Текст книги "По обстоятельствам, без обязательств (СИ)"

Автор книги: Дасти Винд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 17

Алина

– Это была моя инициатива. Алексей тут не причем.

Ларионов кивает и молчит. Он игнорирует все мои замечания, касаемо компромата. Спрашивает о работе, о клиентах, о всякой ерунде. Я вроде бы принимаю правила игры, но не могу их долго придерживаться, да только выбора нет. Я – заложница Константина Ларионова, о зверствах которого знаю не понаслышке.

Он привез меня в старый дом, в заброшенный дачный поселок времен Перестройки. Вокруг лес да остовы других построек, темнота и летний шум местной живности. Кажется, я даже слышала сову...

Дом огромный, но жилая – только правая половина. Здесь чисто, тепло и есть свет. По крайней мере, на втором этаже.

Мы сидим в гостиной, на огромном диване. Пьем чай с шоколадными конфетами. В комнате мы не одни – у зашторенного окна, в тени, стоит бугай под два метра и периодически выглядывает на улицу.

Мне страшно до такой степени, что трясутся руки, и чай в чашке дрожит, когда я подношу её к губам. Мне жутко до истерики, до слез и причитаний "ах, зачем я хранила эту мерзость, ах, зачем я её вытащила на свет", но все эти ощущения глубоко внутри, под прочным замком моего самоконтроля. Ларионову не нужны мои слезы, он только его раззадорят.

Не получит. Не дождется.

Но я не вижу выхода.

– Алина, а когда вы захотели стать журналисткой? – вдруг спрашивает Ларионов.

– Ещё в школе, – сухо отвечаю я.

– Почему?

– Не знаю. Захотелось и всё, – не собираюсь ударяться в откровенность.

– Когда ваш благоверный приедет, будете разговорчевее?

– С чего бы вдруг?

– С того, что ответы выбивать буду. Договорились?

Замолкаю и отворачиваюсь. Бугай у окна в очередной раз чуть отодвигает штору и, кашлянув, докладывает:

– Приехали.

– Очень хорошо, – Ларионов хлопает себя по коленям и поднимается. – Я сейчас принесу ноутбук, а ты гостя поприветствуй, Егор. Так, слегонца.

Я сжимаю чашку в руках. Пытаюсь унять дрожь, но меня колотит с головы до ног.

Алексей входит в комнату первым, за ним – двое людей Ларионова. Я ловлю Лëшин взгляд, но он смотрит на меня лишь мгновение и тут же отводит глаза.

– А начальник ваш где?

Егор, тот бугай, что стоял от окна, резко подается вперед. Лëша мог бы увернуться, но не стал. От удара под ребра складывается пополам, срывает дыхание, хрипя и кашляя. Его толкают к столу, и он падает на стул, который услужливо пихают под колени.

Я не свожу с Алексея глаз. Отдышавшись, он мимолетом ловит мой взгляд и...весело подмигивает. Выпрямляется, одергивает пиджак.

– И о чем хотел поговорить? – хрипло спрашивает вернувшегося к нам Ларионова.

Тот ставит на стол ноутбук и отвечает без обычной насмешки, раздраженно и быстро:

– Давайте-ка, крысеныш, от лишней болтовни откажемся. Вы и так у меня полдня отняли, понимаешь? А дел по горло, да... Информацию привез? Или не понял, зачем приехал?

– Понял, – Алексей достает из пиджака флешку и протягивает Ларионову.

Теперь я уверена – Лëша точно что-то придумал. Он не отдал бы эту "бомбу" так просто, зная, что на ней наш приговор.

Мы молчим. Ларионов быстро стучит по тачпаду, открывая файлы. Я не могу отвести глаз от Алексея – помогла, черт возьми.

Неужели это не сон? Вот он – наш заслуженный вечер примирения.

– Так, Батурин, я не понял... – Ларионов вскидывает брови. – А где остальное?

– Что "остальное"? – невозмутимо спрашивает Лëша.

