Текст книги "Жираф Джим"

Автор книги: Дарен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Что?

– Наш медовый месяц. Ага, вспомнил. Она называла его «мой рыцарь».

– А в дневнике она пишет совсем другое.

– Тебе что, больше нечем заняться? Обязательно всюду совать свой нос? С таким, знаешь ли, носом… – Я не успеваю договорить. Джим отпускает голову Дядюшки Тянем-Потянем, и резиновая игрушка бьет меня по лицу этак весело и сердечно. – Ой.

– А какие еще у нее есть игрушки?

Я закрываю дверь спальни Фикуса.

– Нет, мы туда не пойдем.

– Значит, пойдем к сестре.

– Даже не думай, – твердо говорю я. – Она и так себя чувствует беззащитной, пока ее муженек в тюрьме. А больше здесь никого нет. Больше пакостить негде. Правильно? Так что давай возвращаться домой.

Джим качает головой и улыбается своей глупой улыбкой большого умника.

– А куда тогда?

– В общем, домой. Но сперва – в мою комнату.

И еще до того, как я успеваю сказать: «В какую комнату?! Нету тебя никакой комнаты», – все на миг погружается в темноту, и нас переносит обратно в мой дом.

– Но, Джим, – говорю я, протирая очки. – Это же наша кладовка.

– Знаю. Я думал сюда переехать.

– И что тебя остановило?

– Тут как-то…

– Как?

– Да много всякого хлама.

– Это не всякий хлам, Джим. Вот посмотри, – говорю я, показывая на высокотехнологичную стиральную машину с сушкой. Одно нажатие на рычажок – передняя панель открывается, и внутри лежат новенькие, еще ненадеванные брюки карго.

– Они серые, – говорит Джим.

– Замечательный цвет, серый, – говорю я с воодушевлением. – Космические корабли тоже серые, Джим.

– А ты когда-нибудь видел космический корабль, Спек?

– В реальной жизни не видел. Но я сделал модель. – Приподнявшись на цыпочки, я достаю с верхней полки роскошный пластмассовый космический крейсер.

– Да, в детстве ты был шустрым мальчиком, – говорит Джим с неприкрытым сарказмом. – Вся модель в сперме.

– Это не сперма, Джим. Это клей.

– А чего он стекает по боку?

– Я немного увлекся.

– А ты еще говоришь, что я мерзкий пошляк. Что тут еще интересного есть? – говорит Джим, осматриваясь. – Это что?

– Мой мобильный.

– Симпатичная штука.

– Воткни шнур на место, – говорю я. – Немедленно. Он заряжается. Что ты делаешь?!

– Пихаю его себе в нос, – говорит Джим, пихая мой телефон себе в нос.

– Немедленно вытащи.

– Кажется, он там застрял. Сможешь достать?

Я встаю на стул.

– Наклонись.

– Погоди, Спек. Сейчас чихну.

– Эй, подожди. Я сейчас принесу салфетку.

– Когда жирафы чихают, сопли выходят у них из носа на скорости девятьсот километров в секунду, – говорит Джим таким тоном, как будто передает сообщение: «А мы тем временем послушаем музыку». – В общем, достаточно, чтобы осеменить кашалота.

Я вылетаю из комнаты пулей, несусь вверх по лестнице, врываюсь в уборную и хватаю рулон туалетной бумаги. Потом, мысленно сопоставив ширину рулона и размер жирафьего носа, ставлю бумагу на место, бегу вниз, в кухню, хватаю рулон бумажных полотенец и мчусь обратно в кладовку.

– Это зачем?

– Ты сказал, что чихнешь.

– Правда?

Пару секунд я обдумываю услышанное, а потом говорю:

– Сдается мне, у меня плохой день. То есть ночь.

– И он еще жалуется! У кого в носе застряла мобила? Давай забирайся на стол. Будешь вытаскивать.

Я встаю на стул, со стула – на стол и лезу пальцами Джиму в нос. Мобильный выходит легко, вместе с увесистой плюшкой соплей, заляпавших мне всю футболку с Космонавтом в космосе.

– Спасибо, Спек. Ты настоящий друг. Когда-нибудь я сделаю то же и для тебя, только напомни. Ого, это чего? Твой компьютер? Давай, что ли, порнушки скачаем.

Я качаю головой. Я смотрю на свою футболку с Космонавтом в космосе, который сплошь залит вязкими носовыми выделениями.

