Текст книги "Идущие на смерть приветствуют тебя"

Автор книги: Данила Комастри Монтанари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Одно лишь искусство существует – искусство хорошо жить и хорошо умереть.

Эпикур

Главные действующие лица

Публий Аврелий Стаций, римский сенатор

Кастор и Парис, вольноотпущенники Публия Аврелия

Помпония и Тит Сервилий, друзья Публия Аврелия

Сергий Маврик, адвокат

Сергия, сестра Маврика

Нисса, актриса мимического театра

Фламиния, матрона, скрывающаяся от всех

Ауфидий, ланиста, управляющий гладиаторской школой

Хелидон, лучший гладиатор Ауфидия

Турий, друг Хелидона

Гелиодор, сицилийский гладиатор

Галлик, кельтский гладиатор

Геракл, сарматский гладиатор

Ардуина, женщина-гладиатор из Британии

Квадрат, противник Хелидона

Хрисипп, врач

1.

Рим, 798 год ah Urbe condita[1]1
  Со дня основания города (лат.). Официальная дата основания Рима – 21 апреля 753 года до н. э. (Прим. пер.)


[Закрыть] (45 год, лето)

Накануне июньских календ[2]2
  Календы (Kalendae) – первый день месяца в Древнем Риме. (Прим. пер.)


[Закрыть]

Сенатор Публий Аврелий Стаций сидел, суровый и недовольный, рядом со своим другом патрицием Титом Сервилием на крытой трибуне за императорской ложей.

Амфитеатр Статилия Тавра на Марсовом поле был уже переполнен, но народ все прибывал, толкаясь и протискиваясь по проходам и широким коридорам, отведенным для черни.

Бои в этот день ожидались знаменательные: Клавдий Цезарь,[3]3
  Клавдий Цезарь – римский император, внук императрицы Ливии по отцовской линии, был четвертым правителем Рима после Октавиана Августа, Тиберия и Калигулы. Придя к власти в 41 году после Калигулы, Клавдий восстановил (формально) власть сената, предоставил римское гражданство многочисленным колониям, способствовал социально-политическому возвышению сословия всадников, укрепил позиции империи в Мавритании, Иудее и Фракии (на юго-востоке Балканского полуострова). Соединившись с Мессалиной в третьем браке, Клавдий впоследствии женился на внучке Агриппины Младшей, которая заставила его усыновить ее сына от Домиция Агенобарба – будущего Нерона. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, прим. авт.)


[Закрыть] страстный любитель состязаний, не поскупился на расходы, желая подарить римскому народу лучшее сражение гладиаторов, какое только видели до сих пор.

Натянутые над ареной широкие полотнища защищали публику от палящего июньского солнца. В центре возвышался искусственно созданный уголок тропического леса, откуда победителям предстояло выгонять зверей, а вокруг него лежало широкое песчаное кольцо, ожидавшее триумфального шествия победителей и крови побежденных.

Тит Сервилий оживленно указывал своему другу Аврелию на разные сценические хитрости, с нетерпением предвкушая зрелище. Сенатор, напротив, смотрел на арену со смешанным чувством любопытства и отвращения: он не любил побоищ, как бы красиво их ни обставляли, но не мог пренебречь своими общественными обязанностями, которые вынуждали занять место, чаще всего пустующее, предназначенное ему на трибуне за спиной императора.

Аврелий старался не поддаваться мрачной притягательности этих подмостков смерти. Взгляд его, блуждавший по толпе, остановился на императорском подиуме, где Клавдий, уже немолодой, в роскошнейшей алой тоге, заключал с самыми льстивыми из придворных пари на огромные суммы.

Рядом с ним под парчовым балдахином восседала говорливая красавица с царственной осанкой – императрица Валерия Мессалина.[4]4
  Валерия Мессалина – горячо любимая жена императора Клавдия и мать его детей Октавии и Британика, которую он казнил во исполнение закона об измене Цезарю и покушении на власть, когда после многочисленных случаев нарушения супружеской верности она возглавила заговор с целью передать трон своему любовнику Силию.


[Закрыть] Из-за хорошо выбритых затылков придворных Аврелию удалось рассмотреть лишь каскад черных как смоль волос и краешек точеного, словно у восточной куклы, профиля.

