Текст книги "Жираф Джим"

Автор книги: Дарен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Вик машет мне с того конца коридора, потом подходит и машет снова, прямо у меня перед носом. Он так делает всегда, такой у него прикол. Он интересуется моим здоровьем.

– Сейчас уже лучше, – говорю я. – Рак мозга почти побежден.

– Я знал, что ты поборешь болезнь.

– На самом деле я с ней не боролся. Меня вылечили врачи, специальной мазью от рака мозга.

– Я и не знал, что существует такая мазь. А как ее применяют?

– Э… внутрь, – говорю я уклончиво. Женщины, например, любят поговорить на интимные темы. Их это ничуть не смущает. Они не просто рассказывают друг другу о своих отверстиях, они показывают друг другу свои отверстия. Они сравнивают отверстия и сравнивают заметки. Мужчины – совсем другие. Если не считать раздевалки на регбийном стадионе, мужчины редко когда видят друг друга голыми. И это правильно. Мужское тело – мощное оружие, и с ним следует обращаться бережно.

Вик берется за ручку двери и говорит:

– Это твоя палата?

– Да, но ты туда не входи. А то жена умрет.

– Ой.

– Можно пойти погулять по больничному саду.

Вик заходит ко мне за спину, берется за ручки моего кресла и толкает его перед собой, и только тогда до меня доходит, что я сидел в кресле, которое на колесиках, то есть в кресле-коляске, инвалидной коляске. Вик везет меня по коридору, и мне, наверное, надо ему сказать, что я сам в состоянии ходить, но кресло такое уютное, а плавное скольжение навевает сон, и я все забываю сказать Вику, что собирался сказать. Даже теперь, когда мы уже подъезжаем к больничному лифту, я опять забываю сказать.

– Какой ты тяжелый, – говорит Вик, вкатывая меня в лифт. Он задумчиво смотрит на кнопки. – И куда в сад?

– Не знаю. Спроси у кого-нибудь из персонала.

В лифт заходит хорошенькая медсестра, и Вик спрашивает у нее.

– Наружу, – отвечает она.

– Это вверх или вниз?

– Вниз, – терпеливо объясняет медсестра. – На первый этаж, потом – наружу.

Когда я сказал, что Вик Двадцатка – такой же, как я, только в нем еще больше меня, мне надо было сказать, что он – такой же, как я, но все-таки не в полной мере. Я всегда забываю, насколько он не приспособлен в житейских делах. Вик – компьютерщик, программист. И, как и все программисты, программирует он просто мастерски, но во всем остальном – совершенно беспомощный.

Лифт приезжает на первый этаж. Вик вывозит меня в фойе и везет к двери с надписью «Выход».

– По пандусу или по лестнице?

– Лучше по пандусу.

Вик катит меня вниз по пандусу. Так получается дольше, чем если по лестнице, но тут поверхность ровнее, а значит, больше подходит для спуска на кресле-коляске.

– Представляю, как ты будешь рад, когда опять встанешь на ноги, – говорит Вик, когда мы съезжаем с пандуса. – Сколько ты уже в этой коляске?

– Ну, минут десять.

– А когда ты прошел курс лечения?

– Вчера.

– И рак мозга уже побежден?

Я киваю.

Вик на пару секунд умолкает. Переваривает информацию.

– А я всегда думал, что рак мозга – это очень тяжелое заболевание. А послушать тебя, так выходит, что это что-то вроде хобби. Кстати, а от чего у тебя был рак мозга?

– Врачи затрудняются ответить определенно, но есть мнение, что причиной развития заболевания послужила наружная телеантенна, установленная в саду у соседа, самая высокая телеантенна на свете.

– А это как-нибудь связано с призрачными жирафами?

– Ты про Джима? Я совершенно забыл про Джима.

– А как вы с ним встретились? Ты никогда не рассказывал.

– Он просто пришел, как-то ночью. Вышел из шкафа, – говорю я. – Мы поговорили. Собственно, воти все.

– И стали друзьями.

– Ну, я бы не стал употреблять слово «друзья». Он был слишком въедливым для жирафа. Сразу набросился на меня с критикой. То не так, это не этак. Сказал, что я слишком много работаю, что я весь насквозь закомплексован и подавляю в себе сексуальные импульсы. Сказал, что, если так будет и впредь, я умру от сердечного приступа; что мне надо срочно менять образ жизни.

