Текст книги "По обстоятельствам, без обязательств (СИ)"

Автор книги: Дасти Винд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава 14

До набережной мы добирались на машине Алексея. Теперь я не хочу ехать с ним, но мне нужно вернуть мобильный.

Лёша стоит у пикапа и курит, глядя куда-то на дорогу. Знает, что я приду.

Оборачивается. Без слов протягиваю ему смартфон. Не глядя на экран, сует мобильный в карман и произносит тихо, не сводя с меня взгляд:

– Прости.

Странно, как иногда это просто – простить, хотя минуту назад почти ненавидела. Глупо.

– Прощу, – беру его за подбородок, оглядываю ссадину. – Да что толку... Вот за травму – извини.

– Травму заслужил.

Вздыхаю, убирая руку.

– Лёш, мне не нравится такое положение дел. Я не хочу занимать всю твою жизнь, но женщиной хочу быть единственной. Чтобы это знал каждый и не ставил под сомнение.

Он ловит меня под локоть и притягивает к себе.

– Я разберусь, – уверенно звучит его голос. – Я все улажу.

Закрываю глаза. Приятно слышать такие прочные слова.

Прижимаюсь к его груди, отпуская свою ярость в бездну упоения близостью любимого человека.

Может, я тороплюсь?

Что-то между нами меняется очень быстро, а до чего-то нам ещё расти и расти. Это всего лишь наша первая крупная ссора – но я уже понимаю, что многого хочу. Проблемы будут всегда, идеальных нет, но я так устала...

Каждый раз все начинается сказочно, каждый раз, когда я, уже верю и впускаю "того единственного" в сердце, меня бьют об стену. Или я бьюсь, но с разбегу и больно. И получается, что идеально только по обстоятельствам и без обязательств, потому что, когда любишь, начинаешь думать будто объект твоего чувства – он так же всё переживает и понимает, и вообще думает, как ты. Начинаешь ждать, что в ответ получишь ровно столько, сколько сама отдашь. Или, о чудо, даже больше!

Ага, раскатала губу.

Тебе только скажут:"Ну... Прости. Я все улажу".

И ничего не изменится.

Мужчины всегда поступают так, как им удобно, как им привычнее и сподручнее. Может, и мне пора жить и любить по этим принципам?

Так ведь бывает – костер затухает. И сколько угли не вороши, не разгорится – дрова прогнили.

– Поехали домой, – шепчу я.

Наш тихий отпуск продолжается спокойно и мирно, но я не спешу возвращать Лёше ключи. Он спрашивает про них всего один раз, а я отвечаю неопределенно, мол, да, попозже, и ничего больше не делаю. И Лёша молчит.

Я чего-то жду – ощущение, будто скоро все проясниться. От ожидания и тревожно, и радостно. Наверное, весна. Наверное, любовь.

И вот в одно прекрасное пятничное утро, перед первым рабочим понедельником, Лёша весело сообщает мне:

– Завтра с детьми едем на аттракционы, ты же с нами?

– Да! – с неподдельной горячностью отвечаю я.

И весь день жду, когда наступит суббота.

А суббота солнечная, теплая. Мы едем забирать детей утром, в десять часов. Я нервничаю, как будто собираюсь брать интервью по меньшей мере у премьера. Дети, они же как высокопоставленные политики, прекрасно знают, что они – важные персоны, и спуску тебе не дадут. Только почуют слабину – сразу начнешь играть по их правилам.

Лёша уходит один. Я жду его в машине и оглядываю двор. Дом  – элитный, с фонтанами на территории, огромными детскими площадками, панорамными окнами на лоджиях, шезлонгами на крышах.

Я бы тоже держалась за такое местечко. Интересно, сколько Лёша отвалил денег последнему мужу своей бывшей, чтобы тот оставил общую квартиру Анастасии и их детям?

Кстати, вот и дети.

Антон выбегает из подъезда первым. Мальчишка – солнце, рот до ушей, довольный и счастливый. Прыгает на заднее, в свое кресло.

– Привет! – обернувшись, здороваюсь я.

– Здрасьте, – мальчик тянет ремешок и сам пристегивается. – Как дела?