– Идут! Идут! – Тит Сервилий неожиданно подтолкнул его, указывая на ограду, из-за которой под крики и овации толпы появились гладиаторы.

Мимо почетной ложи прошествовала первая группа воинов в леопардовых шкурах, за ними проследовали фракийцы с небольшими круглыми щитами, служившими единственной преградой смерти, а затем прошли, ослепляя блеском доспехов и играя мускулами, обильно смазанными маслом, гладиаторы в шлемах, украшенных изображением рыбы.

При виде такого немыслимого множества крепких мужских тел матроны с трудом сдерживали восхищенные возгласы – нежные обещания тому, кто спасется от парок,[5]5
  Парки – богини судьбы у древних римлян: первая прядет нить человеческой жизни, вторая тянет ее, а третья обрезает. (Прим. пер.)


[Закрыть] одержав победу.

– А вот и Хелидон, герой арены! – воскликнул Сервилий. – Вон там, среди ретиариев.[6]6
  Ретиарии – гладиаторы, вооруженные сетями и трезубцами.


[Закрыть] Смотри, как он выделяется своим ростом!

Публий Аврелий бросил рассеянный взгляд на гору плоти, возвышавшуюся на арене.

Хелидон означает «ласточка», подумал он. Трудно представить более нелепое название для машины, предназначенной убивать…

Крики толпы отвлекли его внимание. На арену вышли три могучих борца с распущенными по плечам светлыми волосами. Сенатор невольно заинтересовался одной странной деталью и присмотрелся внимательнее.

Атлетические тела, прикрытые короткими туниками, выглядели несколько необычно – мускулатура на груди словно вздулась и походила… на женскую грудь. Нет, нет, он не ошибся… Эти крепкие британские гладиаторы – женщины! Несомненно женщины!

В этот момент самая высокая из атлеток подняла голову, глядя на божественного Цезаря, и во всклокоченной массе светлых волос появилось довольно молодое лицо с круглыми злыми глазками. Поистине краше не бывает! – с иронией подумал Аврелий.

Наконец овации улеглись и толпа притихла. Участники боев выстроились на поле, гладиаторы обратили свое оружие в сторону императорской ложи, и над ареной могучим ураганом пронесся единый возглас, вырвавшийся из их глоток:

– Великий Цезарь! Morituri te salutant![7]7
  Идущие на смерть приветствуют тебя! (лат.)


[Закрыть]

– Посмотри хотя бы, как будет сражаться Хелидон! – умоляюще попросил Сервилий своего старого друга.

– Послушай, Тит, мне скучно, – возразил Аврелий. – Не хочу часами смотреть на одно и то же зрелище: смерть. И потом, от этого запаха крови меня тошнит! – поморщился он, вставая и намереваясь уйти.

Сервилий не знал, что сказать. Запах и в самом деле ощущался даже здесь, на самых высоких ступенях, его не могли заглушить ни рожки с ладаном, ни палочки с амброй, которые матроны подносили к носу.

– Сейчас тут британки, а потом выйдет и победитель, лучший из лучших. Клавдий Цезарь может обидеться, если ты уйдешь именно теперь. Ты же прекрасно знаешь, сколько денег он потратил на организацию этих боев! – пытался убедить друга Тит.

Смирившись, Аврелий неохотно опустился на свое место, решив остаться.

Идущие на смерть приветствуют тебя! Но кто заставляет этих безумцев идти на смерть? Многие, даже не будучи рабами, неоднократно возобновляли договор с цирком, чтобы иметь привилегию ежедневно рисковать жизнью в обмен на мешок денег.

Ремесло, как и многие другие, – это понятно, но сенатор не мог подавить в себе живейшую симпатию к животным… А ведь не прошло еще и половины времени, отведенного для гладиаторских боев, с огорчением подумал он и порадовался короткому перерыву для легкого завтрака.

Пока рабы разносили прохладительные напитки, Аврелий решил порадовать глаз, рассматривая матрон в изысканных, едва прикрывающих наготу одеждах, – зрелище для него определенно более предпочтительное, чем битвы на арене.

– Аврелий, дорогой! – приветствовала его известная куртизанка. – Почему не заглядываешь больше ко мне?

– Загляну, Цинтия, – солгал патриций, полагавший, что услуги гетеры не соответствуют их чрезмерно высокой цене.

