Текст книги "Жираф Джим"

Автор книги: Дарен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Нет, еще не догадался.

– Даже жирафу не справиться с целой армией. Уж точно – не на пустой желудок. Так что я пошел завтракать. В один очень даже приличный рыбный ресторанчик.

– И чего?

– И подавился. Рыбной костью.

– Да уж, не повезло.

– Всем когда-то придется уйти. Да, кстати… – И Джим растворяется в воздухе. Незаконченное предложение повисает в пространстве наподобие вешалки для пальто.

Эдди сует мне в руки конец толстого черного кабеля.

– Будь другом, сходи подключи эту штуку. Я бы и сам сходил, только мне хочется обнять антенну, когда она в первый раз включится на прием.

– Но тогда ты не сможешь увидеть, что там в телевизоре.

– А ты меня позови, когда кончатся титры.

Так что я тащу кабель наверх, в спальню Эдди, где меня поджидает не кто иной, как мой старый приятель Джим.

– Господи, опять ты.

– Дружище, не видел тебя тыщу лет.

– А кто мне рассказывал сказки в саду?

– Откуда мне знать. Он был высокий? С хвостом?

Теперь моя очередь тупо хлопать глазами.

– Ладно. Что будем смотреть?

– Сперва надо подключить антенну. Вот только куда?

– А ты почитай руководство по эксплуатации, – говорит Джим, убирая копыто с белой брошюрки.

Я беру ее в руки, листаю.

– Подключение к телевизору новой телевизионной антенны опытного образца, – читаю я вслух. – Пункт первый. Найдите длинный черный кабель. У него должно быть два конца. По одному с каждой стороны.

– Дай сюда эту штуку.

– Только смотри, чтобы там не осталось следов от зубов.

Джим берет в зубы кабель антенны, сует голову за телевизор и подключает ее где-то сзади. Антенну, не голову. Хотя с тем же успехом это могла бы быть и голова.

Я беру пульт, выхожу в коридор, навожу пульт на телик через открытую дверь и нажимаю на кнопку. Джим стоит перед телевизором, почти касаясь носом экрана. Стоит в полный рост. Я никак не пойму: то ли он сам дал усадку, то ли телевизор разросся до беспрецедентных размеров. Как и следовало ожидать, по экрану идут помехи. Но это самые выдающиеся помехи из всех, которые мне доводилось видеть.

– Эта антенна такая мощная, – говорит Джим, нажимая копытом на кнопку настройки каналов, – что принимает программы, которые еще даже не сняли.

– Например?

– «Космонавт в космосе». Третий сезон, десятая серия.

Серия начинается – как всегда – с традиционной заставки. Космонавт, парящий в открытом космосе. Только теперь на нем новый скафандр и узоры созвездий более сложные. Взвихренные галактики раскрываются, как бы выворачиваясь наизнанку, и там, за ними, – еще галактики и еще. В общем, красиво. Мы даже слегка изменили главную музыкальную тему. Мотив все тот же: запоминающееся там, там там там там, тамтатам, татата-таааам. Но аранжировка немного другая, более энергичная. Из черной дыры выплывает название сериала. «Космонавт в космосе». Большими массивными буквами. Буквы кружатся в космическом вихре, разлетаются в стороны, и их пожирает космическое чудовище. Честно сказать, я не в восторге. В общем, смотрибельно, да. Но слегка отдает безвкусицей.

Я не видел предыдущих серий, так что мне сложно понять, что происходит. Похоже, действие происходит на какой-то космической станции. Космонавт лежит на космической койке. Свет приглушен, лампы работают в режиме «отдых и восстановление сил». Космический шлем Космонавта лежит в ногах койки, а его космический скафандр, как я понимаю, сейчас висит на специальных плечиках в антистатическом гардеробном отсеке.

