Текст книги "Жираф Джим"

Автор книги: Дарен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Плектр? Не знаю такого зверя.

– Плектр – это не настоящее имя, – объясняю я. – Его настоящее имя – Саймон Конь.

– Конь?

Я киваю.

– Он что, конь?

– Нет. Он человек.

– Тогда почему его зовут Саймон Конь?

– Ладно, забей, – говорю я, барабаня пальцами по электронной приборной панели цвета «синий электрик». – Ну что, прокатишь меня?

Джима не надо просить дважды. Он заводит мотор. Копыто в пол – и мы едем.

– Ух ты! Шустрая тачка.

Джим кивает с довольным видом.

Через пару минут, когда мы пролетаем насквозь весь наш пригородный район, я говорю:

– Ты быстро едешь, Джим.

Он кивает и улыбается. Ветер наигрывает мелодию на его сверкающих зубах.

– Когда я говорю, что ты едешь быстро, я имею в виду: слишком быстро. И что можно было бы ехать помедленнее.

Он молча кивает.

– Джим, ты не мог бы слегка сбавить скорость?

Он сбавляет. Но лишь потому, что мы врезаемся в фонарный столб.

– Ха-ха-ха. – Джим заливается смехом законченного психопата. – Ха-ха-ха.

– Ну вот, довыпендривался, – говорю я, когда моя пневмоподушка немного сдувается. – Это послужит тебе уроком.

– Не послужит. Я каждый день так въезжаю, уже всю неделю. Во что только не бился, а все без толку. В смысле, не служит оно мне уроком. Вот хоть убейся – не служит.

– Погоди. То есть как – каждый день? Только не говори мне, что это призрачная машина. Что на ней можно впилиться хоть в стену, и ей все равно ничего не будет.

– Машин-призраков не бывает, – говорит Джим вполне резонно.

– У тебя что, целый штат автомехаников, которые чинят ее к утру?

– Это было бы не экономно. Я просто беру другую машину.

– И сколько у тебя машин?

– Ровно сто.

– Сто одинаковых спортивных кабриолетов цвета «синий электрик»?

Он скромно кивает.

– И ты каждый день разбиваешь по одной машине?

Он кивает и улыбается.

– Ты – ходячее зло, – говорю я, наблюдая за струйками дыма, что выбиваются из-под смятого капота. – И опасен для общества. Таких, как ты, надо держать в тюрьме.

– Хотелось бы посмотреть, как у них это получится. Уж если они не смогли удержать даже старенькую бабульку, то как они справятся с призраком?

– Сейчас и проверим.

– В смысле?

Я указываю взглядом на зеркало заднего вида. К нам приближается человек в синей форме, попросту говоря, полицейский. Вылитый главный герой сериала «Крутые копы». Мы наблюдаем за ним в зеркало заднего вида, а потом оборачиваемся – и вот он, стоит перед нами. Вполне настоящий, всамделишный.

Полицейский смотрит на машину, на помятый капот, на колеса. Задумчиво чешет свой волевой подбородок, знаменитый на всю страну. Смотрит на меня, безработного сценариста, смотрит на мистера Лиственное Дыхание, ясноглазого жирафа-призрака, который сидит, вцепившись копытами в руль.

– Это ваша машина?

Джим молчит.

– Вы, случайно, не тот полицейский из «Крутых копов»? – вежливо интересуюсь я.

– Да, тот самый.

– Инспектор Синий?

– Инспектор Черный, – говорит полицейский. – Инспектор Синий, это который с тяжелым характером.

– Все в порядке, Джим, – говорю я вполголоса. – Это не настоящий полицейский, это актер.

Джим показывает язык и смеется.

– Я выпил бутылку шампанского и разбил машину.

– А я ограбил банк, – шучу я. – Забрал все деньги и смылся.

– Я тоже ограбил банку, – говорит Джим. – Съел всю банку сардин.

– Да, – говорю я, – а потом мы вернулись и съели и саму банку. И корову, и быка, и кривого мясника.

Инспектор Черный достает блокнот и что-то записывает.

– Жираф Джим. Вы арестованы. За вождение в нетрезвом виде и создание опасной ситуации на дороге, повлекшей за собой порчу транспортного средства.

– А как же я? Я сожрал мясника. И корову. Живьем.

– Может, хватит паясничать? – говорит инспектор Черный. – Да, я актер и снимаюсь в кино, но это не значит, что я не настоящий полицейский при всем при том.