– Посмотри, – говорю, указав пальцем на зеленоватые сопли.

– Это неинтересно, – заявляет Джим. – Я хочу посмотреть порнуху.

Тяжко вздохнув, я включаю компьютер и отхожу в сторонку. Сперва появляются цифры, потом – заставка с черепашкой. А потом коми зависает.

– Он так всегда.

– А я думал, что у тебя должен быть самый что ни на есть навороченный комп. Ты же повернут на всяком хай-теке.

– Это и есть самый что ни на есть навороченный комп.

– Ага.

– Компьютеры, они как автобусы, – говорю я с умным видом. – Сперва ты их ждешь целую вечность, а потом они вдруг ломаются.

Джим издает невеселый смешок, косится на меня с неприкрытым презрением, качает головой, но от комментариев воздерживается.

– Прошу прощения, на чем мы там остановились?

– Мы пытались включить твой компьютер. Может, попробуем перегрузиться?

– Ну попробуй.

Он отодвигает меня в сторонку и применяет старый испытанный способ работы с неисправной техникой, а именно – лупит копытом по корпусу. Машина перезагружается сама собой и заводится с первого раза.

– Вбей какое-нибудь слово.

– Какое слово?

– Ну, что-нибудь, что тебя возбуждает.

Я печатаю слово, вернее, целых два. Космический корабль. И нажимаю на Enter.

Джим глядит на экран, склоняет голову набок и смотрит опять, под другим углом.

– Вот уж не думал, что ты так умеешь.

– Невесомость, – вздыхаю я. – Они бы, что ли, хоть шлемы сняли…

– Попробуй еще раз. Закрой глаза и вбей первое, что придет в голову.

Я так и делаю. И на экране медленно возникает картинка высокого разрешения: изображение женщины, которая катается голая по кровати и сосет большой палец у себя на ноге.

Джим пробуждает меня к жизни смачным жизнеутверждающим поцелуем.

– Но-но, – говорю я, отплевываясь. – Без засосов. – Джим выпрямляется в полный рост, задевая ушами потолок. – Просто помоги мне встать.

– Мои поздравления, – говорит Джим, протягивая мне копыто. – Ты узнал свой фетиш.

– Что я узнал?

– Свой фетиш, Спек. Ту самую штуку.

– Какую штуку?

– Которая тебя заводит. Ты увидел порнуху с фетишем на босые ноги, и у тебя случилась эрекция. Кровь прилила к твоим модным боксерским трусам, и ты отрубился.

– Что за бред?

– Вставай, любитель понюхать чужие ноги.

– Как ты меня назвал?

– Хотя, по зрелом размышлении… – говорит Джим, легонько пиная меня ногой, так что я снова валюсь на ковер. – На колени, раб. Так и быть, можешь облобызать мне копыто. Мое могучее копыто.

– Не тычь мне в лицо этим раздвоенным безобразием, – говорю я ворчливо. – Кажется, ты там во что-то вляпался. Джим, давай сразу же проясним ситуацию. Я, Скотт Спектр, не фетиширую на копыта.

– Докажи.

– Хорошо, – отвечаю я самоуверенно. – Как?

– Иди за мной.

– Куда еще?

– К твоей жене, – говорит Джим и улетает вверх, через потолок.

Поскольку я простой смертный, мне приходится подниматься по лестнице.

– А при чем здесь моя жена? – говорю я, включая лампу на столике у кровати.

– Ну, у нее же есть ноги. Откинь одеяло.

– Она может проснуться.

– Если что, я ее вырублю, – говорит Джим, поворачиваясь к жене задней частью туловища.

– Кажется, мы собирались ее усыпить, а не убить.

– Ладно, делай, как я сказал.

Я приподнимаю краешек одеяла. И вот они, ноги моей жены. Босые, как в день появления на свет. Две аккуратные стопы, примыкающие к двум лодыжкам.

– Давай, Спек. Нюхай.

– Единственный запах, который я чувствую, это благоухание твоей призрачной задницы.

Он машет хвостом, наподобие малярной кисти. Как будто закрашивает пространство свежим воздухом.

– Вот так должно быть получше.

– Но лучше не стало. – Я выбираю ногу, осторожно раздвигаю два пальчика и нюхаю. – Ну и что? Ничего.

– А ты разденься. Сними с себя все.

– Только футболку, – говорю я, снимая футболку с Космонавтом в космосе.

– И все остальное.