– За идиота меня держишь? – Константин разворачивает к Алексею ноутбук. – Эта та херня, что нашёл в свое время ты. Малая её доля. То есть твоя подружка-копушка нарыла по твоему заказу только это?

– Никакого заказа не было, – встреваю я. – Это моя личная инициатива и...

– Заткнись.

Захлопываю рот.

– Личная, значит, – Ларионов оборачивается, щурится, глядя на меня. – А не твоего ли давнишнего начальника, редактора тухленькой газетки, который в Бэтмена решил поиграть? А, Алина? Не таращись-не таращись! Знаю, что ты работала на того мудака... Оттуда это увела, да? Чего молчишь, су...

– Язык попридержи, шакал, – резко обрывает  его тираду Алексей

Один взгляд Ларионова – и Лëша падает со стула под новыми ударами. Я закрываю глаза.

– А знаешь, Алина, – наблюдая, как у его ног старый враг сплевывает кровь на грязный ковер, тянет Ларионов. – Что начальник твой давешний, копатель этот, вовсе не в Европу жить уехал? Мы его прикопали чутка, вместе с семейством. А по документам они, да, эмигрировали на вольные хлеба.

– Константин, я не понимаю...  – мой голос становится жалко-тонким.

– Мне ему почки отбить или сразу в печень, чтоб ты поняла? Лëша, а, Лëш. Где вся тяжка с этой флешки? Куда дел?

Алексей поднимается на локте, исподлобья смотрит на Ларионова.

– Спрятал.

– Ага, другое дело, – Константин кивает и улыбается. – Прямой, как палка. Постраховаться решил? Хорошо. Давай так. Ты мне привозишь остаток инфы, без распространения, естественно. А в обмен я отпускаю журналисточку твою, целой и невредимой. Понял?

– Понял.

– А ты поумнел, дружок. Егор, Андрей, с ним поезжайте. И из виду не упускайте. Лëша, и давай без финтов. Если эти файлы кто-то хоть одним глазком увидит, тебе твою Алиночку по частям присылать будут. И никто не докажет, что это я её распиливал. Договорились?

– Да.

– Всё, катись. Время тебе – до утра.

Снова быстрый взгляд на прощание, и Лëша уходит. Ларионов делает одному из своих парней какой-то знак.

– Вы меня не отпустите, – тихо замечаю я.

Ларионов медленно поворачивается ко мне. На лице его снова мерзкая усмешка.

– Отпущу, дорогая. Если Алëша за тобой приедет. Но... Знаешь ведь, как бывает – гонец иной раз так торопится, что шею сворачивает.

Они убьют Лëшку, как только диск будет у него на руках. Потом сообщат об этом Ларионову, и Константин пустит меня в расход. Прикопает, если говорить его словами.

Поднимаюсь с дивана. Ларионов тоже.

– Что, испугалась? Да ты не бойся, не бойся. Мы тебя потрахаем немного, а потом, если не до смерти, то, может, и отпустим.

– Ублюдок... – не ожидаю удара, поэтому не успеваю отклониться вовремя.

Ларионов бьет сильно, по лицу. Падаю на диван. На миг замираю и, приподнявшись, вытираю кровь с разбитых губ. Жалость к себе жжет в уголках глаз, но я цепляюсь за злость – от неё не плачут. Оборачиваюсь к Ларионову, скалясь в улыбке:

– Самоутвердился?

– А башкой, сука, надо было думать раньше, – Ларионов отступает, оглядывает меня и улыбается в ответ – так, что тело каменеет от предчувствия. – Давно тебя не драли, детка... Егор, уведи её. Пока не трогай.

Егор тащит меня по темному коридору, пихает в первую открытую дверь и захлопывает её. Я стою в темноте, слизывая кровь с губ. Тихо, как в гробу.

Плохая ассоциация.

Я пребываю в какой-то прострации, словно не могу поверить что то, что сейчас происходит – происходит со мной. Со мной и моим ребенком, который ещё такой маленький, но я уже не могу его защитить. Это больно.