Я сглатываю слюну.

– Вы – настоящий полицейский?

Инспектор Черный достает свой полицейский значок и показывает его нам.

– Собственно говоря, да.

– Ой.

Инспектор Черный уже собирается защелкнуть наручники или, вернее сказать, накопытники на передних ногах Джима – тех самых, которые как руки; которыми он держит руль и ковыряет в носу, – и тут Джим выдает:

– А может, договоримся, инспектор? Я работаю на телевидении. Реально могу вас продвинуть, сделать из вас звезду.

– Я и так звезда. В «Крутых копах».

– Ваше собственное телешоу, – говорит Джим. – На Платиновом канале, в субботу вечером. Вы меня отпускаете, я договариваюсь с Максом Золотцем.

Инспектор Черный снимает с него наручники или, вернее сказать, накопытники, вешает их на пояс и идет восвояси, бормоча что-то насчет молоденьких танцовщиц.

– Надо отдать тебе должное, Джим, ты просто мастерски все разрулил. Ты – крутой парень, да. Чего не скажешь обо мне. Но, с другой стороны, у тебя есть свое собственное телешоу. А у меня его нет. У меня нет вообще ничего. А это не круто, совсем не круто.

Джим кивает. Открывает «бардачок», достает темные очки. Надевает их. Улыбается.

– Джим, зима на улице. Снегопад. В этих очках у тебя идиотский вид.

Только вид у него вовсе не идиотский. А наоборот, очень даже крутой.

Я смотрю на его отражение в зеркале заднего вида и думаю, какой у него крутой вид, и тут в зеркале появляется еще одно отражение. Человек в синей форме, полицейский. Он идет к нам. Сперва я решаю, что это снова инспектор Черный. Но – нет. Это инспектор Синий. Тот, который с тяжелым характером.

– Добрый вечер, инспектор. Джим, смотри, кто пришел.

Инспектор Синий смотрит на машину, на помятый капот, на колеса. На самодовольного желтого в оранжевых пятнах мерзавца за рулем – а тот сидит себе этак расслабленно, положив копыта на приборную доску, и прячет бесстыжие глаза за темными очками, кстати, дизайнерскими очками, от Джинса Английского, крутейшего в Англии дизайнера модных аксессуаров.

– Джим, расскажи инспектору Синему о бутылке шампанского, которую ты выпил как раз перед тем, как разбить машину.

– Можно и не рассказывать, – говорит инспектор Синий. – У него все дыхание проспиртовано.

Джим наклоняется к инспектору и выдыхает ему в лицо порцию призрачных паров шампанского.

Инспектор Синий делает шаг назад, достает блокнот и что-то записывает.

– Жираф Джим, – говорит он, стряхивая снег со своей полицейской каски. – Вы арестованы.

Воздержанья пытается уложить малютку Джимми в его высокотехнологичную супертранспортабельную колыбельку, но он туда не помещается. У него и раньше была очень длинная шея, а теперь она стала как будто еще длиннее.

– Дети так быстро растут, – говорит Воздержанья, избегая всяческих упоминаний о физических недостатках Джимми.

Я поправляю галстук. Специальный галстук для собеседований с потенциальными работодателями.

– Надо купить ему новую кроватку.

– У нас нет денег на новую кроватку, – говорит Воздержанья, вынимая малютку Джимми из высокотехнологичной супертранспортабельной колыбельки и укладывая его на диван. – Во всяком случае, на высокотехнологичную супертранспортабельную.

– Если меня возьмут на работу…

– А что за работа?

– Э… портье. В гостинице.

– Мне нужно в город, Скотт. Если хочешь, могу тебя подвезти.

– На чем подвести?

– На машине.

– Но у нас нет машины.

– Джим дал мне свою, – говорит Воздержанья, помахивая ключами от Джимовой машины. – Попросил присмотреть за машиной, пока он в тюрьме.

– Давай я здесь выйду, у института психиатрии.

Воздержанья смотрит на меня странно, но всего пару секунд. Потому что она за рулем. Автомобили опасны, и особенно – спортивные кабриолеты цвета «синий электрик».

– Зачем тебе институт психиатрии? У тебя вроде в гостинице собеседование.

– Это работа в гостинице, а собеседование – в институте.

Воздержанья заруливает на стоянку у института психиатрии, ставит машину на ручной тормоз и снова смотрит на меня странно.

