Текст книги "Жираф Джим"

Автор книги: Дарен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– А почему деревья убегают? – интересуется Барри, глядя в окно.

– Потому что ты злой, – говорит Джим сверху.

Барри моргает, из его серых глаз текут тихие слезы. Я высовываюсь в окно и смотрю снизу вверх на жирафа, высунутого в люк.

– Джим, – говорю я, – не смущай его. Он и так весь растерян.

– Правда? – говорит Барри. – А я даже не знал.

– Барри, – ласково говорю я, – деревья не убегают. Они стоят на месте. Это мы едем мимо деревьев, в машине Вика.

– А я думал, что мы под раковиной.

Вик живет с мамой, в мамином доме, в дальней комнате на втором этаже, где прошло его детство. Как и у всякого программиста, вместо любящей жены у него – любящая мама и навороченный компьютер, самый лучший из существующих на данный момент на потребительском рынке. Он говорит нам: «Садитесь», – но у него в комнате только один стул, так что Вик сбрасывает с кровати книги по программированию, и мы садимся на кровать. Я – в головах, Джим – посередке, а Барри – в ногах. Барри сосредоточенно смотрит в потолок.

– Что он там высматривает, Джим?

– Трубы, – отвечает Джим. – Он думает, что мы под раковиной.

– Барри, это комната Вика.

– Правда? – говорит Барри. – А я даже не знал.

Я интересуюсь у Барри, играет ли он в компьютерные игрушки.

– Да. То есть нет. То есть не знаю.

Вик уже загрузил компьютер и теперь набирает команды на клавиатуре. Барри сосредоточенно наблюдает за пальцами Вика.

– Смотри на экран, – говорю я ему.

– Какой экран?

Вик стучит пальцем по краю экрана.

– Вот экран.

– В этой серой коробке, Барри, – говорю я, – вся жизнь нашего Вика.

– Правда? Как грустно.

Джим смеется.

– Может быть, Барри не так уж и глуп.

– Я говорил метафорически, – говорю я в защиту Вика.

– Пусть даже метафорически, – говорит Джим.

На экране возникают слова. Там написано: «Жираф Джим. Разработчик программы: Вик Двадцатка. Автор идеи: Скотт Спектр». Джим смотрит на экран, но, похоже, пока не въезжает. Лицо у него выжидательное, взгляд – пустой. Вик нажимает на клавишу, слова исчезают, и на экране появляется жираф, исполненный в лучшей компьютерной графике.

– Это я.

Вик кивает.

– Ты сделал игру про меня?!

– И как тебе, Джим? – говорю я, обнимая его за плечи.

Он задумчиво жует губу.

– А почему я такой маленький?

– Пришлось сделать тебя поменьше, чтобы ты влез в экран.

Он пододвигается еще ближе, касается носом экрана и внимательно изучает компьютерного жирафа.

– Как… – Он умолкает, трясет головой. – Как…

Я поправляю очки.

– Вик написал компьютерную программу. Помнишь, как ты расстроился, когда я сказал, что игрушек с жирафами нет? Знаешь, Джим, ты столько всего для меня сделал за последние пару месяцев, и мне тоже хотелось сделать тебе приятное. Я подумал, чем можно порадовать жирафа-призрака, у которого все есть? Ну, то есть жирафа-призрака, у которого ничего нет. Но которому ничего и не надо. В общем, вот что мы придумали. Вернее, я придумал, а Вик сделал все самое сложное. Да, Вик?

Джим смотрит на Вика:

– Ты сделал игру про меня!

Вик улыбается и кивает. Джим делает глубокий вдох.

– Это самое лучшее из всего, что я видел.

– Ты еще ничего не видел, – говорит Вик. – Вот смотри. – Он берется за джойстик, усаживается поудобнее и нажимает на кнопку «ОГОНЬ». На экран неожиданно выскакивает монстр, и Джим – не компьютерный Джим, а настоящий, который призрачный, – едва не выпрыгивает из своей пятнистой шкуры.

– Спокойно, – говорю я ободряющим тоном. – Это всего лишь игра.

– Это один из тех монстров, про которых ты мне рассказывал?

– Да, – говорю я. – Но ты не волнуйся. Вик знает, что делать. Да, Вик?

Вик не отвечает. Он ждет, пока монстр не подбежит к компьютерному жирафу, а потом, в самый благоприятный момент, нажимает на джойстике кнопку «ОГОНЬ», и жираф на экране подпрыгивает и бьет монстра копытами по голове.

