Текст книги "Жираф Джим"

Автор книги: Дарен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Да, – подтверждаю я. – Съемки начнутся весной.

– Я слышала, у вас скоро будет ребенок, – говорит кто-то из девушек.

– Да, у жены. А моя роль – роль добытчика и кормильца.

– Мои поздравления. А когда он родится, примерно?

Я смотрю на свои высокотехнологичные часы.

– Сегодня? – недоверчиво переспрашивает девушка. – Тогда почему вы здесь, а не с женой?

Я пожимаю плечами.

– Хочу посмотреть шоу.

– Но, Скотт, рождение ребенка – это лучше любого шоу.

– Мы все снимаем на камеру, – говорю я в свою защиту. – Я потом посмотрю, на видео.

– На видео можно было бы посмотреть «Жираф Джим представляет». У вас сегодня родится первенец, Скотт. Если вы это пропустите, вы никогда…

Окончание фразы тонет в голосе из репродуктора, объявляющего по студии:

– Тридцать секунд до эфира.

Оно (окончание), может, и тонет, но все равно резонирует.

– Гарри, – говорю я Гарри, – мне надо позвонить.

И я убегаю звонить. В коридор.

Когда я в последний раз говорил с Воздержаньей, роды уже начались. И вполне вероятно, что ребенок уже родился и я все пропустил. Я достаю свой мобильный, нажимаю на кнопку, подношу его к уху.

– Воздержанья, он уже все?

– Кто уже все?

– Ребенок. Ребенок родился?

– Нет, Скотт. Возникли некоторые осложнения. Он уже вроде пошел наружу, а потом остановился.

Я делаю глубокий вдох.

– Воздержанья, я еду домой. Ты не давай ему выйти, пока я не приеду. Если он снова полезет наружу, не давай ему вылезти целиком. Я хотел бы при этом присутствовать.

– А зачем?

– Хочу держать тебя за руку. Хочу увидеть, как родится наш первенец. Хочу перерезать пуповину. Мы же купили специальные ножницы, специально для этого случая.

Она улыбается. Я слышу эту улыбку в ее голосе.

– Скотт, я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, Воздержанья.

– Но, Скотт, доктор Яблочко уже здесь. Он говорит, что ребенок родится не раньше полуночи.

– Не раньше полуночи?

Она кивает. Я слышу этот кивок в ее голосе. Я быстро подсчитываю в уме.

– Шоу закончится в половине одиннадцатого. Так что я все успеваю. Смогу даже немного побыть на приеме, который у нас тут устраивают после съемок.

Джим просто создан для телевидения. У него настоящий талант. Зрители аплодируют ему стоя. Жалко, что Воздержанья не смогла сегодня быть в студии. Или за кулисами, вместе со мной и Гарри.

Или здесь, на приеме. Сегодня здесь собрались все, включая и мать-одиночку Мамика с ее малышом Малявкой Водичкой.

– Поздравляю, – говорит Мамик, пожимая мне руку. Я говорю ей «спасибо» и вытираю руку о штаны. (Малявку Водичку немного стошнило.)

– Нам с Малявкой понравилось, да, Малявка?

Малявку Водичку опять тошнит.

Я глажу Малявку по голове.

– Привет, Малявка.

– Ему очень понравился этот жираф. Он любит животных. Да, Малявка, ты любишь животных?

Малявка Водичка кивает, и его снова тошнит.

– Ему давно пора спать, – объясняет Мамик. – Его поэтому и тошнит. Его всегда тошнит, если он вовремя не ложится.

Кстати, о тошноте и ее причинах. Ко мне подходит мой старый школьный приятель Плут Дубина. Единственный парень, который показывал мне свой писюн. Я всегда сомневался, что Плут Дубина хоть как-то преуспеете жизни, так что меня вовсе не удивляет, что он так и остался тринадцатилетним мальчишкой – и даже одет в свою старую школьную форму. Он лезет в карман пиджака, вынимает оттуда чипсу и сует себе в рот.

– Хочешь?

– Нет, спасибо.

– Со вкусом креветок. Слямзил в папином баре. – Он по-дружески бьет меня кулаком в промежность, прямо как в старые добрые времена, и говорит: – А ты знаешь, что такое спермач?

– Конечно, знаю. Я женатый человек. Почти папа, – добавляю я с гордостью.

– Нет, ты точно придурок. – Он ковыряет в носу, запустив палец в ноздрю до самых мозгов. – Ты идешь на вечеринку? Ну, к Лайзе?