Больно и жалко.

Я подхожу, спотыкаясь в темноте, к окну – оно закрыто ставнями с внешней стороны. Надо что-то делать, иначе они убьют Лëшу.

Из-за меня.

Осторожно открываю одну створку – с улицы тут же тянет прохладой. Трогаю ставни – деревянные, сырые на ощупь. Подцепляю ржавый крючок – застрял. Дергаю его минут пять, тихо и осторожно, ломая ногти и обдирая пальцы, с яростным остервенением жертвы, загнанной в угол. Крючок, наконец, поддается, и ставни, дико скрипя, расходятся в стороны, впуская в затхлую темень свежесть летней ночи. Ловлю их обеими руками, бедрами прижимаясь к подоконнику, боясь, что скрип услышат.

И тут гремят выстрелы. Один, другой, третий.

Я вздрагиваю так, что едва не вываливаюсь в окно. Отталкиваю ставни от себя, отклоняюсь назад, в комнату, хватаясь за рамы. Что-то кричат, но не со стороны леса, со двора. А в лесу мелькает одинокий синий огонек. Низко, среди кустов. Будто кто-то включает и выключает фонарик.

Это помощь или, наоборот, сигнал к тому, что все кончено?

В коридоре теперь тоже кричат. Я пячусь в темноту, налетаю коленом на металлическую кровать. Боль возвращает мне способность соображать. Ничего больше не слушая, я быстро опускаюсь на пол, скидываю туфли и заползаю, через пыль и паутину, под старую, воняющую клопами койку. Очень вовремя, потому что дверь распахивается, и кто-то, ругаясь и шипя, подбегает к окну. Тишина всего на пару секунд.

– Твою мать!!! Шеф! Шеф, это облава!

Выстрел. Оглушительно, так, что перебивает сердце. Я не дышу.

Ругань рядом ещё громче. Тот, кто вбежал в комнату, дает деру. Ему я уже не нужна.

Что-то гремит внизу, потом снова тишина. Я считаю про себя – двадцать секунд, минута  две, пять.

Скрип двери. Я подбираюсь вся – теперь точно за мной.

– Алина? – от его тихого, мягкого голоса подскакиваю под койкой так, что бьюсь затылком о перекладину.

– Ай... Лëша...

– Алина? Радость моя, где ты?

– Под кроватью.

Он наклоняется ко мне, протягивает руку.

– Давай, солнышко, быстрее. Аккуратно. Ты цела?

Стоим друг перед другом на коленях. В темноте касаюсь его лица.

– Господи, Лëша, прости... Это из-за меня...

– Нет, не придумывай. Всё равно бы случилось, что случилось. Идем.

Он помогает мне подняться. Шагает вперед как-то боком, меня отпихивает себе за спину.

– Это пистолет? – вижу что-то, похожее на ствол, в его правой руке.

– Травмат. Всë, тихо. Иди за мной, след в след.

Цепляюсь за Лëшину теплую ладонь. Глаза привыкли к темноте, но я и так чувствую, что мы удаляемся от гостиной, идем в нежилое крыло.

– Осторожно, ступенька, – шепотом предупреждает Лëша.

Ступенек всего пара, а потом под ногами оказывается шершавое дерево. Дощатый пол.

– Ай.

Закусываю губу, когда в ступню впивается что-то острое. Лëша тянет в сторону.

– Сюда. Почти вышли. Сейчас спустимся и...

Сзади раздается скрип. Не успеваю повернуть голову, как Алексей, резко дернув меня за руку, отпихивает в сторону и, обернувшись, делает шаг назад, спиной прижимая к стене.

Ни разговоров, ни слов – только два выстрела в темноте, две искры со стороны маленькой лестницы, которую мы только что прошли.

Лëша вздрагивает. Я чувствую всем своим существом, как напрягается и в ту же секунду обмякает его тело. Ловлю его под руки, но он тянет меня за собой, на пол, откинув голову мне на грудь.