– Ты еще слишком молод, Скотт, чтобы умирать от сердечного приступа.

– Но в одном он был прав, – признаю я. – Он сказал, что от этой антенны у меня будет рак мозга, и так оно и получилось.

– Я бы не стал доверять мнению призрака в вопросах здоровья.

Я киваю с улыбкой. Здесь, среди буйной зелени больничного сада, как-то не получается думать о смерти. Здесь ты теряешься среди аккуратно постриженных кустов садового лабиринта, сделанного в форме звезды. Где в самом центре стоит фонтан с каменной рыбой, изливающей воду из пасти. Где мы с Виком идем по дорожке, мощенной каменными плитами, и солнечный свет дрожит в кронах деревьев. И вдруг из-за кустов доносятся голоса.

– О, Джеймс. Ты – зверь.

– Гр-р.

Мы с Виком делаем вид, будто мы ничего не слышали. Инвалидное кресло приостанавливается на секунду. Видимо, Вик сделал паузу, чтобы неодобрительно покачать головой, и мы едем дальше, по мощенной каменными плитами дорожке, и выходим к подножию холма. Какое-то время мы оба молчим, а потом Вик говорит:

– И когда ты его видел в последний раз?

– Кого?

– Джима, жирафа-призрака.

Я задумчиво чешу в затылке.

– Примерно в то время, когда у меня обнаружился рак мозга.

– Выходит, Джим – из тех друзей, которые друзья «лишь при ясной погоде»?

– Да никакие мыс ним не друзья. И потом, я уверен, что он еще появится. Непременно. Если есть существо, которое можно было бы уподобить дурному запаху, так это Джим. Жираф Джим.

– Он ушел? – спрашивает жена, пока сестра Матрона взбивает наши подушки.

– Тебе не нравится мой лучший друг, да? Воздержанья качает головой, потом прекращает качать, убирает с глаз волосы, прямые, длинные и каштановые, и просит меня передать ей ее резинку для волос, круглую и коричневую. Я передаю ей резинку, и она собирает волосы в хвост, длинный, прямой и каштановый.

– Сестра Матрона говорит, что нас скоро выпишут.

– И когда?

– Она сказала, что после обеда мы пойдем на консультацию к врачу. – Она смотрит на часы с круглым коричневым циферблатом. – Уже сейчас надо идти.

– Все правильно. Миссис Спектр, вы пойдете к доктору Мужикк. А вы, мистер Спектр, идите со мной.

Я выхожу в коридор следом за сестрой Матроной, прохожу по коридору, потом – по еще одному коридору, потом – по третьему коридору и, наконец, по четвертому. Сестра Матрона стучится в дверь, большую дубовую дверь из цельного дуба, открывает ее, мягко вталкивает меня внутрь и закрывает дверь.

Все помещение отделано дубом. Посреди комнаты на добротном дубовом паркете стоит добротный дубовый стол, а за столом сидит женщина невыразительной внешности. Рядом с ней – в своем неизменном белом халате и темных очках – доктор Жираф. Женщина говорит мне: «Садитесь», – но здесь некуда сесть, так что я остаюсь стоять. Я стою перед ними почти минуту, а потом загадочный доктор медицины наклоняется к невыразительной женщине и что-то шепчет ей на ухо, столь же невыразительное, как и она сама. У него самого ухо странное: заостренное, с кисточкой из оранжевых волосков. Второе ухо – точно такое же, как и первое, только его заостренный кончик смотрит в другую сторону.

– Доктор Жираф будет беседовать с вами через меня, – объясняет мне женщина. – Он никогда не обращается напрямую к пациентам мужского пола. Если вам нужно обратиться к доктору Жирафу, обращайтесь сначала ко мне, и я передам ваши слова доктору. Это понятно?

Я киваю.

– Отвечайте: да или нет.

– Да. – Потом мы снова молчим больше минуты, и я говорю: – Я хотел бы спросить у доктора Жирафа, когда нас выпишут из больницы.

Доктор Жираф задумчиво морщит нос, потом что-то шепчет на ухо женщине, и та говорит, обращаясь ко мне:

– Доктор Жираф говорит, что вас выпишут сразу, как только вам станет лучше. И ни минутой раньше.

– Вы не могли бы узнать у доктора Жирафа, когда это будет?

– Доктор Жираф говорит, что все будет зависеть от результатов анализа мочи.