– Благородный Стаций, мне говорили, ты не любишь бои гладиаторов, – обратился к нему сенатор, сидевший рядом. – Однако я удивляюсь: возможно ли, чтобы такому человеку, как ты, был совершенно чужд дух соревнования. Большой палец всегда кверху, – продолжал он, с неодобрением покачав головой. – Будь твоя воля, так всех помиловал бы!

– Это уже слишком, – подумал Аврелий. – Мало того что я вынужден тратить свое время, выполняя общественный долг, – сидеть тут и страдать от этого отвратительного запаха крови, – оказывается, я должен еще ликовать и восторгаться!

– Слышишь – звучат горны! – привлек его внимание Сервилий. – Сейчас начнется самое замечательное!

Разговоры умолкли, сменившись приветственными жестами. На какой-то миг среди развевающихся тог Аврелий поймал надменный и загадочный взгляд красавицы Мессалины. Патриций ответил ей поклоном и легкой улыбкой… «Будь спокойна, божественная Августа, я не выдам твоих секретов!» – с сарказмом подумал он.

– Вот как! Теперь одерживаем победы в верхах. Если об этом узнает Помпония… – заметил Тит Сервилий.

Аврелий насторожился. Помпония, жена его славного друга, самая осведомленная сплетница в городе, ни в коем случае не должна знать, будто что-то, пусть даже мимолетное, промелькнуло между ним и лишенной всяческих предрассудков императорской Венерой, главной «героиней» римских сплетниц. Он попытался поэтому побыстрее переключить внимание друга, заговорив о бое.

– Смотри, они поставили британских амазонок против эфиопов! – заметил он, указывая на черные фигуры африканцев, которые ярко контрастировали со светлокожими северянками.

– Да, весьма живописно! – оценил Тит.

Сражение началось. Одна из мужеподобных женщин неожиданно отступила, и рубящий удар саблей рассек ей горло. Вторая тоже вскоре рухнула в пыль, получив удар мечом. Осталась третья и перед нею двое противников, еще стоявшие на ногах, потому что одного африканца она уже сразила своим мечом. Амазонка решительно бросилась на гладиатора послабее и завязала с ним дерзкую схватку, другой поспешил на помощь товарищу.

Все решилось в одно мгновение: вонзив меч в туловище противника, огромная женщина тут же извлекла его и кинулась к оставшемуся в живых эфиопу. Несчастный африканец, увидев, как несется на него эта эриния,[8]8
  Эринии – в греческой мифологии богини мести. (Прим. пер.)


[Закрыть] недолго думая бросил в пыль свой короткий меч и, преследуемый чудовищной женщиной, со всех ног пустился наутек.

– Ардуина, Ардуина! – Публика взорвалась аплодисментами и, опустив большой палец, потребовала для труса справедливого наказания. – Перережь ему глотку! – вопила толпа. – Перережь ему глотку!

Победительница не заставила себя упрашивать дважды.

Рабы-могильщики в одеждах Харона[9]9
  Харон – в античной мифологии проводник душ умерших в царство мертвых. (Прим. пер.)


[Закрыть] спешно уносили трупы и разравнивали песок, стирая оставленные павшими следы, когда единый восторженный вопль возвестил появление Хелидона.

Гладиатор, потрясая трезубцем, с победным видом вышел на арену, а несчастный, которому предстояло сразиться с ним, уже ждал его, опустив голову, словно смирившись с неизбежной судьбой: Хелидон слыл непобедимым. Еще никто из его противников не покидал арену живым.

Борьба началась не на равных: что мог противопоставить прославленному победителю неизвестный гладиатор со своим жалким щитом? В один миг бедняга оказался в сети, и грозный Хелидон устремился к нему.

Поверженный в пыль, его противник увидел, как приближаются к нему измазанные в песке и крови сандалии, а грозные острия трезубца заслоняют солнце, которое он уж точно видит в своей несчастной жизни последний раз. Поняв, что это конец, он смирился и закрыл глаза. Оглушительный вопль толпы означал его кончину.

Он подождал несколько мгновений, показавшихся ему бесконечными. Но ничего не случилось… И он невольно признал, что еще жив… Очевидно, все почему-то произошло не так, как он ожидал.