– Доигрался, мразь, – Ларионов выступает из тени. Подходит так близко, что я вижу блики света на стволе его пистолета, который он направляет на меня. – Вставай, шваль, иначе башку размажу. Вылезай из-под этой туши и вперёд пошла.

Я цепляюсь за Лëшины плечи. От его тела так тепло. Не могу уйти, не могу его здесь оставить. А Ларионов прикроется мной. Прикроется и все равно убьет.

Вижу только ствол, который, качнувшись, уходит в сторону, когда тот, кто его держит, выбрасывает руку и, наклонившись вперед, хватает меня за волосы.

– Встала, я ска...

Выстрел раздается у самого уха. Я будто на мгновение теряю сознание. Раз – и снова здесь.

Если Ларионов попал, то почему не больно? Почему отпустил? Почему заваливается на бок, а у меня на губах снова кровь?

Ларионов валится рядом. Хватается за лицо, орет, визжит, катается по полу. Лëша роняет руку и пистолет на пол.

– Не бойся, солнце... Ты, главное, не бойся... – его голос я слышу издалека, как через преграду или какой-то навязчивый гул. Поэтому склоняюсь к нему все ниже, комкаю пальцами мокрую насквозь рубашку.

– Лëша, не оставляй нас, пожалуйста... Лëша...

Я не слышу и не вижу людей вокруг. Их много, они шумят. Что-то щелкает, шуршит и трещит. Темнота сменяется ярким светом. Я не хочу открывать глаза. Не хочу видеть то, что чувствую... Лëшу забирают, а меня трясут, пытаясь поднять на ноги.

– Раненые на втором. Да. Трое... Вы целы?Встать можете? Осторожно, держитесь...

Я поднимаюсь.

Я открываю глаза и смотрю на свои руки.

Они в его крови.

* * *

Я не в скорой. Я не с ним.

Меня везет кто-то из его бывших коллег. В лесу – темень, машину трясет на каждой кочке, а я держу руки на коленях.

Кто-то дал мне воды, кажется, врач со скорой. Я вымыла руки, но на блузке пятна засохли.

Впереди, разрезая тьму, мигают, удаляясь, проблесковые маячки реанимации.

Я не верю, что это происходит сейчас.

Я готова была держать его на своих руках вечность.

– Кому из близких вы можете позвонить? – спрашивает меня водитель.

– Что? Я... Не знаю... Нет телефона.

Мне протягивают мобильный.

И я звоню Максу.

Он встречает меня у клиники. Стоит у входа в приемное, беседует с двумя мужчинами. Торопливо поднимаюсь по ступенькам. Кто-то, еще в лесу, сунул мне в руки мои туфли. Чужие мужчины могут быть внимательными.

– Его привезли? – обращаюсь к Максу, который, потирая подбородок, хмуро оглядывает меня, но вперед, преграждая путь, выступает один из его собеседников.

– Вы о Батурине?

– Да.

– Уже в операционной. А вы могли бы...

Макс, пожав руку тому мужчине, что привез меня, тут же приходит на помощь.

– Давайте отложим вопросы до более подходящего момента. Девушке нужна помощь. Под мою ответственность.

Тот, кто встал у меня на дороге, переглядывается со своим коллегой и, кивнув, отступает в сторону.

– Увидимся, – салютует им Макс и берет меня под локоть. – Вперед.

За нами идет только водитель.

Макс ведет меня через холл, к приемному отделению, молча, но крепко сжимая мою руку.

– Садись здесь, я сейчас найду врача.

– Мне не нужен врач.

– Поверь, нужен.

Макс уходит. Я сажусь на скамейку у двери с надписью "Выход".

Мне кажется, все, кто есть в зале, смотрят на меня. Так тихо, что я слышу, как в ушах стучит сердце. А потом появляется Настя – выбегает откуда-то из-за колонны, словно стояла там и ждала, когда я окажусь здесь. Не хочу и не могу удивляться ей. Она – не проблема сейчас. Она и её злость вообще больше не проблема.