– Тогда спросите, пожалуйста, у доктора Жирафа, когда можно ждать результатов анализа?

Доктор Жираф смотрит на лист бумаги, лежащий на столе.

– Доктор Жираф говорит, что результаты анализов уже готовы. Вот они, перед ним, – говорит женщина.

– И каковы результаты? – говорю я настойчиво, расстегнув верхнюю пуговицу на пижамной куртке.

Доктор Жираф читает, что написано на бумажке, водя по строчкам своей странной рукой, потом что-то шепчет на ухо женщине. Надеюсь, что что-то хорошее.

– Хорошие новости, – говорит мне женщина. – Ваш рак мозга излечен. Вас можно выписывать.

Я улыбаюсь, вздохнув с облегчением.

– Ну, слава богу.

Но доктор Жираф наклоняется к женщине и что-то шепчет ей на ухо.

– Но есть и не очень хорошие новости, – говорит мне женщина. – Ваш рак мозга излечен, но вы все равно умрете. Результаты анализов показывают, что вы сексуально подавлены, а подавление сексуальных инстинктов создает напряжение в сердечной мышце, и вы умрете от сердечного приступа.

– Так, – говорю я, не слишком довольный таким известием. – А тут можно что-нибудь сделать? Может быть, операцию или интенсивную терапию…

Доктор Жираф встает из-за стола и подходит к огромному книжному шкафу из добротного дуба. Достает с полки огромную книгу в дубовом же переплете, снова садится за стол и погружается в чтение. Надолго. Потом опять наклоняется к невыразительной женщине и что-то шепчет ей на ухо.

– Есть одна специальная техника. Она называется джимминг, – объясняет мне женщина. – Она заключается в культивировании сексуального аппетита совместно с максимально возможным расширением сексуального опыта. Вы, мистер Спектр, должны произвести все возможные половые акты, известные на данный момент науке. Все, что есть в лексиконе пылких любовников, – все это надо попробовать. Только тогда можно будет ослабить напряжение сердечной мышцы и избежать, таким образом, смерти. И еще, мистер Спектр…

– Да?

– Когда будете уходить, закройте, пожалуйста, дверь.

Где вы, забавы прежних дней?

Воздержанья уехала к маме на пару дней. Идея была моя, но я поступил умно и подстроил все так, чтобы жена думала, будто это ее идея. Я сказал ей, что мне приснился нехороший сон, что в дом ее мамы проник грабитель и стал смеяться над мамой. А когда Воздержанья спросила, сбываются ли мои сны, я сказал, что сбываются, и она сразу же собрала сумку.

Как только жена выходит из дома, я вынимаю из шкафа все вещи и отношу их в кладовку. Потом надеваю кроссовки, бегу к киоску и покупаю целую стопку порножурналов. Хотя Джим только и говорит, что о сексе – почти постоянно, – я не знаю его предпочтений и поэтому беру все. Подростки, бабульки, сиськи, попки, ножки, толстые дамы, черные дамы, волосатые штучки, бритые штучки, стыдливо прикрытые и раскрытые настежь, и даже жены читателей. Вернувшись домой, я поднимаюсь в спальню, сваливаю все журналы прямо на пол и бегу в супермаркет, где набираю полную тележку баночного пива, присовокупив к нему с полдюжины пакетиков жареного арахиса. Возвращаюсь домой на такси, тащу все покупки наверх, в спальню, и складирую на полу перед шкафом. Ровно в полночь я беру свой мобильный, звоню в ближайшую круглосуточную пиццерию и заказываю на дом самую большую пиццу. Через двадцать минут я расплачиваюсь с курьером, ставлю коробки с доставленной пиццей в шкаф и ложусь в постель.

Я, должно быть, заснул. Свет изменился. Теперь в окно светит солнце. Я сажусь на постели и вижу на полу несколько смятых банок из-под пива и вскрытый пакетик арахиса, дочиста вылизанный изнутри. Порножурналы разбросаны по всей спальне. Большинство открыто на центральном развороте. Некоторые страницы испачканы чем-то липким и серебристо-белесым. Дверца шкафа закрыта. Я встаю, открываю шкаф, но там внутри – только пустая коробка из-под пиццы и несколько засохших обкусанных корочек.

