Текст книги "К чертям собачьим"

Автор книги: Дэн Кавана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

И было ли это в самом деле направлено против Анжелы? Это тоже необходимо было решить. Может статься, мишенью был кто-то другой. Тот же Вик – вдруг это было предостережение ему, например, в связи с какой-нибудь сделкой. А может быть даже, это было предостережение всему дому? Все в доме – за исключением миссис Колин – любили Рики, и все – кроме Дамиана – выводили его на прогулку. Салли частенько с ним гуляла. Хм. Пора было обращаться за помощью профессиональной.

– Никогда прежде о таком не слышал, – сказал сержант Вайн.

– И я не слышал. Неприятный случай.

– Очень неприятный. Извращение какое-то? Лондон?

– Может, и Лондон, – уклончиво ответил Даффи.

– Точно Лондон, – у сержанта Вайна не было ни малейшего свидетельства, которое бы указывало на то, что Лондон имеет к этому делу хоть какое-то отношение, но ему очень хотелось, чтобы это было так. Провинциальные полицейские почитали большие города за источник всех и всяческих зол. Дело тут было не в приукрашивании собственного участка – они знали, что и среди колокольчиков порок процветает так же пышно, как в городских кварталах – но в наблюдательности. Преступная мысль имела склонность внедрять порочнейшие свои изобретения в Лондоне или Глазго, или других подобных городах. У сержанта Вайна была жена и дети – была, кстати, у него и собака, а когда слышишь о какой-то новой и необычной напасти, то не можешь не задуматься о том, что будет, если она постигнет твою собственную деревню. Такие мысли, пожалуй, делают человека консервативным, но это только естественно.

– Вы отдаёте себе отчёт… – начал он, но Даффи, кивнув и негромко кашлянув, прервал его на полуслове. Сержант Вайн собирался сказать что-то о частном сыске и о ковбоях, и незаконном увозе вещественных доказательств. Но тут перед ним был бывший полицейский, который показал ему лагерь в лесу, и хоть этот бывший полицейский и увёз вещественное доказательство с места преступления в Лондон и там отдал на исследование, но он же и нашёл его, когда оно сначала исчезло. Или, по крайней мере, сделал так, чтоб оно было найдено. Нырял же за ним Джимми. Джимми, которому до поры до времени было предъявлено лишь обвинение в действиях, опасных для окружающих – для того только, чтобы удержать его под стражей. В полиции колебались между развратными действиями и попыткой изнасилования (а может, и чем-то более пикантным); и потом, всегда оставалась возможность обвинить его в похищении человека.

Но к тому времени сержант Вайн уже понял, что обстановка в Браунскомб-Холле такова, что ему не стоит отказываться от любой помощи, каковую хоть кто-то из его обитателей захочет ему предложить. Уже когда дело касалось одной только исчезнувшей женщины, он успел заметить, что на добрую волю хозяев дома и их гостей рассчитывать не приходится. Одни из них выказывали равнодушие, другие – выходящее за всякие рамки нахальство. И когда взорвалась машина, это их тоже, казалось, не обеспокоило. Когда он попросил хозяйку сгоревшего авто рассказать, что случилось, она хихикнула и сказала: «Эти заграничные машины – они такие ненадёжные». И вот теперь то же самое с собакой.

– Я вынужден попросить вас…

– Разумеется. Я съезжу и привезу его. Может быть, завтра, если вы не возражаете.

Если ты сам в прошлом коппер, ты всегда поймёшь, о чём спрашивают тебя полицейские.

Сержант Вайн был справедливый человек, а когда чувствуешь, что дело принимает нелучший оборот, то становишься, пожалуй, ещё справедливее.

– Послушайте, я благодарен вам…

– Конечно, – отозвался Даффи, – но это полицейское расследование серьёзного происшествия, и вы не намерены делиться полученными в ходе следствия сведениями с агентом частного сыска, однако, что касается меня, то моя прямая обязанность незамедлительно сообщать вам обо всём, что мне удастся выяснить.

– Что-то в этом роде, – ухмыльнулся Вайн. – Не представляю, почему вы всё же ушли из полиции.

Даффи не ответил на улыбку.

