Текст книги "Проклятие рода Плавциев"
Автор книги: Данила Комастри Монтанари
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Шесть больших садков на берегу доказывали, что Плавций, в отличие от многих новоиспеченных богачей, готовых забыть даже о самом выгодном занятии, лишь бы походить на аристократов, продолжал, не стесняясь, заниматься тем делом, благодаря которому сумел сделать состояние.
– Мой отец очень гордится своим домом и своей торговлей. Но он стар и уже все передал в руки Аттика. А теперь, кто знает…
– Держись, Плаутилла, думай о своей свадьбе! – приободрила ее Помпония.
И о наших планах, добавила она про себя.
– Располагайтесь пока в термах, горячий бассейн готов, и банщики ждут вас. Еду подадут в девятом часу. К сожалению, вместо праздничного ужина, которым хотелось встретить вас, У нас будет поминальный.
– Да уж, удачное мы выбрали время, чтобы приехать сюда, – вздохнула матрона, оставшись наедине с Аврелием, и вручила свое просторное верхнее одеяние рабу.
Сенатор не ответил. Он смотрел вдаль, в сторону большого круглого садка, где плавали чудовища, отведавшие человеческой плоти.
* * *
– Кастор, куда ты запропастился? – позвал Аврелий, напрасно заглядывая в соседние комнаты, где должен был бы находиться секретарь, достойный своего звания.
Однако грека нигде не было. С тех пор как он не совсем честными способами заработал небольшой капитал, бывший раб повиновался Аврелию весьма неохотно и нередко исчезал из виду как раз в тот момент, когда больше всего был нужен.
Сенатор рассердился: кто теперь должным образом уложит складки его тоги? Не этот же раб, старый деревенский увалень, родившийся и выросший на ферме! Может, лучше надеть красивую хламиду или греческую synthesis,[23]23
Греческое мужское платье, которое надевали специально для торжественного ужина.
[Закрыть] с ней легче справиться… Но жаль отказываться от тоги – хотелось бы произвести впечатление на прекрасную Елену, продемонстрировав свое высокое общественное положение.
Без Кастора он просто беспомощен, подумал сенатор. Зачем он только держит этого наглого александрийца! Всего лишь месяц назад, в Байях, Кастор позволил себе использовать его, Аврелия, имя в качестве гарантии при продаже краденых драгоценностей. Аврелий обнаружил это, когда сделка уже была совершена и жена консула демонстрировала в столице сапфировое ожерелье, похищенное у дочери одного эдила. Страшно было даже подумать о том, что могло бы произойти, если бы матроны столкнулись лицом к лицу на каком-нибудь званом ужине.
– Кастор! – позвал он секретаря в последний раз, уже смирившись с тем, что придется обойтись без него. – Не так, несчастный! – прикрикнул он на неуклюжего старика, который не мог справиться с тогой. – Складка должна доходить до самых ступней, но не закрывать их! О Зевс всемогущий… Только касаться!
Он с досадой выхватил у бедного слуги мягкую ткань и попытался сам расправить складки, процедив сквозь зубы несколько крепких выражений по поводу неотесанности местных слуг и ненадежности своего секретаря.
– Хозяин, хозяин! – влетел тут в комнату крайне возбужденный грек. – Там одна госпожа… – И обозначил жестом округлости достаточно крупной амфоры.
– А, появился наконец! – рассердился Аврелий, собираясь наказать его, но Кастор уверенными движениями уже укладывал складки его тоги.
– Ну вот, теперь все вполне прилично. А сейчас поспеши, тебя ждут! – скомандовал Кастор и, прежде чем возмущенный хозяин успел что-то сказать, снова исчез в коридоре.
И все же за несколько мгновений Кастор прекрасно сделал свое дело, и, когда патриций в положенное время появился в дверях гостиной, он выглядел в своих сандалиях с начищенными до блеска луночками[24]24
Луночка (lunula) – украшение из слоновой кости в виде серпа на сандалиях с высокой шнуровкой, которые носили сенаторы.