Я смеюсь.

– Зачем мне ходить на вечеринки к какой-то Лайзе, если теперь я хожу на приемы, где собирается весь цвет телевидения?

– Нет, ты точно придурок. – Плут Дубина бьет меня кулаком в живот и убегает – и с разбегу врезается прямо в дородную, крупную женщину, похожу на большой вкусный торт. Она дает ему увесистый подзатыльник и тут же ласково его обнимает.

– Добрый вечер, мистер Спектр. Поздравляю. Новое шоу получилось на славу. Нам с коллегами очень понравилось.

– Спасибо, сестра Матрона. – Я чешу левую линзу очков. – Да, нелегкая это работа – подготовка программ, – говорю я с нажимом. Сестра Матрона не понимает намека, и я добавляю: – Может быть, вы… ну… проведете со мной процедуру вашего терапевтического объятия?

– Ну конечно. – Она сжимает меня в объятиях и говорит где-то на середине терапевтической процедуры: – А это кто там нам машет с того конца зала? Вот опять помахал, прямо у меня перед носом.

– Это, наверное, Вик Двадцатка, мой лучший друг. – Не прерывая терапевтической процедуры, мы с сестрой Матроной поворачиваемся на сто восемьдесят градусов, и я оказываюсь лицом к лицу с Виком. – Вик.

– Привет, Скотт. Как жизнь?

– Замечательно. Ты смотрел наше шоу?

Он признается, качая головой:

– Я его пропустил. Писал новую программу и как раз подошел к самому интересному месту. И совершенно не следил за временем.

– Кстати, еще раз большое спасибо за ту компьютерную игрушку. Джим только о ней и говорит.

– Для друзей – все что угодно, Скотт. Все, что касается компьютерных игр. Давай, что ли, выпьем. Хочу тебя угостить.

– Лучше не надо, – говорю я. Еще в самом начале приема я изрядно нюхнул шампанского, и у меня до сих пор кружится голова. – Я уже пьяный.

– И все-таки не такой пьяный, как вон тот мужик.

Он имеет в виду капитана Кейпа, с которым мы познакомились в больнице. Когда он только пришел, он был в костюме, как деловой бизнесмен. Впрочем, он сразу же сообщил всем и каждому, что переоденется в костюм супермена, как только случится что-нибудь волнующее. Видимо, что-то волнующее случилось, потому что теперь он являет собранию нелепый наряд из синего облегающего трико и облегающей водолазки с вышитой на груди буквой «К».

– Интересно, он что собирается делать? Ловить преступников? Кстати, о преступниках. Это не тали старушка, которую приготовили к пожизненному заключению за кражу домашней обуви?

Сперва я решаю, что он пошутил, но, проследив за направлением его взгляда, вижу Бабулю Кошак, которая направляется прямо к нам. Будучи женщиной пожилой, она идет очень медленно, еле-еле передвигая ноги, но настоящие леди преклонных лет, и к тому же сбежавшие из тюрьмы, стоят того, чтобы их дождались.

– Здравствуй, Скотт.

– Вы сбежали из тюрьмы?

Она кивает.

– Хотела посмотреть шоу. У них в тюрьме нет телевизора, представляешь?! Эдди собирался навестить меня в тюрьме, но так ни разу и не пришел. И все из-за этого бесовского ящика. А вот и он, кстати.

– Эдди, – говорю я, обозревая его подбородок снизу. – Тебе понравилось наше шоу?

– Дерьмо на палочке. Лучше бы я дома остался, посмотрел бы его по телику.

– Но это лучше, чем телик, Эдди. Это реальная жизнь. – Вид у него озадаченный, и я поясняю: – Реальная жизнь лучше, чем телевизор, Эдди.

– По мне так, как ни крути, все – дерьмо.

– Что, вообще все?

Он кивает.

– А костюм мистера Бинго? Тоже дерьмо?

Эдди морщится. Он явно не понимает, о чем речь.

– Ты вообще знаешь, кто такой мистер Бинго? – говорю я, указывая глазами на сутенера из нашего пригорода.

Эдди молчит, но, судя по его виду, знает.

– Ты говоришь, все-дерьмо, – поддразниваю его я. – А как же костюм мистера Бинго? Тоже дерьмо?

Эдди смотрит на мистер Бинго, потом – на его делового партнера Обезьяна Клешню, который делает всю обезьянью работу.