Хочется в туалет. Я сую ноги в тапки в виде инопланетных пришельцев и иду в ванную. Подхожу к двери и слышу, как Воздержанья чистит зубы. Я уже собираюсь вернуться в постель, но тут вспоминаю, что Воздержанья уехала к маме. Значит, там, в ванной, – не Воздержанья. А если там не она, значит, там кто-то другой. Я вежливо стучу и прикладываю ухо к двери.

– Погоди, – отвечает знакомый голос. – Я сижу на толчке.

– Но я же слышу, как ты чистишь зубы.

– И что?

Я качаю головой, гадливо скривившись. Когда дверь наконец открывается, я стою в коридоре, уперев руки в боки.

– Ты какую брал щетку, когда чистил зубы?

– Которая в виде космического корабля.

– Джим, это моя щетка. Теперь придется ее выбрасывать.

– Но там была только эта. Ну и еще какая-то розовая.

Я беру свою щетку и нюхаю. Пахнет листьями. Свежими листьями с самых верхушек деревьев.

– Черт.

– Что с тобой?

– Да я как представлю, что она побывала у тебя в пасти… рядом с твоим извращенным мозгом. И посмотри, во что превратились щетинки. – Я сую щетку Джиму под нос. – Может быть, Воздержанья ее прокипятит.

Я поднимаю глаза на Джима. Он смотрит на меня странно. Я не берусь утверждать, но мне показалось, что он улыбается. То есть по-настоящему. Не ухмыляется своей маньячной ухмылкой, а улыбается. Он качает головой и смеется:

– Ты все такой же. Ни капельки не изменился.

– В смысле?

– Как ты был мрачным анусом, когда я тебя видел в последний раз, так мрачным анусом и остался.

– Ты тоже, как был, так и остался уродом и хамом.

– Псих ненормальный.

– Животное.

– Твои трусы, – говорит Джим не в тему. – Ты одевался в темноте и надел их задом наперед.

– Я ношу только боксерские шорты, как тебе хорошо известно. Кстати, о трусах. Помнишь, в самом начале, когда ты только начал сюда ходить? Иногда ты приходил с трусами на голове. Именно что не с шортами, а с трусами. У меня таких нет. Они были откуда?

– Так, сувенир от прежнего подопечного, кому я являлся в качестве привидения. Когда я уйду от тебя, я возьму твои шорты. На память.

– А если ты являешься женщине? Ты надеваешь на голову ее трусики?

– Мне жаль тебя разочаровывать, Спек, но призрачных жирафов-трансвеститов не бывает.

– Рад это слышать.

Он шаркает копытами по полу.

– Если ты вдруг увидишь на мне предметы женского туалета, это вообще ничего не значит. Я их ношу исключительно потому, что я их не ношу. Шутки ради.

– Ага. Главное – это пригладить неприглядную правду.

– Нет. – Он энергично трясет головой. – Я их не глажу. Никто не гладит нижнее белье.

– Я сказал «пригладить», а не «погладить». И безотносительно к нижнему белью.

– А-а. А я-то подумал… И потом, какой смысл гладить трусы, если ты собираешься всего-навсего надеть их на голову…

– Джим, я ни слова не говорил о том, чтобы что-то гладить.

– …и попрыгать на чьей-то кровати.

– Надеюсь, ты по моей-то не прыгаешь?

– Только когда ты не видишь.

– А когда я не вижу, то все нормально? Ладно, надеюсь, ты хотя бы сперва вытираешь копыта.

– Конечно, – говорит Джим с обидой. – За кого ты меня принимаешь? Я их вытираю. О твою подушку.

– И ты еще удивляешься, почему тебя никто не любит.

– Призраки созданы не для того, чтобы их любили. Боялись – да. Любили? Нет.

– Но ты и не страшный. Ты просто противный.

Ответ Джима таков: он отходит на пару шагов для разбега и мчится на меня, скорчив страшную рожу. Я, разумеется, не впечатляюсь.

– И что это было?

– Ничего.

– Ты что, пытался меня напугать?

– Нет.

– Тогда к чему эти нелепые спазмы лицевых мышц?

Он пожимает плечами.

– Это я пошутил. Типа такая ирония.

– Какая ирония? Да в тебе, как говорится, нет ни одной ироничной косточки. У тебя вообще нет костей. Но если бы они были, среди них не было бы ни одной ироничной.

– Собственно, в этом и заключается ирония, – говорит Джим, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. – Они такие ироничные, что их нет вообще.

– Не умничай, Джим. Тебе не идет.

Джим тяжко вздыхает и бежит в спальню. Рысью.