Космонавт не спит. Он всегда начеку. Всегда бдит. Он просто лежит на космической койке, накрывшись космическим одеялом, похожим на толстую пленку с пупырышками. Он, наверное, мерзнет и хочет согреться. Вот только лицо у него очень странное. В глазах – чуть ли не страх или что-то похожее на страх, что вообще-то маловероятно, поскольку Космонавт бесстрашен, отважен и смел. Дверцы антистатического гардероба бесшумно раздвигаются, и оттуда выходит некое космическое существо. Высокое, зеленое, четвероногое, с длинной шеей. Вместо стоп у него присоски. А на голове вместо шлема – что-то очень похожее на форменные космические трусы.

– Всем привет, – говорит существо. – Меня зовут Джимп, я космический жураф с планеты Джумгли.

Космонавт натягивает космическое одеяло до самого подбородка.

– Не убивай меня, – умоляюще говорит он, что совсем на него не похоже. – Пожалуйста, не убивай меня.

Космический жураф деловито обходит комнату и останавливается перед койкой.

– Не бойся, я тебе ничего не сделаю. У вас как тут с космическим пивом? Найдется бутылочка для гостя?

– Там… в космическом холодильнике, – говорит Космонавт, заикаясь, указывая трясущимся пальцем на космический холодильник.

Джимп пинком открывает КХ, достает бутылку космического пива, откусывает пробку, выпивает все залпом, громко рыгает и говорит:

– Сейчас мне надо идти. Но я вернусь.

Он заходит обратно в антистатический гардеробный отсек, и дверцы бесшумно сдвигаются.

В следующей сцене Космонавт сидит в столовой космической станции и пьет какао из большой космической кружки. Руки у Космонавта дрожат так сильно, что какао выплескивается из кружки прямо на форменную космическую фуфайку. Капитан космической станции, при всех своих космически-станционных регалиях, пристально смотрит на Космонавта и говорит:

– Космонавт, сразу после обеда зайдите ко мне в кабинет.

Космонавт наблюдает за тем, как капитан доедает свой космический пудинг. Потом идет следом за ним – не за пудингом, аза капитаном, – по коридору космической станции и проходит сквозь раздвижные космические двери на космический капитанский мостик.

– Космонавт, вы – позор всей космической станции. Нас атакуют межгалактические роботы, а вы проливаете какао. У вас есть что сказать в свое оправдание?

– Он… он был в кладовке.

Капитан садится за пульт управления космической станцией. Жестом показывает Космонавту, чтобы тот тоже сел. Но Космонавт, кажется, не в состоянии выполнить даже самое элементарное действие. Он стоит, глядя в пространство широко распахнутыми глазами, и хватает ртом воздух.

– Говорите, – кричит капитан, – если не хотите, чтобы вас исключили из академии. Потому что я лично добьюсь вашего исключения, если не получу никаких вразумительных объяснений.

Космонавт поднимает руку над головой, изображая нечто, что значительно выше его по росту.

– Высокий, – ему все-таки удается выдавить из себя что-то членораздельное, – пришелец.

Капитан авторитетно вздыхает, нажимает на кнопку на пульте и говорит в скрытый микрофон:

– Вызываю отдел безопасности. Код три-ноль-пять.

В помещение врываются два охранника, хватают Космонавта под руки и уводят в одиночный отсек, обитый космическим эквивалентом войлока.

Крупным планом – лицо Космонавта. Потом камера отъезжает, и по изменению интенсивности освещения становится ясно, что прошло какое-то время. На обитом космическим войлоком полу лежит длинная тень космического журафа.

– Всем привет, – говорит Джимп. – Я вернулся. Теперь, когда тебя благополучно нейтрализовали, пойду прикончу всех роботов.

Далее следуют несколько сцен, в которых космический жураф носится по космической станции, пинает межгалактических роботов, преимущественно – по голове, и отрывает им руки и ноги.

* * *

Я выключаю телевизор.

– Как я понимаю, это был представительский ролик. Реклама актерских способностей великолепного Джима. Хочешь сниматься в кино?

– Не понимаю, о чем ты.

– Я уже представляю, как ты сидишь в кабинете Гарри Дельца, положив копыта на стол, и обольщаешь застывшего в изумлении продюсера цветистыми баснями о своих героических похождениях в джунглях. Джим – самый умный. Джим – самый хитрый. Даже льва обдурил.

– Что за чушь?!