– Нет, – говорит Эдди. – Очень хороший костюм. Не дерьмо.

Мистер Бинго похлопывает меня по плечу.

– Я как раз говорил Обезьяну: «Эти танцовщицы – просто не девочки, а конфетки». Да, Обезьян?

Обезьян кивает.

– Джим мне все рассказал. Как ты спас мою девочку с побережья, – говорит мистер Бинго, поправляя галстук. – Она убежала, а ты ее спас. Там, на море. Обезьян, сигару.

Обезьян Клешня по прозвищу Обезьяньи Ручки достает из кармана сигару, зажигает ее и передает мистеру Бинго.

– Еще одну. Для моего друга.

Обезьян Клешня зажигает вторую сигару и передает ее мне своими обезьяньими ручками.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать, Скотт? Для тебя – все что угодно. Я твой самый ярый фанат. Да, Обезьян?

Да нет, думаю я про себя. Мой самый ярый фанат – это Спот Плектр, основатель фан-клуба Скотта Спектра. Как я уже говорил, Спот Плектр – не настоящее имя. Он изменил свое имя, потому что хотел быть похожим на меня. Он копирует меня во всем. Даже одевается точно как я. Рыжий от рождения, он перекрасился в блондина, искусственно выпрямил волосы и ходит с длинной растрепанной челкой. Сегодня на нем очки, самые стильные из существующих на данный момент на потребительском рынке, штаны с узором «миллиметровка» и антистатические не скользкие носки. Все – в точности как у меня. Вплоть до туфель в виде космических кораблей.

Тут я должен внести поправку: Спот Плектр был моим самым ярым фанатом, а теперь я уже и не знаю… Весь вечер он ходил мрачный, явно хотел со мной поговорить. А когда все же набрался смелости подойти, не сумел сформулировать ни одной фразы – так он был взбешен.

– Как я понимаю, тебе не понравилось шоу.

– Ты продайся – Он снимает свои очки, самые стильные из существующих на данный момент на потребительском рынке, и швыряет их на пол. – НФ-канал – это канал научной фантастики. – Он буквально кипит праведным гневом. – А это, – он указывает в потолок, видимо, имея в виду главную студию несколькими этажами выше, – это не научная фантастика.

– В каком смысле?

– Научная фантастика – это фантазия, вымысел. С научным уклоном, – говорит он, наступая на свои очки, самые стильные из существующих на данный момент на потребительском рынке. Очки не ломаются, и он наступает на них еще раз. Очки не ломаются. – А это, – беснуется он, – не научная фантастика. Это легкая развлекательная программа. С ударением на «легкая».

– Это, безусловно, научная фантастика. Я так думаю.

– Ну и где там наука?

Я задумчиво закусываю губу.

– Призрак.

– Призрак – это ужастик.

– Танцовщицы.

– Порнография.

– Боб Забавник.

– Комедия.

Я снова закусываю губу.

– Мне надо кормить семью. Через час, – говорю, глядя на свои высокотехнологичные часы и быстро подсчитывая в уме, – я буду папой.

– Ты продался. Фан-клуб Скотта Спектра прекратил свое существование. Завтра же я бреюсь на лысо. И возвращаю себе свое имя. Саймон Конь.

Я с трудом подавляю смешок.

– Конь? Твоя фамилия – Конь?

– И что?

– Надо вас познакомить с Джимом. Ему понравится. Конь Саймон и Жираф Джим.

– Что-то я не врубаюсь.

– Звериные фамилии, – говорю я, давясь от смеха. – Джиму это понравится. Пойдем, я тебя с ним познакомлю.

Он неохотно плетется за мной к барной стойке, где Джим просидел целый вечер в компании какого-то мужика. Кстати, только теперь до меня дошло, что Джим и вправду весь вечер просидел у стойки в компании этого самого мужика. Я всегда подозревал, что Джим – гей. И вот доказательство. Я подхожу к Гарри, который сидит на другом конце стойки, и легонько хлопаю его по плечу.

– Джим – гей, Гарри.

Гарри молчит и вообще не глядит в мою сторону.

– Прости, это было невежливо. Гарри, с тобой все в порядке?

– Ты знаешь, кто это?

– Нет. А кто?

– Это Макс Золотце с Платинового канала.

Я смотрю на собеседника Джима.

– Он, как только пришел, сразу взялся обхаживать Джима. И все это время они сидят, разговаривают.