Я тяжко вздыхаю, качаю головой, бормочу нехорошее слово и стягиваю с себя шорты. Сажусь на корточки у кровати, снова склоняюсь к ногам жены, беру в рот большой палец, и тут Джим исчезает, а Воздержанья просыпается и садится.

– Скотт, что ты делаешь?

– Воздержанья, – говорю я, лихорадочно соображая, чтобы такого сказать. – Э… мне приснился такой странный сон.

Она убирает волосы, упавшие на глаза.

– Какой сон?

– Мне приснилось, что я ребенок. Грудной ребенок. И я сосу палец у тебя на ноге.

– У меня на ноге?

– У себя потому что не получалось. Мои были совсем-совсем маленькие. Понимаешь, я был ребенком.

– Скотт, – говорит она, сложив руки на выпуклостях под ночной рубашкой, – ты прямо сейчас это выдумал?

– Нет. То есть да.

Она трясет головой, так что волосы снова падают на глаза.

– Какой ты глупый. Возвращайся к себе в кровать. Если тебе захотелось пососать мои пальцы, надо было просто спросить разрешения, и я бы тебе разрешила.

Я улыбаюсь.

– Правда?

– Конечно. А теперь иди спать.

Я поднимаюсь, непреднамеренно обнаружив свою наготу, так сказать, во весь рост.

Воздержанья смотрит в район моего живота, а вернее, чуть ниже, и улыбается.

– Хоть на рыцаря твоего посмотреть в кои-то веки. Даже как-то приятно.

И прежде, чем я успеваю ответить: «Ой, дорогая. Мои спальные шорты, наверное, случайно свалились», – или что-нибудь вроде того, грудь разрывается острой болью, и я падаю на ковер, схватившись за сердце.

– Если бы ты время от времени подрачивал, – говорит Воздержанья, – этого бы не случилось.

Стоп, стоп, стоп…

Это не Воздержанья. Это Джим: сидит на кровати жены. В ее ночной рубашке.

– Джим, что ты сделал с моей женой?

– Она рванула в аптеку, – говорит Джим, небрежно листая журнал.

– А кто перенес меня на кровать? Сколько времени, кстати? – Занавески на окне задвинуты, но утренний свет снаружи достаточно ярок, чтобы осветить всю комнату. Я кладу руку на грудь и считаю удары сердца. Раз. Два. А потом оно пропускает один удар. – Это все по-настоящему, да? Это действительно было?

– Было-было.

– И что, это правда лечится мастурбацией?

– Более-менее, – говорит Джим, листая журнал.

Я решительно встаю с кровати.

– Ладно, с чего начинать?

– Э?

– Ну, подсказывай мне, что делать.

Джим морщит нос.

– Ну, сперва разложи салфетки.

Я беру упаковку бумажных салфеток и раскладываю их на ковре в один слой, стараясь, чтобы между ними не оставалось зазоров.

– Теперь раздевайся и приступай.

– А ты отвернись.

– За тобой надо присматривать, Спек. Чтобы ты ничего себе не оторвал.

– А я думал, что так оно и задумано.

Как всегда, когда я пытаюсь шутить, мой призрачный друг и наставник вместо того, чтобы смеяться, только презрительно морщит нос и смотрит на меня, как на последнего идиота. Он нарочно так делает, чтобы меня позлить. Но вот что странно: едва я снимаю свои спальные шорты лунного цвета, животное впадает в истерику. А когда я берусь за свой пенис, Джим уже катается по полу и ржет, как конь.

– Джим, ты мне очень мешаешь. – Я закрываю глаза и пытаюсь представить себе жену, бегущую босиком по пустынному пляжу. Пенис уже отзывается и увеличивается в размерах. Джим, кстати, тоже. Он заполняет собой все пространство, и я уже ничего не вижу, кроме двух здоровенных яиц, двух сине-желтых шаров, которые болтаются у меня перед носом, угрожая сбить меня с ног. – Джим, – кричу я испуганно, – какой ты огромный!

И вдруг все кончается, и жизнь опять превращается в комедию положений.

– Не тычь мне в лицо свои призрачные гениталии.

– Прошу прощения, но вот так я устроен.

– А мы еще говорим о какой-то там дружеской помощи и участии. – Я наклоняюсь, чтобы надеть свои спальные шорты, и вижу, что промахнулся. В смысле, мимо салфеток.

– Черт, – говорю я с досадой, – кажется, я нечаянно испачкал каталог жены. По которому она выписывает одежду.