– Эй, ты куда?

Он пожимает плечами.

– Замечательно. Ты приходишь ко мне, жрешь мою пиццу…

– А ты о чем думал, когда оставил ее в шкафу?

– Ну, я не думал, что ты сожрешь ее всю.

– Я – существо, руководствующееся инстинктом. Я вижу пиццу, я ее ем.

– Да уж, инстинктом, – говорю я, поправляя очки. – Ты – существо хитрое и расчетливое. Бездушное, холодное, ну и…

– И?..

– Что «и»?

– И что?

– Что «и что»?

– Ты сказал, что я бездушный, холодный и, – говорит Джим. – Бездушный, холодный и какой еще?

– И расчетливый.

– Э?

– Ты – бездушное, холодное и расчетливое существо. Ты и сейчас себя так ведешь. Как бездушное, холодное и расчетливое существо. Стараешься сбить меня с толку, так что я забываю, что хотел сказать. Если бы ты был существом, руководствующимся инстинктом, тебе бы хватило ума не говорить такие дремучие глупости.

Он облизывает ноздрю.

– Ты, Джим, страдаешь ярко выраженным избирательным идиотизмом. Потому что ты умный, когда захочешь, – говорю я, садясь на краешек кровати. – Но ты почему-то предпочитаешь скрываться за этим… за этим дурацким фасадом.

– Я тебе не нравлюсь, да?

Я хочу сказать: «Да, не нравишься. Ты меня раздражаешь». Хочу сказать – и не могу. Мне нужна его помощь. Мне нужно, чтобы он просветил меня в сексуальных вопросах; чтобы он меня научил что к чему.

– Ты мне нравишься, Джим, – говорю я, скрестив пальцы за спиной.

– А что ты там прячешь?

– Где?

Джим с подозрением глядит на меня.

– За спиной.

– Ничего.

Я раскрещиваю пальцы и показываю ему пустую руку.

– Ты что, пальцы скрещивал?

– Нет.

– Скажи еще раз. Скажи, что я тебе нравлюсь. Только теперь держи руки перед собой, на коленях. Чтобы я их видел.

Я кладу руки поверх своих спальных шорт, стараясь не прикасаться ни к чему, что могло бы откликнуться на прикосновение.

– Джим, ты мне нравишься. Ты – мой лучший друг.

Пару секунд он молчит. Просто стоит и моргает. Потом обходит кровать, заглядывает мне за спину, ничего там не находит и возвращается на прежнее место.

– Что, правда?

Я убежденно киваю, раскрещивая скрещенные пальцы на ногах.

– Но я думал, что твой лучший друг – Вик Двадцатка.

– Он был моим лучшим другом, но потом появился ты и стал лучшим, а Вик перешел на второе место. Кстати, откуда ты знаешь про Вика?

– Я потому что шпионил, – говорит Джим совершенно обычным, даже где-то небрежным тоном. – И не раз наблюдал, как вы с ним играли в компьютерные игрушки у него дома.

Я киваю с мечтательным выражением.

– Славные были деньки.

Джим кривится. Если вы видели, как кривятся жирафы, вы должны знать, что это не самое приятное зрелище.

– Компьютерные игрушки – занятие для идиотов. И скучно к тому же. Просто сидишь, тупо пялясь в экран, и орудуешь стиком. Так сказать, дрочишь палку.

– Не просто какую-то палку. А джойстик, гейм-контроллер.

– Ага, палка радости. Но как ни крути, палка есть палка. Хреновина из пластмассы с красной кнопочкой наверху. Ты ее двигаешь, и по экрану бежит маленький человечек и стреляет в дебилов-монстров.

– Вообще-то они не дебилы, – говорю я в защиту монстров. – Ты знаешь, что такое искусственный интеллект?

Он качает головой.

– То же самое, что и твой искусственный идиотизм, только наоборот.

Он кивает.

– В старых игрушках монстры были вполне предсказуемы, они действовали по четко заданному сценарию. А в игрушках последнего поколения монстр может спрятаться, например, за кустом и ждать, пока ты не пройдешь мимо. А когда ты будешь проходить мимо, он выскочит из-за куста, схватит тебя и съест. Или он может замаскироваться. Например, ты заходишь за кустик, а тот вдруг хватает тебя и ест. И все – ты умер. Минус одна жизнь.

Джим приподнимает бровь.