– Но я-таки скажу вам, – продолжал Вайн, – что не собираюсь требовать, чтобы вы не совали нос не в своё дело. Это, конечно, не для протокола.

– Само собой, – сказал Даффи, – когда я привезу вам собаку, мне будет совершенно не интересно слушать, как вы разговариваете сам с собой о том, отчего же всё-таки взорвалась машина. Тут кое у кого родилась версия, что это, наверное, белка перегрызла электрический кабель.

– Категорически не для протокола, – проговорил Вайн. – Думаю, что могу вам сообщить, что трупов убитых током белок на месте происшествия не обнаружено. И я действительно иногда разговариваю сам с собой. Но только когда я в затруднительном положении.

– Мне это дело кажется очень затруднительным, – сказал Даффи.

– Может быть. Кстати, я не понимаю, почему Вик Кроутер ни разу не привлекался.

Даффи ухмыльнулся.

– Вот и мы тоже не понимаем. А уж мы в нашем ведомстве так старались. Зато у Таффи с этим всё в порядке.

– Он мне говорил. Не то, чтобы это было для меня новостью. Знаете, мне иногда кажется, что лучше уж разговаривать с бандитом, про которого знаешь, что он бандит, и который врёт напропалую, чем с перевоспитавшимся мошенником, у которого к тому же степень по социологии.

– Он вам не рассказывал, что кража – это символическая фуга воссоединения с социумом?

– Бред сивой кобылы, – сказал Вайн, – я лучше заплачу ему, чем буду это слушать.

– Тогда вам сначала придётся подумать, как он рассуждает, брать ему деньги или нет. У него такая фобия: не досаждать полицейским.

Вайн кивнул.

– Будем держать связь.

– Замётано.

Такой расклад Даффи устраивал. На самом деле, это было лучшее, на что он мог рассчитывать. Сержант Вайн будет использовать его как ищейку. В этом не было ничего плохого – по крайней мере, пока ошейник не мешал дышать, а поводок не натягивался всякий раз, как он разнюхивал что-нибудь действительно гадкое. При этом Даффи не давал Вайну никаких обещаний. Полицейский сержант так и не упрекнул его напрямую за самовольное обращение с трупом Рики, и Даффи воспринял это как намёк на разрешение, в случае возникновения подобной надобности, забывать о некоторых незначительных формальностях. Если, конечно, это принесёт положительный результат. Если же нет… что ж, он всего-навсего починяет тут сигнализацию, господин инспектор, клянусь честью.

Даффи было ясно, что пришло время более энергичных действий. Полицейские сейчас сосредоточились на Джимми – всё правильно, похищение Анжелы оставалось самой серьёзной частью всего дела – и дожидались результатов экспертизы с места взрыва и доставки трупа Рики. Это давало Даффи день или два, когда можно было надавить. И самым очевидным местом, где можно было надавить, оказывалась Анжела. Ведь именно с неё всё и началось.

Его пригласили, чтобы он за ней присматривал, но как-то само собой получилось, что эта часть его работы сошла на нет. Что ж, возможно, пришла пора пойти и присмотреть за ней. В конце концов, ему за это платят. Анжела не нравилась ему, и, может быть, поэтому он с прохладцей относился к этой своей обязанности. Другой причиной были размеры Браунскомб-Холла. Прежде, чем приступать к работе, не мешало бы прицепить ей на одежду маячок. Ещё одной причиной было то, что ей явно было наплевать на Даффи. Не то, чтобы она была резка с ним – на это он бы знал, как реагировать, – она просто его не замечала. Она вела себя так, словно он – мальчишка-разносчик, который случайно забрёл в дом и почему-то вновь и вновь заявляется к столу – следствие безрассудной щедрости и гостеприимства хозяина дома. Даффи помнил, что она так и не поблагодарила его за то, что он отыскал её в лагере Джимми.