– Так, мне пора.

– Джим, погоди. Что мне делать?

– Прости, Спек, я спешу. Боюсь опоздать на автобус.

– Но, Джим…

Я вырываю залитую спермой страницу и сминаю ее в плотный шар. Бегу в ванну, бросаю скомканный листок в унитаз и спускаю воду.

– От вас, жирафов, одни неприятности, – говорю я, потрясая кулаком в сторону прозрачного силуэта моей пятнистой погибели. – Уйди с глаз моих, ирод. Пока я не вызвал полицию.

Крутые копы

Мы с Воздержаньей смотрим телевизор. Вернее, пытаемся смотреть, потому что сосед из соседнего дома смотрит телевизор всегда, а у него дальнобойная спутниковая антенна, которая вечно сбивает картинку на нашем ящике. Пару минут я пытаюсь с этим мириться. Потом встаю, прочищаю горло, открываю рот, чтобы высказать все, что я думаю, закрываю рот и сажусь на место.

Воздержанья проводит рукой по своим длинным каштановым волосам.

– Только, пожалуйста, не психуй. Все равно там нет ничего интересного.

– Я пытаюсь вникнуть в сюжет. Люблю полицейские драмы.

– Но, Скотт, ты ведь даже не смотришь на экран.

– Мне надо перепроверить сценарий, – говорю я, потряхивая распечаткой. – «Космонавт в космосе». Первый сезон,третья серия.

– Тогда расскажи мне, что там происходит.

– Ну, Космонавт летит в космос, и…

– Нет. В телевизоре.

Я показываю на полицейского на экране.

– Вот этот парень. Вокруг него все и закручено. Он за кем-то там гонится. Или, наоборот, убегает. Так или иначе, он бежит.

– Он хорошо бегает, быстро.

– А как же иначе? – говорю я со знанием дела. – В противном случае его бы не взяли в полицию.

– Смотри, он достает пистолет.

– Черт, – говорю я с досадой, когда на экране опять возникают помехи. – На самом интересном месте. Ты что-нибудь видишь? Я – вообще ничего.

– Только подошвы его ботинок. Вон там, в самом низу. И еще – краешек его фуражки.

– Ну вот, теперь еще и картинка перевернулась ногами вверх.

– Нет, Скотт. Просто он уронил фуражку, а потом перелез через стену, но свалился и зацепился ногами за дерево.

– Нет, действительно, сколько можно?! Если так будет продолжаться и дальше, – говорю я с угрозой в голосе, – я пойду к нему и все выскажу. Все, что думаю.

– Скотт, успокойся. Тебе нельзя волноваться. А то опять тебе снова начнет мерещиться эта твоя говорящая зебра.

– Он не зебра, он жираф. И он мне не мерещился. Он настоящий. К несчастью. Ну, вот опять, – говорю я, когда картинка на экране вновь пропадает. – Все, я иду к нему. – Я решительно поднимаюсь со своего высокотехнологичного кресла, держу паузу, чтобы жена вразумила меня, неразумного, и не дала совершить нечто такое, о чем я потом пожалею, и снова сажусь.

– Я думала, ты собрался идти к нему.

– Так картинка теперь нормальная. Я вижу его пивное брюшко.

– Вообще-то это подтянутый крепкий живот, – говорит Воздержанья. – Просто картинка вся перекосилась. Может, тебе и вправду стоит сходить. Только будь осторожен, Скотт. Он – крупнее тебя.

Крупнее, да. Но, задаюсь я вопросом, всегда ли «крупнее» значит «лучше»? Мысленно сравниваю свой пенисе размером фаллоимитатора, спрятанного в комоде жены, и прихожу к выводу, что да. Именно это оно и значит.

– Хорошо, – говорю я, вставая с кресла. – Скотт Спектр никому не позволит испортить себе субботний вечер. – И я решительно выхожу из дома, даже не надевая кроссовок.

Тук-тук-тук – это я стучу в дверь, а сердце стучит: бум-бум-бум. И прежде чем разум успевает спросить у тела, что оно тут забыло и насколько оно уверено, что ему вообще следует здесь находиться, как дверь открывается, и меня бурно приветствует наш сосед Эдди.

– Эдди, – говорю я, обозревая его подбородок снизу. – Э… как поживаешь? Что делаешь?

– Да вот телик смотрю. Этот крутой сериал про полицию, который «Крутые копы». Принимаю его через спутник, со своей новой антенны с дальним радиусом действия.