Он приоткрыл глаза и увидел прямо перед собой подошвы сандалий гладиатора. Не веря своим глазам, он приподнял голову… Хелидон лежал на песке с трезубцем в руке. Он был мертв.

2.

Июньские календы

– Какая сцена, Кастор, если бы ты только видел! Конечно, оттуда, с самого верха, ты ничего не рассмотрел…

– Я видел все происходящее вблизи, хозяин, – возразил верный секретарь Публия Аврелия. – Из посольской трибуны очень даже хорошо все видно.

– Из посольской трибуны? – в недоумении переспросил сенатор.

– Именно так, хозяин, – подтвердил александриец. – Уверяю тебя, прекрасно видно.

– Ты хочешь сказать, что сидел там? – продолжал Аврелий, сердясь на себя за то, что не перестает удивляться выходкам своего ловкого слуги.

– Не так уж и далеко от твоего сенаторского стула с высокой спинкой, господин, – кротко уточнил секретарь. – Я видел и куртизанку, которая разговаривала с тобой.

– С каких это пор, Кастор, ты назначен полномочным представителем какого-то восточного правителя? Насколько мне известно, те места предназначены исключительно для высокопоставленных особ!

– Я немножко знаю людей, хозяин…

– И что ты скажешь в таком случае о Хелидоне? – спросил Аврелий, возвращаясь к главному.

– Он слишком много побеждал, – заметил грек, пожав плечами. – Судя по заносчивости, с какой он вышел на арену, думаю, у него просто не выдержало сердце от предвкушения триумфа. Но поговорим лучше о куртизанке Цинтии. Тебе не следовало бы так уж пренебрегать ею. У нее обширные связи, на самом верху. При дворе поговаривают, будто она…

– Что ты знаешь об императорском дворе, Кастор? – резко прервал его Аврелий. – Или министры уже ходят у тебя в приятелях?

– У меня есть друзья в верхах, – спокойно ответил секретарь.

– Понимаю, – произнес сенатор, отказываясь ломать голову над таким ответом.

Способности его александрийского вольноотпущенника были таковы, что Аврелий не удивился бы, если б увидел его однажды возлежащим в паланкине рядом с самим императором.

– Тебе следовало бы получше заботиться о том, как ты выглядишь, хозяин, – упрекнул его Кастор. – Не скрываешь своего отношения к боям гладиаторов, отказываешься от приглашений самых известных куртизанок, тебя видят в обществе всяких сомнительных личностей…

– Вроде одного моего знакомого – левантийского плута, который обманул и надул половину Рима, – пошутил Аврелий.

– Но я серьезно говорю, хозяин. На Палатинском холме…

– Там даже не знают о моем существовании.

– А вот и нет. Знают, – возразил грек. – А не веришь, так я готов сразу же доказать тебе это, – продолжал он, протягивая послание. – Держи, хозяин, это приглашение императора, которое не сулит ничего хорошего.

Аврелий повертел в руках свиток. Печать, несомненно, принадлежала Тиберию Клавдию Друзу Нерону, божественному Цезарю. Он прочитал послание и, закрыв его, отвернул от глаз любопытного секретаря.

– Я приказал служанкам приготовить тебе ванну, так что как раз успеешь, – сообщил слуга.

И действительно, во дворце его ждали в тот же день, в послеобеденное время. Однако печать была не тронута. Так откуда же узнал об этом хитрый слуга?

– Мне нужно только повидать Нарцисса, – солгал Аврелий.

Встреча с могущественным вольноотпущенником Клавдия выглядела вполне правдоподобно. Впрочем, Кастор не имел никакого права знать, что послание прибыло лично от императора.

– Боюсь, что найдешь доброго Клавдия Цезаря постаревшим, – невозмутимо продолжал Кастор, словно и не слышал слов хозяина. – Ему уже почти шестьдесят.

– Кастор, ты читал послание! – возмутился сенатор. – Но как тебе это удалось? Императорская печать не тронута!

– В ранней молодости, что прошла в Александрии, я получил некие полезные знания, – оправдался вольноотпущенник, нисколько не смутившись. – С тех пор, хозяин, я убежден: дабы спокойно смотреть в будущее, совершенно необходимо хорошее начальное образование.