Бродя по огромному дому в поисках Анжелы, он пытался внушить себе, что она – всего лишь попавший в беду ребёнок, но никак не мог себя в этом убедить. В лесу – да, это одно, но жизнь, которую она вела, – это, уж извините, совсем другое. Даффи не сочувствовал страданиям богатых. Он нередко о них слышал, он, бывало, наблюдал за ними в американских мыльных операх, но купиться он на это не купился. Люди с деньгами не имеют права ныть – так считал Даффи. Он знал множество людей, у которых не было денег, и большинство из них думало, что имей они хоть немного – это решило бы все их проблемы. Богатые просто не имели права их разочаровывать. У них было то, чего желали все остальные: заткнись и получай удовольствие – так считал Даффи. Вик Кроутер, возможно, назвал бы это озлобленностью, но Даффи было наплевать.

– Не возражаете, если я вам кое-что покажу?

Он нашёл её в общей комнате. Она смотрела в венецианское окно – на лес. На полу валялись перевёрнутые журналы, в пепельнице назойливо дымила оставленная сигарета. Она обернулась. Даффи сказал бы, что когда она смотрела на вас, когда сбрасывала свой летаргический профиль и дарила взгляд больших карих глаз, сияющие рыжие волосы, тогда она, теоретически, бывала очень привлекательна, но его это не трогало. Нет сомнения, это тоже было вызвано озлобленностью; возможно, ему была свойственна озлобленность не только социальная, но и физическая. Так или иначе, если бы он возжелал продвинуться по социальной лестнице в плане секса, то предпочёл бы Лукрецию.

– Что?

– Не возражаете, если я вам кое-что покажу? Это рядом.

– А сказать вы не можете?

– Я лучше покажу.

Она нехотя пошла за ним через кухню по лужайке к зарослям какой-то длинной травы на берегу озера.

– Мы нашли Рики.

– Вот как, – глядя куда-то поверх его плеча, она затянулась сигаретой; выражение её лица не изменилось. Как это Вик сказал? В глубине души она милый ребёнок.Тогда почему так глубоко?

– А вам не интересно, где мы его нашли? Или хотя бы кто это «мы»?

– Вы ведь всё равно сейчас мне об этом скажете, так ведь?

– Я думал, что вам, может быть, приятно, что мы его нашли: вы теперь сможете его похоронить.

– Так вы поэтому его и искали, чтобы сделать мне приятное? Я не помню, чтобы я вас об этом просила. А вы спрашивали меня, будет мне приятно, или нет? – голос у неё оставался совершенно безразличным, словно она даже изобразить раздражение как следует не могла.

– Его нашёл Джимми.

– Джимми всегда был мастер делать никому не нужные вещи.

– Джимми нашёл его в озере.

– И теперь вы хотите его похоронить? Поэтому вы меня сюда и привели? Положить цветы на его могилу?

– У Рики на шее была верёвка. К нему привязывали камень. Или что-то в этом роде. Джимми пришлось её перерезать.

– Я думаю, что не важно, что происходит с людьми, после того, как они умирают. Важно только то, что происходит при жизни. Не знаю, почему вы не оставили его лежать в озере.

Верно, девочка, подумал Даффи и взял её за локоть. Она попыталась высвободиться, но это движение было таким же вялым, как её речь, и Даффи заставил её пройти несколько метров, прежде чем она поняла, что происходит. Он подвёл её к скамейке и принудил сесть. Сам он остался стоять и, наклонившись, заглянул Анжеле в лицо.

– Верно, – проговорил он. – Вы считаете, что то, что случилось с вашей собакой после смерти, не имеет значения. Так я вам скажу. Джимми достал её из озера, я отвёз её в Лондон, и один мой знакомый произвёл вскрытие. Он сделал это потому, что я попросил его выяснить, от чего она умерла. Так, может быть, вам интересно узнать, что случилось с вашей собакой доеё смерти? – Даффи намеренно перешёл на оскорбительный тон, но она избегала его взгляда и по-прежнему молчала. – Ваша собака умерла от того, что ей вкатили большую дозу героина. Огромную дозу. Хватило бы, чтобы убить корову.

Даффи наблюдал за её лицом, когда она снова затянулась сигаретой. Оно не выражало гнева. Ни по поводу случившегося, ни в отношении того, кто принёс ей эту весть. Он поставил одну ногу на скамью и наклонился к ней. Теперь в его голосе зазвучали уже и язвительные нотки:

– Я думаю, что мы можем исключить вероятность того, что Рики был наркоманом, который ошибся в дозе. Не думаю, что это его лапа нажала на поршень. Не думаю и того, что он употребил чистый героин, потому что забыл его разбавить. Кто-то взял вашу собаку, – он наклонился ещё ближе к ней, – и вколол ей столько героина, что хватило бы, чтобы убить корову.

