Текст книги "Бывшие. Мне не больно (СИ)"

Автор книги: Даша Черничная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Мама успокаивается. Вытираю слезы с ее лица, сам тяну носом воздух, потому что видеть материнские слезы выше моих сил.

– Что ты наделал, Слав?

– Девочка у меня тогда была. Прямо перед рехабом, – сглатываю. – Забеременела от меня, мам. Пришла ко мне, когда я вдрызг пьяный был.

Снова слезы. Вытираю.

– Я денег ей на аборт дал. И она сделала его.

– О господи, – закрывает лицо руками.

Сажусь на стул, потому что сил в ногах нет. Мать тихонечко скулит. И я вместе с ней. Молчим.

– Я люблю ее, мам.

– Это та девочка, которая была на маскараде?

– Да.

Мать медленно приходит в себя, я заново переживаю события. Она встает, капает валокордин в стакан, выпивает, садится обратно. Кладет руку мне на плечо, сжимает его.

Вот оно.

То, что не нуждается в объяснениях. То самое чувство, когда ты понимаешь, что тебя любят независимо ни от чего. Вопреки всему. Даже зная, что ты, в общем-то, не очень хороший человек.

– Я почему спрашиваю… Ее мать не любит… это видно, понимаешь?

– Понимаю, – нерешительно. – И нет. Не понимаю.

– Я познакомился с ее мамой и бабушкой. Бабушка души в Тане – так ее зовут – не чает. А мать… для матери ее будто не существует.

Мама молчит, обдумывает.

– Я не знаю, как это объяснить, сынок. Я вас с братьями буду любить всегда, неважно, что вы сделаете, какой проступок совершите, ведь вы мои дети, моя плоть и кровь. Не знаю, как можно не любить своего ребенка.

– Можешь дать совет?

– Могу. Если любишь – залатаешь дыры. Они останутся, ведь недолюбленные дети проживают свою жизнь, неся это бремя и понимая все до самых мелких деталей. Материнскую любовь ты не заменишь, но можешь дать свою, которая излечит больную душу. Шрамы останутся, но это лучше боли.

– Я сделаю, мам, – уверенно. – Может, поговорить об этом с ней?

– Нет. Пока сама не заговорит – не надо. Она не очень к тебе, да? После всего, что было?

– Шаг вперед – два назад.

– Ничего, ты упертый, справишься. Главное, не сломай снова девочку. И, Слав, привози ее к нам. Познакомимся по-людски.

Усталая улыбка и короткий поцелуй в висок.

– К ней поедешь?

– Поеду.

– Давай, с богом!

Глава 31. И за руку тебя, милый мой, заберу я с собой

Таня

– Танюх, айда с нами сегодня? – Светка складывает мои покупки в пакет и стреляет в меня коварным взглядом.

– Куда это?

– Ты чего! Иван Купала же!

– Ох ты ж! Точно!

Девчонки в деревне всегда любили этот праздник. Несколько лет подряд я проводила этот день с ними. Было весело, да и вообще… Какой-либо мистичности этот праздник, конечно, лишен. Все делается больше для развлечения, коих в деревне не так уж и много. Но думается мне, каждая девчонка, сплетая вечером венок, нет-нет, да и мечтает выйти замуж.

– Во сколько вы собираетесь?

– В девять. Приходи! На закате венки сплетем и начнем.

Смеюсь. Дурость такая, но чего дома сидеть?

– Ладно, приду. Форма одежды парадная?

– Попробуй только в купальнике притащиться! – веселится и тут же серьезнеет, улыбка сходит с лица. – Тш-ш, смотри, Кузьминична, Яга наша, пожаловала.

Оборачиваюсь. По проходу, среди стеллажей с продуктами, идет старожилка нашей деревни. Кто-то называет ее ворожеей, кто-то ведьмой, а кто-то обычной деревенской сумасшедшей. Местные дети кличут ее Ягой за то, что живет на окраине деревни, у самого леса. Обособленно и отстраненно.

Моя бабуля относится к ней с почтением. Ходит периодически к Кузьминичне, берет у нее травки всякие. Ничего особенного – обычные сборы от высокого давления и для хороших сновидений.

Женщина выглядит немного устрашающе, но алло! Ей под сотню лет! Точный возраст неизвестен. На голове платок, в руках трость. Не глядя на нас, выкладывает из корзинки продукты.

Ведьма ведьмой, а обед по расписанию. Усмехаюсь своим мыслям и ловлю на себе ее внимательный взгляд.