Я выхожу из машины и наблюдаю за тем, как жена уезжает. Снег не просто идет, он валит; вся крыша машины засыпана снегом. Жена уезжает, и снегопад прекращается.

Девушка в приемной говорит мне: «Садитесь», – но едва я сажусь, открывается дверь, и какой-то бородатый мужик приглашает меня в кабинет. На табличке на двери написано: Доктор З. Лжыфрейдт.

– Ну-с, – говорит доктор Лжыфрейдт, едва я успеваю повесить куртку, – в чем проблемы?

– В мозгах, доктор, в мозгах, – говорю я, решив, что лучше признаться сразу. – Мне кажется, они проходят.

– Проходят?

– Проходят. Как в песне: «Все пройдет, и не будет уже ничего».

– А почему вы решили, что ваши мозги… э… проходят?

Я ворочаюсь на кожаной кушетке, пытаясь лечь поудобнее.

– Все началось с призрачного жирафа. Который стал приходить по ночам. Он выходил из шкафа…

– Жираф Джим?

– Да, жираф Джим. Вы его знаете?

– Конечно, я его знаю. У него свое собственное телешоу. На Платиновом канале, в субботу вечером.

– Слава Богу, – говорю я, вставая с кушетки. – А то я боялся, что у меня с головой не в порядке.

– Вы куда?

– Я домой, – говорю я, надевая куртку.

– Скотт, если у человека нет галлюцинаций, это еще не значит, что у него все в порядке с головой. Если бы так все и было, я бы сидел без работы. Так что ложитесь-ка на кушетку, голубчик, и расскажите мне о вашем детстве.

– Ну, все началось, когда я родился…

– Это было травмирующее переживание?

– Не помню.

– Репрессия, – говорит доктор Лжыфрейдт, прикуривая сигарету в форме трубы с большим раструбом. – Или это регрессия?

Я пожимаю плечами, что всегда неудобно, когда лежишь.

Доктор Лжыфрейдт берет с полки какую-то книгу, листает ее, говорит «Гм» и ставит книгу обратно на полку.

– Расскажите о ваших взаимоотношениях с собственными детьми, Скотт. У вас есть дети?

– Один ребенок. И что касается наших взаимоотношений, они не очень хорошие, – говорю я, решив, что лучше признаться сразу. – Понимаете, у него патология физического развития. Иными словами, он получился немного дефектным. А мне это не нравится.

– Да и кому бы понравилось? – говорит доктор Лжыфрейдт, укладываясь на кушетке рядом со мной.

– У него ненормально длинная шея, – перечисляю я. – И такие, знаете, смешные маленькие рожки на голове…

– Как у жирафа, – подсказывает доктор Лжыфрейдт.

– Да. И у него на ногах копыта. И на руках тоже копыта. На самом деле у него даже нет рук. А есть четыре ноги…

– С копытами.

– Да, с копытами. У него заостренные уши с кисточками из оранжевых волосков. И он сам весь в оранжевых пятнах…

– Как у жирафа, – говорит доктор Лжыфрейдт, вставая с кушетки и принимаясь ходить по комнате взад-вперед. – Сдается мне, ваша жена родила не человеческого ребенка, а маленького жирафика.

– Да, доктор Яблочко тоже так говорит. Доктор Яблочко – наш семейный врач. Он принимал роды. И он тоже сказал, что это жирафик. Как сейчас помню. Он вытер руки, испачканные чем-то красным, о свой белый халат. «Мои поздравления, – сказал он. – Ваша жена только что родила замечательного малыша, крепенького и здоровенького жирафика».

Доктор Лжыфрейдт кивает и затягивается сигаретой в форме трубы с большим раструбом.

– Только я почему-то об этом забыл. А вот сейчас вспомнил.

– Должно быть, это явилось для вас потрясением.

– Не помню, – говорю я, тяжко вздыхая. – Следующие две-три недели прошли как в тумане. Я вообще ничего не помню до того, как…

– До того, как?.. . – Не помню.

– Но хоть что-нибудь помните?

– Для жены это было ударом. Я еще как-то справляюсь, а вот она… Она до сих пор категорически не признает, что у нашего сына есть какие-то физические недостатки.

– Ну, может быть, у него нет никаких недостатков. Может быть, доктор Яблочко был прав.