– Ах ты тварь! Тварь! Это из-за тебя! Из-за тебя, шлюха!

Она орет ещё громче, чем вопил Ларионов, который теперь, после выстрела травматом в лицо, останется без носа и, возможно, без челюсти.

Я медленно поднимаюсь со скамейки, не сводя с Анастасии глаз. Она не замолкает, орет всё громче, словно не борется с горем, а привлекает внимание к себе.

– Он умрет! Ты его убила! Моего мужа! Любимого! Отца моих детей! Умрет!

Каркает, как ворона. И я поднимаю руку и на глазах у всех присутствующих отвешиваю Насте звонкую пощечину. Её голова дергается в сторону, на щеке мгновенно появляется красное пятно. Зато теперь в отделении снова тишина. Настя, вытаращив глаза, смотрит на меня.

– Он не умрет, ясно тебе? И прекрати орать, кликуша.

– Да как ты... Как ты смеешь?

Я отворачиваюсь от неё, прижимая руку к животу. Ноет. И тяжело. Как будто камень внутри. Иду навстречу Максу, который едва ли не бегом пересекает зал.

– Макс, помоги мне... – шепчу, хватая его за руку.

Друг понимает все без слов, просто по тому, как я держу свой ещё даже не начавший расти живот.

– Не бойся. Ты – сильная. Справишься. Черт... Нам тогда не сюда... А куда... Извините, а не подскажите...

Настя остается позади.

Макс водит меня по кабинетам. Везде проталкивает без очереди. Я всё ещё в состоянии, когда не понимаю реальности. Когда снимаю белье у гинеколога, вижу кровь. И это кровь теперь моя. Её мало, но врач тут же направляет меня на УЗИ.

В голове одна мысль:"Не уходи. Не уходи. Не уходи". Стучит гулко, как сердце. Не знаю, кого прошу – дитя или его отца. Или обоих сразу.

"Не уходи".

– Да тут отслойка небольшая. Три миллиметра. Сосудик лопнул, видимо. Все хорошо, плод на месте. Сердечко бьется.

– Можно послушать?

– Конечно. А крови-то откуда столько?

– Это не моя.

Узистка смаргивает, молча что-то переключает на аппарате.

– Ясно. Вот.

И я слышу, как бьется сердце нашего ребенка.

Этот звук возвращает меня в реальность, буквально выталкивает из шока, разбивая панцирь, наложенный стрессом на восприятие.

Я перевожу дух – вдыхаю так глубоко, как могу. Дышать легко, и собственное сердце стучит тише. Краски – ярче, руки – теплее. А вера... Вера – сильнее.

Лëша справится.

Мы – сильные. Все трое.

Алексей

Когда приходишь в себя и чувствуешь боль, осознаешь её, как что-то лишнее, неправильное, от чего хочешь избавиться – это значит, что ты не в очередном бредовом глюке идешь на свет, а, наконец, попал в реальность. Туда, куда надо.

После боли, предсказуемо, приходит жажда. Язык как будто опух и липнет к нëбу. Это пройдет. В обоих вариантах.

Пищат приборы, жжет руку. Дышать больно, но не груди, а ниже. Куда этот шакал попал, не помню, но если отрубился почти сразу, значит, куда-то хорошо зарядил. Ног не чувствую. Это плохо.

Кажется, говорю это вслух, потому что слышу свой голос. А потом ещё чей-то.

– Видите меня?

– Вижу.

– Хорошо, отдыхайте.

Женщина касается капельницы, и я, с таким трудом проснувшись, опять падаю в темноту.

– Где Алина?

– Кто?

И ничего.

Я просыпаюсь все чаще, слышу и вижу все больше, а про Алину никто не знает. Телефон мне не дают.

Я в вакууме.

А потом приходит Настя.