Джим весь сияет, глаза горят.

– Я его сделал. Я убил монстра.

– Вик только немножко помог, – добавляю я.

– А дай мне тоже.

Вик уступает мне джойстик, и я держу его крепко, так чтобы Джим мог взяться за него зубами. Появляется еще один монстр, Джим яростно дергает джойстик, и жираф на экране налетает на монстра и погибает.

Джим весь сникает.

Я трясу его за плечо.

– Джим, ты чего? Это всего лишь игра.

– Но мы больше не сможем в нее играть. Теперь, когда жираф умер, там остались одни монстры. Я все испортил. Я испортил игру. – Он смотрит на меня. – И ты даже не успел поиграть.

Я смеюсь, не могу удержаться.

– Ой, Джим. Сейчас мы просто начнем игру заново, с самого начала. Вик, покажи Джиму, как сделать рестарт.

Вик что-то быстро набирает на клавиатуре, и игра начинается заново.

– Ничего не понимаю.

Мыс Виком растерянно переглядываемся. Как бы ему по-доходчивее объяснить.

– Джим, – говорю я, – помнишь, ты умер, а потом снова вернулся, уже как призрак?

Он кивает.

– Здесь все очень похоже. Но… э… по-другому.

– А можно Барри тоже сыграет?

Я гляжу на носорога, который глядит в потолок.

– Барри, хочешь сыграть в компьютерную игру «Жираф Джим»?

– Нет. То есть да.

Вик отдает ему джойстик. Барри озадаченно вертит его в своих неуклюжих, больших руках… или в ногах… в общем, в лапах.

– Это еда? Или какашки?

– Барри не очень умный носорог, – говорит Джим.

– Ни то, ни другое, – объясняет Вик. – Это называется джойстик. Посмотри на экран. Вот это монстр. – Вик показывает пальцем.

Барри кивает.

– Когда он побежит на тебя, его надо убить.

Барри снова кивает. Но когда монстр выбегает на экран, Барри не предпринимает вообще ничего.

– Его надо убить, – говорит ему Вик.

– Убей его! – кричим мы хором. – Убей!

Барри роняет джойстик, разбегается и бьет по экрану своим носорожьим рогом. Экран взрывается, обломки пластмассы и осколки стекла разлетаются по всей комнате.

– Я убил его?

Мы с Виком растерянно переглядываемся.

– Да, – говорю я. – Похоже, убил.

Доктор Бэмс с Гарри Дельцом живут в большом доме в престижном пригородном районе. Мы с Воздержаньей уже там бывали один раз. Тогда все прошло замечательно, Воздержанье понравилось, но сегодня ей хочется побыть дома, так что я взял с собой Джима. Это не так необычно, как кажется. Видите ли, доктор Бэмс и Гарри Делец – голубые.

Доктор Бэмс открывает нам дверь, смотрит мимо меня и восклицает:

– Джим!

Я с подозрением кошусь на жирафа.

– Вы что, знакомы?

– Ну…

– Мы вместе в школе учились, – говорит доктор Бэмс. – В Битене.

Доктор Бэмс уходит в столовую, а я спрашиваю у Джима, задержав его на пороге:

– Джим, ты ходил в частную школу?

Он пожимает плечами.

– Ты же всегда говоришь, что вырос в джунглях.

– Ну, не то чтобы вырос.

– Но ты там жил?

– Какое-то время.

– У тебя там друзья, и ты ездил к ним в гости.

– Один раз съездил. На каникулах. На неделю. .

– Но ты говорил, что ты вырос в джунглях. В самом злачном районе. В восточной части, в Ист-Сайде.

Он молчит, понуро глядя в пол.

– И как ты мог ходить в школу вместе с доктором Бэмсом? Он тебя старше, наверное, лет на двадцать.

Джим пожимает плечами.

– Жирафьи годы, они не такие, как у людей.

Я изображаю искреннее сочувствие, делаю паузу для эффекта и направляюсь в столовую.

Как и все в этом доме, столовая поражает размерами и роскошью. Доктор Бэмс в дорогом выходном костюме сидит за столом. Гарри Делец тоже в костюме, поверх которого (как и следовало ожидать) повязан игривый фартучек горничной, разливает вино. Я тоже оделся как должно: приплел в любимой футболке НФ-канала с эмблемой НФ-канала. А вот Джим заявился на ужин голышом. Правда, почистил ногти на ногах.