– Здравствуйте, – голос резко садится.

Та не отвечает, просто кивает.

Светка стреляет в меня глазами, наверняка задаваясь вопросом, все ли у меня в порядке с головой. Кузьминична расплачивается со Светкой.

– Всего доброго, – та посылает старушке дежурную фразу.

Женщина пытается взять пакет, но тот с виду выглядит тяжелым, ее сухонькие ручки не допрут, да и идти далеко.

– Я помогу, – подрываюсь.

Светка крутит пальцем у виска, мол, дура. Я лишь отмахиваюсь. Ну что за бредни? Она обычная старуха, а не исчадье ада.

Отбираю у Кузьминичны пакет и тяну. Тяжело, но что поделать? Назвался груздем, как говорится…

– Меня Таня зовут, – отчего-то решаю представиться.

Ну не в гробовой же тишине идти.

– Знаю. Ты внучка Маргариты.

– Угу.

Поразительно, но даже для нее я внучка Маргариты, а не дочка Ангелины. Ухожу в себя, снова размышляю.

– А я в гости приехала, – капитан Очевидность просто.

– Правильно, что приехала, – серьезно.

Башка пустая. О погоде, что ли, поболтать с ней?

– Я стараюсь раз в несколько недель приезжать.

– Зря.

Поднимаю голову, замедляясь. Кузьминична тоже притормаживает.

– Почему?

– Твое место не тут.

Нет у меня моего места, так и хочется крикнуть, но я решаю просто не отвечать. Очевидно, разговора у нас не получится. Идем в молчании. Доходим до калитки, женщина открывает ее и пропускает меня первой.

Домик у нее маленький и старый. Вокруг много вековых деревьев, небольшая грядка засажена вполне себе стандартным набором овощей и трав. Кузьминична открывает дверь в дом и заходит. Я следом.

Я впервые у нее в доме. Странно тут, конечно. Внутри сразу становится тревожно как-то, убежать хочется. Стряхиваю с себя морок. Дурь все это.

Женщина указывает пальцем на стол, и я ставлю туда пакет.

– Что ж, пойду я.

– Постой, – а голос у нее… мама…

Мурашки по рукам, и волосы на загривке шевелиться начинают. Сглатываю.

– Садись.

И я, как завороженная, сажусь. Наблюдаю за Кузьминичной, которая что-то колдует на кухне. Кидает травку в глиняную чашку, заливает ее кипятком.

Слежу за всем, как за фокусом, хотя по факту ничего необычного не происходит. Она просто хочет напоить меня чаем. Это. Просто. Чай.

Упускаю момент, когда Кузьминична оборачивается. Смотрит сквозь меня каким-то нечеловеческим взглядом, стеклянным. Белесые глаза сканируют что-то во мне, будто душу наизнанку выворачивают. Она крутит чашку в сморщенных руках и гипнотизирует… гипнотизирует… Из платка показывается седая прядь. Тонкими губами женщина дует на чашку, перебивая парящую струйку, а мне кажется, что она что-то нашептывает, хотя губы не двигаются. Шепот на каком-то ином уровне, словно из параллельной реальности.

И чудится мне, будто на улице птицы петь перестают, да и темнее становится, хотя солнце в зените. Будто замедляется все, и я вместе с этим миром.

Сердце так отчаянно бьется, что, кажется, этот гул слышит даже хозяйка дома. Горло схватывает спазмом. Это все от лукавого! Дура Светка, настращала меня. И я повторяю, как мантру: все порядке, мне не сделают больно.

Женщина сокращает расстояние между нами в два бесшумных шага и протягивает глиняную чашку, а я, завороженная, принимаю ледяными руками горячую посудину.

– Пей, – взгляд ее прожигает.

И я пью, не задавая вопросов. Жадными глотками, потому что от всей этой атмосферы горло сухое, будто за всю жизнь ни разу не знало воды. Вкус странный, с преобладанием горечи, совсем мало сладости. Жидкость попадает в тело, и сразу же разливается тепло внизу живота, даже спазмом сводит.

Сглатываю, со страхом глядя на Кузьминичну:

– Что вы мне дали?

– Отвар. Чтобы ночью не замерзла.

Что это я вижу?! Улыбку? Она реально улыбается. Совсем чуть-чуть, лишь уголками губ, но это улыбка. Надо валить.

– Спасибо, – встаю.

– Не спеши.