Нормально есть мне нельзя, а хочется – жевать, не через трубки. И первое, о чем думаю, когда её вижу, что, может, попросить принести хоть хлеба? Хоть сухарей...

А она с порога:

– Любимый!

– Кто?

– Ты.

Молчу, рассеянно наблюдая, как она садится рядом.

– Лëша, милый, я думала с ума сойду. Мне ничего не говорили всю неделю.

Касается моей руки. Может, и любит, но что я тут могу сделать?

– Настя, не начинай, – говорить тяжело, спорить – тем более. – Не о любви. Дети как?

– Гостят у моей подруги, за городом.

– Не приводи их сюда.

– Знаю. Я сказала, что ты приболел. Лëша, я не хочу тебя терять...

– Хватит.

– Ну что ты... Мне так плохо...

– Бывает.

Смотрю на неё пристально. Она тоже не отводит глаз.

– Лëша, я не верю, что ты не вернешься. Мы столько пережили вместе.

– Я не вернусь, Насть. Живи сама. И мне дай жить.

Она опускает голову. Снова гладит по руке.

– Прости меня, – отвечает едва слышно.

– И ты меня. Но как есть.

– Любишь её?

– Да.

Кивает, отворачивается. И уходит.

Возвращается медсестра, приносит бутыли для капельницы.

– Позвонить можно?

– Лежите пока. В стационар переведите – позвоните.

– А когда в стационар?

Медсестра не отвечает, только головой мотает. Я уже считаю дни. Кроме Насти ко мне никого не пускают. Перестают пускать и её, когда замечаю, что она, вообще-то, мне не жена.

В обычную палату переводят через полторы недели. И в этот же день начинают приходить посетители. Первыми заваливаются Саныч с Ромкой. Шумят, ржут и получают выговор от медсестры. Мне вставать нельзя, выйти к ним не могу. Ведут себя ужасно, как подростки.

С Алиной всё хорошо, с их слов. Из виду её не отпускают. Странно, почему же не пришла... Нет, не жду, что она будет дежурить у палаты, но хоть какой бы знак...

– Ларионов сядет, – докладывает Саныч. – После пластики, правда. Ты ему пол морды снес.

– Давно надо было. Никто за него не просил?

– Да пытались... Но журналистская братия растащила кое-какой материал по сети, и Ларинов у нас пройдет теперь, как пример для неподражания.

– Показуха.

– Да не... Всё по чесноку.

От Ромы так пахнет куревом, что у меня голова кружится – тоже хочу. Прошу сигареты – эти кони опять ржут, и их выгонят. Зато мне приносят телефон. Звоню Алине – не берет трубку. А Сергей отвечает. Ничего не знает, обещает привезти кое-какие вещи. Телефон отбирают.

Всю ночь ерунда в голове, и предчувствие нехорошее. Что с ней, где она? Почему ничего не говорят?

Жду её. Утром, днем, хотя часы посещения только после обеда. И вот приходит медсестра – проверяет, не сплю ли. Говорит, посетитель. Весь подбираюсь, вроде и силы даже вернулись. А это не она. Это её чертов друг.

– День добрый, Алексей, – он не проходит в палату, стоит у двери. Неприятный парень. – Как вижу, Вас откачали. Это хорошо.

– Спасибо. Где Алина?

– Она вчера звонила на тот номер, с которого звонили вы. Ответила медсестра, но про ваше состояние не распространялась. А Алине, знаете ли, нервничать нельзя.

– Почему? Что с ней? Где она?

"Друг" тянет с ответом, проходит в палату, садится на соседнюю пустую койку. Мне его ударить хочется, снова. Но он, кивнув, наконец, отвечает.

– Она здесь, в этой же больнице, но в другом отделении, – пауза. – Была небольшая угроза, теперь с ней и ребенком все в порядке.

Медленно поднимаюсь с кровати.

– С кем в порядке?

– А вы не в курсе? Хм... – пожимает плечами. – Теперь будете знать. Алина беременна. От вас. Вы... Вы что делаете?