[Закрыть] и в белоснежной латиклавии,[25]25
Латиклавия – тога с широкой пурпурной полосой, одежда римских сенаторов.
[Закрыть] ровными складками ниспадавшей с его широких плеч, безупречно.
– Публий Аврелий! – окликнул его взволнованный голос.
На пороге появилась уже немолодая матрона, на ее аристократическом гордом лице светилась приветливая улыбка.
– Паулина! – воскликнул патриций, с почтением подходя с ней.
Гордая, прямая, все еще величественная осанка. Лицо в глубоких морщинах сохраняло, несмотря на преклонный возраст женщины, то благородство черт, которое принесло ей когда-то славу самой изысканной матроны Рима. Прическу украшала изящная диадема, отделанная камеями. Паулина с нежностью поцеловала Аврелия.
– Ты, как всегда, прекрасна! – произнес сенатор, причем вполне искренно.
– Между прочим, Аврелий, мой сын – командир легиона. Тебе не кажется, что уже несколько поздновато ухаживать за мной? – улыбнулась матрона.
– Красота может исчезнуть с возрастом, а обаяние – никогда, благородная Паулина!
– Прошло более десяти лет с тех пор, как мы виделись последний раз. Знаю, что ты занял место в сенате, довольно беспутно проведя молодость. Но о твоих проказах мы поговорим позже! Сейчас, к сожалению, нам нужно подумать о другом, – вздохнула Паулина, протягивая ему руку, чтобы он проводил ее к столу.
Почти сразу же к ним подошел человек. Приветливым его назвать было довольно трудно.
– Мой пасынок Плавций Секунд, – представила его Паулина.
Это, очевидно, и есть птицевод, решил Аврелий.
Слишком светлая кожа и крючковатый нос придавали второму сыну Гнея какой-то скорбный, сумрачный вид, и даже блекло-голубые глаза не сглаживали этого впечатления. Он похож на сарыча, может, поэтому предпочитает общество птиц, подумал патриций, скрыв улыбку, и решил, что доставит Секунду удовольствие, если спросит о его пернатых любимцах.
И попал в точку: тот обрадовался, так, во всяком случае, показалось Аврелию, увидевшему, как у сына Паулины приподнялись брови – самый яркий признак оживления на его унылом лице.
– А вот и Елена, вдова Аттика, – холодно проговорила Паулина.
Патриций сразу же оживился.
Женщина, шедшая по террасе, заполненной цветами, знала, что она красива: на лице – выражение исполненной достоинства скорби, движения продуманны и отработаны. Елена едва тронула руку гостя холодными, необыкновенно холеными пальцами с очень длинными ногтями. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, чтобы волнение не нарушило гладкости алебастровой кожи.
– Я только на минуту, поскольку гостеприимство обязывает меня приветствовать нашего знаменитого гостя. Что до ужина, то я слишком измучена, чтобы прикасаться к еде, – сокрушенно заявила вдова, но сенатору показалось, что вид у нее отдохнувший и вполне довольный, как у человека, который только что неплохо подкрепился.
Продуманным жестом эта живая статуя провела рукой по своим волосам цвета меда. Она, несомненно, была натуральной блондинкой, решил патриций, окинув ее взглядом знатока: редко встречается такой цвет волос на сухих равнинах Юга. Прекрасная фигура Елены в белоснежной траурной тунике была под стать ее тонкому лицу.
– Знаю, как тебе тяжело, дорогая невестка, – произнесла Паулина кислым тоном, – но прошу тебя остаться из уважения к сенатору Стацию, который оказал нам честь своим посещением.
Просьба прозвучала как приказ, и красавице не оставалось ничего другого, как повиноваться.
– Моя дочь Невия, – сказала Елена рассеянно, пропуская вперед девушку лет шестнадцати с длинными каштановыми волосами, распущенными по плечам, – свидетельство невинности.
Девушка, нисколько не походившая на мать, серьезно посмотрела на патриция, и Аврелий прочел в ее глазах ум и волевой характер.