– Но ведь мы с женой – люди. Как у нас мог родиться жираф?

– А если она забеременела от жирафа?

– У нее нет знакомых жирафов. Ну, только Джим. Но Джим не считается. Он – мой друг.

– Правда?

Я не отвечаю. Я занят: рассматриваю кабинет. Здесь много растений в горшках, а над столом доктора Лжыфрейдта висит плакат, на котором написано: «Это они не в своем уме».

– Где был зачат ребенок?

– На море. Когда мы с женой в первый раз занимались сексом. Это был наш единственный секс.

– Вам понравилось?

– Да, – говорю я, пряча глаза за очками.

– В какой позе вы занимались сексом?

– Я стоял. Жена сидела передо мной. На песке.

– И что было потом?

– Мы вернулись в отель и приняли ванну.

– И вступили в половое сношение в ванне?

– Нет. Мы принимали ее по отдельности.

– И что было потом?

– Мы пошли в кино.

– И вступили в половое сношение в кинозале?

– Нет.

– А потом…

– Мы вернулись домой и легли спать.

– И вступили в половое сношение в постели?

– Нет, доктор. Мы сразу заснули.

Доктор Лжыфрейдт открывает окно, выбрасывает окурок своей сигареты в формы трубы с большим раструбом на улицу и закрывает окно.

– Скотт, женщины не беременеют от орального секса, – говорит он. – Это физически невозможно.

Я киваю.

– Мне уже можно идти?

– Как хотите, голубчик.

Я поднимаюсь с кушетки, надеваю куртку и ухожу.

Снаружи опять идет снег. Снегопадит еще пуще прежнего. В качестве контрмеры я решаю позвонить Воздержанье и попросить, чтобы она забрала меня на Джимовой машине.

Я достаю из кармана мобильный, и он звонит у меня в руке. Обычно это прикольно, когда он так делает, но конкретно сейчас это совсем не прикольно; я подпрыгиваю от неожиданности, роняю телефон, и он падает в дренажную канаву. Опустившись на четвереньки, я пытаюсь достать телефон из канавы. Рукам холодно, руки скользят, и я только чудом не падаю лицом в мокрый снег.

После чего я сдаюсь, поднимаюсь и, стряхнув снег со своих модных штанов с узором «миллиметровка», отправляюсь домой пешком. Путь неблизкий, дорога долгая – и мне заранее тоскливо. Ногам холодно, ноги мерзнут. Я едва успеваю пройти три шага, как ноги скользят, и я только чудом не падаю в снег.

И тут ко мне подъезжает машина. К сожалению, не спортивный кабриолет цвета «синий электрик», а такси. Я объясняю таксисту, что у меня нет ни пенса, что я – солдат армии праздных (иначе – безработный), и он уезжает.

Я уже собираюсь сдаться, лечь на снег и умереть, как вдруг чья-то рука легонько хлопает меня по плечу. Я оборачиваюсь, и вторая рука сует мне в руку бутылку. Третья рука – или, по здравому размышлению, все та же первая – подносит бутылку к моим губам. В бутылке, как выясняется, виски.

Незнакомец называет себя, но имя теряется в снегопаде, едва сорвавшись с его губ.

– Собачья погодка, – говорит он и ведет меня к костру под железнодорожным мостом. – Нам, бродягам, надо держаться поближе друг к другу. Вместе перезимуем.

– Я не бродяга. Я просто прохожий. Я только что вышел из института психиатрии…

– Вот-вот. Точно также оно и со мной начиналось, – говорит бродяга. Его лицо скрыто за снегопадом, и я не вижу его лица. Только снег.

– Что начиналось?

– Движение по наклонной. С самого верха, – он поднимает руку над головой, – до самого низа. – Он опускает руку так низко, что едва не касается снега. – Сам не заметишь, как скатишься.

– Я не качусь по наклонной. На самом деле все наоборот. Я поднимаюсь по лестнице вверх.

– Вверх по лестнице, ведущей к вершине наклонной плоскости, – говорит бродяга и припадает к бутылке с виски.

Я уже собираюсь ему возразить, но тут до меня вдруг доходит, что я даже не знаю, о чем он говорит, и поэтому просто хватаю бутылку и отпиваю глоток.

Потом мы долго молчим, а потом незнакомец завинчивает бутылку и говорит:

– Знаешь, я не всегда был бродягой. Когда-то у меня было все: дом, семья и работа. Мы с женой обожали друг друга.