– Мне всё равно пришлось бы избавиться от Рики, – произнесла она наконец, – мать Генри его бы не потерпела. Может, это и к лучшему.

– Господи, – сказал Даффи и тяжело опустился на скамью, – Господи. Так вы что, обвиняете в происшедшем мать Генри? Вы хотите сказать, что она в своих розовых кроссовках подкралась и поймала Рики? И ещё позвала какого-нибудь старика-пенсионера, чтобы он помог ей швырнуть его в окно?

– Этого никогда не будет, – проговорила Анжела. Голос у неё был сонный, но в нём сквозила тоска, – этого никогда не будет.

Она бросила в траву недокуренную сигарету и тут же зажгла новую.

– Чего никогда не будет? – спросил Даффи так мягко, как только мог.

– Я никогда не выйду замуж, – сказала она, – я плохо кончу, я знаю.

– Конечно, вы выйдете замуж. Если пожелаете, я сам вручу вас жениху.

– Ха, – Анжела засмеялась, впервые выказав хоть какое-то оживление, – и почему только говорят «вручу жениху»? Что я, призовой кубок? Говорили бы хотя бы «препоручу», – она сорвалась на крик, – препоручу или передам, чёрт знает, что такое!

Даффи, которому можно было и не повторять два раза, сказал:

– Я сам не женат.

– Этого никогда не будет, – снова сказала Анжела, – я плохо кончу.

– Ничего подобного, – спокойно проговорил Даффи. Ему внезапно стало её жаль. Она не нравилась ему, но ему было её жаль. В её голосе слышался ужас.

– Всё равно я уже много лет не употребляю наркотики.

– Но употребляли?

– А кто нет? – сказала она, голос у неё снова стал невыразительным, тусклым. – Меня несколько раз отправляли на лечение. Я вылечилась, правда. Я уже пять лет не употребляю. Иногда мне кажется, это единственное, что я сделала в своей жизни, в смысле, бросила. А иногда я думаю, что это всё равно, что я могла бы и не бросать, потому что я всё равно плохо кончу.

– Но вы принимаете… другие препараты?

– Да нет. В основном, пью таблетки. Это для поддержания тонуса.

– А как насчёт табака, который отпугивает ос?

– Вы разговаривали с миссис Колин, – внезапно сказала она.

Чёрт, подумал Дафии, чёрт. Но оживление снова улетучилось – почти мгновенно.

– А кто этим не балуется? Это всего-навсего дымок. Но я уже несколько лет не употребляю наркотики, честное слово.

– Я вам верю, – сказал Даффи, – и препоручу вас жениху, или как вам угодно это называть.

Даже если мать Генри будет прятаться за колонной в своих розовых кроссовках, сжимая подмышкой сумочку с полным шприцем героина.

– Поймите, я ведь заботилась о Рики, когда он был жив. А сейчас, когда он мёртв, всякие заботы кажутся лишёнными смысла. Я не хочу, чтобы когда я умру, люди обо мне заботились. Это того не стоит.

Бог мой, подумал Даффи, похоже, она и вправду на грани. За ней нужен глаз да глаз, и не только потому, что кто-то может желать ей зла. Минуту или две они молча смотрели на озеро. Наконец, Даффи сказал:

– Вы же знаете того, кто вас шантажирует?

– Какой-то иностранец, – устало ответила она. Казалось, это не имеет для неё никакого значения, раз уж она точно знает, что всё равно не выйдет замуж.

– Вы его знаете?

– Нет.

– И сколько?

– Две тысячи фунтов пару недель назад. Две тысячи на прошлой неделе.

Господи, подумал Даффи. Этот парень, похоже, и в самом деле что-то про неё разузнал.

– Куда вы относите деньги?

– Здесь недалеко. Очень деликатно с его стороны. Идёшь до конца подъездной дорожки, потом поворачиваешь налево, и остаётся пройти около полумили.

– Место каждый раз одно и то же?

– Да.