Аврелий предпочел не развивать тему. Он хорошо знал, какого рода навыки приобрел его верный секретарь в годы своего египетского ученичества: умение хитрить, ловчить, мошенничать, плутовать, жульничать и обманывать владельцев, а также легко завладевать всем, что по неосторожности оказывалось поблизости от его носа.

С другой стороны, этот левантиец так часто предоставлял свои способности ему в услужение, что, пожалуй, не стоит особенно сосредоточиваться на его честности…

– Если тебе известно, что именно хочет сказать мне Цезарь, то я могу и не ходить к нему! – рассердился Аврелий.

– Нет, лучше все же пойти, и немедля. Иначе рискуешь обидеть императора, – спокойно посоветовал грек. – Приготовлю тебе парадную тогу, вдруг встретишь Мессалину. Она явно питает к тебе слабость. Я видел, как она смотрела на тебя из своей ложи.

Чувствуя себя как человек, за которым ведется неусыпная слежка, сенатор направился в термы – просторную ванную комнату с бассейном и двумя отделениями – с горячей и холодной водой, какие имелись в каждом римском доме.[10]10
  Речь идет о domus – просторном одноэтажном доме для большой семьи, многие образцы таких зданий сохранились в Геркулануме и Помпеях. Во всем Риме их насчитывалось менее двух тысяч, поскольку была очень высока стоимость земли под строительство, но зато в городе имелось множество insulae – так назывались здания, как правило, в несколько этажей, даже в пять или шесть, где семьи проживали в отдельных квартирах. Руины многих таких строений можно и сегодня видеть на раскопках в Остии.


[Закрыть] Этот Кастор, подумал он, становится решительно невыносимым – так и лезет в чужие дела…

Спустя несколько часов, после тщательного досмотра стражей, сенатора провели по длинным коридорам, и теперь он ожидал у двери императорского кабинета.

Узнает ли его Цезарь? Он вспомнил, как много лет назад проводил целые дни в библиотеке Азиния Поллиона. Вспомнил приятные беседы, уроки этрусского языка, ехидные шуточки, которыми они с удовольствием обменивались. Он, Публий Аврелий Стаций, юный аристократ, подающий большие надежды, и Клавдий, человек уже немолодой, к которому тогда все относились с пренебрежением. Заикание и уродливая нога с самого детства превратили его в предмет насмешек всей семьи: остальные Клавдии – красивые, наглые, самоуверенные, – считали его паршивой овцой в роду, ошибкой, гримасой природы.

Клавдий-идиот – так с презрением называли они его, слишком занятые собой, чтобы заметить тонкий ум и жажду знаний, которая помогла ему стать глубоким знатоком лингвистики и истории. Удивительно, но те недостатки, из-за которых в нем не видели опасного конкурента, не однажды спасали ему жизнь.

В то время как его знаменитые родственники неизбежно погибали один за другим от яда или кинжала, несчастный Клавдий – «идиот», – на которого никто не обращал внимания, умудрился выжить, пребывая в тени. И настал день, когда он стал высшим правителем империи, протянувшейся во все концы света.

Нет, решил Аврелий, не стоит обманываться. Человек, встречи с которым он ожидал, – не прежний его товарищ по библиотеке, но божественный император, властитель земель и морей.

Секретарь сделал сенатору знак, и дверь открылась. Склонившись над обширным столом, Клавдий просматривал стопку документов. Да, он действительно постарел, убедился Аврелий, с любовью глядя на него, но тотчас выпрямился, высоко вскинув, как принято, руку в римском приветствии:

– Приветствую тебя, Цезарь!

Император поднял на него глаза. Волосы поседели, мускулистые руки – единственное, что оставалось крепким в его несчастном теле, – покрыты вздувшимися венами. Правитель медленно встал из-за стола.

– Приветствую тебя, сенатор Стаций, – сухо и официально ответил он и направился к нему, слегка прихрамывая.

Аврелий ожидал, не двигаясь, глядя на него строго и сурово, как обязывала обстановка.