– Всё отлично!

– И у меня!

Лида идет вместе с отцом. Хмурая и недовольная садится в машину. На приветствие мне отвечает сквозь зубы. Пристегивается, с силой дернув ремень. Лёша проверяет, как дети сели, и возвращается за руль.

Смотрит в зеркало заднего вида.

– Ну что, поехали?

Антон вопит в ответ, Лида отворачивается к окну.

Лёша жмет педаль, мы мягко трогаемся. Секунду в салоне тишина, а потом отец и сын начинают болтать. Про сад и выпускной там, про подготовительные к школе, про учителей и воспитателей. Антон и меня вовлекает в разговор: "А вы знаете... А представляете... А вот так у нас... "

И вдруг, разинув рот, сбавляет темп.

– Пап...

– Да, сынок?

– А как мне тетю называть?

– А ты у неё спроси.

– Тетя... Алина?

– Можно просто – Алина, – улыбаясь, отвечаю я. – Яблоки будете?

– Буду! – визжит Антон и хватает у меня из рук самое большое. Лида в мою сторону даже не смотрит.

– Лида, бери, – предлагаю я.

– Не хочу, – хмуро отвечает девочка.

– Лида, ты весь день такой будешь? – интересуется Лёша.

– Почему мы маму не взяли? – она отворачивается от окна и смотрит на затылок отца.

– Ты же сама слышала – ей надо в салон.

– Она вчера была в салоне. Жалко, ты не заметил. Она думала, заметишь.

– Бывает, – Лёша пожимает плечами.

– Мама не поехала из-за того, что ты её не позвал. Она теперь обиделась.

– Лида, не выдумывай.

– Мама хотела поехать.

– Хотела – поехала бы.

– Нет.

И до парка мы едем в тишине.

В парке у детей своя программа: сначала они здороваются с динозаврами, причем знают их по виду и именам, фотографируются с тем, у которого больше всего зубов, а потом бегут кататься на автодром. Точнее идет только Лида с отцом, Антон по возрасту не подходит. И мы с ним отправляемся на аттракцион с машинками.

Он абсолютно доверяет мне, принимает помощь, лезет на руки, когда нужно подсадить.

А я сто лет не каталась на каруселях, сто лет не дурачилась с детьми. Мне их так не хватает, моих маленьких...

Уже почти не плачется, но я все равно смаргиваю слезы, пока карусель крутится, и машинки летят.

Антон в полном восторге. Тянет меня за руку к бассейну с катамаранами.

– Покатаешься со мной?

– Ты меня совсем не боишься? – задаю я глупый вопрос.

Антон вскидывает брови – совсем как его отец.

– А зачем мне вас бояться? Папа сказал: "Доверяю Алине, как себе". И я, как он.

– А Лида?

– Лида... Лида, как мама, любит только себя. Поэтому вечно несчастная. Так идем? – дергает меня за руку, пока я, вытаращив глаза, перевариваю истину, услышанную от шестилетнего ребенка. Вот так да...

Мы с ним катаемся и на лодках, и на качелях. Встречаемся с Лидой и Лёшей только у колеса обозрения. Антон зовет всех в какие-то "замки", а Лида хочет на колесо.

– Давайте, сначала на колесо, потом – на замки? – предлагает Алексей.

Лида отворачивается от нас, идет одна, сама по себе. Антон, поджав губы, кивает мне.

– Я же говорил.

– Ты о чем? – настораживается Алексей.

– О женщинах, – с умным видом изрекает Антон и смеется вместе с нами. Лида оборачивается и, краснея, зло спрашивает:

– Вы надо мной смеетесь?

– Над братом твоим, – отвечает Алексей. – Не переживай.

– А я и не переживаю! – девочка переводит суровый взгляд на брата. – Ты – предатель!

– Чего?!

– Ты без мамы совсем не скучаешь!

– Ну и что? Она этот парк терпеть не может, – разводит руками Антон. – У неё туфли в песке застревают. А ты прям сейчас на неё похожа.

– Чем это?

– Капризами!

Они начинают смешно пререкаться. Лёша, усмехнувшись, смотрит на сына:

– На всё свое мнение.