– Правда?

– Но однажды мой деловой партнер Тим перешел на работу в конкурирующую компанию. Без Тима наша компания развалилась. Все пошло прахом, и моя жизнь в том числе.

– Прямо как у меня. Очень похоже.

– Я думал, что хуже уже не бывает, но вот как-то раз прихожу я домой и застаю жену в постели с любовником.

Этот любовник, – бродяга опять открывает бутылку, – это был Тим. Мой партнер. Мой лучший друг.

– Мой лучший друг никогда так не поступит. Потому что он очень порядочный. К тому же, – говорю я в защиту Джима, – он сейчас в тюрьме.

Я произношу «в тюрьме», до меня вдруг доходит, где я. Неподалеку от Пригородной тюрьмы нестрогого режима – тюрьмы нестрогого режима, расположенной в пригороде, сразу за железнодорожным кольцом.

Честно сказать, я не знаю, почему Джим до сих пор не сбежал. Может быть, он решил расплатиться по всем долгам перед обществом, понести заслуженное наказание, исправиться и начать жизнь заново – как говорится, с чистого листа. Но скорее всего он просто нашел себе очередную забаву.

Стряхнув снег с ботинок, я прохожу через холл к охраннику на приемно-пропускном пункте.

– Хочу повидаться с другом, – говорю я охраннику. – С жирафом Джимом.

Охранник сверяется с журналом, после чего вызывает другого охранника, и тот провожает меня в большую, ярко освещенную комнату, в которой несколько дюжин заключенных в одинаковых тюремных робах беседуют с посетителями. Я прохожу через комнату, дохожу где-то до середины и вдруг замираю на месте. Джим бросается в глаза сразу – торчит, как нарыв на поднятом кверху пальце. (Ну, если бывают пятнистые желтые пальцы с большими носами.) У него уже есть посетитель. А точнее сказать, посетительница. Женщина, одетая во все коричневое. Я вижу Джима, но меня он не видит. И не знает, что я его вижу. В последнем я убежден, потому что в данный момент его язык находится глубоко во рту женщины.

Пригласите молоденьких танцовщиц

Сегодня, отсидев только три месяца из положенных по приговору десяти лет тюремного заключения, мистер Лиственное Дыхание выходит на волю. Мы встречаем его всем семейством: Воздержанья, малютка Джимми и я. Любовница, незаконнорожденный ребенок и бывший лучший друг.

Воздержанья ставит спортивный кабриолет цвета «синий электрик» на стоянке для посетителей, почти на том же самом месте, где она припарковалась в тот злополучный зимний день (ближе к вечеру), когда я впервые застал их с ЛД, скажем так, вместе. Сейчас весна. С того дня, когда мы впервые встретились с мистером ЛД, прошел ровно год. Совершенно безумный год. Год, когда все пошло кувырком.

Ворота тюрьмы открываются, и мистер ЛД выходит наружу. У него на спине – картонная коробка, закрепленная для надежности ремнями. Нормальный человек вынес бы ее подмышкой. Но ЛД – не нормальный человек. Он – жираф.

Воздержанья неуверенно делает шаг вперед, потом замирает и смотрит на меня, как будто ища одобрения. Я киваю, хотя и с большой неохотой, и Воздержанья бежит через всю стоянку и с разбегу кидается ЛД на шею.

Я жду у машины. Малютка Джимми спит на заднем сиденье. Воздержанья опустила крышу, чтобы в машину вместилась и ЛДшная длинная шея, и его большой, вечно сопливый нос, и их большая любовь, которая чуть ли не зримо парит над ними наподобие воздушного шарика в форме сердечка, наполненного розовыми соплями.

– Я хочу сесть за руль, – говорит мистер ЛД, хватаясь за ручку водительской дверцы. Он замирает, смотрит на Воздержанью, улыбается ей и добавляет: – Ну, если можно.

Воздержанья кивает. Она садится спереди, рядом с ЛД, а я сажусь сзади, вместе с малюткой Джимми. Честно сказать, я не знаю, почему мы по-прежнему называем его малюткой: он уже сейчас ростом»почти с меня.

– Вы себе даже не представляете, как это здорово: снова быть на свободе, вдыхать свежий воздух и все такое.

Воздержанья кивает. Ее прямые каштановые волосы зачесаны назад и собраны в хвост коричневой резинкой. Когда она кивает головой, хвост с коричневой резинкой кивает тоже.