– Делец очарован, только что из исподнего не выпрыгивает от восторга. Сразу же предлагает контракт. А в следующей сцене ты лежишь, растянувшись, в джакузи, и голые девочки намыливают тебе спину.

– Чушь собачья, – повторяет Джим, только на этот раз он ухмыляется.

– Тебе обязательно нужно все портить? Почему нельзя просто оставить меня в покое?

Джим смеется. Вытягивает свои длинные ноги. Мысленно он снова там, в кабинете Гарри. Курит воображаемую сигару. Я сказал «он снова там». А надо было бы сказать «он уже весь в предвкушении». Поскольку этого еще не было. Пока не было.

– Для тебя это просто прикол, – говорю я ему. – А для меня это работа. Средство к существованию. Ты представляешь, что будет, если изменится сама концепция сериала? Нас смотрят и любят. Космонавт – это сложившийся персонаже набором вполне определенных качеств. Среднестатистический фанат «Космонавта» знает его как родного. Его нельзя запереть в психушку, – говорю я со всей ответственностью. – Он сбежит через две секунды.

– Нет. Если действительно сбрендит, то нет.

– Кстати, а кто написал сценарий? Это же полный идиотизм. Диалоги хорошие, да. Признаю. Но характеры прописаны совершенно не так. Я бы в жизни такого не написал.

– А это не ты написал. Ты для них больше не пишешь, – объясняет Джим. – Они нанимают новых сценаристов. Гарри Делец собирается вообще упразднить Космонавта. В смысле, не сам сериал, а только этого персонажа.

Я открываю рот, хочу высказаться, но молчу. У меня просто нет слов.

– Только, пожалуйста, не принимай это как выпад против тебя лично. Ты же не с себя Космонавта списал. Да, Спек? Или с себя?

– Ну… – Я присаживаюсь на краешек космической койки. То есть кровати. – Каждый художник неизбежно вкладывает в свое творение частичку себя. Чего ты смеешься? Немедленно прекрати ржать, а то я тебя стукну.

– Неудивительно, что вы с Эдди сдружились, – говорит Джим. – В тебе тоже есть тяга к насилию.

– В Эдди нет тяги к насилию, – говорю я, глядя в окно. Он по-прежнему стоит, прижимаясь к антенне, обхватив ее у основания двумя руками.

– Он законченный психопат. Ты же наверняка знаешь, где его жена. Здесь, на кровати. Под проводами.

Я смотрю на кровать, одна половина которой завалена переплетенными проводами всевозможных цветов и оттенков.

– Нет, я ее видел в саду. Буквально на прошлой неделе. Мы даже поговорили через забор. Она попросила меня написать компьютерную программу, чтобы предугадывать результаты Национальной Лотереи.

– И ты ей сказал: «Иди в жопу».

– Нет, я сказал, что обязательно напишу. Мне нравится Национальная Лотерея, Джим. Она дает простым людям возможность блеснуть.

– Налог на глупость.

– Прошу прощения?

– Национальная Лотерея – это налог на глупость. Чем ты глупее, тем чаще играешь. То есть тем чаще платишь.

– Как бы там ни было, я обещал, что напишу ей такую программу. И я напишу. – Я задумчиво тру пальцем оправу очков. – Или попрошу Вика Двадцатку, чтобы он написал. Вик – мой лучший друг.

– Уже не нужно. В тот же день, после обеда, они с Эдди сидели тут, в спальне. Хотя нет, не сидели. Эдди лежал на кровати, а супруга стояла вот здесь. Где разрозненные носки.

Я смотрю на разрозненные носки. Очень странно.

– Эдди пытался смотреть телевизор, но супруга ему не давала. Вот он, значит, лежит, а она все докапывается. Говорит: «Выключи этот дурацкий ящик. Поговори со мной. Почему мы с тобой никогда не разговариваем?» А он ей: «Заткнись. Ты можешь заткнуться хотя бы на десять минут? У тебя рот вообще не закрывается, никогда. Не видишь, я телик смотрю. Так что заткнись и не мешай мне смотреть». Но она не умолкает. Все говорит, говорит, говорит… И тогда он встает, сгребает в охапку все провода и надевает их ей на голову.