– Ну, рассказывай, Джим, – говорит доктор Бэмс. – Чем ты теперь занимаешься? – Не дожидаясь ответа Джима, доктор Бэмс обращается ко мне: – Джима ужасно травили в школе.

– Это многое объясняет.

– Его называли ниггером и подвешивали вверх ногами за шнурки.

– Ниггером?

– Да. В Битене было немного цветных.

– Цветных?

– А из-за своего высокого роста он торчал, как нарывающий палец.

Я киваю.

Джим наклоняется и шепчет мне на ухо:

– Доктор Бэмс думает, что я черный.

– Черный?

– Все так думали, все до единого. Частные школы – там так всегда, Спек. Кто в таких заведениях учится? Сплошные белые недоумки из высшего общества, и все как один голубые.

Я киваю.

– Погоди. Ты снова назвал меня Спеком? Я думал, что этот вопрос мы решили.

– Решили.

Доктор Бэмс отпивает вина.

– Кстати, о прозвищах. Знаете, как Джима дразнили в школе?

– Нет, – говорю я. – И как же?

Доктор Бэмс разворачивает хитро сложенную салфетку и кладет ее себе на колени.

– Большой Нос. Вот идет Большой Нос – они так дразнились. Вот идет Большой Нос, мальчишка с самым большим в Битене носом.

– У них было богатое воображение.

– Они держали его вверх ногами, – говорит доктор Бэмс, – макали головой в унитаз и спускали воду. Да, Джим?

Джим молчит. Разговор его явно не радует.

– Один раз они и меня тоже вот так, головой в унитаз, – говорит доктор Бэмс. – И я сказал себе: «Больше этого не повторится. Меня больше никто не макнет головой в унитаз». И знаете что? После того судьбоносного дня меня больше никто никогда не макал головой в унитаз.

– Замечательно.

– Это был мой последний день в школе.

Я киваю. Замечательно.

– Ладно, хватит. Нет, Гарриета. Ты продолжай, пока я не скажу, что достаточно. – Это он обращается к Гарри Дельцу, который стоит на коленях и чистит доктору Бэмсу ботинки. – Пора сменить тему. Садись, Джим. И вы, Скотт, садитесь. Вот вино, очень рекомендую.

Мы пьем вино, много вина. Под ужин с тремя сменами блюд, которые подает Гарри Делец, также известный как Гарриета. После ужина доктор Бэмс объявляет, что Гарриета теперь снова Гарри, и мы все переходим в гостиную, где Гарри снимает фартучек и садится вместе со всеми в одно из больших кожаных кресел.

– Итак, – говорит доктор Бэмс, передавая сигары по кругу. – Что вы хотели со мной обсудить, мой юный друг Скотт?

– Новую программу, сэр.

Он кивает.

– Документальные съемки «тяганья» бревна. Реалити-шоу Скрытая камера. На улице. Все будет представлено как серьезное научное исследование…

– Научное, – подмигивает мне Гарри.

– …но с элементами искреннего интереса к человеческой личности. Разумеется, в реальной жизни пролетарии не представляют какого бы то ни было интереса, и с ними вообще невозможно работать, так что их будут играть профессиональные актеры классической школы…

– Вот и вымысел, – снова подмигивает мне Гарри.

– …импровизируя на основе базового сценария. Вот, – говорит доктор Бэмс, прикуривая сигару. – Так что вы хотели сказать?

Гарри прикуривает сигару.

– У Скотта есть несколько мыслей. Да, моя прелесть?

– Были мысли.

– А теперь уже нет, – говорит Гарри.

Я киваю и прикуриваю сигару.

Джим тоже прикуривает сигару, очень большую сигару, которая как будто растет в длину. На ней что-то написано на боку. Там написано: «Доктор Бэмс – идиот. Программа провалится. НФ-канал обанкротится. Ты лишишься работы. Твоя жена и ребенок будут голодать».

– Джим, можно тебя на минуточку в коридор? Надо поговорить.

Вежливо улыбнувшись хозяевам, мы с жирафом выходим из комнаты.

– Джим, я не знаю, что делать.

– Тебе нужно выдать идею, Спек. Только очень хорошую идею. Такую идею, чтобы Гарри Делец послал доктора Бэмса куда подальше.

– Идеи не растут на деревьях, Джим.