Дилетанты, подумал Даффи, дилетанты. Жадные дилетанты.

– И в чём заключается шантаж?

– В том самом.

– Что значит «в том самом»?

– Секс, – ответила она, – ведь именно это сейчас все понимают под «тем самым», верно?

– Не знаю. Не думаю, что это сейчас так всех заботит. Я хочу сказать, что сейчас вряд ли кто-то станет из-за этого платить.

– Вы ведь не живёте в деревне, – проговорила она, поворачиваясь и глядя ему прямо в глаза, – и вы не собираетесь замуж за человека, который бережёт себя для брака. Вам не приходилось жить целый год без секса, а это очень трудно. Вам не приходилось вести себя крайне осмотрительно, потому что старая кошёлка в Уинтертон-Хаусе хочет, чтобы вы подарили ей внука. Вы не знаете, как это трудно, и вы не совершали идиотской непростительной глупости всего за четыре месяца до свадьбы.

Рассказывать было почти что нечего. Генри неуклонно следовал установленному воздержанию. В Браунскомб-Холл всего лишь на неделю приехал из Лондона симпатичный паренёк, она была немного пьяна, что ж, почему нет, никто ведь не узнает. Да, один раз у неё в доме, а потом ещё раз здесь, в Холле, здесь казалось безопаснее, и она покончила с этим – она и вправду так думала. Тот парень вернулся в Лондон – он всё понял, он не делал из этого драмы – и вдруг через три месяца, как гром среди ясного неба – телефонный звонок от какого-то иностранца. Типа того, что он уверен, она не захочет испортить такую чудную свадьбу, а ему всего лишь нужно немного денег, чтобы вернуться к себе на родину.

– У него были какие-нибудь доказательства?

– Это вроде как моментальные фотографии, так что ли? Они бы ему не понадобились, верно?

– Вы кому-нибудь об этом рассказывали?

– О том парне – нет. Я как-то говорила Вику, что меня шантажируют.

– А голос того иностранца не был похож на голос этого парня?

– Нет. Да и в любом случае, он не из таких.

– Почему вы заплатили?

– Потому что могла заплатить. Потому что до свадьбы оставалось всего несколько недель. Мне казалось, что так проще.

Вот так всегда. Такова обманчивая любезность шантажиста. Даффи знавал дантиста, который, орудуя сверлом, говорил: «Ещё немножко, и всё закончится». Так обещают все шантажисты. Ещё немножко и всё закончится. Но сверло вонзается в зуб снова и снова, и это никогда не кончается.

– Холодает, – проговорила она. Они встали и пошли к дому. Идя по лужайке, она непринуждённо продолжала, – завтра он снова требует денег. Но я решила, что не буду платить. Всё равно я не выйду замуж. Всё равно я плохо кончу.

– А ему вы сказали, что передумали и не станете платить?

– Откуда же мне знать его телефонный номер?

– Жаль, – сказал Даффи. – Хотя с другой стороны, это очень удачно.

* * *

За ужином все были немного подавлены. Даже Салли хихикала меньше обычного; возможно, она не нашла выгодного покупателя для обгоревших останков «Датсуна-Черри». Анжела хранила молчание; возможно, она, наконец, осознала, что случилось с её собакой. Отсутствие Джимми также возымело некоторое действие. Не то, чтобы Джимми был душой компании – он был тугодум, а шутки его всегда бывали однообразны – но его присутствие помогало всем прочим почувствовать душой компании себя, ощутить себя умным, острым на язык, утончённым, удачливым. Вся эта публика, думал Даффи, ничего особенного из себя не представляла, и они действительно нуждались в присутствии этого растяпы-агента, в жизни не продавшего ни единого бунгало.

– Эй, весельчаки, не пора ли взбодриться, – Дамиан, конечно, был первым, кто восстал против общего настроения. – Белинда, может, вы покажете нам альбомчики с фотографиями времён модельной карьеры?

Но Белинда не считала, что это удачная идея. Она отнеслась к ней так же, как если бы он сказал: «Белинда, может, вы покажете нам ваши сиськи?» – что он, конечно, и имел в виду.

Дамиан сделал ещё одну попытку.

– Мой дорогой Таффи, сегодня по ящику настоящий гангстерский боевик, со всякими там жестокостями.