– Далеко пойдет, – замечаю я, и громче добавляю. – Может, хватит спорить и по мороженому?

– Давай!!! – Антон ко мне уже на "ты", подскакивает и хватает за руку. – Пошли, покажу, где самое вкусное.

– Не хочу мороженое! Домой хочу! – взвизгивает Лида.

– Дочь, ты меня обидеть хочешь?

– А зачем ты обижаешь маму?

– Да чем я её обидел?

– Тем, что она не с тобой!

Я оборачиваюсь. Лида и Лёша стоят друг напротив друга. Девочка – сжав кулаки, её отец – опустив голову. Последний, вздохнув, присаживается на корточки, чтобы поговорить глаза в глаза.

– Послушай, Лидок... Но ведь твоя мама много куда ходила без меня. У неё и муж другой был, помнишь?

– А теперь у неё никого нет...

– У неё есть вы. Она снова может кого-то встретить, полюбить. И я могу. Ну, Лида?

– Почему ты не с нами, пап?

Лёша раскрывает объятья.

– Я всегда с вами. С тобой и Антошкой. А мама взрослая. Она...

Лида не идет к отцу. Антон цокает языком, но девочка делает вид, что не слышит брата. Отвечает отцу тихо, обиженно кривя губы:

– Она хочет быть с тобой. Чтобы мы были вместе, как раньше. Как у бабушки.

– Но я там был с вами, а не с ней.

– Значит, мы теперь не семья...

– Солнышко, если мы с мамой любим разных людей, а не друг друга, это не значит, что ты и Антон – не моя семья.

– Мама любит тебя.

– С чего ты взяла?

Лида опускает взгляд и пожимает плечиками.

– Я не знаю.

– Пошли уже за мороженым, а? – возмущается Антон. – Надоело уже...

– Дочь. Мама – свободный человек. Она сама все решила. А я? Разве мне нельзя решать все самому?

– Можно, – девочка, всхлипывая, наконец, обнимает отца. – Прости, пап.

– Ой, опять сопли!!! Пошли от них!!!

Отец и дочь нагоняют нас у кафе.

Лида больше не хмурится. Она молчит, грустит и иногда улыбается, но смотрит отрешённо, задумчиво.

Лёша верит, что все исправил. Но я узнаю этот пустой взгляд на детском личике. Сама видела его в зеркале, когда отец бросил нас. Долго видела, почти год. А потом натворила глупостей.

Проходит три недели прежде, чем Лида решается на отчаянный шаг. Все эти три недели я при каждом удобном случае предупреждаю Лёшу, чтобы был начеку – дети не замолкают просто так, не сдают своих позиций после пары слов, какими бы правильными и емкими эти слова не казались взрослым. Лёша считает, что я надумываю. Что знаю я, чего не знает он? У него двое детей, а у меня только четкие воспоминания моего далекого одиночества.

Я не хочу делать Лиде больнее, поэтому теперь каждый раз нахожу отговорку, чтобы не идти на прогулку вместе с детьми и Лёшей.

Лёша обижается. Мы ссоримся. Особенно сильно после того, как я заявляю, что он не хочет понять свою дочь.

– Много ты сама понимаешь в воспитании детей! – бросает он.

Я открываю рот, закрываю и, пожав плечами, ухожу на кухню. Между нами тишина в полдня, а потом секс и – как будто ничего и не было.

Но я знаю, что не ошибаюсь насчет Лиды.

Три недели я не права. А потом все резко меняется.

В понедельник я просыпаюсь с головной болью и острым ощущением тревоги. Всё не так – и на улице пасмурно, и затылок ноет, и сердце стучит. На работе пью кофе кружку за кружкой, есть не хочу вообще, голова думать отказывается. А в три часа звонит Лёша:

– Лида пропала.

– Как пропала?!

– Настя забирала её из школы. Оставила в машине, сама вышла в аптеку. Вернулась – а её нет.

– Может, на улицу выскочила?

– Она мобильный оставила на сидении. А рюкзак забрала. Лин, она убежала.

Я оказалась права. Он не слушал, и голос его теперь вялый и растерянный. Я хочу ему помочь всем сердцем, но не знаю как. Это его дети, а он сам дал понять, что в семейных делах я ничего не смыслю.