– А как насчет Креативно-научного центра «Мозги Скотта Спектра»?

– Откуда ты знаешь про этот файл?

– Ты сам мне рассказывал.

– Да неужели?

– Да, – говорит Джим, качая головой.

– Ну, Креативно-научный центр «Мозги Скотта Спектра», как всегда, готов выдать сколько угодно блестящих идей для хитовых программ, но понимаешь, в чем дело… Гарри уже читал файл и как-то не впечатлился.

– Почему?

Я снимаю очки, дую на них, тру о футболку с эмблемой НФ-канала и надеваю обратно.

– Гарри сказал, что идеи еще не оформлены до конца.

Джим кивает.

– У меня есть идея. Я не уверен, что тебе понравится, но если захочешь, могу подарить.

– Давай, – говорю, – я в отчаянии.

– Варьете-шоу, но с одной очень существенной разницей.

– И как мы его назовем?

Варьете-шоу «Жираф Джим представляет»

Мы с Джимом решили пойти прогуляться: отметить мой последний вечер в неродительском качестве не-родителя На окраине города мы наблюдали затем, как бригада рабочих в касках сносит какой-то дом.

– Мой любимый момент, – сказал Джим. – За миг до того, как все разлетится на части.

И буквально в следующую секунду стальной шар ударился в стену дома и выбил из нее изрядный кусок.

И вот я дома. Только пришел. Воздержанья сидит на кровати. Поскольку моя жена – современная женщина прогрессивных взглядов,юна решила рожать дома. Я взял кредит в банке и потратил все деньги на переделку моего высокотехнологичного кресла в высокотехнологичную родильную кровать. Я собираюсь вернуть кредит со своей ежегодной премии, которая, по словам Гарри Дельца, должна быть запредельной. И, может, мне даже повысят зарплату. Если шоу не провалится. А оно не провалится. С нами Джим, а Джим – это Джим, жираф-призрак.

– Скотт, – говорит Воздержанья, когда я вхожу в комнату, – передай мне шоколадку.

– Ты что, плакала? – говорю я, передавая ей шоколадку.

Она кивает.

– Не могла дотянуться до шоколадки.

Я сажусь на краешек кровати и кладу руку жене на живот.

– Я его чувствую. Как он брыкается. А когда роды начнутся?

– Сложно сказать. Доктор Яблочко говорит, что, наверное, во время шоу.

Она имеет в виду наше новое шоу. Первый выпуск в эфире, сегодня вечером.

– Будем надеяться, это случится во время рекламы.

Воздержанья смеется.

– Ты вообще представляешь, как это все происходит? Иногда роды длятся несколько часов.

– Моя роль в этой беременности была не особо активной, да?

Воздержанья разглаживает коричневую ночную рубашку на своем круглом животе.

– Скотт, твоя роль – роль добытчика и кормильца, и ты хорошо с ней справляешься. Ты работаешь в новом шоу. Ты купил мне эту коричневую родильную рубашку…

– Твой любимый цвет.

– …и шоколадку…

– Твою любимую.

– …и ты переделал свое высокотехнологичное кресло в высокотехнологичную родильную кровать, чтобы я могла рожать дома.

– Кстати, а кто будет принимать роды?

– Доктор Яблочко.

– С акушеркой, – предполагаю я, – и целой армией медсестер.

– Нет, один доктор Яблочко. Я хочу, чтобы все было просто. Так сказать, по-домашнему. Ой, – говорит она, перекатываясь на бок. – Кажется, началось.

– Может быть, вызвать «скорую»?

– Нет. Позвони доктору Яблочко. Скажи, что у меня началось.

Я достаю из кармана мобильный, и он звонит у меня в руке.

– Прикольно, когда он так делает. И кто бы это мог быть? – Я нажимаю на кнопку «прием» и подношу телефон к уху.

Это Гарри Делец; звонит из лондонской студии НФ-канала.

– Скотт, давай быстро сюда. Ты нам нужен. Без тебя мы – никак.

– Мне надо в студию, – говорю я, целуя Воздержанью в щеку.

– Не забудь позвонить доктору Яблочко, – говорит Воздержанья. – Скажи ему, что у меня началось.