– Мне не нравится подобная стряпня, – отозвался Таффи. – Они все… недостаточно реалистичные.

– Вам кажется, там не хватает кровищи, а, Тафф?

– Да нет, не то. Как правило, мне кажется, что её слишком много. Просто, так не бывает. Слишком мало у них проколов. Или, например, у этих не всё ладится, а у тех – всё. В реальной жизни всё время что-то не так. Всё дело в том, чтобы совершать меньше ошибок, чем противная сторона.

Даффи уже зевал. И ещё одно, что киношники делают неправильно, это что они не показывают злодеев с фобиями. Ведь некоторые наши преступные умы настолько деликатны – у них есть фобии огня, собак, тюремной отсидки и бог знает чего ещё.

– Неужели вы зеваете? – глазастый Дамиан. – Как насчёт того, чтобы погонять шарики, Даффи? Помните, как в прошлый раз, удар – и шесть очков долой?

– Честно говоря, думаю, я для вас пока не созрел. Дайте мне ещё пару дней.

– Что-то я не вижу, чтобы вы усердно тренировались. Но, может, мы по-прежнему шастаем посреди ночи по дому в коротеньком халатике, а?

– Нет, – сказал Даффи. Он ожидал, что Салли хихикнет, но она молчала.

– Что ж, если вы все так и намерены киснуть, – сказал Дамиан, – я спою вам песенку про собак.

– Ой, только не «Собак», – даже Салли, которая, похоже, могла переварить что угодно, запротестовала.

– Да, «Собак», «Собак».

Зазвучал бархатистый баритон, с щёгольскими, чрезмерно усердными интонациями оперного певца, попавшего на телевидение:

 
Кто так, а кто во фраке,
Из самых разных мест,
Приехали собаки
На свой собачий съезд.
 

Дамиан остановился. Мотивчик был смутно знаком Даффи. Кажется, это был один из старинных церковных гимнов. Он знал их не так много и не мог вспомнить, приходилось ли ему исполнять именно этот или нет. Шикарненький такой мотивчик. Может, он слышал, как его исполнял кто-то другой. Он ожидал продолжения, но Лукреция сказала: «Дамиан, ты иногда ведёшь себя как полный придурок», – и кивком указала на Анжелу.

– Боже, до чего долгая у людей память, – устало произнёс Дамиан.

– Ничего, всё в порядке, – если судить по лицу Анжелы, в этом можно было усомниться. – Я, кажется, уже успокоилась. Это всё не важно.

Взгляд, устремлённый Лукрецией на Дамиана, явно говорил, что слова Анжелы следует понимать как простую дань вежливости. Салли сказала: «Ну давай, Дамиан, что там дальше?» – хотя она, наверняка, слышала эту песенку добрый десяток раз.

– Не буду, – ответил он, – вы сегодня все такие скучные. Дамиан пойдёт в снукерную дуться.

Он картинно надул губы и вышел из комнаты. Вечер дал трещину. Даффи попытался поймать взгляд Лукреции, но она на него не смотрела. Вместо этого он оказался на кухне вместе с Виком. За ужином Вик разговаривал мало – может, думал о том, долго ли ещё копперы будут шастать по его усадьбе и заглядывать во все углы, когда им только вздумается.

– На пару слов, Вик.

– Конечно.

– Насчёт собаки. Может это иметь к тебе какое-то отношение?

– Ты о чём?

– Ну, может, у тебя были какие-нибудь неприятности. Могло это предназначаться для тебя?

– Для меня?

– Ну, вроде как, какое-то предупреждение.

Вик напустил вид добропорядочного гражданина.

– Ты всё никак не успокоишься, Даффи, верно? Может, ещё годков двадцать, и ты, наконец, поверишь, что я не имею дел с криминалом.

– Вам с Таффи следует избираться в Парламент, – ответил на это Даффи.

– Что ещё?

– Когда Анжела сказала тебе, что её шантажируют, она больше ничего не прибавила?

– Нет, я же тебе говорил.

– Но… но как у вас зашёл разговор на эту тему?