– Прикольно. Мы тоже его принимаем со своей старой антенны с коротким радиусом действия.

– Теперь делают новые, Скотт. И новые гораздо лучше. Потому что старые – дерьмо на палочке.

– Эдди, сигнал с твоей новой антенны перебивает нам всю картинку. Пойдем, сам посмотришь… – Я не успеваю договорить. Горло как будто сжимает железным кольцом, и я вырубаюсь.

И вот я лежу, распростертый на травке перед домом соседа Эдди. Жена тоже здесь: пытается расстегнуть ворот моей специальной рубашки с логотипом «Космонавта в космосе». Эдди поправляет на мне очки, а пожилая леди, старушка божий одуванчик из дома через дорогу, деловито снимает с меня мои тапки в виде инопланетных пришельцев. Все кажется странным, как будто я смотрю на мир через толстые линзы. Я сам, жена, наш сосед Эдди и упомянутая старушка. Бабуля Кошак. И, возвышаясь над всеми во всей пятнистой красе, маячит сам мистер Лиственное Дыхание, жираф Джим. Его глупая морда расплылась в дурацкой улыбке.

– Джим, у меня только что был второй сердечный приступ.

– И что, тебе медаль дать?

– Ну, можно хотя бы слегка посочувствовать.

Джим наклоняется ко мне близко-близко и говорит, дыша мне в лицо запахом свежих листьев с самых верхушек деревьев:

– Что за чушь?

– Нет, правда, Джим. Прояви толику сострадания.

– Чего проявить?

– Я думал, что мы закончили с этим делом. На прошлой неделе я мастурбировал целых три раза и один раз – даже с семяизвержением. И еще я купил специальный журнал для ножных фетишистов.

– Давай, Спек, соберись. Встрепенись, возбудись и приласкай жену так, чтобы у нее аж миндалины заболели.

– Все, что скажешь, – говорю я умоляюще, – только дай мне еще один шанс.

– Это уже не ко мне. Я всего-навсего скромный посыльный. А теперь поднимайся, пока эта милая бабушка не смылась с твоими тапками.

– Скотт, – говорит жена, когда я принимаю сидячее положение, – а мы уже думали, что ты все…

– Ага, – говорит Эдди. – Думали, что ты дал дуба.

– Мои тапочки в виде инопланетных пришельцев! – кричу я в панике. – Где мои тапочки в виде инопланетных пришельцев?!

Все взоры обращаются на Бабулю Кошак, которая шаркает через дорогу, напялив мои любимые инопланетные тапки прямо поверх своих мягких старушечьих шлепанцев.

Я встаю на ноги и расправляю плечи.

– Воздержанья, – говорю я торжественно, – я теперь не такой, как раньше. Я стал другим человеком. – Я подхожу к ней и целую, пылко и страстно. В лоб. Потом поворачиваюсь к соседу. – Знаешь, что, Эдди? Эта твоя дальнобойная антенна – просто зверь, а не антенна.

– Хочешь, пойдем ко мне? Телик посмотрим?

– Э…

– Пойдем, пойдем, – говорит Эдди. – Вверх по лиственнице.

Я как-то далек от рабочего класса и не всегда понимаю их специфические выражения, но из контекста мне ясно, что сосед приглашает меня наверх, к себе в спальню. Но поскольку я стал другим человеком, у меня просто нет выбора: я не могу не принять приглашения. Помахав Воздержанье рукой – она тоже машет в ответ, вытащив тонкую руку из кармана своей длинной коричневой юбки, – я вхожу в дом следом за Эдди и закрываю дверь.

– А жена дома?

– Она меня бросила, Скотт. Говорит, я ей внимания не уделяю. Целыми днями смотрю телевизор.

– Да, невесело.

– Жизнь вообще невеселая штука, – говорит Эдди, цитируя «Крутых копов». И продолжает цитату: – Рвешь задницу, носишься как угорелый вверх-вниз по лиственнице – ради чего? Ради чего мы вообще живем? Чтобы арестовывать граждан и бить их ногами по голове?

– Это точно.

– Помнишь, кто так говорил, Скотт?

– Инспектор Синий?

– Инспектор Черный, – говорит Эдди. – Инспектор Синий, это который с тяжелым характером.

– Только там не было никаких «лиственниц», «елок» и прочих «сосен». Там было «по городу». «Носишься как угорелый по городу – и ради чего?»

Эдди смотрит на меня как на идиота.