– Еще бывает, что есть два монстра, как бы склеенные друг с другом. Ты убиваешь одного, и тут отклеивается второй и убивает тебя. Или монстр может уйти в невидимость, а потом неожиданно материализоваться прямо у тебя перед носом, и ты натыкаешься на него и умираешь.

Джим молчит. Кажется, мне удалось произвести на него впечатление. В кои-то веки.

– А это в какой игре?

– Да в любой может быть. Я просто примеры привел, навскидку.

– А можно мне тоже сыграть?

– Во что?

– В эту игрушку с монстрами.

– Да их много, с монстрами, – говорю я. – Если хочешь, можно пойти к Вику и поиграть.

– Правда можно?

Я пожимаю плечами.

– В эту игрушку, где монстры. Где они делаются невидимыми, и нападают, и все такое.

– Я же тебе говорю: их таких много. Игрушек с монстрами.

– Но там, куда мы пойдем, есть с монстрами?

Мне надо подумать. У Вика столько всяких игрушек. Он, что называется, профессиональный геймер. В свободное время он пишет компьютерные игрушки и работает на компанию-разработчика компьютерных игр – тестирует эти самые игры. Его работа заключается в том, чтобы удостовериться, что игра не слишком простая, но и не слишком сложная. Если игра слишком простая, они добавляют побольше монстров, или рисуют им больше зубов, или оснащают их специальными щупальцами с глазами, которые видят в темноте. Если игра слишком сложная, они убирают излишек монстров.

– Э-э… у него есть игра «Монстры везде и повсюду». Ты играешь за человека…

Джим кривится.

– Не хочешь быть человеком?

Он качает головой.

– А кем? Жирафом?

Он кивает.

– Джим, по-моему, таких игр, где надо играть за жирафа, просто не существует.

Разумеется, это последнее замечание его удручает. Он хватает зубами невскрытую банку пива и с размаху швыряет ее о стену.

– Джим…

Он хватает еще одну банку и швыряет ее в коридор, сквозь открытую дверь. Я слышу, как она катится вниз по лестнице: бум-бум-бум.

– Джим, ну что ты?

Но он стоит, отвернувшись к стене, и пыхтит от ярости.

– Джим, ну чего ты такой капризный? Будешь капризничать и обижаться, с тобой никто не захочет работать, и тебя вообще выкинут из сюжета. До конца книжки. Хочешь нива? – Я открываю банку и машу ею у него перед носом. – Ладно, тогда я сам выпью. – Я подношу банку к губам и издаю восторженное причмокивание. – М-м-м, – убедительно говорю я, – отличное пиво.

Джим молчит.

– Слушай, Джим, что-то я совсем пьяный. – Я обхожу комнату, шатаясь и натыкаясь на мебель. – Давай, Джим. Выпей пива. А то все веселье пропустишь. – Я пытаюсь заглянуть ему в лицо. – Джим, это улыбка? Вот здесь, в уголке. Слушай, ты бы хоть волосы в носу выщипывал, а то торчат – некрасиво.

Он качает головой. Но он улыбался, я видел.

– Давай пиццу закажем. Хочешь еще одну пиццу, Джим?

– Можно.

– Сказать, чтобы они положили побольше сыра? – Я беру свой мобильный, начинаю набирать номер, и тут мне приходит идея. – Джим, может быть, ты поэтому такой злой? Из-за сыра?

Он оборачивается ко мне, озадаченно смотрит.

– У моей мамы – та же беда. Делаешь ей сандвич с сыром, и все вроде нормально, она тебя благодарит, ест его с удовольствием, а через час готова тебя покусать. – Я опять набираю номер. – Может, у них есть пицца вообще без сыра. Попросим, чтобы тебе положили побольше других начинок.

– Ы-ы-ы…

– Что значит ы-ы-ы?

– Вообще без сыра, – говорит Джим потерянно.

– Может, у них есть другие закуски. Чесночный хлеб, например.

– Я не ем чеснок.

– Почему?

– У меня на него аллергия.

– Что? Правда?

Он кивает.

– Я – призрак. У всех призраков аллергия на чеснок. Я поднимаю с пола ближайший порножурнал и принимаюсь рассеянно его листать.

– Погоди, – говорю я, поднимая глаза от страницы, – а ты ничего не напутал?

– Чего?