– Ерунда. Они весят, наверное, под тонну. Даже Эдди не смог бы поднять их все сразу.

– Ну, если честно, все было немного не так, – говорит Джим. – На самом деле он брал их по одному и кидался в нее. Ее силы слабели с каждым ударом, и в конечном итоге она утратила волю к жизни.

– Это было бы слишком долго. Она бы просто ушла из комнаты.

– Ну хорошо. Он схватил провод и задушил ее. А потом надо было как-то избавляться от тела. Но ему было в лом. Так что он завалил ее проводами, а сам пошел в паб.

– Вот это больше похоже на правду, – признаю я. – Но ты сам добиваешься того, чтобы никто не верил твоим рассказам, потому что ты их постоянно меняешь.

– Если ты мне не веришь, посмотри сам.

– Нет, что-то не хочется.

– Ну давай. Посмотри.

– Я, пожалуй, пойду домой.

– Ну и пожалуйста. Ну и иди.

Я встаю с кровати. Проблема в том, что провода навалены на стороне, ближней к двери, и по дороге на выход мне придется пройти мимо них.

– Я, наверное, еще посижу.

– Вот и славненько.

Да, говорю я себе. Я сейчас сяду и буду слушать, как поют птицы. Слушать звонкие трели пернатых из городского предместья.

Но птиц что-то не слышно.

Они все улетели.

Или умерли и попадали на землю.

– Джим, я закрываю глаза и хочу, чтобы ты меня провел.

– Куда?

– К моему одеялу. По самой ближайшей дороге. И как-нибудь так, чтобы не соприкасаться с трупом. Джим. Джим, ты тут?

Я открываю глаза. Комната вся залита синим светом полицейских мигалок. Джима нет.

Я бросаюсь к двери мимо кучи перепутанных проводов. Бегу вниз по лестнице, в кухню. К окну. Эдди идет по дорожке к дому. Идет за мной. Явно намереваясь убить. Я распахиваю заднюю дверь, быстро выкрикиваю обвинение в лицо женоубийцы, захлопываю дверь у него перед носом и задвигаю задвижку. Мчусь к передней двери, впускаю в дом полисмена и сообщаю ему про тело. В спальне наверху.

Через пару минут он спускается вниз.

– Это что, шутка юмора?

– Нет, уважаемый, – говорю я с мрачным видом. – Убийство – не повод для шуток.

Мы поднимаемся в спальню. Полицейский идет впереди, я – за ним. В первый раз, когда он поднимался сюда, он сдвинул провода на другую сторону кровати, и обнаружилось, что под ними действительно скрывалось тело. Только какое-то сплющенное. Словно вырезанное из картона.

Ой. Это и есть вырезка из картона. Огромная, в натуральную величину, фигура инспектора Синего из «Крутых копов». А вовсе не убиенная соседом жена.

Я смотрю на картонного полицейского на кровати, потом поднимаю глаза на настоящего полицейского, не из «Крутых копов».

– Сюжет потихоньку закручивается, – говорю я с надеждой. – И что это значит, по-вашему?

Полицейский качает головой.

– По-моему, это вообще ничего не значит.

– Но вы же пришли расследовать убийство?

Полицейский опять качает головой.

– В последнее время у вас в районе участились квартирные кражи домашней обуви.

– Тапочек.

Полицейский кивает.

– Тогда я, наверное, смогу вам помочь.

На улице Эдди подходит ко мне и спрашивает:

– Я правильно понял: ты только что обозвал меня гнусным убийцей и захлопнул дверь у меня перед носом?

– Да, – говорю я, кося под дурачка. – Прости, пожалуйста. Я обознался. Принял тебя за другого.

Он кивает.

Полицейский нетерпеливо стучит пальцем по шлему – тук-тук-тук, – и я поспешно прощаюсь с Эдди и веду полицейского через дорогу, к дому Бабули Кошак.

Будучи благоприличной старомодной бабулькой, она добредает до двери минут через полчаса после звонка, но настоящие леди преклонных лет стоят того, чтобы их дождались.

– Добрый день, инспектор. Зайдете в дом?

