жара для ноября невероятная. Его взгляд переходит на окна домов, потом на толпу – здесь вдоль улицы стоят всего по двое в глубину, – потом возвращается к окнам. Время от времени он поглядывает на затылок человека, сидящего в открытом «Линкольне» впереди. «Ланцер, кажется, сегодня спокоен», – думает он.

Собственные мысли доносятся, как шепот радио, настроенного на какую-то далекую волну. Думает он об открытых окнах и о медлительности мотокортежа.

Роберт соскакивает с движущегося автомобиля и ленивой трусцой догоняет синий «Линкольн» Ланцера, где занимает позицию у левого заднего крыла, продолжая обшаривать взглядом толпу и окна домов. Бежит он легко, как бы отдыхая; его тридцатидвухлетнее тело в отличной форме. Через два квартала застройка меняется – исчезают высотные дома, чаще попадаются пустыри и маленькие магазинчики, толпа больше не обступает дорогу, – Роберт отстает от «Линкольна» и возвращается на борт первой машины сопровождения.

– Ты так совсем выдохнешься, – говорит со своего места Билл Макинтайр.

Роберт ухмыляется второму агенту и видит собственное отражение в его солнечных очках. «Я так молод», – в тысячный раз за это мгновение думает Роберт, оставаясь мысленно настроенным на окна многоэтажки впереди. Он думает о маршруте, когда мимо проплывают таблички с названиями улиц: Мейн и Маркет.

«Слезай! – безмолвно кричит он сам себе. – Отпусти машину! Беги туда».

Он весь кипит от разочарования, видя, как не реагирует на крик внутреннего голоса. Другие мысли вопрошают, не стоит ли ему подбежать к «Линкольну» сзади, но невысокие здания по сторонам и редеющая толпа убеждают в том, что делать этого не нужно.

«Нужно! Беги! Хотя бы подойди поближе».

Голова Роберта разворачивается прочь от толпы по направлению к синему «Линкольну». При виде знакомой копны каштановых волос он внутренне напрягается. Вот он. Взгляд Роберта продолжает движение влево, и «Линкольн» уходит из его поля зрения. Начинается открытый участок: кочковатая лужайка и группа деревьев.

Роберт с точностью до доли секунды знает, когда он сойдет с машины сопровождения, но все же напрягает тело, пытаясь заставить его спрыгнуть чуть раньше. Не помогает. Он делает шаг в то же мгновение, что и всегда.

В считаные секунды он добегает до «Линкольна». Его внимание отвлекается вправо, где кучка женщин выкрикивает слова, которые он так никогда и не смог разобрать. Глен и остальные в машине тоже как по команде поворачиваются вправо. Четыре женщины с фотоаппаратиками «Брауни» что-то кричат пассажирам «Линкольна». Роберту хватает трех секунд, чтобы разглядеть всех четверых и оценить как не представляющих угрозы, однако их лица врезаются в его память сильнее, чем лицо покойной жены. Когда однажды в середине девяностых он увидел сгорбленную старуху, которая переходила дорогу где-то в пригороде Лос-Анджелеса, он сразу опознал ее как третью справа от той обочины тридцать два года назад.

«Давай… прыгай на подножку „Линкольна“!» – командует он себе.

Вместо этого он протягивает руку, точно прощаясь, похлопывает по запасному колесу, прикрепленному к синему «Линкольну» сзади, и возвращается к машине сопровождения. Впереди мотоциклы и головной автомобиль уже сворачивают с Мейн к Хьюстону. Синий «Линкольн»-кабриолет несколько секунд спустя следует за ними, на правом повороте замедляя ход больше, чем головная машина, чтобы не трясти пассажиров на заднем сиденье. Роберт снова ступает на подножку следующей за ним машины сопровождения.

«Посмотри вверх!»