– Сенатор Стаций! – резко и твердо заговорил старик. – Возможно, ты забыл за чередой празднеств, любовных приключений и других памятных событий о времени, потраченном в библиотеке Поллиона на философские споры с одним несчастным калекой, который служил предметом всеобщих насмешек. Ты был тогда красивым, молодым и здоровым человеком и, должно быть, уже не помнишь тех далеких дней, когда я пытался обучить тебя этрусскому языку. Мы часами беседовали с тобой, и я все удивлялся – почему ты, такой славный юноша, быстрый и ловкий борец, никогда не избегал встреч с Клавдием-идиотом, с дурачком, на которого все показывали пальцем, с несчастным, который спотыкался о любую подножку и жалко заикался в ответ на насмешки. Ты, наверное, мог забыть все это. Я – нет.

Аврелий с трудом сдержал нахлынувшее волнение.

– Теперь никто не смеется надо мной, – продолжал Клавдий, – и, если я спотыкаюсь, сотни людей готовы поддержать, но ты, именно ты, приветствуешь меня так холодно. И называешь Цезарем!

Рука патриция, застывшая в воздухе, опустилась, он расслабился и шагнул вперед. Старик, хромая, двинулся навстречу и открыл ему свои объятия.

– Аврелий, друг мой! Наконец-то! Я столько раз приглашал тебя, но ты ни разу не пришел…

Сенатор оказался захваченным врасплох, хотя где-то в глубине души и ожидал этого.

– Ты стал Цезарем, – попытался оправдаться он.

– Ах, эта твоя чрезмерная гордость! – прервал его властитель. – Прежде всего, я – твой учитель этрусского языка! – засмеялся он, обнимая его. – Проходи, садись и рассказывай. Знаешь, я ведь следил за тем, как складывается твоя судьба. Женщины, приключения, путешествия, философия… Какая интересная жизнь! Мне же, напротив, досталось трудное занятие, которое не оставляет времени для развлечений.

– Клавдий, ты же бог… – с трепетом и волнением произнес Аврелий.

– Есть бог и бог! Нога, которая короче, все время ужасно болит. Думаешь, будь я и в самом деле богом, не вылечил бы ее? – пошутил старик.

– Выходит, ты всех разогнал и теперь – император! – с удовольствием отметил патриций.

– Нет, – возразил Клавдий, – мне совершенно ничего не пришлось делать. Благодаря богам мои дорогие родственники сами поубивали друг друга. Скажи правду: можно ли хуже управлять империей, чем это делали они? Но думаешь, кто-нибудь благодарит меня? Нет, дворцовые историки только и ждут, когда я умру, чтобы забросать меня грязью, усердствуя перед моим преемником. Да и теперь, еще при жизни, знал бы ты, что мне приходится слышать… Жалуются все, от первого до последнего, словно хор вдов, что притворяются безутешными. Аристократы недовольны, потому что я поубавил у них власти, сенат – потому что мало считаюсь с ним, всадники – потому что заставляю платить налоги, да и чернь тоже – оттого, что разрешил провинциалам получать гражданство, будто Рим – единственный город в стране! О целом мире приходится думать, не только о тех, кто живет здесь. Им ведь нет дела ни до Мавритании, ни до Британии, ни до Иудеи! Они живут еще словно во времена Цинцинната! – жестикулируя, продолжал изливать душу властитель. – Вот увидишь, что скажут обо мне: несчастный дурак, по ошибке оказавшийся на троне, им командовали женщины, он утопал в вине… Разве вспомнят когда-нибудь об орошении земель, осушении болот, водопроводах и гаванях, о законах, которые я издавал?

– История вспомнит, – уверенно ответил Аврелий.

– История! – горько усмехнулся Клавдий. – Ты все такой же мечтатель! Думаешь, через пару тысячелетий студенты будут знать что-нибудь о римском праве и речах Цицерона?

– Не думаю… Но все возможно, – возразил Аврелий.

– Да нет! – воскликнул старый император. – От Рима, его языка и цивилизации даже следа не останется. Ты же видишь, что произошло с этрусками. Теперь уже нас единицы остались – тех, кто знает их язык… И речь идет о нашем времени, теперешнем. А будущее, как говорится, еще на коленях у богов.

Старик налил себе полный кубок вина. Все знали, что император много пил, слишком много.

– Я организовал зрелищные бои, – продолжал Клавдий, – и рассчитывал, что они будут иметь большой успех. Для меня чрезвычайно важно сохранить поддержку черни… А тут этот дурак Хелидон дал угробить себя, и теперь начнется конец света!