Я сажусь рядом с Гарри на свободный высокий табурет.

– Гарри, Джим с нами. Он подписал контракт на десять лет. Я при этом присутствовал.

– Посмотри на его передние ноги.

Я смотрю на передние ноги Джима.

– Он положил их на стойку.

– Посмотри повнимательнее.

– Ну хорошо. Он засунул их в стойку. Джим – призрак, Гарри. Он умеет проходить сквозь стены. Вообще сквозь любые предметы.

– И ты думаешь, призраку есть дело до какого-то там контракта?

Я пожимаю плечами.

– НФ-канал благополучно накрылся, Скотт. Без жирафа Джима не будет никакого шоу «Жираф Джим представляет». А без варьете-шоу «Жираф Джим представляет» не будет никаких денег, – говорит Гарри. – Эта сцена с копытоустойчивым покрытием. Знаешь, во сколько она обошлась? В бюджет сезона «Космонавта в космосе». Не серии, Скотт. Сезона.

– Гарри, НФ-канал – это целая организация. Часть единого телевещания.

Гарри качает головой.

– НФ-канал – это бизнес. Вернее, был.

– Но, Гарри, у меня же семья. Жена, ребенок…

– Счастливчик, – говорит Гарри, вставая. – У меня нет вообще ничего.

Гарри прав. Я счастливчик. У меня есть жена и ребенок. То есть ребенок не то чтобы есть. Но уже скоро будет. Я только надеюсь, что он все-таки подождет, пока я не приеду домой. Хотелось бы все-таки поприсутствовать при его появлении на свет.

Я собирался поехать домой на такси и списать это в счет представительских расходов, но Гарри заморозил все средства на мои представительские расходы, так что приходится ехать на метро и добираться от станции пешком. Выйдя на угол нашей улицы, я звоню Воздержанье с мобильного.

– Воздержанья, как там ребенок? Уже родился?

– Пока нет, но уже на подходе. Давай быстрее, Скотт, а то опоздаешь.

– Я уже скоро. Я поехал на метро. Поезд сломался в тоннеле, и пришлось выходить и толкать.

– Надо было взять такси.

Я молчу. Просто слушаю дыхание жены и свое собственное дыхание.

– Надо было взять такси, Скотт. Почему ты не взял такси?

– Никаких такси нет. – В известном смысле их действительно нет. Никаких. – Воздержанья, а ты бы любила меня по-прежнему, если бы у меня не было денег?

– Конечно, любила бы. А почему ты вдруг спрашиваешь? Хочешь уволиться с НФ-канала? Мы с доктором Яблочко смотрели шоу. Да, доктор Яблочко?

– Да, – слышу я голос доктора Яблочко. – Шоу просто отменное. Так, погодите, – говорит он деловито, – похоже, ребенок пошел.

– Задержите его. Я сейчас, – говорю я, возясь с ключом от входной двери. Ключ не войдет, не повернется в замке… ключ входит и поворачивается, дверь открывается, и я вхожу в дом.

Я едва успеваю закрыть за собой дверь, как открывается дверь гостиной, и оттуда выходит доктор Яблочко, вытирая руки, испачканные чем-то красным, о свой белый халат.

– Мои поздравления. Ваша жена только что родила замечательного малыша, крепенького и здоровенького жирафика.

– Жирафика?

Доктор Яблочко кивает и улыбается.

– Мальчик. Десять фунтов одиннадцать унций.

– Жирафик?

– Жирафик, да.

Комната вдруг превращается в корабль, попавший в сильную качку. Нетвердой походкой я добираюсь до борта и блюю в бурное море.

Жирафик. Крепенький и здоровенький.

Я вытираю рот кухонным полотенцем, отпиваю глоток воды и иду в гостиную.

Воздержанья сидит на высокотехнологичной родильной кровати. Ее ноги сдвинуты и накрыты одеялом. Она смотрит на меня, улыбается. Смотрит на малыша у себя на руках, улыбается.

Я подхожу ближе. Смотрю на ребенка, смотрю на жену.

Доктор Яблочко надевает пальто, берет свой докторский чемоданчик.

– Как вы его назовете?

Я смотрю на жену. Как мы его назовем?

– Джимми, – говорит Воздержанья. – Назовем его Джимми.

Новая жизнь на новом посту

Как солдат армии праздных (иначе – безработный) я не могу исполнять роль (иначе – выполнять обязанности) добытчика и кормильца жены и ребенка. Это меня удручает. И Воздержанью – тоже. Это приводит к семейным ссорам, как правило – из-за шоколадок. Обычно все происходит примерно так.