– Ну, что у призраков аллергия на чеснок. Я всегда думал, что у вампиров. Хотя у вампиров не совсем аллергия. Он их убивает. Что, кстати, странно. Поскольку чеснок – антикоагулянт.

– Это ты из фильмов набрался.

– А в фильмах оно все откуда? Наверняка неспроста. Что-то за этим стоит.

– Вампиры тут ни при чем. Эта жирафья особенность, Спек. У всех жирафов аллергия на чеснок.

– Погоди, – говорю я, швыряя журнал на пол. – Ты только что говорил, что у тебя аллергия на чеснок, потому что ты – призрак. А теперь ты говоришь, что у тебя аллергия на чеснок, потому что ты – жираф. Ты уж определись.

– Я уже определился.

– Тогда я тебя слушаю.

Он морщится, как от неприятного запаха.

– Все очень просто. У меня всегда была аллергия на чеснок. С самого детства. Но обнаружилось это только в последний год. Когда я записался в армию.

– А я и не знал, что ты служил в армии.

– Я не служил. Я сдал все тесты на физическую подготовку, даже тот, где тебе привязывают к копытам мешки с песком и заставляют карабкаться на гору. А потом был медосмотр. Мне натерли бока чесноком, и у меня началось жуткое раздражение. Вот, собственно. Так меня и не взяли в армию.

– А как бы они тебя взяли? Где это видано, чтобы солдат не мог есть чеснок!

– Я лично не видел. И даже не слышал.

Я киваю. Все же приятно, что в чем-то мы с ним соглашаемся, пусть даже и в ерунде. Самое главное – что он здесь и что мы остаемся друзьями. Ну, знаете, как говорят. Всякое в жизни бывает, и вполне может так пол учиться, что твой друг-извращенец однажды спасет тебе жизнь.

– Ну чего, будем заказывать пиццу?

– Что-то не хочется.

– А чего хочется?

Джим ухмыляется.

– Чеснока.

– Но, Джим, у тебя же аллергия на чеснок.

– Я уже мертвый. Чего мне терять?

– Ну ладно. У меня есть банка чесночного супа. Пойдем на кухню, – говорю я и первым спускаюсь по лестнице. – Правда, есть одна маленькая проблема. Хозяйством у нас ведает Воздержанья, и я не знаю, где что лежит. Может, она вообще его выкинула, этот суп. Она ненавидит чесночный суп. Говорит, это единственное, что ее радует в том, что мы спим на разных кроватях. – Я захожу в кухню. – Кстати, Джим, а что ты думаешь по поводу разных кроватей? – говорю я, пытаясь поднять тему секса. Джим как-то не реагирует, и я продолжаю: – Как ты думаешь, может быть, нам с Воздержаньей надо спать вместе, в одной кровати?

– Это не мое дело.

Это совсем на него не похоже. Наверное, он просто голодный. Еда – это единственное, что интересует его больше секса. Еда и пиво.

– Джим, – говорю я, открывая кухонный шкаф. – Ты выше меня. Посмотри на верхней полке.

Он сует голову в подвесной шкафчик, всю голову целиком. Сбивает какие-то банки, и они с грохотом падают на разделочный стол.

– Видишь банку, на которой написано: «Чесночный суп»? Там еще есть картинка с миской горячего чесночного супа.

– Не вижу.

Иногда я задаюсь вопросом, а есть ли мозги в этой призрачной голове?

– Посмотри слева, – говорю я ему. – Теперь видишь?

– Нет.

– Справа?

– Нет, – говорит он. – Никакого чесночного супа. Гм.

– Поднять перископ. Банки могут стоять друг на друге, и она может быть в самом верху.

Он тянет шею.

– Ага, нашел.

– Давай сюда.

Он выныривает из шкафчика, склоняет шею и ставит банку на разделочный стол.

– Спасибо, Джим. – Я вынимаю из ящика открывашку для консервных банок. – У вас в джунглях есть консервы, Джим? Конечно, нет. Это было бы нелепо и странно, да? М-м-м, ты понюхай, какая вкуснятина. – Я выкидываю крышку в мусорное ведро и подношу открытую банку к носу призрачного жирафа. Глаза у него зеленеют. – Да, реакция налицо. Мне подогреть его в микроволновке или на плите, прямо в банке, как делали раньше?

– В микроволновке.

– Уже не терпится его попробовать?

– Нет. Я просто люблю смотреть, как оно крутится. Я переливаю суп в миску, ставлю миску в микроволновку и нажимаю на кнопку СТАРТ.