Скользнув взглядом влево, Роберт отмечает, что железнодорожные рабочие столпились на эстакаде, под которую вот-вот нырнет головной автомобиль. Ругнувшись про себя, он думает: «Паршивая работа». Все три автомобиля уже медленно поворачивают влево, на Элм-стрит. Роберт наклоняется в открытый салон машины сопровождения и говорит:

– Железнодорожный мост… люди. – На переднем сиденье командир, Эмори Робертс, уже заметил их и взялся за портативное радио. Роберт машет полицейскому в желтом дождевике на эстакаде и жестами велит ему очистить мост. Тот машет ему в ответ.

– Черт! – говорит Роберт. «Пошел!» – командует он себе.

Синий «Линкольн» проезжает прямо под рекламным щитом «Херц» с огромными часами. Они показывают ровно 12.30.

– Неплохо, – говорит Макинтайр. – Опоздание минуты на две, не больше. Через пять минут мы его привезем.

Роберт следит за железнодорожным мостом. Рабочие отошли от края подальше. Между ними и ограждением стоит коп в желтом дождевике. Роберт, слегка расслабившись, бросает взгляд вправо, на большое кирпичное здание, мимо которого они проезжают. Вышедшие на обеденный перерыв рабочие машут им со ступенек и с обочины.

«Пожалуйста… Господи, пожалуйста… сделай так, чтобы он шагнул сейчас».

Роберт оглядывается на эстакаду. Полицейский в дождевике машет рукой, рабочие тоже. На том же мосту двое мужчин в длинных плащах делают шаг вперед, но не машут. «Детективы в штатском или люди Голдвотера», – думает Роберт. Позади этих мыслей в его мозгу раздается крик: «Беги! Беги быстрее!»

– Полпути к базе. Пять минут до места назначения, – говорит Эмори Робертс по радио Марту.

Роберт устал. Прошлой ночью в Форт Уорте они с Гленом, Биллом и другими парнями за полночь играли в покер. А сегодня еще эта жара… Он встряхивает правой рукой, отлепляя от плеча и спины помокшую рубашку. Роберт слышит, как Джек Реди говорит что-то с другого конца машины сопровождения и смотрит на него. Люди на обочинах машут руками и кричат что-то веселое. Трава здесь куда зеленее, чем в Вашингтоне.

Раздается какой-то звук.

«Беги! Время еще есть!»

«Господи, – слышит он свои мысли, – кто-то из этих чертовых рабочих запустил сигнальную петарду».

Роберт смотрит вперед, видит розовое женское платье, видит, как вскидывает руки Ланцер, высоко подняв локти и прижав ладони к горлу.

Подошвы Роберта касаются земли, когда эхо первого выстрела еще прыгает от стены к стене, как мяч. Он изо всех сил мчится по раскаленному асфальту, сердце колотится. Позади него водитель машины сопровождения нажимает на газ и тут же резко тормозит. В это нельзя, невозможно поверить, но водитель синего «Линкольна» вопреки всем инструкциям и правилам замедлил ход огромной машины. Звук раздается снова. Один из «копов» сопровождения смотрит на свою мотоциклетку с таким видом, как будто та пальнула в него.

Не проходит и трех секунд, а Роберт уже лежит, распластавшись, на багажнике «Линкольна».

Грохочет третий выстрел.

Роберт видит удар, слышит его звук. Копна блестящих каштановых волос на затылке Ланцера исчезает в дымке розовой крови и белого мозгового вещества. Фрагмент президентского черепа, розовый, как мякоть арбуза, взмывает в воздух и приземляется на багажник «Линкольна», прямо на декоративное заднее колесо.

Левая рука Роберта уже сжимает металлическую ручку, а левая нога стоит на ступеньке, когда «Линкольн» наконец начинает набирать скорость. Его нога соскальзывает, волочится по асфальту. Только онемевшие пальцы левой руки соединяют его теперь с мчащимся автомобилем. Он слышит свои мысли, что лучше пусть его разобьет об асфальт, чем он разожмет пальцы.

«Теперь уже неважно, – думает он про себя. – Теперь все неважно».

Невероятно, но женщина в розовом платье вылезает на багажник. Роберт думает, что она хочет протянуть ему руку, помочь забраться в автомобиль, но потом с ужасом понимает, что она всего лишь тянется к осколку черепа, застрявшему в декоративном колесе. Сверхчеловеческим усилием он выбрасывает вперед правую руку и хватает ее за запястье. На миг ее глаза стекленеют, она замирает… и помогает ему забраться на багажник газующего автомобиля.