– Ты купил мне шоколадку? – спрашивает Воздержанья, когда я возвращаюсь домой после похода в киоск за газетой.

– Нет, – отвечаю я. – Только газету.

– Я просила купить шоколадку, – говорит Воздержанья, укладывая малютку Джимми в его высокотехнологичную супертранспортабельную колыбельку или же, наоборот, вынимая его из высокотехнологичной супертранспортабельной колыбельки. В данном случае она его вынимает и прижимает к себе.

– Мы не можем позволить себе шоколадку. – Присев на краешек высокотехнологичной родильной кровати, я раскрываю газету и начинаю просматривать объявления в разделе «Работа для вас: Требуется». – Либо газету, либо шоколадку. И я выбрал газету. Вот устроюсь на работу и куплю тебе сто шоколадок. Или одну, но большую, – говорю я жене. – Размером в сто маленьких шоколадок.

Воздержанья прижимает к себе малютку Джимми.

– Что там на этой неделе? Есть какие-нибудь вакансии?

– Нет. – Я показываю ей газету. Пустую страницу. – Я уже начинаю бояться, что никогда не найду работу. Ведь я ничего не умею, кроме научной фантастики – ничего.

– Подержи Джимми. Отвлекись.

– Не могу. Мне надо искать работу.

– Подержи Джимми. – Воздержанья сует его мне, и я с неохотой беру его на руки.

Я смотрю на малютку Джимми, а потом отворачиваюсь, потому что мне больно на это смотреть. Сказать по правде, меня удивляет категоричность жены, которая категорически утверждает, что у него нет никаких недостатков физического развития. У него ненормально длинная шея, как будто доктор Яблочко тянул его наружу за голову. Он весь в оранжевых пятнах. У него на ногах копыта. И на руках тоже копыта. И рук у него, в сущности, нет. А есть четыре ноги. С копытами. У него большой нос. А на макушке – смешные маленькие рожки. Языку него длиннее, чем язычок на клоунских ботинках. Он преспокойно облизывает себе уши. Кстати, сами уши тоже какие-то странные: заостренные, с кисточками из оранжевых волосков.

– Интересно, есть там что-нибудь интересное, – говорю я, имея в виду телевизор. – Может быть, по каналу повторного фильма покажут повтор «Космонавта в космосе»?

– А тебе будет какой-нибудь гонорар?

Я качаю головой.

– Все гонорары за повторный показ идут в Мемориальный фонд Гарри Дельца.

– Бедный Гарри. Так и не смог оправиться от удара.

Да, думаю я про себя. Бедный Гарри. Задумавшись, я прижимаю малютку Джимми к груди и нечаянно делаю ему больно, потому что он начинает плакать.

– Он плачет, – говорю я, констатируя очевидное.

– Так прижми его к себе, чтобы он успокоился.

– Так я и прижал, он поэтому и плачет.

– Спой ему песенку, – говорит Воздержанья. – А я пойду дверь открою.

– А-а-а, – пою я. – А-а-а, а-а-а.

Когда жена возвращается, малютка Джимми все еще плачет.

– А-а-а, – пою я. – А, привет, Джим.

– Привет, Скотт, – говорит Джим.

– Джим, садись, – говорит Воздержанья.

– Надеюсь, ты вытер копыта, Джим.

Джим смотрит на свои облепленные снегом копыта.

– Прошу прощения, – говорит. – Я забыл.

– Смотри, как ты наследил.

– Прошу прощения, я не нарочно.

– Скотт, это невежливо. Джим, садись, – говорит Воздержанья. – Скотт все вытрет. Да, Скотт?

– Если малютка Джимми прекратит плакать. Джим, подержи его. – Я отдаю Джиму малютку Джимми, прямо в руки, ну или в передние ноги, и иду на кухню за щеткой и совком. Потом возвращаюсь в гостиную и счищаю с ковра весь снег. Снег легко счистить, пока он еще снег. Не уберешь его сразу – он растает и превратится в воду.

Воздержанья смотрит на Джима и улыбается.

– Ты умеешь обращаться с детьми, Джим.

Джим молчит, улыбается. Он сидит на диване, баюкая малютку Джимми. Воздержанья тоже сидит на диване, с другого края. Я опять ухожу на кухню, протираю бумажными полотенцами совок и щетку, ставлю их на место, возвращаюсь в гостиную и сажусь на диван между женой и жирафом-призраком.