– Как мало надо жирафу для счастья.

Он молчит. Он наблюдает затем, как миска крутится в микроволновке.

– Сейчас его надо достать, чтобы перемешать. – Я достаю миску, перемешиваю суп и снова ставлю его в микроволновку.

– А можно сделать, чтобы крутилось быстрее?

– Можно, но для этого мне надо залезть туда и крутить диск вручную.

– Ты туда не поместишься.

– Это была шутка, Джим. Но смеяться не обязательно. Я не хочу, чтобы ты напрягался.

Он не слушает. Он наблюдает за супом. Смотрит как завороженный. Сейчас ему можно укоротить шею, раскрасить его в черно-белую полоску, обозвать его зеброй Джимом, и он ничего не заметит. Потом раздается тихое дзинь, и микроволновка автоматически отключается.

– А можно еще раз включить?

– Его нельзя перегревать, – объясняю я. – Тут очень тонкий букет ароматов.

– Откуда там взяться тонкому букету? Это же чесночный суп.

– Но в нем не только чеснок.

– А что еще?

– Ну, есть несколько разновидностей чеснока.

– Спек, чеснок – он и есть чеснок.

– По определению – да. Но есть несколько способов приготовления чеснока. Его можно тушить, жарить в масле, жарить на гриле. Потом, они все разные, головки. Разной формы, разных размеров. Дольки можно нарезать по-разному. А иногда их вообще не режут, а кладут целиком. Вот посмотри, – говорю я, показывая пальцем. – Видишь? Целая долька.

Джим воротит нос.

– И не вороти нос. Это невежливо, Джим. Если тебе не нравится, как я готовлю…

– Как это – ты?! Это же консервированный суп. Из банки.

– Да, но кто открыл банку? И выставил таймер на микроволновке?

– Это же проще простого. А по-настоящему ты ничего не готовил.

– Но мог бы. Всего-то и нужно, что очистить чеснок и измельчить его в миксере.

– А как же тонкий букет ароматов, несколько способов приготовления и прочее?

– В жопу, в жопу, – говорю я, выходя из образа. – Ладно. Что тебе дать? Ложку или вилку?

– Вилку.

– Ты уверен, что вилку? Суп может пролиться. Между зубчиками.

– Тогда ложку.

– А ты можешь держать ложку?

– Когда я голодный, я могу держать все.

Я ставлю миску на стол, открываю ящик и достаю вилку. Когда я оборачиваюсь, миска уже пуста. Джим ее вылизал подчистую.

– Ты что?! Съел весь чесночный суп?

– Какой чесночный суп?

– Этот. Который был в миске.

– Наверное, он испарился.

– Джим, чесночный суп не испаряется.

– Испаряется, Спек. Я своими глазами видел.

– Нет. Если бы он испарился, тут бы вся кухня пропахла чесноком.

Джим с шумом втягивает носом воздух, так что у меня даже волосы шевелятся.

– Чем-нибудь пахнет?

Он качает головой.

– Правильно. Потому что он не испарился. Это ты его съел. Просто ты очень упрямый и поэтому не признаешься. Хотя съел, и ладно, – говорю я, хитро прищурившись, потому что знаю что-то такое, чего он не знает. – Все равно это был твой суп.

– Правда?

– Ну, я все равно бы не стал его есть. Воздержанья мне не разрешает.

– Кстати, а где Воздержанья?

– Поехала к маме. На пару дней.

– Вы что, поругались?

– Мы никогда не ругаемся, – говорю я не без гордости. – Просто не умеем.

– Зря не ругаетесь. Тебе бы это пошло на пользу, – говорит Джим. – Обзывать друг друга всякими словами. Швыряться вещами, бить посуду.

– Знаешь, наш консультант по вопросам семьи и брака сказала нам то же самое. Хотя и другими словами. Она сказала, что не надо держать раздражение в себе. Надо давать ему выход. Я сказал, что она не права. И что жена полностью разделяет мое мнение в данном вопросе.

– Так где она?

– Кто, консультант по вопросам семьи и брака?

– Твоя жена.

– Я же сказал, она к маме поехала.

Джим кивает. И не просто кивает, а этак задумчиво, с пониманием, как будто имеет в виду, что мой брак на грани распада и жена уехала из дома лишь потому, что в доме нахожусь я.

– Что ты так на меня смотришь?