«Поздно. Слишком поздно».

Роберт толкает ее в забрызганный салон, заставляет лечь в проход между сиденьями. Потом закрывает своим телом ее и того, другого, на заднем сиденье. Беглый взгляд подтверждает то, что он уже понял, когда услышал, как вошла третья пуля.

Теперь машина несется во весь опор, хотя уже поздно. Мотоциклы мчатся впереди, воют их сирены.

«Опоздали».

Роберт всхлипывает. Ветер смахивает его слезы.

Всю дорогу к госпиталю Паркленд он плачет.

В то утро «Хонда» Кэрол оказывается заряжена лишь наполовину – то ли из-за очередного отключения энергии, то ли из-за проблем с батареями самой машины. Кэрол надеялась и молилась, чтобы дело было в отключении. Ей нечем было платить за новый ремонт.

Зарядки должно было хватить ровно на дорогу до работы и обратно.

Направляющее шоссе один-пять забито машинами до полного ступора. Как всегда, Кэрол испытала желание вывести «Хонду» на почти пустую полосу для випов и объехать пробку. По полосе проезжали редкие «Лексусы» и «Аккура Омеги», шоферы со стоическим выражением, на задних сиденьях японские лица, склоненные над бумагами или энергетическими книгами. «Хорошо бы, – думает она, – промчаться с ветерком милю-другую, прежде чем дорожная полиция отключит мне питание и подтянет к обочине».

В общем потоке Кэрол тащилась вперед, наблюдая, как падает уровень зарядки. Она думала, что причина задержки – обычный ремонт моста или дорожные работы, но, подъехав к повороту на Санта-Монику, увидела «Ниссан Вольтер» в окружении машин полиции. Водителя как раз вытаскивали наружу. Его глаза были открыты, он, похоже, дышал, но совершенно безучастно позволил засунуть себя на заднее сиденье патрульного автомобиля.

«Флэш», – решила Кэрол. Люди все чащи и чаще пользовались им, даже когда стояли в пробках. Словно что-то вспомнив, она открыла сумочку и вынула оттуда свой двадцатиминутный флакон. Будь ее «Хонда» полностью заряжена, можно было бы заглянуть к поставщику на бульваре Виттьер, а уж потом ехать на работу. А так остается полагаться только на офисный запас.

Кэрол опаздывала почти на полчаса, когда ставила машину в гараже под зданием Гражданского Центра, и все равно оказалось, что из четырех судебных стенографисток она прибыла на работу первой. Заглушив мотор, Кэрол прикинула, не стоит ли ей подсоединить зарядный кабель, хотя здесь дороже, потом решила добираться домой на том, что у нее осталось, открыла дверь и снова закрыла.

Ее боссы привыкли к тому, что стенографистки всегда опаздывают. Они и сами, наверное, еще не приехали. Вовремя вообще больше никто не приходил. Так что до начала настоящей работы у нее есть еще от тридцати до сорока пяти минут.

Кэрол подняла двадцатиминутный флакон, сосредоточилась, вызывая определенное воспоминание, как ее учил Дэнни, когда они вместе флэшевали в первый раз, и открыла крышку. Ее окутал знакомый сладкий запах, потом резкая вонь, а потом она оказалась в другом месте.

Дэнни входит из патио внутрь, подходит к ней сзади и обнимает, пока она стоит у стола и наливает сок. Его пальцы скользят под ее терракотовым халатом. Роскошный карибский свет льется в бунгало через распахнутые окна и двери.

– Эй, я сейчас пролью, – говорит Кэрол, держа стакан с соком над столом.

– А я и хочу, чтобы ты пролила, – шепчет Дэнни. И утыкается носом в ее шею.

Кэрол выгибается в его объятиях.

– Я где-то читала, что когда мужчина обнимает женщину в кухне, то это еще одна форма мужского доминирования, – шепчет она хрипло. – Вырабатывает у нее рефлекс, как у собаки Павлова, чтобы держать ее на кухне…

– Заткнись, – говорит он. И стягивает с ее плеч халат, продолжая свои мокрые поцелуи.