Охрана на студиях НФ всегда пребывает в состоянии полной боевой готовности, но сегодня их всех словно подняли по тревоге, и тому есть причина. Новое варьете-шоу «Жираф Джим представляет»~стало самым разрекламированным телешоу за всю историю телевещания. Билеты на сегодняшнюю передачу были распроданы в рекордный срок: две с половиной секунды. Снаружи, у здания телестудии, собралась многотысячная толпа – в надежде хотя бы издали посмотреть на восходящих звезд телеэкрана.

Гарри ждет меня в вестибюле у стойки администратора.

– Что с тобой, моя прелесть? Чуть не порвали на сувениры?

– Что-то типа того.

Я благополучно добрался почти до входа, а потом кто-то узнал меня по фотографии в пресс-релизе и бросился на меня, норовя ухватить за мою длинную челку. В результате чего я теперь наблюдаю в стеклянных дверях свое изрядно потрепанное отражение. Футболка порвана, очки сидят косо, челка вся смята. Сами двери значительно интереснее. Витражные вставки из цветного стекла исполнены в стиле хай-тек. Одна изображает космонавта, другая – его заклятого врага, пришельца по имени Пучеглазый, которого, из соображений морали и нравственности, пришлось убрать из сериала уже в пятой серии.

– Ты сегодня общался с Джимом?

– Ага. Мы ходили гулять. Отмечали мой последний вечер в неродительском качестве не-родителя.

– И как он тебе показался?

Только теперь я замечаю, какое у Гарри лицо. Лучше всего его можно было бы описать как лицо крайне обеспокоенное, хотя можно использовать слово «досада» или «огорчение», хотя бы уже потому, что это мои любимые слова.

– Да вроде нормально. Он был немного растерян, но это понятно.

Гарри кивает. Он опирается на высокотехнологичную, «под мрамор», стойку администратора, самую длинную стойку на свете среди стоек подобного типа. За ней сидят восемнадцать девушек-администраторов, три из которых – левши.

– Сегодня у него первое выступление по телевидению, – объясняю я. – Разумеется, он нервничает. Я бы на его месте тоже нервничал.

– Говоришь, он был какой-то растерянный?

– Ну да. А что? Его нет?

– Он тут был. Приехал где-то с час назад, и с тех пор его больше не видели.

– А ты в баре смотрел?

– Я обошел все бары и в каждом выпил по стаканчику виски.

Я чешу подбородок.

– И в гримерной его тоже нет?

– Я заглянул туда в первую очередь.

– Пойдем, Гарри. Я, кажется, знаю, где он.

На двери Джимовой гримерной красуется большая золотая звезда – символ его грядущих успехов. Гарри стучится, потом открывает дверь, и мы заходим.

– Видишь?

Я обвожу взглядом комнату. Ящик шампанского, коллекция невероятно длинных галстуков, фотография каких-то танцующих девушек с задранными ногами в черных чулочках.

– Видишь? – повторяет Гарри.

Выдержав паузу, что называется, для эффекту, я открываю шкаф.

– Джим.

– Джим, – говорит Гарри, – гримерша искала тебя еще час назад. Ты что себе думаешь?

– Я не думаю. Я прячусь.

– От кого?

– Просто прячусь. Мне страшно, Гарри. Я боюсь телевизора.

– Какого еще телевизора? – Гарри оглядывает гримерную в поисках телевизора.

– Ну, вообще телевидения. Я еще никогда не выступал по телику, и мне страшно.

Я выразительно смотрю на Гарри: мол, а что я тебе говорил?

– Я никуда не пойду, Гарри. Тут останусь, в шкафу. Вместе с нижним бельем и штанами.

– И футболками, – добавляю я. Я всегда был педантом.

– Ладно, Скотт, предоставь это мне, – говорит Гарри и выразительно смотрит на меня: мол, предоставь это мне. – Джим, радость моя. Послушай меня. Ответь мне на один вопрос. Кто твоя любимая телезвезда?

Джиму надо подумать. Он редко смотрит телевизор и поэтому не знает, кто его любимая телезвезда. Или, может быть, знает, но не хочет об этом распространяться.

Гарри ждет, сложив руки на груди. Он явно намерен дождаться ответа.

Джим смотрит на меня, потом – на Гарри, на его по-серебренные ботинки.

– Космонавт.

– Космонавт?

Джим кивает.

Гарри смотрит на меня.

– Ты слышишь, Скотт?

Да, я слышу, но вряд ли верю своим ушам. Да и вообще как-то не верится, что любимая телезвезда Джима – Космонавт, персонаж сериала, мой персонаж, которого я придумал от скуки одним унылым воскресным утром за миской кукурузных хлопьев.