– Джим замечательно управляется с малюткой Джимми, – говорит мне Воздержанья. – Как только Джим взял его в руки, ну или в передние ноги, он прекратил плакать и заулыбался. Смотри.

Я смотрю на Джима. Он встает, отдает малютку Джимми Воздержанье и садится на место.

– Ты как, работу нашел?

– Нет, пока не нашел. Но меня пригласили на собеседование в трех местах.

Воздержанья вся подается вперед, одной рукой поправляет круглую коричневую подушку у себя за спиной (эта такая специальная подушка для молодых мам) и снова садится, откинувшись на подушку.

– Правда?

– Ага, – говорю я, соображая буквально с ходу. – В одном месте – на должность пилота. Во втором – полицейского. И в третьем месте… э… политика.

Воздержанья смотрит на меня как-то странно.

– Забавно, что все три работы начинаются с буквы «пэ».

– Да. Человеческий разум устроен забавно.

– Могу устроить тебя на работу, Скотт, – говорит Джим.

– На телевидении?

– В кино.

– В кино, – повторяю я, переваривая информацию. – Всегда мечтал работать в кино. Да. Джим, что ты там ешь?

– Шоколадку.

Воздержанья опять подается вперед, смотрит на меня, смотрит на Джима.

– Шоколадку?

– Обожаю шоколад, – говорит Джим, словно размышляя вслух. – У меня там в машине – сто шоколадок.

Воздержанья облизывается.

– Ты тоже купишь мне сто шоколадок, да, Скотт? Когда устроишься на работу.

– Да. Или одну, но большую, – говорю я, смеясь. – Размером в сто маленьких шоколадок.

Где-то с минуту мы все молчим. Никто не произносит ни слова. А потом, через минуту, Воздержанья говорит:

– Мне так хочется, чтобы у меня было сто шоколадок.

– Хочешь – возьми мои, – говорит Джим.

Воздержанья вновь подается вперед.

– Правда?

Джим пожимает плечами.

Воздержанья кладет малютку Джимми в высокотехнологичную супертранспортабельную колыбельку и идет следом за Джимом на улицу, к его машине. Первые десять-пятнадцать секунд я предаюсь релаксации на диване с газетой, после чего сую ноги в свои любимые тапки в виде инопланетных пришельцев, надеваю свою снегостойкую термокуртку и выбегаю во двор.

Джим отпирает багажник своего спортивного кабриолета цвета «синий электрик» электронным дистанционным ключом цвета «синий электрик», открывает багажник, и там, в багажнике, лежит сто шоколадок – аккуратными стопочками по десять штук.

Воздержанья смотрит на шоколадки, облизывается.

– Бери, не стесняйся, – говорит Джим, выгребая целую охапку.

Воздержанья берет шоколадки, сколько помещается в руки, и кладет их в большой мешковатый карман своих мешковатых коричневых брюк. Потом берет еще и кладет, что взяла, во второй карман своих мешковатых коричневых брюк. (Это такие специальные брюки специально для молодых мам.)

Джим глядит на нее, улыбается.

Отбросив всяческое стеснение, Воздержанья перекладывает шоколадки в подол своей длинной коричневой толстовки (специально для кормящих матерей), пока в багажнике не остается вообще ничего, кроме снега, который так и идет и, похоже, не думает прекращаться.

– Набивайте ботинки, – говорит Джим. – Набивайте полные ботинки.

Воздержанья вышла в сандалиях, не в ботинках. На мне – мои тапки в виде инопланетных пришельцев, а Джим вообще не носит ботинок, потому что у него есть копыта, и обувь ему не нужна. Из чего я делаю вывод, что «набивайте ботинки» – это просто такой оборот речи типа развернутого междометия. Джим закрывает багажник, и тут Воздержанья замечает что-то на заднем сиденье. Верх у машины открыт, вся машина засыпана снегом, и эта штука на заднем сиденье тоже засыпана снегом.

– А что там, на заднем сиденье? – спрашивает Воздержанья.

– Где?

– Под снегом.

– А, – говорит Джим. – Я думал, ты спрашиваешь про снег. – Он очищает снег. – Вот. Шоколадка. Большая, размером в сто маленьких.

– А можно я ее тоже возьму?

Джим смотрит на шоколадку, потом – на мою жену, и пожимает плечами.

– Бери, если хочешь.