Берет со стола кувшин, в котором стоит красивый букет из полевых трав. Свежий, видно, что сорван совсем недавно. Кузьминична разбирает его на столе, задумчиво перекладывает веточки из стопки в стопку и приговаривает, не глядя на меня:

– Ромашка – чистота и верность. Василек – красота. Мальва – любовь. Тысячелистник – свобода.

Перевязывает пучок красной лентой, а мне вновь чудится шепот. Кузьминична протягивает мне букет.

– Вплетешь сегодня в венок.

– С-спасибо, – сглатываю.

Откуда она узнала про то, что мы с девочками собрались сегодня отправиться к пруду на празднование? Ворожея!

Ой, дурында! Наверняка она услышала, как я со Светкой говорила. Надумала, накрутила уже с три короба. Домой! Домо-о-ой! Сейчас же.

– До свидания.

Разворачиваюсь, чтобы сбежать из этого места. В дверях торможу, будто натыкаюсь на невидимую стену.

– Я буду ждать тебя, – мне в спину.

Меня? Куда? Зачем?

Оборачиваться ссыкотно, будто я не взрослая девка, а десятилетка, которая реально верит в чудищ! Именно поэтому я трусливо сбегаю, не в силах поборать страх.

А через пару часов мама принимается меня отчитывать:

– Вроде девка взрослая, а веришь в какую-то дребедень!

– Мам, да мы просто с девчонками повеселимся.

– Лучше б назад в город поехала да мужа нормального нашла, чем с деревенскими девками дурью маяться! – мама так демонстративно фыркает, что я, не сдерживаясь, закатываю глаза.

Нет, вот обязательно мне настроение портить? Господи, да мы просто костер с девчонками пожжем на берегу, сосиски пожарим да по стаканчику вина выпьем. Преступление – жесть.

– Ой! – бабуля упирает руки в боки. – Давно ль ты забыла, что сама девка деревенская?

Бабулю лучше не злить, да. Она вообще мировая, но раз в год, как говорится, и палка стреляет. Да так, что спасайся кто может.

– Я мужа никогда не искала по прудам да по речкам – и не собираюсь! – гордо.

– А вот лучше бы сходила хоть раз, сухоцвет свой в реку закинула! – мама ахает, а я зажимаю рот ладонью. – Может, кто путный бы нашелся и на старую деву!

– Мама!

– И не надо мне тут мамкать! Пилит, пилит, пилит! Господи, да когда ж у тебя силы-то пилить закончатся и ты своей жизнью займешься?!

– Вот не надо сейчас про мою личную жизнь! – срывается и уходит.

Тут же возвращается, ставит руки в боки и окидывает меня недовольно взглядом:

– Хочешь искать приключения на собственную задницу – валяй! Только знай: ни одной приличной девушки там сегодня не будет! Все шалашовки подзаборные, и ты такой же будешь, если пойдешь!

Открываю рот, не в силах как-то ответить на это. Обидой жгучей накрывает, что завыть в голос охота.

– Уж лучше шалашовка, которая любовь и ласку мужскую знает, чем как ты – каменный алтарь для поклонения! – бабулю тоже срывает.

Встает, повторяет позу мамы: руки в боки, глаза прищурены. А посреди всего этого я – в белом сарафане-ночнушке с букетиком Кузьминичны. И как их одних оставить? Поубивают друг друга ведь.

Вообще бабуля моя в сторону мамы при мне никогда выпадов таких не делала, сейчас то ли накипело, то ли меня стесняться перестали.

– Да ну вас! – мама, махнув рукой, уходит.

С грохотом закрывается дверь в ее спальню.

– И не хлопай мне тут дверьми! – летит вдогонку от бабули.

Хватаю ртом воздух, только сейчас понимая, что все это время реально не дышала. Бабушка рвано вздыхает и смотрит на меня с теплотой:

– Ты иди, Нюшенька. Повеселись там. А мать свою не слушай – она собственными руками свою жизнь запустила, а теперь виноватых ищет. Глупости все, что она говорит. Иди и не спеши обратно домой.

Буквально выталкивает меня из дома, поэтому мне ничего не остается, как отправиться к пруду. Тут уже собрались девчонки, начали разводить костер.

– Танюшка, привет! – машет рукой Света.

– Привет, девчонки.

Собралось нас прилично, человек двадцать. Все девчонки, отдавая дань традициям, нарядились в белые сарафаны. Кто-то фотографируется на помосте, кто-то нарезает фрукты, разливает вино. Одна играет на гитаре, несколько девчонок подпевают под музыку.