– Я тоже зайду, – говорю я и захожу.

Бабуля Кошак закрывает дом и приглашает нас с гостиную.

– Может быть, чашечку чаю? Каждому – по одной. У меня много чашек.

Мы с полицейским сидим на диване, я – с одного краешка, он – с другого. Я пытаюсь придумать, что бы такого сказать, но тут возвращается Бабуля Кошак и вручает нам чай. Каждому – в своей чашке. Чай холодный, но мы молчим. Из уважения к старости.

– Миссис Кошак, – говорит полицейский, – можно задать вам вопрос? Личного свойства? Сколько у вас пар тапочек?

– Около тридцати.

– Тридцати?

– Да, – говорит она, мешая ложечкой чай.

– А сколько, простите, у вас ног?

– Сколько ног? Или пар ног?

Полицейский смотрит на меня. Он явно растерян.

– Пусть все будет в парах, – говорю я ему. – Так легче считать.

– Пар ног.

Бабуля Кошак на секунду задумывается, нет ли в вопросе подвоха, и отвечает:

– Одна. Одна пара ног.

– А есть ли какая-то особенная причина, почему для одной пары ног нужно тридцать пар тапочек?

Бабуля хмурится.

– Я не надеваю их все одновременно, если вы это имели в виду.

– Миссис Кошак, если я ошибаюсь, поправьте меня. Вы ведь на пенсии? Живете на государственное пособие?

– Да, все правильно.

– И каков же размер вашей пенсии, если ее измерять в парах тапочек? Иными словами, сколько пар тапочек можно купить на одну вашу пенсию?

Она снова задумывается на секунду, а потом говорит, что не знает.

Я поднимаю руку:

– Можно ответить?

Полисмен кивает.

– На одну еженедельную пенсию можно купить две пары тапочек. Ну или три – если на рынке.

– Миссис Кошак, вы арестованы по подозрению в краже домашней обуви. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас, и особенно если это касается тапочек.

– Кстати, о тапочках, – говорю я, когда полицейский надевает на бабку наручники. – Могу я забрать свои тапки?

Полицейский качает головой.

– Вся домашняя обувь конфискуется при аресте как вещественное доказательство. Наши судебные эксперты должны провести экспертизу.

– Бабуля Кошак, – говорю я, соображая буквально с ходу. – Могу я воспользоваться вашей уборной?

– Только не забудьте поднять сиденье на унитазе.

Я выхожу из гостиной, этак небрежно, вроде как мне и не очень надо, и уже в коридоре срываюсь с места и мчусь наверх, в спальню Бабули Кошак. Рывком распахиваю дверцу шкафа, и оттуда вываливаются все тридцать пар тапочек, а следом за ними – наш старый друг мистер Лиственное Дыхание, жираф Джим.

– О, – говорит он, – привет.

– Что ты здесь делаешь?

– А ты что здесь делаешь?

– Но я хотя бы не прячусь в шкафу старой леди.

– Я – жираф-призрак, – говорит Джим, как будто это все объясняет.

– Ну, я здесь по делу. Помогаю полиции вести расследование. Среди этих тапок есть два моих. Хотя я слабо себе представляю, как мне теперь их найти, не говоря уж о том, чтобы подобрать пару.

– Вот один, – говорит Джим, указав на искомый тапок правым передним копытом. – А вон там – второй, – говорит он, указав на второй тапок левым передним копытом.

– Круто. И как ты так быстро с ними разобрался?

– Они сделаны в виде инопланетных пришельцев, – объясняет жираф. – А все остальные – обычные шлепанцы. Просто коричневые или в клеточку.

Я киваю.

– И еще от них пахнет.

– У тебя, наверное, очень чувствительный нос, если ты различаешь запахи тридцати разных пар тапочек. Да, очень чувствительный. – Выдержав паузу, что называется, для эффекту, я добавляю: – Или, может быть, просто большой.

– Чушь собачья. Без хвостика.

Потом мы какое-то время молчим. Я подбираю свои тапки в виде инопланетных пришельцев, этак небрежно, вроде как мне и не очень надо, и говорю:

– Ну что, я пойду?