Наконец появился Гней Плавций, отец семейства. Старик, хоть и подавленный ужасным несчастьем, по-прежнему излучал могучую энергию, и его усталые глаза еще искрились той хитростью, что делала его столь опасным в деловом мире.
– Хотелось бы встретиться с тобой при других, менее печальных обстоятельствах, сенатор Стаций. К сожалению, ты приехал в тяжелое для Плавциев время. Но гостеприимство – наш священный долг, и я уверен, мой бедный сын почел бы за честь видеть тебя на своих поминках. Добро пожаловать в наше скромное прибежище.
Вместе с Гнеем Плавцием Публий Аврелий вышел на террасу и не смог скрыть искреннего удивления: она держалась на тонких алебастровых колоннах, таких тонких, что казалось, они не могли бы удержать и лист папируса, а между тем на ней раскинулся необычайной красоты висячий сад, в котором растения размещались чрезвычайно искусно.
– Понимаешь теперь, Стаций, почему я не скучаю по столице? Это все, что мне нужно, – жить здесь, в тишине и спокойствии, с женой и детьми, вдали от пыли, шума и суматохи столицы. Кстати, как дела с запретом движения в Риме? Мне говорили, что декрет Юлия Цезаря[26]26
Своим декретом (Lex Iulia Municipalis) Юлий Цезарь запретил движение гужевого транспорта по Риму в дневное время и превратил город в огромную пешеходную зону.
[Закрыть] больше не действует.
– Да, все жалуются на движение, но никто не хочет отказаться от удобной повозки… Так или иначе, запрету уже почти сто лет, и плохо ли, хорошо ли, но он действует. Подумать только, когда тот столь непопулярный закон вступил в силу, все ожидали, что его отменят через несколько дней! – заметил патриций, откидываясь на приятно подогретые подушки триклиния.[27]27
Триклиний – обеденное ложе для трех лиц. Триклинии размещались вокруг стола таким образом, чтобы с одной стороны оставался свободным подход к нему для подачи блюд. Столовая в римском доме также называлась триклинием. (Прим. пер.)
[Закрыть]
На пороге появился мужчина с военной выправкой.
– Мой пасынок Луций Фабриций, командир рейнских легионов, – представил его хозяин дома.
Вот это действительно неожиданная встреча, удивился Аврелий, который и в самом деле никак не ожидал увидеть Луция в доме отчима. Ходили слухи, будто между отпрыском знатной семьи и семейством его матери сложились довольно напряженные отношения: знатный Луций Фабриций, выросший в тени отца, гордого патриция старого склада, недолюбливал деловых родственников, плебеев и провинциалов, не имевших за плечами никаких заслуг, кроме звонких монет.
Фабриций прошел вперед, сухо поздоровавшись, и на губах его появилась горькая, почти злая усмешка. Лицо его отличалось редкой для мужчины красотой, которая, однако, никак не умаляла его мужественности.
«Придется уделить побольше внимания женщинам, не то затмит меня этот грубый военный», – решил Аврелий, внимательно оценивая соперника: женщины всегда были неравнодушны к звону доспехов.
Плавций, в свою очередь, не слишком старались изобразить расположение ко вновь прибывшему: аристократическая спесь Фабриция, похоже, вызывала у рыботорговцев плохо скрываемое раздражение.
– Все, что едят за этим столом, добывается на моих землях! – гордо заявил старый Плавций, пока слуги подавали закуску.
Сняли крышку с огромного блюда в середине стола, и устрицы, мидии и ракушки, которыми оно оказалось заполнено, привели Помпонию в такой восторг, что все даже приумолкли на минуту.
– Ах, если бы все это видел мой Сервилий! – воскликнула она в восхищении, вспомнив о своем любящем поесть муже, который остался в Байях лечить в термах суставы.