– А то ты не знаешь, – поднимаюсь с кровати. И не больно почти. – Помоги мне отсюда выйти.

– Тыкать мне не надо. Швы не разойдутся?

– Нет. Помогите мне, Максим.

Он оборачивается, мгновение смотрит на дверь.

– Раз вы просите...

– Очень прошу.

– Вам бы одеться... У вас есть одежда?

– Есть.

– Тогда собирайтесь, а я скоро вернусь.

Ноги трясутся. Руки тоже. Сам себе противен. А как она меня таким увидит? Вдруг ей станет плохо? Может, не ходить?

Тяжело дыша, сажусь на кровать. Как будто бежал весь день.

– Что сидите? – в палату возвращается Максим. Протягивает мне белый халат. – Надевайте. Вы по стене идти собираетесь?

– Нет.

"Друг" поджимает губы.

– Может, я приведу её сюда?

– Не надо. Тут... Плохо всем.

Пожимает плечами и пропускает меня вперед. В коридоре шляются другие пациенты, кряхтят и вздыхают. Чувствую себя стариком. В прошлый раз было легче.

– Отделение в соседнем корпусе, синем. Третий этаж, – говорит Макс. – Вы идите, а я отвлеку медсестер.

По коридору иду почти нормально. Даже на лифте спукаюсь без проблем. Дойду. Чтобы она мне всё сама сказала.

Чтобы...

– Лëша!

Оборачиваюсь на её голос. Она. В зеленом сарафане, справа от лифта, у автомата с кофе. На ногах – тапочки, на плечах халат.

Шаг, второй – прикосновение, беру её лицо в свои ладони. Смотрю в глаза.

– Что же ты не сказала...

– Не знаю. Дура.

– Не говори так.

– Тебе плохо.

– Мне хорошо, сердце моё. Мне так хорошо, что сам себе не верю. Может, умер?

– Да что ты

– Иди ко мне.

Целую её сухие губы. И дышать не больно.

И жить хочется.

С ней, рядом, насовсем.

– Папа!!!

Как всегда всë и сразу.

Лида и Антон бросаются ко мне. Я даже не успеваю отступить от Алины. Они бы сбили меня с ног, если бы не её поддержка. Больно до потери сознания, но я их никогда не оттолкну.

Вот моя жизнь – любимая женщина, которая ждет от меня ребенка, и двое моих старших детей, которые помогли мне понять, что существовать без любви нельзя.

Поднимаю глаза, весело отвечая на приветствия Лиды и Антошки. Настя стоит у входа – мрачная, злая, губы сжаты. Смотрит не на меня, на Алину. А Алина... Она, улыбаясь, глядит на меня и моих детей. Ей нет дела до Насти и до её злобы.

Настя подходит к нам, протягивает пакеты.

– Это тебе. Покушать. Всë, что ты так любишь. Или любил, я теперь не знаю.

– Я, к сожалению, на диете. Мне есть почти нельзя.

– Хорошо. Всё выкину.

– Да давай я соседями по палате отдам.

– Нет!!!

Лида растерянно смотрит на мать. Антон, обняв меня за ногу, протягивает Алине руку.

– Здрасьте.

– Привет.

Лида молча оглядывается на нас, на Антона, который деловито жмет Алинину ладонь, и, шагнув к матери, забирает у неё пакеты.

– Отдай, мам. Отпусти.

Настя разжимает пальцы. Сглатывает, отворачивается. Лида поднимает пакеты, а я их перехватываю. Точнее я и Алина, одновременно отпихивая друг друга.

– Тебе нельзя!

– Это тебе нельзя. Мне не тяжело.

– Это мне не тяжело. Дай, что ли, сюда.

Лида хмуро смотрит на нас. Всего пару секунд, а потом на светлом личике моей умницы-дочери расцветает понимающая улыбка.

– Пап, тет... Алина, а, давайте, все вместе понесем?