– Тань, иди на Купальное дерево повесь, – одна из девушек протягивает мне атласную ленту.

Оборачиваюсь, глядя на березу, ветви которой спускаются к воде. Она уже увешана лентами – тоже часть традиции. Подхожу и завязываю ткань на нижнюю ветку. Небольшой ветерок красиво развевает эти разноцветные ленты. Возвращаюсь и сажусь к костру.

– Девки, а ну всем быстро косы заплести! – командует Света.

– А если у меня каре? – надувает губы Ира.

– Ой, я тебе сейчас несколько кос заплету! – оживляется Марина.

– Нафига мне много кос? Я что, типа афро?! Алло, у нас славянский праздник.

– Ну хочешь, одну заплету? Чтоб она торчком, как пальма, была?

Все смеются, а Ира фыркает.

– Вообще-то, коса это символ невинности! – библиотекарша Маша поправляя очки, делая замечание. – Если так подумать, то пусть косы плетут только невинные барышни.

– То есть одна ты? – Светка не может избежать подкола.

Девчонки снова начинают смеяться, и я не могу удержаться от улыбки. Маша покрывается красными пятнами и отмахивается. Под дружный смех все-таки плетем эти косы, а после принимаемся за венки.

– О, Танюх, ты где такие красивые цветы взяла? – спрашивает Ира.

– Это мне Кузьминична дала, – говорю как ни в чем не бывало.

Игра на гитаре прерывается, девчонки замолкают и смотрят на меня ошарашенно.

– Ты нафига к ней пошла?– ахает Ира.

– Вот-вот, – поджимает губы Светка.

– Я просто помогла донести пакет с продуктами, и все. Она в знак благодарности дала мне букет. Никакого колдовства, перестаньте, девчонки.

Но куда там. Так и проходит время – под сплетни, девичий щебет и смех. Небосвод усыпан миллионами звезд. Солнце уже давно село, вместо него в небе взошла полная луна, освещающая водную гладь пруда. Он небольшой у нас, до противоположного берега влегкую доплыть можно, но все равно красиво. На улице жара, так и хочется окунуться, смыть с себя сегодняшний странный день.

Девчонки заводят песню, я подпеваю в местах, где знаю слова.

– Пошли венки пускать! – заговорщически произносит Света.

Кто-то выходит на помост, решая не мочить одежду, но большая часть заходит с берега. Вода чудесная – не холодная и не теплая, то что надо. Выпускаю венок, отталкивая его подальше, и ложусь на спину, рассматривая звездное небо. Фоном слышен тихий смех, кто-то напевает, кто-то дурачится в воде – брызгается.

А я закрываю глаза и улыбаюсь. И мне так хорошо-хорошо, что аж сердце щемить начинает. Как мало нужно человеку для счастья. Хотя нет. Кое-чего мне не хватает. Точнее, кое-кого. Я безумно скучаю по Славе. И хоть мы разговаривали и переписывались каждый день, этого катастрофически мало.

Как бы я хотела, чтобы он был тут, со мной. Но Слава на другом конце страны, и свидеться нам не суждено.

Девчонки выходят на берег, большинство уходит, кто-то продолжает пить вино. Становится заметно меньше народа. Я подплываю к деревянному помосту и залезаю на него. Не хочу идти на берег. Поднимаю голову к небу. Мокрый сарафан, прилипая к телу, холодит. Краем уха слышу плеск воды. Наверное, кто-то из девчонок решил снова искупаться.

– А-а-а! Нечисть! – кричит хор пищащих голосов.

Оборачиваюсь на берег. Девчонки встали со своих мест и тычут пальцем в меня. Что происходит?!

– Нечисть! Нечисть! Танька, за тобой леший пришел, беги! – Светка складывается пополам и начинает хохотать.

Девчонки хором смеются, а я чувствую, как от моих щиколоток выше и выше уверенно пробираются горячие руки. Ахаю и дергаюсь, но они обхватывают мои ноги, не давая сбежать.

Всматриваюсь в темноту.

– Слава! – ахаю, не веря своим глазам.

– Я нашел его, Таня, – улыбается такой счастливой улыбкой, что сердце начинает биться с утроенной силой.

Снимает со своей головы венок, который я запустила в воду, и показывает мне.

– Я нашел его, Тань. Теперь ты моя, – надевает венок обратно на голову, подхватывает меня за талию и стягивает в воду. – Я больше никуда тебя не отпущу.