Когда мистер Пятнистое Лиственное Дыхание сказал, что он может устроить меня на работу в кино, ему бы следовало уточнить, что в его понимании работа в кино – это работа уборщика в кинотеатре.

Я работаю на пару с женщиной из пролетарской семьи, шотландкой по имени Мэгги Магги, и, как и у всех пролетарских шотландских женщин, у нее настоящий шотландский акцент и характерно шотландская речь.

– Берешь енту штуковину и вставляешь сюды, – говорит она мне, вставляя шланг в пылесос. – Потом суешь ентот шнурок вот сюды. – Она включает пылесос в розетку под буфетной стойкой в фойе. – Потом, значиц-ца, жмешь на кнопочку, ну, шобы включилось, и ента… пошел пылесосить. Вот так. – Она включает пылесос и водит шлангом с насадкой по стеклянному ящику для попкорна, подбирая случайные зернышки.

– Как-то оно не особенно гигиенично.

Мэгги Магги пожимает плечами.

– Ну, ента, шобы ты понял, как с ним управляцца.

По окончании уборки фойе мы устраиваем небольшой перерыв на предмет попить чаю, прежде чем приступить к наиболее устрашающей части, а именно – к уборке кинозала. Мэгги Магги достает из кармана передника шоколадную печенюшку и кладет ее передо мной прямо на стол.

Я смотрю на печенюшку, потом – на руки Мэгги Магги.

– У вас грязные руки.

– Я тута работаю тридцать годков, – говорит Мэгги Магги, поднимая свои грязные руки. – Моя мамка работала тута, и ее мамка тоже работала тута. Еще когда тута был просто тьятр.

– И что, вам нравится здесь работать?

Мэгги Магги качает головой.

– Тогда почему вы не уволитесь?

– Я тута работаю тридцать годков, – объясняет она терпеливо. – Моя мамка работала тута, и ее мамка тоже работала тута. Еще когда тута был просто тьятр.

Я размешиваю сахар в чае.

– Мой сынок тоже тута работал. Кассиром. Ну и ента… стал приворовывать, и его, значицца, погнали с работы. Тока он не виноватый, – говорит Мэгги Магги в защиту сына. – Он ента… присел на наркотики, и ему нужна была денешка… ну, шобы их покупать.

– О Господи, – говорю я уныло, размешивая сахар в своем грязном чае.

После работы Джим заезжает за мной на машине. Я еще ни разу не ездил в его машине, впрочем, как и в любом другом спортивном кабриолете цвета «синий электрик» с электрическими дверцами и электронной приборной доской. Идет снег, но крышу Джим не поднимает, потому что иначе его непомерное самолюбие просто не вместится в салон; так что снег падает прямо на нас.

– Откуда у тебя деньги на такую машину, Джим?

– Нравится, да?

– На мой взгляд, слишком яркая. Я бы лично взял серую или стальную. Как космический крейсер.

Джим смеется и качает головой.

Я поправляю очки. С виду все остается таким же, как было, и я поправляю их снова, приводя в первоначальное положение.

– Джим, ты не ответил на мой вопрос.

– Какой вопрос?

– Откуда у тебя деньги на спортивный кабриолет цвета «синий электрик»?

– Мы запускаем новое шоу.

– Новое шоу?

– На Платиновом канале, Спек. Первый выпуск – в эту субботу. Называется «Жираф Джим: Опыт с молоденькими танцовщицами».

Я морщу нос. На него приземляется снежинка. Я опять морщу нос, и снежинка падает.

– А почему «Опыт с молоденькими танцовщицами»?

– Это опыт, – терпеливо объясняет Джим. – С молоденькими танцовщицами.

– Да, но в каком смысле – опыт? Джим явно не понимает, и я поясняю:

– Эти молоденькие танцовщицы, они в каком качестве здесь выступают? Как объект опыта или же как субъект? Ты с ними вместе познаешь что-то на опыте или ты познаешь на опыте их самих? Или же это процесс обоюдный? Или молоденькие танцовщицы просто делятся опытом с телезрителями, а ты выступаешь лишь в роли ведущего?

Джим пожимает плечами. Сразу видно, что на телевидении он – новичок.

– Хотя ладно, все равно я не буду его смотреть.

– Дело хозяйское.

– Во-первых, оно сексистское. Девушек эксплуатируют.

– Только не во время шоу. Если я даже их и эксплуатирую, то уже после шоу. У себя в гримерной.