– Эта машина, – говорит ЛД, постукивая копытом по электронной приборной панели, – я на ней ездил каждую ночь, все последние три месяца. Ну, то есть во сне, – поясняет он для пущей ясности.

Воздержанья кладет руку ему на копыто, на то, которое он держит на рычаге переключения передач, и рука остается лежать на копыте, даже когда мистер ЛД включает первую передачу и выруливает со стоянки.

– Хочу пригласить тебя в мой любимый ресторан. И тебя тоже, Скотт, – говорит ЛД, глядя на меня через зеркало заднего вида.

– А там есть высокие детские стульчики? Ну, для малютки Джимми? – спрашивает Воздержанья с искренней озабоченностью в голосе.

ЛД пожимает плечами. Он не знает.

– Как-то мы не подумали, – говорит Воздержанья и берет ЛД за руку. Вернее, за переднюю ногу. – Надо было захватить нашу высокотехнологичную родильную кровать. Скотт специально вызывал мастеров, чтобы ее переделали в высокотехнологичный детский стульчик нестандартных размеров.

ЛД смотрит на меня, улыбается.

– Правда?

Я киваю.

Официант проводит нас через зал ресторана, набитый битком; вверх по лестнице на два пролета, потом – по серебристой винтовой лестнице, еще выше, во вращающийся круглый зальчик на крыше.

– Вот, – говорит официант, указывая на столик в самом центре круглого зала, кстати, единственный столик в зале. – Это наш пентхаус-столик. Пентхаус-столик может быть зарезервирован только для членов королевской семьи, знаменитых исследователей, недавно вернувшихся из экспедиции, и для ведущих своего собственного телешоу. – Он отодвигает стул для ЛД, и ЛД садится. Он отодвигает стул для Воздержаньи, и Воздержанья садится. Для меня он стул не отодвигает. Потому что там больше нет стульев. – Прошу прощения, – говорит официант. – Я сейчас принесу еще стул.

Я стою у окна, жую ногти на больших пальцах, любуюсь видом. Весь пригород – как на ладони. Зал вращается, и окно вращается тоже, и из этого вращающегося окна видно то, что обычно не видно. То, что обычно скрыто из виду. Если как следует присмотреться, можно разглядеть и мой дом. Наш дом. Дом, в котором я живу с женой и ее внебрачным ребенком.

– Малютка Джимми здесь не поместится, – говорит Воздержанья официанту, который принес высокий детский стульчик. – Он у вас слишком маленький, стульчик.

– Он просто кажется маленьким, потому что он далеко, – объясняет официант. – Этот зал сконструирован по принципу обманчивой видимости, наподобие оптической иллюзии. – Официант подвигает стул ближе, и – да – стул увеличивается в размерах.

Мы с Воздержаньей приподнимаем малютку Джимми и сажаем его на стульчик.

– Официант, – говорит ЛД, щелкая копытами, как мы с вами щелкаем пальцами, – мы начнем с закуски. Ну, чтобы закусить. И принесите бутылку вашего лучшего шампанского. Я, знаете ли, только что вышел из тюрьмы.

– Уж как не знать.

– Скотт, не груби. Джим только что вышел из тюрьмы.

– И это, по-твоему, хорошо? – Воздержанья упорно не смотрит на меня, и я развиваю мысль: – Если кто-то выходит из тюрьмы, ничего в этом хорошего нет, Воздержанья. Если кто-то выходит из тюрьмы, это значит только одно. Что этот кто-то был в тюрьме. А это значит только одно. Что этот кто-то преступник, что он совершил преступление.

– Джим – телезвезда, – говорит Воздержанья в защиту ЛД. – В наше время все телезвезды сидят в тюрьме. Правда, Джим? Я читала об этом в журнале.

ЛД кивает.

– Макс Золотце считает, что теперь наш зрительский рейтинг возрастет как минимум вдвое.

– У вас отличное шоу. Нам со Скоттом ужасно нравится. Правда, Скотт?

Я качаю головой. Хотя только мысленно, то есть внутри. Снаружи моя голова даже не шелохнулась.

– Мы со Скоттом считаем, что это был очень смелый поступок, Джим, когда ты продолжил вести свое шоу прямо из тюрьмы.