– Хорошо, – говорит Гарри, – а теперь скажи мне, Джим, что было бы, если бы Космонавт отказался играть в первой серии? Если бы он спрятался в шкаф? Вместе с… э… всякой одеждой. Что стало бы с миром, если бы Космонавт спрятался в шкаф?

– На нас напали бы злые монстры.

– А еще?

– А еще роботы. Межгалактические роботы.

– А помимо злых монстров и роботов? – говорит Гарри, проявляя терпение. – Что стало бы с телевидением, с развлекательными передачами?

– А, в этом смысле, – говорит Джим, врубаясь. – Тогда не было бы никакого «Космонавта в космосе», и мы не смогли бы его смотреть.

– Вот именно.

Джим морщит нос. Сначала – одну ноздрю, потом – вторую. Выходит из шкафа. Шмыгает носом.

– Спасибо, Гарри. И тебе, Скотт, спасибо. За все.

– Космонавт гордился бы тобой, Джим.

– Ты это… не переусердствуй.

– Прошу прощения.

Гарри смотрит на свои часы с голограммой.

– Тебе пора гримироваться. Так что иди к гримершам. А мы со Скоттом заглянем в бар. Пойдем, Скотт, чего-нибудь выпьем. Мы заслужили.

Гарри любит выпить. Обычно он пьет вино, но сегодня он пьет исключительно виски. Я тоже пью виски, потому что хочу быть похожим на Гарри.

– Ты ничего не заметил, Скотт? Никаких изменений в моем внешнем виде?

Я смотрю на него, смотрю очень внимательно. Столик прозрачный, и сквозь него все видно. Я вижу сквозь столик ботинки Гарри и его брюки, которые тоже прозрачные или просвечивающие.

– В одежде, – подсказывает мне Гарри.

Я качаю головой.

– Я одет необычно неброско, – объясняет Гарри.

Я киваю. Он одет необычно неброско. Да, его брюки прозрачные, но они черные. Его рубашка, ботинки и галстук – все черное.

– Обычно я одеваюсь достаточно ярко. Кое-кто даже считает, что я привлекаю к себе внимание. А сегодня оделся неброско.

– Да, но почему?

– Потому что я в трауре. Партнер, с которым мы прожили десять лет, меня бросил.

– Доктор Бэмс?

Гарри кивает.

Он молчит, я тоже молчу. Подношу к носу стакан с виски, вдыхаю.

– В жизни бывают такие моменты, Скотт, когда надо чем-то пожертвовать. Я пожертвовал своей любовью, моей единственной настоящей любовью, ради другой, тоже единственной настоящей любви – телевидения.

А мне вспоминается, что сказал Джим, когда мы были у доктора Бэмса. Когда мы с ним вышли, чтобы перемолвиться словом наедине. После той сюрреалистичной сигары. Джим сказал мне: «Тебе нужно выдать идею. Только очень хорошую идею. Такую идею, чтобы Гарри Делец послал доктора Бэмса куда подальше».

И Гарри Делец послал доктора Бэмса куда подальше, но он совсем не имел в виду, чтобы тот отправлялся куда подальше в плане межличностных отношений. Имелись в виду отношения чисто деловые, связанные с телевидением. Мне представляется их разговор. Прошу прощения, мой сладкий Бэмс, но реалити-шоу с «тяганьем» бревна тем же бревном и накрылось. Мы будем делать другое шоу, грандиозное варьете-шоу, и ведущим там будет твой старый приятель, жираф-призрак по имени Джим, – так сказал бы Гарри.

Джим – не жираф и не призрак, возразил бы ему доктор Бэмс. Джим – ниггер. Мы держали его вверх ногами и подвешивали за шнурки. И ковыряли ему в носу зонтиком. Открытым зонтиком.

Гарри идет к барной стойке и берет себе еще виски, двойное.

– Я всю ночь глаз не сомкнул, – говорит он, усаживаясь на место. – Всю ночь думал о том, что я сделал. О том, что я потерял. И знаешь что, Скотт? Мне так грустно. Вот здесь. – Он ставит виски на стол и кладет руку на сердце. – Грусть поселилась вот здесь. Такая большая, печальная грусть в виде большого, печального телевизора.