Обнимаю его за голые плечи и опускаю лицо в изгиб шеи. В носу предательски начинает свербить, душа рвется на части, ища еще больше его тепла, а голова идет кругом. Кажется, я чувствую все запахи – его тела, пресной воды, цветов из венка.

– Нечисть украла нашу Танюшу!

– Эй, леший, у тебя там сородича не найдется, а то я тоже не прочь, чтоб меня украли!

– И меня!

– И меня!

– Эй, парень, я тоже свободная, если что!

– У нас тут много девиц на выданье, выбирай любую!

И веселый смех, смех, смех.

– Нет, девчат, – Слава даже не смотрит на них, только улыбается, заглядывая мне в лицо. – Мне нужна только моя ненаглядная. Одна-единственная!

И я сдаюсь ему с потрохами, забываю, отрезаю, умираю и возрождаюсь. Дышу, живу. Счастье так осязаемо: протяни руку, дотронься. У него есть вкус и запах. Прижимаюсь крепче, позволяя Славе увести меня подальше от берега.

Глава 32. Ночью косы расплела я

Таня

– Как ты тут оказался? – не могу сдержать улыбки.

– За тобой приехал, рыжая, – отвечает мне как ни в чем не бывало.

– Подожди.

Скатываюсь по его телу и ступаю на илистое дно. Света луны достаточно, чтобы разглядеть выражение лица Славы. И кажется оно мне каким-то магическим, гипнотическим. Черные тени на волосах, темная вода доходит до шеи, скрывая тело. Глаза как глубокие омуты, и я тону в них.

– То есть ты приехал сюда не по работе?

– Я приехал к тебе, – шепот, от которого мурашки разбегаются по телу с сумасшедшей скоростью.

Падаю ему в объятия, держусь за шею, а Слава подхватывает меня под бедра:

– Скучала? – на лице улыбка.

– Безумно, – отвечаю не задумываясь.

Честно, без масок. Гордость, злость, ненависть? Нет, не хочу.

Слава, как первобытный человек, тянет меня за собой через пруд на другой берег. Мы отплыли достаточно далеко, девчонок уже и не видно.

– Но как ты узнал, что я тут?

– Отправила какая-то сумасшедшая старуха. Говорит, иди туда-то и ищи папоротник. Вот я и пришел. Не сдержался, полез в воду, а тут ты.

Смеюсь в полный голос. Свободно, искренне. В груди спирает от такого количества кислорода, так, что я даже начинаю задыхаться. Слава ставит меня на берег, и я выжимаю мокрую косу.

– Папоротник-то хоть отыскал? – спрашиваю, отсмеявшись и всматриваюсь внимательно в его лицо.

– Нет. Но сокровище свое я все-таки нашел.

Взгляд глаза в глаза. И все понятно без лишних слов. Голову кружит, тело горячее, как кипяток, – прикоснись, и расплавишься. И он касается моей кожи. Набрасывается на меня с такой первобытной, дикой жадностью, что подкашиваются ноги. Целует, прикусывая губы, руки блуждают по всему телу. И я сдаюсь, полностью подчиняюсь, не имея ни малейшего шанса или желания на сопротивление.

Это будто вовсе не мы, кто-то другой. Чистые, без тяжелых флешбэков, без давящего прошлого. Нет ничего этого.

Слава подхватывает меня на руки и кладет на плед, рядом лежит стопка с его одеждой – видимо, он плыл отсюда.

Он стягивает с меня мокрый сарафан, кидает его на ближайший куст, не церемонясь. Садится, сам усаживает меня верхом на себя. Целует, прокладывает дорожку из поцелуев от уха к оголенной груди. Так неожиданно нежно, сводяще с ума. Луна – единственная зрительница – освещает наши переплетенные оголенные тела. Я не вижу выражения лица Славы, но все остро чувствую.

И жажду его – чисто мужскую, звериную, какую-то больную. И ласка его,действительно живая, что опаляет, возрождает тело. И вроде должно быть холодно, но в его объятиях так мучительно горячо, так чертовски хорошо. И хочется пообещать ему весь мир, всю жизнь. Тянуть эту нить сквозь всю свою жизнь, через каждый день и миг.

Слава легонько прикусывает кожу на шее, и от этого у меня по всему телу пробегают мурашки, соски твердеют. Его руки сильные, настоящие. Блуждают по телу, с ненасытным голодом впиваются в бедра, и я выгибаюсь, ахаю, не в силах сдержать стон.