– Устрицы выловлены несколько минут назад, сбрызните их вином, – посоветовал радушный хозяин и после должных возлияний в честь богов и краткой поминальной речи об усопшем положил начало застолью. – Хочешь посмотреть, как мы разводим устриц? – спросил Плавций сенатора, наблюдавшего, как прекрасная Елена осторожно брала раковину кончиками пальцев, словно боялась допустить какой-то недостаточно изящный жест.
– Так ли уж необходимо говорить о дарах моря? – грубо прервал его Луций.
– А почему нет? Очень даже увлекательная тема, – не без лукавства возразил Аврелий, не терпевший подобной аристократической спеси.
«И моя семья древнее твоей, поэтому ты не смеешь смотреть на меня свысока», – подумал он про себя.
– Нам следовало бы обсудить юридические вопросы, – подсказала Плаутилла.
– Как же ты спешишь стать патрицианкой, моя дорогая! – поддел ее Фабриций.
– Тебе тоже следовало бы жениться на богатой плебейке, Луций, чтобы решить свои денежные проблемы! – не осталась в долгу женщина.
– Деньги мне не нужны, – с презрением заявил военачальник. – На войне не носят изысканных одежд, не теряют времени в пустых беседах, не предаются праздности. Воюют, и все! И хороший командир ест то же, что и легионеры, как делал божественный Юлий…
– Однако после военной кампании Цезарь становился совсем другим, – вмешалась всеведущая Помпония. – К двадцати пяти годам он уже набрал десять миллиардов долга, и ему пришлось завоевать Галлию, чтобы их вернуть. Вы же знаете, что он подарил Сервилий жемчужину, стоившую шесть миллионов сестерциев, а божественной Клеопатре…
– Солдату нет нужды швырять деньги на подарки женщинам! – прервал ее Фабриций.
– Кстати, о подарках. Аврелий, ткань, которую ты мне прислал, великолепна, – продолжала Плаутилла с невольным коварством. – Она кажется разрисованной, только рисунок уж очень правильный.
– Такую технику придумали в Индии. Эта ткань с острова Тапробана,[28]28
Сегодня это Шри-Ланка (остров Цейлон).
[Закрыть] там вырезают рисунок на дереве, пропитывают краской, а потом прессом прижимают к ткани.
– Надо же! – удивилась Плаутилла.
– Похоже, на Востоке этот способ применяют еще для того, чтобы печатать буквы и делать копии одного и того же списка.
– Вот глупость! Просто сказки для легковерных дураков. Никогда в жизни такого не увидишь, сенатор. Папирус раскрошился бы! И потом, как можно даже предположить, будто какому-то дикому, далекому народу известны приемы, неведомые римлянам! За пределами империи – одно только варварство! – заявил Фабриций в порыве патриотизма.
В это время двое слуг внесли огромную серебряную сковороду.
– Ну что ж, посмотрим, что нам предлагают! – воскликнул Гней, поднимая тяжелую расписную крышку.
Склонившись над сковородой, старик остолбенел. Рот у него открылся, а глаза остекленели от изумления.
– Кто посмел? – прохрипел он, задыхаясь от гнева.
В дымящейся сковороде лежала мурена, залитая красным соусом, походившим на кровь.
– Боги небесные… Аттик! – прошептала Плаутилла, смертельно побледнев и схватившись за живот.
– Выпороть немедленно кухонных рабов! – приказал Фабриций, поддерживая под руку перепуганного отчима. Тем временем подошел молодой слуга, крайне взволнованный.
– Хозяин, не смотри… – произнес он.
– Это ты виноват, бездельник! – прошипел Секунд, с ненавистью глядя на него. – Ты готовишь еду!
Старик остановил его жестом и поднялся из-за стола, отстраняя руку Фабриция.
– Кто посмеялся над отцом, переживающим траур? Отвечай, Сильвий, – еле слышно произнес он.
– Никто не смеялся над тобой, хозяин. Помнишь, ты сам приказал угостить гостей лучшей нашей продукцией? Мурену выловили вчера из маленького садка по твоему приказу, и всю ночь она лежала в рассоле из пряных трав и сливы. Рабы не получили никаких других указаний, потому и приготовили ее.