Я дую на челку. Это несложно: надо лишь выдвинуть вперед нижнюю губу. Это я виноват, говорю я себе, когда челка ложится на место. Хотя, с другой стороны, доктор Бэмс сам дурак, что предложил такую дурацкую идею. И Гарри Делец – что повелся на эту дурацкую идею. Мое преступление – если это вообще преступление – состоит только в том, что я умный и творческий человек. Умнее, чем Гарри Делец и доктор Бэмс вместе взятые.

Гарри идет к барной стойке за очередной порцией виски, двойного виски.

– Единственное, что не дает мне сломаться, – это наше новое шоу. Знаешь что, Скотт? – Он выразительно поднимает брови. – По-моему, оно просто обречено на успех.

Главная студия на НФ-канале называется Студия № 1, хотя обычно ее называют просто главной студией, с маленькой «г». «Космонавта в космосе» снимали в главной студии; там же снимали и первые эпизоды его дочернего сериала, «Подводник под водой», который, впрочем, достаточно быстро сняли с производства. Именно здесь, в главной студии, Космонавт сразился с Двухголовым Трехногим и Четырехруким Человеком-Ящером – и победил. И именно здесь, в главной студии, Джим покорит сердца миллионов восторженных телезрителей.

Мы с Гарри уже в главной студии; осматриваем декорации для варьете-шоу «Джим Жираф представляет». Сейчас студия превратилась в старомодный театр-варьете, но с одной очень существенной разницей. Разница заключается в том, что старомодные старые театры – они старомодные и старые, а наш театр – нет. Копытоустойчивое покрытие на сцене разработано с тем расчетом, чтобы выдержать много часов топотания высокой плотности. Занавес с узором из жирафьих пятен сделан из настоящей жирафьей шкуры или из чего-то, что выглядит как настоящая жирафья шкура, и поднят повыше – под высокий рост Джима.

Но есть одна небольшая проблема. Осветители еще никогда не работали с призраками и слабо себе представляют, что делать с прозрачностью. Призраки, как известно, прозрачные, то есть они пропускают свет. Можно было бы осветить Джима поярче, но, как объясняет главный художник по свету, смокинг Джима, не обладающий свойством прозрачности, поглотит свет и отразит часть светового потока в камеру, и на пленке возникнет свечение в виде пятна в форме смокинга. Опять же, пятно можно было бы обработать с помощью компьютерной графики, но шоу пойдет, как говорится, «вживую», в прямом эфире, так что, как ни крути, Джиму придется выступить голышом.

Момент напряженный. В студии воцаряется тишина. Слышны только редкие покашливания в кулак и стук нервных пальцев по твердой поверхности. Все взгляды обращены на Гарри Дельца, как всегда в периоды кризиса.

– Э… – говорю я, глядя на брюки Гарри.

Гарри смотрит на свои брюки.

– Почему ты смотришь на мои брюки? Художник по свету тоже смотрит на брюки Гарри.

– Они прозрачные, – объясняю я. – Твои брюки – прозрачные. А что, если Джим наденет прозрачный смокинг? Он не поглотит свет и не отразит часть светового потока в камеру.

– Гениально.

– Гениально, – подтверждает художник по свету. – По крайней мере в теории. А как будет на практике – это еще вопрос.

Существует единственный способ проверить. Гарри велит своему ассистенту, чтобы тот срочно нашел костюмершу, бойкую и энергичную даму по имени Сесси Бой-Баба, и прислал ее к гримершам.

Джим презрительно морщится.

– Кстати, красятся не только девчонки, – терпеливо втолковывает ему гримерша. – И ничего девчоночьего в этом нет.

– Тогда почему они красятся, все девчонки?

– Чтобы быть красивыми, – отвечает гримерша, на мой взгляд, несколько нелогично. – Привет, Скотт, – говорит она, узнавая меня по моей длинной блондинистой челке.

Я вспоминаю ее не с ходу, но все-таки вспоминаю.

– Вы из гримерной бригады на «Космонавте в космосе»?

Она отвечает не сразу: пытается удержать голову Джима более-менее неподвижно, чтобы наложить тональную пудру на его смешные мелкие рожки.

– Да, – говорит она. – Я гримирую Космонавта.

Джим вострит уши.

– Космонавт тоже красится?

– Ну конечно, – отвечает гримерша. – И не переживает по этому поводу.

Джим кивает. Мышцы у него на шее слегка расслабляются. Он смотрит на себя в зеркало, на свои смешные мелкие рожки, и расплывается в улыбке.