– Джим, танцовщицы – не бессловесные вещи, которые можно использовать для своих нужд. Они такие же люди, как я или ты. Ну, то есть как я. И относиться к ним следует соответственно. И ценить их за ум и душевные качества. Ваше шоу – отвратительно, – говорю я. – И я не буду его смотреть ни за что.

– Себе в убыток.

– В каком смысле?

– В том смысле, что каждому телезрителю – бесплатная пицца.

– Бесплатная пицца?

– Это Макс Золотце придумал. За полчаса до начала программы будет реклама, где телезрителям предложат заказать пиццу на дом в ближайшей пиццерии, где есть служба заказов на дом. Они будут платить, как обычно, наличными – курьеру, а потом, ближе к концу программы, на экране замигает номер телефона, и каждому, кто позвонит, вернут деньги за пиццу.

– А почему ближе к концу?

– Чтобы люди смотрели.

– А, ну да. Но ведь они многое пропустят, пока будут дозваниваться.

– Ну и ладно. – Джим небрежно помахивает копытом. – Номер появится на экране как раз перед выходом Боба Забавника.

– Вы и Боба Забавника привлекли?

Джим кивает.

– То есть у вас там не только молоденькие танцовщицы.

– Молоденькие танцовщицы, я и Боб.

– Тогда почему вы его не назвали «Жираф Джим: Опыт с молоденькими танцовщицами и Бобом Забавником»?

Правым передним копытом Джим смахивает снег со своих смешных маленьких рожек.

– Потому что у телепрограммы должно быть красивое, звучное название, а «Жираф Джим: Опыте молоденькими танцовщицами» – это название красивое и звучное. Тем более что Боба потом, может быть, и не будет. Может быть, мы пригласим кого-то другого. Например, Веселых Близняшек. Или этого чревовещателя-сюрреалиста Самуила Сюрреалиста и его сюрреального тюленя Саула.

– Самуила какого?

– Сюрреалиста.

– И его…

– Сюрреального тюленя Саула.

– Саула?

Джим кивает.

– Самуил Сюрреалист и его сюрреальный тюлень Саул?

– Я так и сказал. Самуил Сюрреалист и его сюрреальный тюлень Саул.

Я снимаю очки, морщу лоб и опять надеваю очки.

– Самуил – это имя чревовещателя? И он к тому же сюрреалист, и поэтому его фамилия – Сюрреалист. Как с Бобом Забавником. Он забавный, и поэтому его фамилия – Забавник. Да, а Веселые Близняшки – они веселые, если тебя увлекают смысловые соответствия.

Джим не слушает. Он лезет в «бардачок» и достает два бокала. Как я понимаю: один – для меня, а второй – для себя. Потом, пошарив копытом у себя под сиденьем, извлекает бутылку шампанского, открывает ее хвостом, скрученным в штопор специально по этому случаю, разливает шампанское по бокалам, выпивает один бокал и швыряет его в снег, потом выпивает второй – и швыряет его в снег.

– И тюлень тоже сюрреалистичный, – говорю я, сделав вид, будто ничего не заметил. – И поэтому его фамилия тоже Сюрреалист. Самуил Сюрреалист и тюлень Сюрреалист.

Джим качает головой.

– Ты все перепутал. – Он опрокидывает бутылку вверх дном и выливает остатки шампанского в снег. – Не ешь желтый снег, – говорит он зловеще. – У тюленя нет никакой фамилии. А есть только имя. Саул.

– Но ты же только что сказал, что его фамилия Сюрреалист.

– Это я про Самуила, – говорит Джим. – Самуил – он ужасно сюрреалистичный, и поэтому его фамилия – Сюрреалист.

– И тюлень тоже сюрреалистичный?

– Тюлень сюрреальный.

– Ну, сюрреальный.

– Ага.

– Но его фамилия – не Сюрреалист?

– Нет. У него вообще нет фамилии. Его зовут просто Саул.

– Тюлень Саул. Или даже Саул Тюлень.

– Без «тюленя». Просто Саул, – говорит Джим. – Его нельзя называть Тюленем Саулом, а то можно запутаться.

– В смысле?

– Тогда номер бы назывался: «Самуил Сюрреалист и его сюрреальный тюлень Тюлень Саул». Ну или «Саул Тюлень».

– Звериные фамилии, – говорю я, задумчиво почесывая очки. – У меня есть приятель, Спот Плектр. У него тоже звериная фамилия.