– А меня чего спрашивать? Если я безобразный и скверный характером, это еще не значит, что я твоя мамочка.

– Слушай, если ты будешь и дальше меня преследовать…

– Я тебя не преследую, делать мне нечего.

– Куда бы я ни пошел, ты всегда там.

– Значит, это ты меня преследуешь. Если по здравому размышлению.

– По здравому размышлению?! Не смеши мои очки, – говорю я, поправляя очки. – Ты – жираф-призрак, а призрачные жирафы не мыслят здраво. Это общеизвестный факт. Так что давай возвращайся в шкаф. Где тебе самое место.

– Хорошо, – говорит Джим, забираясь обратно в шкаф. – Увидимся в камере, дятел.

Я надеваю тапочки в виде инопланетных пришельцев на руки, как перчатки в виде инопланетных пришельцев, и закрываю шкаф. Остальные двадцать девять пар тапочек остаются лежать на полу. И только почти у двери до меня вдруг доходит, что сейчас сказал Джим.

– Погоди. Ты сказал «в камере»? Это в какой камере? В тюрьме?

– Я тебя не слышу, – говорит Джим из шкафа. – Я в шкафу.

Я открываю шкаф и повторяю вопрос:

– Ты так сказал?

– Ну, наверное.

– А почему ты так сказал?

– Этот полицейский, он еще в доме, – объясняет Джим, почесывая седалище кончиком хвоста. – Если он увидит, что ты забрал эти тапки, он тебя арестует. За извращенство отправления правосудия.

– За извращение.

– Извращение – дело житейское, а извращенство карается по всей строгости, – говорит Джим с умным видом. – Тапочки как вещественные доказательства должны быть подвергнуты обязательной экспертизе.

– Здесь еще двадцать девять пар. Приблизительно. Никто даже и не заметит, что одной не хватает.

– Хорошо, Спек, но давай предположим. Старушка невиновна. Тапки подбросил маньяк-бабушконенавистник. Скажем, племянник, у которого зуб на бабку. И лишь на одном из всех шестидесяти отдельных тапок остался волос с лодыжки злодея. Я подчеркиваю: лишь на одном. А если как раз на твоем? Старую леди признают виновной и посадят в тюрьму. За преступление, которое она не совершала. Таким образом, пострадает невинный. А почему? Потому что удобство собственных ног для кого-то, не будем показывать пальцем, важнее торжества справедливости.

Я закусываю губу.

– Лично мне глубоко фиолетово, – продолжает Джим. – Ну, посадят бабулю, оно даже и к лучшему. В супермаркете меньше толкучки на одну тормознутую бабку. Просто я за тебя волнуюсь. Чтобы тебя потом совесть не мучила.

Я улыбаюсь тепло и сердечно.

– Что, правда?

– Что?

– То, что ты сейчас сказал. Что ты за меня волнуешься.

– Вот только не надо сентиментальных соплей. Тем более когда мы в спальне, наедине. Что люди подумают?!

Я сажусь на краешек кровати.

– Но никто же не знает, что мы сейчас здесь.

– Спек, иногда ты меня пугаешь. Тебе, пожалуй, пора. Пока тот полицейский не вызвал подкрепление.

– Ой, я про него и забыл. До свидания, Джим.

– Чао-какао. – Обольстительно вильнув задом, он исчезает среди верхней одежды.

Я мчусь обратно в гостиную, но потом, вспомнив про тапки в виде инопланетных пришельцев у себя на руках, разворачиваюсь на ходу, возвращаюсь в спальню, открываю окно, кидаю тапки подальше в сад и спускаюсь в гостиную.

– Прошу прошения, что так долго, инспектор. Тут на удивление уютный сортир.

Полицейский и Бабуля Кошак по-прежнему сидят на диване. У Бабули подбиты оба глаза. Раньше я этого не замечал.

– Ну, нам пора, – говорит полицейский, вставая. Бабуля Кошак тоже встает, ее наручники погромыхивают на ветру. Странно, что ветер дует в помещении. Либо где-то открыто окно, либо у кого-то из нас очень простуженная душа.