В гримерную входит Сесси Бой-Баба в сопровождении своей многочисленной свиты.

Гарри пожимает ей руку, самые кончики пальцев.

– Сесси, сколько тебе нужно времени, чтобы сварганить прозрачный смокинг?

– Это для освещения, – поясняет художник по свету.

– Для кого?

– Для Джима, – говорит Гарри.

Джим морщит нос.

– Но мы уже сделали ему смокинг, – говорит Сесси. – Отличный смокинг.

– Выкройки остались?

– Сесси Бой-Баба не шьет по выкройкам, – говорит Сесси. – Все творения Сесси Бой-Бабы – это штучные вещи по индивидуальной модели.

– Но это нам не подходит, – говорит Гарри, указывая на стойку, где висит Джимов смокинг, накинутый сразу на пять или даже шесть вешалок.

Сесси Бой-Баба – самый высокооплачиваемый костюмер из всех занятых на телевидении. Услышав критику в адрес какого-то из своих… гм… творений, она, как правило, падает в обморок. В глубокий обморок. Гарри сильно рискует, и он это знает. Но, с другой стороны, Джиму прочат великое будущее: все за то, что он станет ярчайшей телезвездой за всю историю телевидения, – и Гарри, опять же, об этом знает. Быстренько посовещавшись со своим адвокатом, персональным психотерапевтом, двенадцатилетним бойфрендом и девяностодевятилетней мамой, Сесси дает согласие.

– Но мне понадобится кокаин, – говорит она. – И новый нос.

Известный эстрадный комик Боб Забавник репетирует свой новый номер. Ну, вы знаете Боба Забавника. Наверняка видели по телевизору, может быть, даже ходили на его концерты. Он действительно очень смешной, но для того, чтобы оценить его юмор по-настоящему, нужно увидеть его вблизи. Как говорится, за сценой.

Как правило, его номера состоят из смешных наблюдений «из жизни», сдобренных элементами сюрреализма.

– Вы никогда не обращали внимания, – обращается Боб Забавник к своей воображаемой аудитории, – на таблички в автобусах? «При аварии разбить стекло молотком. Молоток спрашивайте у водителя». А рядом с водителем табличка: «С водителем не разговаривать». И как, интересно, добыть молоток при аварии? Я лично ношу с собой свой. На всякий случай. – Он делает паузу, чтобы воображаемая аудитория могла посмеяться, и продолжает: – Кстати, раз речь зашла об автобусах. Бывает, ждешь его целую вечность, а потом приходят сразу три.

М-да… Как бы там ни было, Джим проводит последнюю репетицию с женским танцевальным коллективом под названием «Одиннадцать ножек». Однажды я видел их выступление. У меня потом еще больше недели рябило в глазах от их пестрых костюмов.

– Давайте сначала, – кричит он вдохновенно и выдает совершенно умопомрачительную чечетку. Специальная обувь ему не нужна. У него есть естественное приспособление для чечетки, иначе известное как копыта.

– Чечетке я научился в джунглях, – сказал Джим в начале недели, когда я брал у него эксклюзивное интервью. – Я тебе не рассказывал, как я дрался с тем слоном? Который плевался арахисом? Так вот он плевался в меня арахисом. Набирал его в хобот и злобно плевался. К счастью, я вырос в самом злачном районе джунглей, в восточной части, в Ист-Сайде, и мои ноги натренированы тут же срываться на бег на месте при первых же признаках опасности.

– Но, Джим, – сказал я прямо в диктофон, – ты же говорил, что ты из Серрея.

Он пожевал губу.

– То есть Серрей, по-твоему, это джунгли?

– Ну, у нас был такой сад… весь заросший.

– И тем не менее…

Он почесал шею.

– Помню, там еще были осы. Много ос, – сказал он. – Приходилось мазаться специальным лосьоном.

Где бы Джим ни научился плясать чечетку, получается у него здорово. Как говорится, что есть, то есть. У него потрясающая координация. Его ноги сливаются в сплошное пятно. «Одиннадцать ножек» еле-еле выдерживают такой темп.

– Скотт, – говорит руководительница ансамбля по окончании репетиции, – как я понимаю, нас пригласили сниматься в новых сериях «Космонавта в космосе»?

Не помню, говорил я или нет, что среди заклятых врагов Космонавта есть раса инопланетных пришельцев, которые общаются между собой только на языке жестов.