– По мне так, Скотт, как ни крути, жизнь – дерьмо.

– И что?

– Что «и что»?

– А, понятно.

Эдди замирает на месте и поворачивается ко мне.

– Да ты глянь вокруг и скажи честно, ты видишь хоть что-нибудь, что не дерьмо?

И он, в сущности, прав. Как и у всякого пролетария, у Эдди вечно нет денег, а те деньги, которые есть, он тратит на лотерейные билеты, алкоголь, сигареты, бульварную прессу и мягкое порно.

– Знаешь, что, Эдди. По-моему, тебе надо в отпуск.

Эдди качает головой.

– Холодно сейчас в отпуск.

– А ты поезжай куда-нибудь, где жарко.

– А там слишком жарко, – говорит он и заводит меня к себе в спальню. – В общем, дома оно всяко лучше.

Я молча киваю.

– Ты, Скот, прикольный чувак. Сперва приходишь ругаться, что моя антенна забивает твой телик, а потом идешь смотреть мой.

Я еще только вошел в спальню Эдди, а меня уже тянет уйти восвояси. Одна половина двуспальной кровати завалена переплетенными проводами самых разных цветов и оттенков. Даже, наверное, больше, чем половина, так что место для Эдди остается лишь с самого краешка. Телевизор стоит под окном, в окне светит солнце, и ореол яркого света окружает экран, по которому идет «снег» – в виде трескучих голубоватых пушинок. Эдди передает мне пульт.

– Вот. Настрой эту зверскую антенну. Она управляется с пульта.

Антенна, надо сказать, у него огромная. Больше, чем автомобиль типа хэтчбек или даже универсал. Я пытаюсь разобраться с пультом и явственно слышу, как антенна поворачивается на крыше. Картинки на экране сменяют друг друга, словно в калейдоскопе. Ковбой, примеряющий новые джинсы. Борцы сумо. Животные, показывающие фокусы.

– Качество картинки оставляет желать лучшего.

– Это помехи.

– Откуда бы?

– С твоего телика.

– Если наш телевизор тебе мешает, надо было сказать нам сразу. Мы бы его выключили.

– Это было бы не по-соседски.

– Да, наверное, – говорю я, покраснев от стыда. – Эдди, слушай. У меня есть идея. Как тебе должно быть известно, я работаю на телевидении. Мои коллеги сейчас тестируют опытный образец новой телевизионной антенны, самой высокой из всех существующих на данный момент. Можно договориться, чтобы ее установили здесь, у тебя в саду.

– У меня в саду?! Правда?!

Я киваю.

– Вот блин, на фиг, – говорит Эдди, и глаза у него как два футбольных мяча. – Может быть, я и не прав. Может быть, не все в жизни – дерьмо.

* * *

Три дня спустя. Мыс Эдди в саду за Эддиным домом, взираем на новую антенну. Такая высокая, толстая, оплетенная венами проводов, с закругленной верхушкой – она что-то мне напоминает. Вот только никакие могу понять, что же именно.

– Нет слов. Блин, нет слов.

– Ага, – отвечаю я тупо. Потому что не знаю, что еще можно сказать. У меня тоже нет слов.

– Жены, жалко, нет.

– Думаешь, эта штука произвела бы на нее впечатление?

– Нет. Просто я думаю, кто будет чистить эту хреновину.

– Семейная жизнь – это не для тебя, да, Эдди?

– По мне так, как ни крути, а семейная жизнь – дерьмо.

– А вот я доволен семейной жизнью, – говорю я, улыбаясь жене через изгородь между участками. Она машет в ответ, вытащив тонкую руку из кармана своей длинной коричневой юбки. – Мы с Воздержаньей счастливы вместе. Мы с ней радуемся друг другу, как дети – праздничному пирогу.

– Пирогу с дерьмом.

– Вовсе нет, – говорю я в защиту пирога. – С черникой и яблоками. И с толстым слоем сахарной пудры.

– Сахар вреден для зубов, – говорит Эдди, демонстрируя свои плохие зубы. – Вон те ребята. – Он кивает в сторону электротехников, которые установили антенну и теперь наслаждаются заслуженным отдыхом за чашкой чая во внутреннем дворике. – Ты не обратил внимания, по сколько сахара они положили в чай? Каждый – по пять кусочков. Хотя в своем деле они мастера, ничего не скажу. Они знают, как установить антенну.

Один из техников вытирает о траву подошвы ботинок в бетонной крошке и подходит к нам.