Знаю, что тут можно расслабиться, мы далеко от людей. Только мы двое – и миллионы звезд, которым до нас, в общем-то, нет никакого дела.

Все такое счастливо-ненастоящее, но одновременно болезненно-реальное, потому что тело, кожа пробуждаются, дышат, чувствуют все остро-остро.

Слава отстраняется от меня и заглядывает в лицо. Молчим, рассматриваем друг друга. Темные лики блуждают по телу, но сейчас я вижу нас яснее, чем днем.

– Я люблю тебя, – шепчет мне.

– Ш-ш-ш, – прикрываю ему рот рукой и целую.

Внутри что-то обрывается, будто трос, тянущий меня на дно, превращается в труху. Провожу рукой по Славиным мокрым волосам, целую мягкие губы, шею. Обхватываю его за сильные плечи, веду рукой ниже, по рельефу, по красивому телу.

Слава берет мое лицо в свои руки и смотрит в глаза. Немой диалог. А мне и не надо ничего говорить, все понятно без лишних слов. Он стягивает резинку с моих волос и начинает расплетать косу. Неспешно, не сводя голодного взгляда с моего обнаженного тела, груди, живота. Его кадык дергается, но он не останавливается. Подбрасывает волосы, и они водопадом распадаются по плечам, обрамляют лицо.

Слава запускает руку в волосы, притягивает мое лицо к себе и шепчет в губы:

– Ведьма.

Яркая вспышка, молниеносное движение, и вот я лежу на спине на пледе. Он целует меня, целует. Его губы везде. Стягивает по ногам белье и опускается сверху. Больше не медлит, входит одним движением. Замедляется, когда чувствует, что я замираю. И снова его губы. Шепот этот, словно шелест листьев, наколдовывает, рассказывает тайны, обещает счастье, и я верю всему.

Трогаю широкую спину, руки, запускаю коготки в кожу. Это и вправду какое-то чистое безумие. Кусаю губы, а он отбирает их у меня и прижимает сам губами. Сладость затапливает, внизу живота горит, скручивает.

А вокруг витают слова о любви, счастье и свободе. О том, что обязательно все будет и что справимся. Верю каждому слову, раздавая авансы.

Слава меняет ритм, четко улавливая момент, когда я готова сорваться вниз. Еще глубже, еще быстрее. И я обессиленно падаю на плед, потому что тело предательски дрожит, пресыщенное любовью и мужской лаской.

Я и не знала, что может быть так.

Волков валится рядом, сгребая меня в такие крепкие объятия, что становится тяжело дышать.

– Посмотри на меня, – просит.

Поднимаю глаза. Смотрит на меня так внимательно, будто в самую душу заглядывает, будто видит насквозь.

– Все по-другому теперь будет, – шепчет. – Веришь?

– Верю.

– Люблю тебя, – тихо на ухо.

Кладу голову ему на горячую грудь. Закрываю глаза со счастливой улыбкой на лице и чувствую, как меня накрывают свободным краем пледа.

Глава 33. На заре

Таня

Открываю глаза. Память сразу же подкидывает воспоминания о ночи.

Ощущения такие, будто все было нереальным, морок.

Но нет. Слава лежит подо мной, даже во сне крепко держит в объятиях. Его грудь мерно вздымается – он крепко спит. Поднимаю голову и оглядываюсь.

Я знаю это место. Деревенские сюда редко приходят, так как тут совсем небольшой пляж, да и идти сильно дальше в сравнении с пляжем, где мы вчера были. Утро совсем раннее, солнце еще не взошло, но рассвет приближается.

Нижняя часть моего тела прикрыта уголком пледа. На улице жарко, в этом нет необходимости, Слава сделал это, скорее чтобы мне было уютнее.

Аккуратно поднимаюсь, чтобы не разбудить парня.

Нужно спешить домой, бабушка с матерью наверняка потеряли меня, а лишних скандалов я не хочу. Поднимаюсь на ноги, беру сарафан, который так и провисел всю ночь на кусте. Он сухой, что не может не радовать. Натягиваю на голое тело. Между ног непривычно саднит, а низ живота при воспоминании о прошлой ночи сводит спазмом. Закусываю губу.

Опускаюсь на колени перед Славой, накрываю его освободившимся куском пледа. Целую в уголок рта, чтобы не разбудить. Фотографирую в памяти эту картинку и сбегаю.