– Ты едешь её искать? – спрашиваю бесцветным тоном. Голова кружится, и, прижав ладонь ко лбу, я закрываю глаза.

– Конечно, – резко, гневно отвечает Алексей. А потом добавляет, снова уронив голос до тихого бормотания. – Я... Я найду её.

– Это не дело рук твоих конкурентов?

Лёжа на мгновение задумывается.

– Нет... Точно нет.

– Как я могу помочь тебе?

– Боже ты мой... Чем, Алина? Чем? Прости. Я сам её найду. Это из-за меня.

Отключаюсь первой. Рассеянно смотрю на темный экран смартфона.

Нет, Лёша ошибся. Лида убежали не из-за него. Точнее, не только из-за него.

Поворачиваюсь к окну – начинается дождь. Тяну руку к ноутбуку и, ничего не сохранив, рывком закрываю его.

Когда я была маленькой, я тоже сбежала из дома. Мама и брат смотрели телевизор, а я играла в комнате. Потом оделась, взяла игрушечный бинокль и ушла, тихонько прикрыв за собой дверь.

Тогда тоже шёл дождь.

Сев в машину, я звоню Алексею, но он не берет трубку, а перезванивает почти через час.

– Что?

– Я хочу помочь.

– Не надо, Алин. Спасибо.

Я зачем-то мыкаюсь по городу, стою в пробках, медленно еду по лужам. У меня странное ощущение, будто я знаю, куда убежала Лида. От Лёши приходит звуковое сообщение:

"Её школьная подружка сказала, что Лида давно собиралась убежать. Говорила, что её все равно никто не замечает и не слушает".

"А ты не слушал меня", – хочется ответить мне, но я молча кладу телефон на пассажирское сидение.

Уже темнеет. Я еду на заправку. Дождь стих. Далеко укатили тучи – на горизонте осталась только темная полоса. В свежем небе – первая звезда и летучие мыши.

Я звоню Лёше.

– Да? – устало отвечает он.

– Как дела?

– Хреново. Обошли всех подруг, друзей, знакомых. Тишина. На вокзале тоже.

Перед выездом с заправки притормаживаю, пропуская поток машин на главной. Поднимаю глаза – на другой стороне улицы, прямо передо мной билборд с рекламой строящегося жилого дома близ лесопарковой зоны.

– Лёш, а рядом с их домом есть парк?

– Рядом? Нет.

– А с твоим?

Тишина.

– Есть! – рявкает Лёша. – Понял!

Я еду туда. Не знаю, зачем я там нужна, но я еду. Потому что в двух шагах оттуда. Потому что чувствую себя виноватой. Потому что понимаю девочку, которая не хочет делить отца с кем бы то ни было.

В парке на аллеях блестят в лужах фонари.

Пишу Лёше: "Я здесь", и скидываю фотографию стенда с планом парка. Тут нет аттракционов – всего лишь зелёный лесной массив, вклинившийся между девятиэтажками.

Лёша приезжает через пять минут. Подходит ко мне, кивает. Усталый, мрачный, с темными глазами – чужой. Он не со мной, но мне и не нужно.

Мы идем мимо женщин с колясками, мимо пустых игровых площадок, мимо стаек студентов и школьников. Не знаю куда.

Лёша отправляется на пост охраны, а я бреду все дальше от площадок, от людей. Я будто её чувствую. Словно что-то внутри меня толкает вперед, безошибочно позволяет угадывать, куда свернуть, чтобы найти заплаканную девочку, сидящую на своем розовом рюкзаке под огромным дубом.

Её никто не замечает там.

Я замедлю шаг, встаю за соседнее дерево, не желая терять Лиду из вида, и достаю телефон. Не успеваю набрать Лёшин номер, как к девочке подходит мужчина. Делаю резкий шаг вперед, но снова отступаю в тень. Это полицейский. Что-то сообщает по рации, наклоняется к Лиде. Девчонка расправляется, как пружина, отскакивает от полицейского, пинает рюкзак и дает деру в мою сторону. Выхожу ей навстречу, преграждая дорогу, и Лида замирает прямо передо мной.