– С Анжелой вообще не бывает так, что разговор «заходит», верно? Ты, наверное, и сам заметил, она перескакивает с одного на другое. – Даффи кивнул. – Ну вот, мы просто о чём-то разговаривали и вдруг ни с того, ни с сего она и говорит, что её шантажируют. Ни кто, ни почему – вообще ничего больше. Словно ненароком вырвалось. Просила никому не рассказывать.

– У тебя есть какие-нибудь догадки?

Вик покачал головой.

– А ты что, с ней разговаривал?

– Ммм. Она бы мне всё равно не сказала.

Ночью, лёжа в постели, Даффи поймал себя на том, что перечитывает ресторанную заметку осла Бейзила. Надо ему повысить свои расценки, если он думает когда-нибудь наведаться в «Пуазон д’Ор». Засыпая, он думал о двух вещах: о местоположении завтрашней засады и местоположении спальни Лукреции.

Место для засады было выбрать нетрудно. Даффи не сомневался, что они имеют дело с дилетантами: время, место, сумма не менялись на протяжении трёх недель. Время было намечено на три часа дня: очень удачно, чтобы они с Анжелой – конечно, чисто случайно – встретились на подъездной дорожке во время утреннего моциона.

Выйдя из ворот, повернув налево и пройдя около полумили, они оказались на т-образном пересечении дорог. Что ж, не такие уж они и дилетанты: если придётся, можно будет удирать в любом из трёх направлений. На обочине стоял большой зелёный ларь для песка. Такие предметы глаз одиннадцать месяцев в году просто не замечает, и лишь когда выпадает снег, и водителей охватывает паника, ларь словно бы появляется из ниоткуда. В это время кто-нибудь из любопытства даже подойдёт к нему, поднимет тяжёлую крышку и задумается над тем, почему он пуст.

– Это здесь, – сказала Анжела, театрально указывая подбородком на зелёный ящик.

– Не останавливайтесь.

Неплохое место для передачи денег. И неплохое для того, чтобы, спрятавшись среди деревьев, подождать курьера. На обратном пути в Браунскомб-Холл они спорили о том, можно ли Анжеле идти вместе с Даффи. Даффи эта идея категорически не нравилась, но Анжела, которой только вчера, казалось, было совершенно безразлично, что её шантажируют, теперь вдруг принялась настаивать, что это её деньги и она должна знать, куда они деваются. Даффи сдался.

В половине второго Даффи залёг в папоротнике в двадцати ярдах от зелёного ларя. Сказав, что не может присутствовать на обеде, он сгонял в паб, прихватил пару сэндвичей, спрятал в потайном месте фургон и, пройдя всю дорогу лесом, поместился в неудобном углублении в земле. От нечего делать он попробовал смастерить камуфляжную шапочку из папоротника, вроде той, что была на Джимми, когда он поймал Даффи у сарайчика мистера Хардкасла; но ему так и не удалось соединить листья вместе – не хватало скотча или чего-то в этом роде. Нет сомнения, это было какое-то особое искусство.

В половине третьего он услышал шаги, затем появилась одевшаяся явно не для прогулки по лесам Анжела. Она направилась прямо к ящику, бросила в него коричневый конверт, не стала оглядываться по сторонам (он сам её об этом проинструктировал), а сразу зашагала по дороге направо. Через пять минут послышался хруст сминаемого подлеска, возгласы «О, чёрт!» – и она оказалась рядом с ним.

– Никогда не любила деревню, – произнесла она, придирчиво приминая папоротник, перед тем, как сесть, – всё колется.

Даффи согласно хмыкнул, и они уставились на дорогу. Через пять минут она сказала:

– Как увлекательно, правда?

И состроила ему глазки.

– Шшш.

Держите язык за зубами, сказал он Джимми, и Джимми ответил: «Никогда не понимал, почему люди это говорят. Язык всегда за зубами». Анжела умолкла.