Обувь осталась на том берегу, но лезть в воду я сейчас не хочу. Бегу домой босиком. Мне везет не встретить никого, потому что риск велик, – в поселке люди просыпаются ни свет ни заря.

Добегаю до дома за несколько минут. Тихонечко открываю калитку и пробираюсь в дом, стараясь не издавать ни звука. Надо бы сходить в душ, но сил нет совсем.

Душа скулит, как брошенный щенок. Она скучает по Славе, по его чарующим глазам и горячим рукам. Обнимаю подушку, утыкаясь в нее носом, и стону. Как же мне хорошо…

Так и засыпаю, как дурочка, с улыбкой на лице.

Просыпаюсь через некоторое время. Часы показывают девять утра. Беру полотенце и быстро на цыпочках пробегаю в ванную. Купаюсь, привожу себя в порядок. Надеваю джинсовый сарафан и футболку. Ловлю себя на мысли, что не перестаю улыбаться.

Бабочки в животе сходят с ума и сводят с ума меня. Голова идет кругом. Может, я заболела? Прикладываю ладонь ко лбу – нет, кожа нормальной температуры.

Э-эх, эта болезнь называется по-другому и не лечится ни одним из существующих лекарств. Тут может помочь только один-единственный человек, желательно в большой дозировке.

Как он там, бедолага? Проснулся ли? Надо позвонить в гостиницу, проведать парня. А еще лучше сходить. Точно. В кухню захожу, напевая песенку и прикусывая губу, потому что, если не делать этого, от улыбки лицо треснет по швам.

– Нагулялась?

И покатилось с горки вниз мое хорошее настроение. Упало на острые скалы и разбилось, превратилось в кровавое месиво без возможности восстановления.

– И тебе доброе утро, мам, – прокашливаюсь.

– Я видела, когда ты вернулась. И в каком виде – тоже.

Стараюсь держаться. Не хочу ни ссор, ни криков с претензиями.

На столе в тарелке лежит горка румяных сырников. Сглатываю, понимая, как сильно проголодалась. Включаю чайник, становлюсь к маме спиной. Дышу, пытаясь справиться с негативом, которым отравляет мать.

– Повернись лицом к матери, когда она разговаривает с тобой! – кричит она.

Дергаюсь. Оборачиваюсь, складываю руки на груди.

– Что ты хочешь от меня услышать, мам? – спрашиваю устало.

– Скажи, что ты делаешь со своей жизнью?! – верещит, подается ко мне, будто ударить хочет, но тормозит. – Я пять лет мирилась с тем, что ты непонятно кем работаешь! Ты же даже не фотограф! Тьфу, а не работа. А сейчас что? Поварихой решила пойти?!

– Кондитером, – поправляю ее.

– Как ни назови – один хрен кастрюли мыть будешь!

– Значит, буду! – выкрикиваю, не сдерживаясь.

К горлу подступает ком. Хорошее же было утро, и вот безнадежно втоптано в грязь.

– Вот ты как заговорила? – переходит на ультразвук.

– Да что я такого сказала-то, господи?! Я выйти из комнаты не успела, как ты мне кучу проклятий заготовила. А за что, собственно? Я не сделала ничего незаконного, постыдного или предосудительного!

– То есть, по-твоему, то, в каком виде ты вернулась, не предосудительно? – голова трещит от ее крика.

– Осуждаешь меня только ты. Всегда, – не сдерживаюсь.

– Да я же за тебя всегда переживаю! Волнуюсь! А ты неблагодарная девка! Еще в подоле принеси от алкаша какого-нибудь!

Как пощёчина. Сглатываю, нерв на лице начинает дергаться. Впиваю ногти в ладони, до боли сжимая кулаки.

– Не смей так говорить со мной, – шепчу.

– А то что? Из дома уйдешь? Куда? – фыркает.

– Она пойдет со мной. – В дверях появляется Слава, смотрит на меня с тревогой и повторяет: – Если захочет, она уйдет со мной.

Волков говорит твердо, уверенно. Протягивает руку, и я без раздумий перебегаю комнату, падая ему в объятия, прячу лицо на широкой груди, тяну носом новый запах. Скорее всего, он помылся в гостинице, потому как пахнет от него свежестью.

– Ну точно! – мама усмехается. – Все, как я и говорила: алкаша нашла! Залетишь – не вздумай даже приходить ко мне.

Больно.