– Тысяча тонн стали. Пятьдесят метров в высоту, десять метров в диаметре. И мы ее установили.

– Да, ребята, вы – сила, – говорит Эдди. – А теперь можно ее подключить?

Техник качает головой.

– Она еще не прошла испытания. Может закоротить, так что всю улицу вырубит. Электричество, в смысле. Ладно, ребята, пошли.

Они собирают свои инструменты, и тут на них падает тень, зловещая голубоватая тень. Будучи типичными пролетариями, они, конечно же, ничего не замечают, как не замечает и Эдди. Но я ее вижу и узнаю первый член отношения, выражаясь математическим языком. Разумеется, это Джим. При его неизлечимом психозе на всех и вся, что может составить ему конкуренцию и затмить его призрачный блеск, потусторонний жираф разросся почти до размеров антенны, на которую в данный момент и пытается взгромоздиться. Взгромоздиться, прошу заметить, с целями малоприличными, я бы даже сказал, непотребными.

– Джим, не лезь на нее. Не надо, – кричу я ему. – Она еще не прошла испытания.

– А чем, ты думаешь, я занимаюсь? Как раз испытываю на прочность, – говорит Джим, яростно совокупляясь с неподключенным опытным образцом. – Если она это выдержит, она выдержит все.

– Надеюсь, ты не забыл надеть презерватив?

– Ты что, совсем идиот?

– Почему ты всегда обзываешься? Это что, защитный механизм? Речь – твой вербальный доспех?

– Погоди, – говорит Джим, – я сейчас кончу. – И тут же кончает, облив всю антенну вязкой белесой субстанцией. – Так на чем мы там остановились?

– Вот ты мне и скажешь.

– Ах да, – говорит призрачное животное, уменьшаясь до более приемлемых с точки зрения приличий размеров. – Я как раз собирался назвать тебя недоумком. Это ж надо додуматься: поставить такую уродскую дуру металлолома в соседском саду.

– Еще минуту назад ты был очень даже доволен.

– Мы славно потрахались, Спек, но это не значит, что я собираюсь на ней жениться. Как-то, знаешь, не хочется поиметь неизлечимый рак мозга.

– Джим, рак мозга бывает не из-за телевизионных антенн.

– Ты живешь по соседству с самой горячей радиационной точкой во всей округе. С тем же успехом можно было бы снять пентхаус на ядерной электростанции.

– Зато сколько радости людям. Посмотри, какое у Эдди лицо.

Он смотрит. Я тоже смотрю.

– Он же умалишенный, – говорит Джим.

– Прошу прощения?

– Умалишенный – значит лишенный ума. Идиот, одним словом.

Я еще раз смотрю на Эдди. Действительно, вид у него идиотский.

– Может быть, у него просто легкое нервное потрясение.

– Как же, будет тут легкое нервное потрясение, – говорит Джим, ковыряясь в носу. – Потрясение крайне тяжелое. И ничего удивительного. Когда у тебя за окном торчит фаллос…

– Джим, это не фаллос.

– Это фаллос. Большой металлический член. Все эти умные психологические навороты – чушь собачья без хвостика. Это член, самый что ни есть настоящий член, и ты воздвигнул его в саду Эдди, потому что тебе не хватает смелости разобраться с ним по-мужски.

– Дурацкая логика и обвинения безосновательные.

– Эта антенна, Спек, продолжение твоего пениса. Его проекция вовне. Воздетый меч твоего так называемого рыцаря. Пусть он стоит в саду Эдди, но его тут поставили с твоей подачи, и все это знают.

– Это был мой подарок Эдди, – говорю я слабым голосом. – Чтобы у него телевизор лучше работал.

– Дело не в телевизоре, Спек. А в том, насколько ты вырос в глазах жены. То есть по собственным ощущениям. Ты как, уже ощущаешь себя мужиком под ее восхищенным взглядом? Потому что, давай по правде, все в этом мире вращается вокруг члена. Насколько он впечатляет размерами и куда его сунуть.

Я молчу, формулирую защитную речь. Или речь должна быть нападающей? В любом случае я беру паузу, чтобы как следует сформулировать свою мысль, а потом наношу смертоносный удар:

– Подумать только, сколько цинизма в таком длинношеем создании. Сразу видно, что годы юности, когда формируется личность, ты провел в самых дремучих джунглях. Бегая от гепардов и им подобных.