Они ждали; мимо проехали две машины и дом-фургон. Без шести минут три вдали показался велосипедист. Это был старомодный драндулет с высоким рулём и закреплённой впереди корзиной. Старомодно смотрелся и сам велосипедист, ехавший высоко вскидывая колени и растопырив локти. На голове у него была войлочная шляпа. Даффи подумал, что если этот парень имеет какое-то отношение к их делу, если он курьер или хотя бы просто наблюдатель, то это определённо дилетанты. Может, хотят поднакопить деньжат на новые велосипеды. Человек приближался, до зелёного ящика оставалось всего футов пятнадцать, как вдруг Анжела вскочила на ноги, замахала руками и закричала: «Генри! Генри!» Она бросилась вниз, к дороге. Не доехав до ларя пяти футов, велосипедист поднял голову, увидел её и остановился у обочины. Анжела бросилась его обнимать, что, принимая во внимание корявый руль, было нелегко.

Даффи выругался, встал, пнул свою неудавшуюся папоротниковую самоделку и трусцой начал спускаться к дороге.

– Что вы делаете в лесу с моей невестой? – возопил Генри и тут же захохотал, словно с самого начала не сомневался, что этому есть какое-нибудь безобидное объяснение. Даффи в ответ тоже захохотал и попытался придумать хоть одно. Он увидел, что Анжела уже открывает рот, и поспешил с ответом, чтобы она не порушила всё, что ещё не успела порушить.

– Вообще-то, мы искали труп Рики. А что случилось с вашей машиной? Сломалась, или как?

У Генри было две машины, и одна – у его матушки, так что при необходимости «Ленд-Ровер» всегда был под рукой.

– Захотелось поразмяться. Чудесный денёк. Оседлаю, думаю, своего коня и навещу свою девочку.

– Ты романтик, Генри, – сказала Анжела. Она взяла его за руку и повела его и велосипед к Браунскомб-Холлу. Романтик, проворчал Даффи себе под нос, следуя за ними по пятам. Романтик! И всего-то потому, что не хочет с тобой спать, ездит на нелепой развалюхе и носит дурацкую шляпу. Если это романтик, то для этого много ума не надо, а надо только быть пустомелей и растяпой.

Конечно, она сделала это нарочно. Она видела приближающегося Генри и не могла вынести мысли, что вот, может быть, он сейчас заглянет в зелёный ларь. Она предпочитала выйти замуж за того, кто, может статься, шантажировал её, чем вовсе не выйти, зная наверняка, что этот человек её шантажировал. Она и в самом деле заплутала, думал Даффи, вся в вечном напряжении, в вечном страхе. Он думал о том, знает ли Генри закоулки души этой женщины, которая говорила ему столько нежностей всякий раз, как его видела.

Это должен быть Генри, верно? Это явно было дело рук дилетанта и такого, кто бы прекрасно знал Анжелу или мог бы о ней разузнать; это должен был быть кто-то из местных, и Генри показался у западни всего за шесть минут до назначенного часа. И что бы всё это значило?

Даффи не знал, зачем идёт за ними назад, в дом. Он не знал, зачем сидит с ними в общей комнате, обирая с брюк кусочки папоротника. Может быть, он ждал, что Анжела извинится, может быть, надеялся, что Генри сознается. Прошли тягостные, неловкие полчаса. Анжела подчёркнуто игнорировала Даффи, словно хотела сказать, вы, чёрт бы вас побрал, подозреваете Генри, вы смеете его подозревать, да идите вы в задницу! Даффи в ответ не обращал внимания на Анжелу, словно говорил, вы знали, верно, вы подозревали, держу пари, вы узнали его голос, может даже, не было никакого иностранного акцента, и поэтому вы так хотели пойти со мной и поломали к чертям всю засаду, вы с самого начала догадывались, верно? Генри вежливо беседовал с ними обоими, но меж бровей у него залегла едва заметная складка, словно он недоумевал, что эти двое среди бела дня делали в папоротниках, и если они в самом деле искали дохлую собаку, то почему при них не было палки, чтобы раздвигать плети ежевики?

– Пойду гляну на свой фургон, – сказал Даффи и ушёл; никто с ним не попрощался. Он пошёл по гравию и подъездной дорожке, миновал искусственно состаренную саламандру, карабкавшуюся на искусственно состаренный шар. Впервые он был так зол, что не обращал внимания на здешние опасные запахи. Он подошёл к зелёному ящику и рывком открыл его, чтобы вытащить конверт, но в ящике для песка не было ничего, кроме песка. «Хрен мне в глотку», – сказал Даффи.