Смотрит, сначала с ужасом, потом со злобой – искренней и оттого невероятно мощной. Я будто чувствую эту волну гнева, которая бьется из её души к моей.

– Это всё вы... – Лида шмыгает покрасневшим от рыданий и холода носом. – Вы забрали папу. И я... Я вас ненавижу! Ненавижу!!! Уходите!!! Уходите совсем! Чтобы вас не было! Не было!

Мне хочется обнять её и заплакать.

– Прости, – шёпчу я. – Прости...

– Лида! – подоспевший Лёша, чуть задев меня плечом, бросается к дочери. – Дурочка, да как же ты могла...

Он опускается перед ней на колени. Лида ныряет в его объятья. Мгновение смотрит на меня, а потом, уткнувшись в отцовское плечо, начинает плакать – тихо, едва слышно пища, как мышонок.

Знала ли та женщина, которая разрушила нашу семью, как мне было плохо? Как я проклинала её, днями и ночами мечтая, что она умрет, а отец вернется?

Давным-давно в парке, под дождём, меня нашел брат с нашим соседом и его собакой. Я обнимала пса и рыдала, а овчарка лизала мне лицо и скулила.

Мне нужно завести собаку.

Потом.

Я отступаю – шаг за шагом. Ухожу в темноту аллей, через лесок, к фонтану, и дальше, по большой дуге, чтобы никого не встретить. На парковку выхожу поздно. Там уже патрульная машина, скорая, автомобиль Анастасии. Я смотрю на них издалека, из-за ограды. Ноги подкашиваются, и кружится голова.

Лида – на руках отца, Настя – рядом. Лёша отдает дочь врачу скорой. На миг оборачивается, и Настя бросается ему на шею. Они обнимаются.

Я не хочу знать, что будет дальше. Отворачиваюсь и снова отступаю в тень.

Я хочу любить так, чтобы меня не ненавидели.

Этой ночью Лёша не приходит – остается в палате, с дочерью. Лида хочет быть с ним, а не с матерью. Наверное, логика в этом есть. С девочкой все в порядке, но в терапии хотят понаблюдать за состоянием.

– Прости, что не слушал, – мы говорим по телефону, шепотом.

Я стою у окна, смотрю в ночь. Опять "прости". Меня уже тошнит от этого слова.

– Да что там, – отвечаю, вздохнув. – Главное, что с ней всё хорошо.

Я ни слова ему не скажу о том, что мне прокричала Лида. Это между нами. Между его дочерью и мной.

Проходит день, два, неделя. И снова все вроде бы по-старому. Лёша рядом, но реже – на работе какие-то проблемы. А ещё он ходит с Лидой к психологу. Несколько сеансов с ними будет Настя. Логично? Логично.

Но теперь у Лёши почти нет времени на нас. Со мной он только ночует.

Во мне что-то ломается. Всё пусто и глухо.

Я не могу с уверенностью сказать, что поведение Лиды – это целиком заслуга её матери. Все же ненависть девочки ко мне искренняя, ревность – вполне разумная. Настю я вообще не вижу и не слышу. То ли Лёша поговорил с ней, то ли она, наконец, переключила своё внимание на собственные проблемы, но от неё больше никаких фотографий, а сообщения чисто деловые.

Откуда я знаю?

Читаю, пока Лёша спит.

Мне стыдно и неспокойно.

В выходные мы (наконец-то!) идем в театр. Должны идти, но Лида устраивает дома истерику и снова решает убежать. Даже собирает вещи. Естественно, им нужен Лёша. Конечно, он поедет к ним.

Мы стоим у подъезда. Я – в вечернем платье, Алексей – в темном костюме-тройке. Стоим и смотрим друг на друга, и чувство странное. Что мы теперь более чужие, чем в первый вечер нашего знакомства, когда мы поспорили в баре на секс.

Не хочу жаловаться, но и проглотить очередное навязанное одиночество молча не могу.

– Я так устала от всего этого.

Лёша опускает глаза, берет меня за руку.

– Дай мне время. Я всё улажу. Здесь не помогут одни разговоры.