– Бегая от гепардов? Вообще-то я через них перешагивал. Они замирали на месте, почесывали свои мокрые уши и задавались вопросом: «Куда это он направляется?» Потом я наклонялся, и они буквально выпрыгивали из пятен, когда видели мое перевернутое лицо. А я выпрямлялся и шел себе дальше. С гордо поднятой головой.

– Так не бывает. Ни одна крупная кошка просто так не отпустит жирафа. И особенно после того, как ее выставили идиоткой. Если бы что-то такое случилось, этот гепард обглодал бы все мясо с твоих тощих лодыжек.

– Как раз по этой причине у нас, у жирафов, на лодыжках нет мяса, – объясняет мне Джим. – На чем мы там остановились? Ах да. Я уходил с гордо поднятой головой и скрывался среди деревьев, а большие кошки смотрели мне вслед и думали: «Так вот куда он идет. Истинный король джунглей».

– С каких это пор жирафы сделались королями джунглей?

– Так было всегда. Потому что мы выше всех.

– Самоуверенное животное, – бормочу я себе под нос. – Джим, ну когда ты поймешь, что размер не имеет значения?

– Все имеет значение в джунглях, Спек. Это вопрос выживания.

– А ты, как я понимаю, лучше всех разбираешься в этом вопросе. Правда, ты уже мертвый. Но это так, мелочи жизни.

Джим молчит. Потому что сказать-то нечего. Он просто стоит, глядя в землю, сквозь которую, вне всяких сомнений, ему сейчас очень желательно провалиться.

– Ну вот, – говорю я с довольной улыбкой, – самомнения-то поубавилось.

– Послушай дружеского совета: заткнись, пожалуйста. Пока я тебя не заткнул.

– Ну, я-то хотя бы живой, – говорю я и в доказательство сказанного бодро подпрыгиваю на месте. – И все-таки, Джим, мне действительно любопытно. С чего ты так скоропостижно скончался? Только не надо рассказывать сказки про сердечный приступ.

– Я не люблю об этом говорить. У меня настроение портится.

– Оно у тебя и так вечно испорченное.

– Ты будешь слушать или нет?

– Буду. Если ты перестанешь выдумывать.

– Тогда, если ты перестанешь скакать, я начну.

И он начинает.

– Я, значит, гуляю себе, никого не трогаю. И вдруг слышу: стреляют. Обозреваю окрестности и вижу парня с таким, знаешь, ружьем с дулом типа воронки. Он только что уложил слона, а теперь, значит, палит по мне. К счастью, я вырос в самом злачном районе джунглей, в восточной части, в Ист-Сайде, и мои ноги натренированы тут же срываться на бег на месте при первых же признаках опасности. Вот так примерно. – Джим исполняет что-то похожее на джигу. Его длинные жирафьи ноги выделывают замысловатые па, словно он вяжет на спицах какой-то сложный предмет одежды. Шапочку, например, или перчатку.

– Ты вроде хотел рассказать, как ты умер.

– Сейчас мы к этому подойдем. Это в следующей части. В общем, я на него посмотрел. Ну, на парня с ружьем. Выразительно так посмотрел. Как я умею. Смотрю я, стало быть, на него. И он застывает, как кролик, захваченный светом фар. Глаза совершенно безумные. Прямо как у меня, только хуже.

– Ни единому слову не верю, но все равно давай дальше.

– Он роняет ружье и бежит без оглядки. А я яростно втаптываю ружье в грязь, и все звери выходят из джунглей и провозглашают меня царем пива.

– Царем чего?

– Пива. У меня очень высокая сопротивляемость к алкоголю.

– А что стало с охотником?

– Он сбежал, предварительно обоссавшись. А через неделю вернулся. И привел с собой целую армию. И вот они развернулись широким фронтом, такие все бравые. Вопят: «В атаку». Ну и идут, значит, в атаку. В основном конные. Но были у них и летательные аппараты. Из самых первых. Сейчас они называются аэропланы.

– И когда это было, по-твоему?

– Ну, лет двести назад.

Я смеюсь.

– Тогда еще не было никаких аэропланов и прочих летательных аппаратов.

– Когда я говорю «летательные аппараты», я скорее имею в виду что-то вроде подпрыгивающих аппаратов, – говорит Джим. – Такие… длинные, деревянные. С виду похожие на веретено. На деревянных колесах.

– А в исторических книгах написано по-другому.

– Как бы там ни было, ты, наверное, уже догадался, что было дальше.