– Ну, в конце концов, это всего лишь гладиатор… – попытался смягчить ситуацию Аврелий.

– Всего лишь гладиатор, говоришь? А знаешь ли ты, что сегодня лучшие из лучших гладиаторов стоят больше трибунов и сенаторов? – возразил властитель, выразительно посмотрев на луночки,[11]11
  Луночки (lunulae, то есть маленькие луны) – украшения из слоновой кости в форме месяца.


[Закрыть] украшавшие сенаторские сапоги Аврелия, которые, как и латиклавия,[12]12
  Латиклавия – широкая алая полоса, украшавшая тогу и тунику сенаторов в Древнем Риме. Всадники тоже носили такую тогу, только алая полоса была уже.


[Закрыть] обозначали его положение в курии.

– Да, – вздохнул сенатор, – panem et circenses…[13]13
  Хлеба и зрелищ (лат.).


[Закрыть]

– Вот именно! – согласился Клавдий. – И теперь все ждут, что я накажу, как следует, виновного в смерти их кумира. И всем же ясно, что Хелидон убит, а не погиб в сражении, хотя никто не понимает, каким образом его убили! На боях, как ты понимаешь, делается огромное количество ставок…

– Однако ретиарии не так уж высоко ценятся, – заметил Аврелий.

– Но только не Хелидон, – сказал император. – Этот гладиатор давал десять очков вперед каждому. Уверен, Аврелий, от тебя не ускользнули последствия. С его смертью целые состояния перешли в другие руки. Я сам заработал кругленькую сумму!

Игра, вино и женщины – три порока, в которых моралисты упрекали Клавдия Цезаря, забывая о кровожадности его предшественников.

– До чего я дошел, Аврелий! Должен добиваться благосклонности толпы, словно какой-то бесстыжий демагог! Прежде у меня были совсем другие идеалы. Помнишь? Мне хотелось восстановить республику…

– В твоем положении, Цезарь, идеалы становятся роскошью, какую можно позволить себе крайне редко, – возразил патриций.

– Завидую тебе, друг мой: тебе никто не нужен, даже Цезарь. А вот мне, напротив, нужен ты. – Голос Клавдия звучал искренно. – Не стыдно попросить о помощи, даже если ты живой бог. Зевс разве не созывал на помощь других богов, чтобы побороть титанов? – хитро напомнил император. – Так что перейдем к главному. Мне стало известно, что ты блестяще раскрыл несколько загадочных убийств…

– Я думал, это совершенно частные дела, – изумился патриций.

– Друг мой, ты шутишь. В Риме даже у стен есть уши. И потом, император я, в конце концов, или нет? Найдутся и у меня свои шпионы, где надо…

Аврелий с трудом сдержал улыбку. Он не сомневался, что божественному Цезарю известно немало секретов, возможно, даже больше, чем его приятельнице матроне Помпонии, самой осведомленной сплетнице в столице.

– Пришло время оплатить мне те уроки этрусского языка, сенатор Стаций! Найди того, кто убил Хелидона, отдай его на растерзание черни – и тем поможешь мне спасти империю!

– Попробую, Клавдий. При одном условии, однако.

– Что? – добродушно нахмурился старик. – Кто ты такой, чтобы ставить условия Клавдию – богу?

– Сенатор Публий Аврелий Стаций, рожденный свободным, римский гражданин, – с улыбкой ответил друг.

– Так что же это за условие?

– Я буду проводить расследование по-своему, совершенно самостоятельно и с самыми широкими полномочиями. Хочу, чтобы никто – никто! – не вмешивался в мою работу.

– Сенатор Стаций, – заговорил Клавдий, – тебе не кажется это условие несколько обременительным?..

– Позволю себе настаивать, божественный Цезарь, – прервал его Аврелий, пренебрегая этикетом. – Если тебе нужен убийца, позволь мне спокойно вести расследование.

– Ладно, пусть будет так, – сдался Цезарь. – С этого момента ты – мой прокуратор, и твое слово – мое слово. Vale,[14]14
  Будь здоров (лат.).


[Закрыть] Аврелий!

– Vale, Цезарь, – ответил сенатор и направился к выходу.

– И повтори этрусские глаголы! – услышал он вдогонку. – У тебя всегда были нелады с грамматикой!