Он о ситуации в целом, а не об истерике Лиды.

Киваю:

– Поезжай.

Он целует меня в губы. Я хочу вцепиться в воротник его пиджака и орать, кричать ему в лицо, чтобы остался.

Но не отвечаю даже на поцелуй.

Он уходит. И не возвращается всю ночь.

Я сижу на кухне в вечернем платье и смотрю в окно. Он пишет, что дочь плачет во сне. Антон тоже не спит. А Настя со стаканом валерьянки сидит на кухне и ноет, что все плохо.

Кухня – волшебное место для любой женщины.

Утро приходит в тишине. Лёша не пишет.

А я понимаю одно – что больше так не хочу.

Бронирую столик в баре, в котором мы когда-то решили остаться незнакомцами, пишу Алексею, что сегодняшний вечер мы ужинаем не дома. Придет – всё решим. Не придет – я решу сама.

Он заезжает за мной. Не могу смотреть ему в глаза.

– Ты не спала?

– Нет.

Объятья, поцелуи. От него пахнет алкоголем. Отстраняюсь.

– Ты пил?

– Я с работы, – устало сообщает Алексей. – Там... Так, фигня всякая. Чтобы не уснуть глотнул вискаря.

– Тогда я поведу.

– Зачем? Давай такси.

– Нет, не хочу пить.

– Обиделась?

– Нет, Лёш, устала.

Выхожу из квартиры первой, держу дверь, пропускаю его на лестничную площадку. Лёша отходит, оборачивается.

– Я хочу, чтобы тебе со мной было легко и просто. И понимаю, что завяз. Когда-то, давно, всё пустил на самотек – и вот теперь расплачиваюсь. И ты вместе со мной. Я обязан тебе...

– Ты мне ничем не обязан. Все люди разные. Нельзя что-то, давно принятое и привычное, переиграть в одночасье. Жизни иногда не хватит убедить людей в том, что всё изменилось. В плохое верят плохо.

– Но не ты.

Прохожу мимо, уклоняясь от его прикосновения, и отвечаю, не сдержав усмешку:

– Наверное, я – пессимистка.

– Алина, я не хочу тебя потерять.

Спускаюсь на две ступени и, обернувшись, смотрю на него снизу вверх.

– А я есть хочу. Поговорим в баре.

Он закрывает глаза. Я отворачиваюсь. И ещё долго не слышу его шаги.

По дороге мы перебрасываемся ничего не значащими фразами. Я чувствую его напряжение. У самой сердце стучит так, что дышать трудно.

В баре садимся у окна, подальше от стойки. Делаем заказ, ждем. Лёше приносят виски, мне – вишневый морс.

– Так о чем ты хотела поговорить? – Алексей не сводит с меня глаз.

Не хочу ссоры. Не хочу притягивать его к себе шантажом и угрозами. Но... Но мне нужно понять для себя, как жить дальше. Задушить ли любовь на корню или принять обет терпения – в этом случае мне нужно знать, на что готов он. Понимаю, для нормальных отношений слишком рано задавать этот вопрос, но мне тяжело. Я не желаю биться за пустоту.

– Лёш, как ты думаешь, на каком мы этапе?

– В плане?

– Куда ведут нас наши отношения?

– Почему ты сейчас задаешь этот вопрос?

– Потому что сейчас хочу знать ответ. Это для меня важно.

– Мы фактически живем вместе. Нам хорошо. Немного трудно, но это мои трудности, я знаю. И я сделаю все, чтобы тебе было легче со мной.

– А дальше?

– Будем отдыхать. Наслаждаться жизнью. Я же понимаю, что, если бы не мое прошлое, нам бы вдвоем сейчас было идеально.

Опускаю глаза. Отдыхать, значит.

– Я скажу тебе честно, – отодвигаю стакан с морсом, чтобы между нами не было ничего, но Алексей ставит перед собой бокал с виски. – Я вижу, что тебе тяжело. Чувствую. На детей, бывшую жену, которая от тебя зависит, на них всех нужно время. И на меня тоже. И на работу. Я не прошу больше внимания, я вижу, что ты фактически не принадлежишь себе. Но... Я бы хотела спокойствия. Нашего с тобой. Чуть больше. Потребую – твои дети возненавидят меня ещё сильнее. Это плохо. Мне от этого плохо. Потому что я была на месте Лиды и отлично её понимаю.