Как же больно ты делаешь, мамочка…

Поднимаю взгляд на Славу. Он в шоке, это понятно и без слов. Мама никогда не сдерживалась, но при посторонних всегда старалась контролировать себя. Несмотря на растерянность, Волков смотрит меня с теплотой. Проводит рукой по волосам, закрывает собой от этой брани.

Разворачиваюсь в его руках и говорю спокойно:

– Не переживай, мам. Не пришла к тебе, когда забеременела в первый раз, не приду и сейчас.

Мама ахает и оседает на стул. Закрывает рот ладонью.

– Нюшенька… – бабуля появляется в кухне и смотрит на меня со слезами на глазах. – Как же так, Танюша?..

Подхожу к ней и обнимаю.

– Прости, бабуль. Прости.

Возвращаюсь в свою комнату, быстро собираю вещи, укладываясь буквально в пару минут, и возвращаюсь.

Матери нет. Бабуля сидит за столом, вытирает слезы платочком.

– Вот мой номер телефона, звоните и пишите в любое время, – Слава пишет на бумажке цифры. – Не переживайте, я люблю вашу внучку и не дам ее больше в обиду. Никогда.

Слышать это так странно и непривычно. Подхожу к бабушке и обнимаю ее.

– Все хорошо, бабушка, – улыбаюсь, знаю, что неестественно. – Я позвоню, ба!

– Идите, – крестит нас. – С богом.

Беру Славу за руку и ухожу.

Глава 34. Через тернии и провода

Слава

Едем в тишине. Таня не переставая кусает губу и тихо глотает слезы. Я пытался с ней поговорить, но она оборвала мой монолог. Видимо, сейчас ей это не нужно. А что нужно, я не знаю. Все, что остается мне, – крепко держать ее за руку.

Во мне никогда не было ненависти к другому человеку. До сегодняшнего дня. Мамаша у рыжей неприятная женщина. Настолько, что меня переполняет злоба в отношении нее. У меня пока нет детей, но хоть убей, я не понимаю, как можно ненавидеть собственного ребенка. Тем более такую девочку, как Таня.

Я видел, как она общается с матерью. Вполголоса, опустив голову, не переча, не споря. Рыжая – искренняя, добрая, милая, отзывчивая и чистая. Что не так с ее мамашей?

Въезжаем в город. Поворачиваю в сторону квартиры Тани. Паркуюсь у ее подъезда, беру лицо девушки в свои руки и поворачиваю к себе.

Жесть. Если бы ее мать была мужиком, я бы вернулся и врезал ей. Глаза и нос у рыжей краснющие, губы распухли. И все равно она самая красивая.

– Сейчас мы соберем твои вещи, заберем Василия и поедем ко мне, – ставлю ее перед фактом.

Хмурится.

– Зачем? Я не хочу с тобой жить, – выпаливает и тут же прикусывает губу.

Больно, пиздец. Грудину сводит спазм. Стараюсь игнорировать.

– Прости, – опускает взгляд. – Я не это хотела сказать.

– Я понял, – голос садится.

Я нихера не понял.

Выхожу из тачки. Руки подрагивают, но я упорно трясу головой. Нет, сейчас не время. Ей нужно другое. Открываю переднюю дверь и помогаю рыжей выбраться.

Отхожу от тачки, чтобы забрать вещи, но Таня перехватывает меня, заглядывает в глаза:

– Слав… – голос хриплый, – я хотела сказать, что не готова к тому, чтобы вместе жить, понимаешь?

Понимаю, хер ли. Я ей о любви – она мне закрывает рот. И дебилу понятно, что нет у нее ко мне чувств. Нет любви. Симпатия, может?

Откашливаюсь, ищу где-то свои яйца.

– Я не забираю тебя насовсем. Просто не хочу, чтобы ты оставалась одна. Тань, твоя мать наговорила слишком много неприятных вещей. Я уверен, что если останешься сейчас одна, будешь страдать.

– А с тобой страдать не буду? – усмехается горько.

– Со мной можно. Одной – нет, – говорю уверенно.

– И сколько продлится этот аттракцион невиданной щедрости имени Волкова? – язвит, защищаясь.

На самом деле она спрашивает другое:

«Как долго ты еще вывезешь мою немилость?»

Показательно смотрю на часы:

– У меня до конца жизни времени дохера, Танюш. Идем.

Тяну ее за руку, и девушка подчиняется. Ничего больше не спрашивает и не сопротивляется. Она мне не нравится безвольной куклой, но сейчас я понимаю, что для нее будет лучше под моим присмотром.