Кэрол закрывает глаза. Ее тело еще хранит память о том, как они любили друг друга ночью. Руки Дэнни выныривают из-под ткани, развязывают поясок, раздвигают полы халатика.

– Через тридцать минут у тебя встреча с покупателями, – тихо говорит Кэрол, не открывая глаз. И протягивает к его щеке руку.

Дэнни целует ее в шею там, где бьется пульс.

– Значит, у нас есть целых пятнадцать минут, – отвечает он шепотом, щекоча ее своим дыханием.

Подхваченная вихрем ощущений, Кэрол подчиняется желанию.

Под высоким пролетом железнодорожного моста, как раз там, где железобетонные фермы возносятся ввысь, точно контрфорсы готического собора, Койн передал Вэлу полуавтоматический пистолет 32-го калибра. Джин Ди и Салли свистом и другими звуками выразили одобрение.

– Вот инструмент, – говорит Койн. – Ты должен сделать остальное.

– Сделать остальное, – эхом отзывается Джин.

– Это просто инструмент, Мент, – вторит Салли.

– Давай. Проверь его. – Темные глаза Койна сверкали. Все трое мальчишек были белые, в порванных футболках и дырявых джинсах, как носили ребята из среднего класса. Их физиологические кроссовки новизной, крутизной и дороговизной сильно уступали тем, в которых щеголяли члены молодежных банд из гетто.

Руки Вэла почти не дрожали, когда он перевернул пистолет и открыл затвор. Патрон уютно лежал в гнезде. Вэл со щелчком отпустил крышку затвора и пальцем взвел курок.

– Неважно кого, – прошептал Койн.

– Совсем неважно, – хихикнул Салли.

– Лучше не знать, – согласился Джин Ди.

– Но не сделаешь штучку – не получишь «отключку», – сказал Койн. – Долги надо платить, цыпа.

– А заплатишь должок – получишь нервный шок, – захохотал Салли.

Вэл поглядел на друзей, потом сунул пистолет под ремень, прикрыв его футболкой.

Джин Ди сделал открытой ладонью «дай пять» и выбил бунтарский рэп на голове у Вэла.

– Проверь-ка лучше предохранитель, малыш. А то еще отстрелит тебе все, прежде чем возьмешься за дело.

Покраснев, Вэл вынул пистолет из-под ремня, поставил его на предохранитель и снова сунул на место.

– Сегодня тот самый день! – закричал Салли в небо и на спине скользнул вниз по длинному бетонному склону. Эхо его крика заметалось между бетонных балок и стен.

Прежде чем съехать за ним, Джин Ди и Койн по очереди хлопнули Вэла по спине.

– В следующий раз, когда будешь смотреть «отключку», парень, ты уже сам будешь настоящий рубильник.

Вопя так, что эхо их криков сливалось с самими криками, все трое съехали по скользкому склону вниз.

Роберт жил с дочерью, но имел еще секретный адрес. Всего кварталах в шести от их скромного пригородного дома, на старой поверхностной улице, которой после коллапса инфраструктуры почти никто не пользовался, стоял дешевый видеомотельчик, работавший преимущественно для приезжих из провинции и иммигрантов. Роберт держал там комнату. До его поставщика оттуда было рукой подать, и почему-то Роберт не так терзался угрызениями совести, когда флэшевал там.

Кроме того, администрация мотеля включила в свой телем ностальгические опции специально для старых пердунов вроде Роберта, и он, когда пользовался видеоочками – что в последнее время случалось все реже, – обычно настраивался на комнату в стиле начала шестидесятых. Это как-то способствовало переходу.

Роберт выскреб остатки со своего счета на карте социальной безопасности, чтобы купить дюжину пятнадцатиминутных флаконов по обычной цене – минута за доллар. По пути от их дома к видеоночлежке их продавали на каждом шагу. Роберт опустил в карман две упаковки по шесть тюбиков, похожие на блоки жвачки, и старческой шаркающей походкой двинулся в мотель.