Замолкаю. Смотрю на него, но теперь Алексей не поднимает глаз.

– Я не хочу борьбы, Лёш. Я устала. Устала бороться за мужчин. Нам обоим должно быть хорошо, тебе и мне, поровну.

– Прости меня.

– Не за что. Понимаешь? Тут никто не виноват. Ни я, что хочу твоего тепла. Ни твоя бывшая жена, которая хочет твоего плеча, потому что приучил, потому что привыкла. Ни тем более дети, которые любят тебя невероятно. Но мне легче. Потому что я могу отступить.

– Зачем?

– Чтобы отдохнуть. Чтобы не рвать тебя на, части. Ты просил меня о времени... Оно и мне нужно. Дай мне его, пожалуйста. Я на пределе. Я не хочу истерик, скандалов, выяснения отношений. Не с тобой. Мы же не такие. Просто ищу времени на себя. На свои мысли.

– Отпуск от меня? – он поднимает, наконец, глаза. В его взгляде нет злости. И обиды нет. Усталость, грусть и что-то фатальное. Тщетность.

Так смотрят люди, которые знают, что финиш, за которым их ждет победа, рядом, в двух шагах. Но добраться до него уже не могут.

Это невероятно тяжелый взгляд. Я хочу взять свои слова обратно. Сказать, что будь, что будет. Что справлюсь.

Но не с ним. Он – другой. Если жизнь так повернется, что я с головой брошусь к нему, а он отступит, я упаду и уже не поднимусь. Лучше всё решить сейчас, пока могу идти.

– А разве тебе отпуск не нужен, от всех нас? –  голос у меня дрожит. С каких пор я стала такой сентиментальной?

Лёша пропускает мои слова мимо ушей.

– Ты... не права. Отчасти, – он мотает головой, словно желает отбросить все мои слова. – Я не знал, что есть ты. Что у меня будешь ты. Что я вообще буду любить так по-другому, иначе, чем раньше. Я всего себя отдал детям. А теперь... Теряю тебя.

– У меня ведь тоже есть прошлое, Лёш. Только там мне любить некого. Понимаешь?

– Нет.

– Пожалуйста...

Не хочет слушать.

– Если бы мог, схватил бы и увез, хоть на край, хоть за край. От твоего прошлого, от своего, но не могу. Я никогда их с ней не брошу. Она их сломает.

– Как тебя.

– Разве? – он хмурится, сжимая в руке бокал.

– Наверное, это должен был быть вопрос, – осторожно исправляюсь я. – Ответишь на него?

Молча выпивает свой виски. До дна. Голос становится хриплым, низким.

– Сколько времени, Алина? На сколько мне уйти из твоей жизни? Приду раньше – выгонишь. Позже – не пустишь. Так?

Вот и обида. Стараюсь спросить как можно мягче:

– А сколько тебе времени нужно, а, Лёш?

Он щурится, глядя на меня.

– А разве имеет значение, что нужно мне? – начинает заводиться.

– Пожалуйста, давай без вот этого вот, – сама начинаю картинно махать руками, не успокаивая, а провоцируя собеседника.

– То есть я по факту всем должен?

– Ты себе должен в первую очередь. А себя у тебя нет.

– Ты меня хоть слушала вообще?

– А ты меня? Я тебя сейчас ни в чем не обвиняю! Слышишь?!

Он как-то теряется, запал гаснет. Отводит взгляд, смотрит на улицу. А я вижу только его.

Или дело в игре света, или в отсутствии сна, но Алексей сейчас выглядит гораздо старше своих лет. Мне хочется коснуться его щеки, дать ему ласку, нежность, которая делает его сильнее. Но так будет только хуже.

– Пойми меня, пожалуйста, – я уже чуть не плачу.

Молчание. Напряженное, болезненное молчание над столиком, где мы вот-вот потеряем себя. Разобьемся.

Но Алексей, как всегда, принимает удар на себя.