Смелый. Это только одно определение. А есть еще и другое: глупый или идиотский. В каком-то из выпусков они нарядили молоденьких танцовщиц в костюмы молоденьких заключенных, зачем-то измазанных овсяной кашей  [5]5
  Английское слово porridge помимо очевидной «овсяной каши» означает еще и «тюремное заключение», так что, в общем, понятно, почему танцовщиц измазали овсянкой.


[Закрыть].

Официант возвращается с огромной бутылкой шампанского и тремя хрустальными бокалами. Ставит бокалы на стол, открывает шампанское, поливая вращающийся зал пеной цвета шампанского, и разливает шампанское по трем хрустальным бокалам. Вручает бокалы Воздержанье и ЛД.

– За счастливую пару.

– А как же я? Мне тоже положено шампанское? Или третий бокал – для малютки Джимми? – Я хватаю оставшийся бокал, подношу его к губам и вдыхаю.

Когда я прихожу в сознание, воздержанья с ЛД уже доедают закуски и готовятся приступить к главному блюду. Стоя есть неудобно, и особенно – если все остальные сидят. Это проблема в равной степени социальная и практическая. К примеру, я мог бы попросить ЛД передать мне утиный пинг-понг, но раз уж я все равно стою, я с тем же успехом могу протянуть руку и взять его сам.

Воздержанья смотрит на ЛД влюбленным взглядом и спрашивает, почему его выпустили из тюрьмы на девять лет и девять месяцев раньше срока.

– У меня свое собственное телешоу, – объясняет он, как и следовало ожидать. То есть вполне предсказуемо. – Начальник тюрьмы – большой наш поклонник. Ему нравятся молоденькие танцовщицы. И Боб, конечно же. Боб Забавник нравится всем.

– Что-то Боба в последнее время не видно, – говорит Воздержанья.

ЛД качает головой.

– Боб сейчас в тюрьме, – объясняет он. – За совращение малолетних мальчиков.

– Но если Боб в тюрьме…

– Заключенным нельзя выступать на телевидении, Воздержанья. Если, конечно, у них нет своего собственного телешоу, – говорит ЛД. – У нас есть некоторые привилегии. У тех, у кого есть свое собственное телешоу.

– Хм, – хмыкаю я, жуя ломтик утиного пинг-понга. – Похоже, ты там очень неплохо устроился, в тюрьме. В неге и роскоши.

– У меня была отдельная камера. Пушистый ковер с длинным ворсом, своя ванная, все дела.

Воздержанья улыбается, но молчит. Ничего не говорит.

– Хотя не скажу, что все было прекрасно и радужно. Главное, общество было сомнительным в лучшем случае. В основном все – преступники. Один парень сидел за вооруженное ограбление.

Я качаю головой.

– Погоди, если он совершил вооруженное ограбление, то почему он сидел в тюрьме нестрогого режима?

– Он был коллегой небезызвестного мистера Бинго, – объясняет ЛД.

– Того сутенера из пригорода?

ЛД кивает.

– Его держал и в тюрьме сверхстрогого режима, на острове в море. Мистер Бинго поговорил с судьей, и ему сбавили срок с десяти лет до десяти дней, и перевели его в Пригородную тюрьму нестрогого режима. Кстати, приятный такой мужик. Я у него в карты выигрывал.

– Я бы нарочно ему проигрывал. Воздержанья смотрит на меня с неприкрытым презрением.

– Ты – да.

– Кстати, Скотт, ты-то как? – говорит ЛД, меняя тему. – Чем занимался все эти три месяца?

Я пожимаю плечами.

– Все так же работаешь в кинотеатре?

Я качаю головой.

– Нашел другую работу?

– Да, – говорю я оптимистично. – Ну, то есть нет.

ЛД кивает. Берет последний ломтик утиного пинг-понга. Кладет его в рот. Глотает. Вытирает подбородок. Запрокидывает голову. И смеется.

Единственное, что придает мне сил, чтобы продержаться в течение обеда, – мысль о том, что сегодняшний вечер я проведу дома с женой. Но Воздержанья пригласила ЛД к нам домой, чтобы посидеть и чего-нибудь выпить в непринужденной домашней обстановке. Хуже того, он притащил с собой двух друзей: жирафа-призрака рок-звезду по имени Дэвид Жираф, также известного как Дейв, и жирафа-призрака шеф-повара в самом крутом ресторане города по имени Эндрю Жираф, также известного как Энди. И еще того хуже, они пришли не одни, а с женами, двумя взаимозаменяемыми блондинками по имени Карла и Кэрол. Честно сказать, мне непонятно, почему призрачные жирафы не женятся на призрачных жирафихах. Они приходят в наш мир, женятся на наших женщинах и т.д.

– Это Кэрол, – говорит ЛД, помогая Карле снять пальто. – А это Карла, – говорит он, помогая снять пальто Кэрол.

– Очень приятно, – говорит Воздержанья.

Я молчу, ничего не говорю.

– Пойдемте в гостиную, – говорит Воздержанья. – Скотт, будь любезен, разлей всем вино.

Я совсем не хочу быть любезным, но все равно послушно иду на кухню. Потому что не знаю, что еще делать. Уже на кухне я достаю из холодильника бутылку вина, разливаю его по шести винным бокалам, ставлю бокалы с вином на поднос и несу поднос в гостиную.

Энди с Дэйвом сидят на диване вместе с Карлой и Кэрол, Воздержанья сидит на коленях у ЛД, который сидит в кресле, а малютка Джим сидит на своем высокотехнологичном детском стульчике нестандартных размеров. Мне, понятное дело, сесть негде. Так что приходится стоять.

– Какой хорошенький детский стульчик, – говорит Карла. – Где вы такой достали?

– Его переделали из высокотехнологичной родильной кровати, – объясняет Воздержанья. – А родильную кровать переделали из высокотехнологичного кресла. Скотт специально вызывал мастеров.

– А-а, – говорит Карла, глядя на меня с неприкрытым презрением.

– А малютка Джим, он жираф-призрак или обычный жираф? – спрашивает Кэрол, меняя тему.

– Обычный жираф, – говорит Воздержанья.

– У тебя замечательный цвет волос, тебе очень идет, – говорит Карла, имея в виду цвет волос Воздержаньи. Она их высветлила, чтобы соответствовать цвету Карлы и Кэрол.

– Тебе надо было покраситься в черный, как у меня, – говорит Дэйв, имея в виду свои волосы, которые покрашены в черный. Дэйв – солист готской рок-группы «Мертвые жирафы»; и одет соответственно. Его копыта выкрашены черным лаком, глаза подведены черной тушью. На шее висит серебряный крест.

– А где вы с Джимом познакомились? – спрашивает Кэрол у Воздержаньи.

Воздержанья отпивает вина, устраивается поудобнее на коленях ЛД и говорит:

– Ой, мы давно знаем друг друга. Уже много лет.

– Много лет? Погоди, я его знаю всего только год. А я познакомился с ним раньше.

Воздержанья как будто меня и не слышит. Она продолжает беседовать с гостями, словно меня вообще нет в комнате.

– Я одно время работала в секс-шопе. Джим заходил раз в неделю, покупал порнографию. Однажды он попросил меня помочь ему примерить кожаное белье. В раздевалке он наклонился и поцеловал меня, и мы стали встречаться. Так продолжалось почти восемь лет. Восемь лет. А потом Джим сказал, что ему надоело быть просто другим жирафом – это все равно что быть другой женщиной, только значительно выше ростом, – и ему хочется создать со мной настоящую семью, и чтобы у нас был ребенок.

ЛД кладет подбородок ей на макушку: свой желто-синий подбородок – на ее волосы, выкрашенные в блондинистый цвет.

– Она переживала за Скотта, и я сказал, что поговорю с ним сам, все ему объясню.

– Объясняешь ты плохо, – говорю я как бы между прочим, но меня как будто никто и не слышит.

– И как он это воспринял? – спрашивает Кэрол.

Воздержанья краснеет.

ЛД сжимает ее руку своим копытом и что-то шепчет ей на ухо. Что-то типа: «Давай, смелее».

– На самом деле мы с Джимом хотим сделать одно объявление. – Воздержанья делает глубокий вдох, снимает коричневую резинку со своих теперь светлых волос, бросает резинку в корзину для бумаг и говорит: – Мы с Джимом решили пожениться.

Карла с Кэрол бросаются к Воздержанье, обнимают ее и целуют. Энди с Дэйвом хлопают ЛД по спине, жмут ему копыто.

– Скотт, – говорит ЛД, – неси шампанское. – Я стою на месте, не бегу за шампанским, и ЛД смотрит мне прямо в глаза и говорит: – Скотт, шампанское.