– Я понимаю, сердце мое, понимаю, – его голос все глуше. Он говорит тихо, но это раскаты далекого грома перед грозой. – Поэтому... иди... Иди, любимая, пока я не разнес тут всё нахер.

Меня будто током бьет. Я подскакиваю, хватаю сумку и бегу. В прохладный вечер, в притихшее лето. Бегу, сломя голову.

И уже на улице, за последним окном бара, слышу его оклик:

– Алина!

Съеживаюсь, как от удара. Не могу не обернуться. Не могу не бежать к нему теперь, когда он стоит у дверей и зовет меня.

Налетаю на него со всей дури, обнимаю за шею и целую. Целую так, что голова кругом, что про вздох забываю и отступить не могу. Но Алексей отстраняется первым. Гладит по щеке, взглядом скользит по моему лицу, словно хочет запомнить каждую черточку, каждую ресничку.

– Ещё увидимся, – произносит он тихо, отпуская меня из своих рук, и отворачивается, не дожидаясь ответа.

– До свидания, свободный мой, – шёпчу я ему вслед.

Гроза миновала.

А теперь надо жить дальше.

Я не знаю, чего мне ждать. Он не пишет, и я не пишу. Он всё понял, а я стараюсь об этом не думать. На работе голова забита делами, на грусть времени нет, а вечерами я плачу. Тихо, без рыданий. От слез легче, но мне нужно отвлечься. И ему будет свободнее, и мне, ведь когда чего-то долго ждешь, это самое "чего-то" наступает аккурат после разочарования.

Все меняется в одно утро, ровно через четыре дня после нашего, возможно, временного, а, возможно, и нет, расставания.

Я  просыпаюсь разбитой, впрочем, как и всю последнюю неделю. Во рту сухо, будто с похмелья. Иду на кухню, пью холодную воду, открываю холодильник. И... каскад обрушившихся на меня запахов застревает в горле липким комом. Тошнота настолько неожиданная, настолько резкая, что стакан с водой падает из моих рук, бьется о новую напольную плитку вдребезги, а я разворачиваюсь к раковине. Дальше – ничего хорошего.

Дышать зато становится легче.

Включаю воду, умываюсь. Хватаю полотенце, но стоит повернуться к холодильнику, как меня снова полощет. Прихожу в себя только у распахнутого окна. С улицы тоже воняет, но не так противно.

Носом в сетку – смотрю, как по дорожке внизу гуляет мамочка с коляской.

Этого ещё не хватало...

Медленно тяну дрожащую руку к мобильному. Стуча зубами,  открываю календарь.

Задержка всего четыре дня. На фоне противозачаточных такое у меня бывает после стресса или болезни. Грудь вот даже немного болит. Как всегда.

Или не как всегда?

Вроде бы не страшно. Вроде бы и тошнота от переживаний, и задержка не критичная, но я тут же набираю номер одной своей хорошей знакомой – врача УЗИ платной клиники. А через час, за пятнадцать минут до начала приема, захожу к ней в кабинет с пакетом презентов.

– Ольга, здравствуйте ещё раз! Не отвлекаю? Вот, возьмите, пожалуйста.

– Ой, да ну что ты! Ну брось! Ой, Алиночка, спасибо! Давай-ка, ложись. Ой, а что руки такие холодные? Да ты не переживай. Ложись, да... Вот... Ага.

И тишина.

– О... Так... Угу...

Лучше бы тест купила.

– Тааак... – Ольга оборачивается ко мне, довольная, как слон. – Ну что, Алиночка! Я тебя поздравляю, дорогая. Ты беременна. Четыре недельки. Вот, смотри. Вот сюда. Алиииина...

Я не смотрю на экран. Широко распахнув глаза, таращусь на зеленый потолок.

Как такое возможно? Я же принимаю противозачаточные. По графику. Не какую-нибудь херню, а качественные, импортные, по анализам подобранные таблетки.

Видимо, рассуждаю вслух, потому что врач, похлопав меня по руке, с грустным вздохом заявляет:

– Идем-ка к Тамаре Васильевне, нашей заведующей. До приема успеешь. Там уже разберетесь, что и как. Одевайся, дорогая.