– Змея подколодная, ты нарочно сделал это… – процедил Фабриций сквозь зубы.
Но Гней уже несколько успокоился. Отерев пот со лба, он признал:
– Верно, я забыл предупредить…
– А почему же ты сам об этом не подумал, Сильвий? – ехидно поинтересовалась Плаутилла. – А еще говорят, ты очень умен…
– Слуга не думает, госпожа, он повинуется, – невозмутимо ответил юноша, глядя ей прямо в глаза.
Внимательному уху сенатора эти разговоры показались весьма и весьма многозначительными. Неужели Сильвий – любимчик хозяина, его молодой любовник? Гней Плавций славился в молодости как неисправимый женолюб… Но известное дело, вкусы могут меняться…
Юноша скромно удалился. Несмотря на произнесенные им слова, в его поведении не ощущалось и следа униженной услужливости. Публий Аврелий решил отправить секретаря на разведку. Уж очень необычные слуги в этом доме…
* * *
– Наконец-то ты удостоил меня чести, Кастор, все-таки пришел, – проворчал он спустя некоторое время, увидев своего неуловимого вольноотпущенника.
– Я подружился со слугами, – ответил грек, не вдаваясь в подробности.
– Узнал что-нибудь о хозяевах дома? – спросил сенатор, не сомневаясь, что александриец с пользой провел время.
– Старуху все боятся и уважают. Как ты знаешь, Плавций стал ее вторым мужем, после того как Тиберий заставил ее развестись с первым, полководцем Марком Фабрицием, отцом того прекрасного воина, с которым ты познакомился за ужином… Так вот Плавций оказал какую-то большую услугу императору, и брак с Паулиной помог ему подняться по социальной лестнице. Она волей-неволей повиновалась и, надо признать, вела себя как образцовая супруга.
– Да, это матрона старого склада, она всюду следовала за мужем, была с ним во всех военных походах, жила в лагерях вместе с солдатами, – вспомнил Аврелий.
– Как Агриппина, жена Германика.
– Да, Паулина очень любила Фабриция. И для обоих приказ императора развестись стал ужасным ударом.
– Он погиб спустя год после их развода, – уточнил Кастор. – Если не ошибаюсь, попал в засаду где-то в лесу…
– Только после этого Паулина смогла смириться, – закончил сенатор. – И все же не хотелось бы думать, что твое любопытство удовлетворилось лишь этим…
– Конечно, нет. Еще говорят, что Плаутилла с годами стала еще щедрее…
– Кто знает, сумеет ли Семпроний Приск обуздать ее?
– Покойный Аттик мало верил в это, тем более что при своей скупости он считал, что появление знатного зятя слишком плохо отразится на семейном бюджете. К тому же еще его вдова…
– Елена?
Вольноотпущенник принялся массировать Аврелию шею, чтобы господин расслабился: он старался заменить отсутствующую Нефер, дивной красоты египтянку, за которую Аврелий заплатил непомерные деньги.
– Эта женщина не очень-то нравится слугам, – продолжал Кастор, – держится как властительница, а ведь прежде, до того, как она оказалась в доме Плавциев, у нее не было ни сестерция: сомневаюсь, что она вышла замуж за скучного Аттика из-за неудержимой страсти!
– А теперь, когда он умер, она быстро найдет другого петуха, чтобы общипать его… А что слышно о мужчинах?
– Аттик – довольно тусклая личность, к тому же весьма прижимистый. Его волновали только деньги да новая жена. Он жид в постоянном страхе – боялся, что обнищает или Елена наставит ему рога.
– А Секунд?
Александриец изобразил испуг:
– Не произноси его имя, хозяин! Говорят, у него очень дурной глаз!
– И ты веришь в эти глупости? Самое большее, что тут можно подумать, – бедный Секунд принес неудачу старшему брату, – возразил Аврелий, вставая. – Так или иначе, ты хорошо поработал. Можешь теперь отправиться в соседнюю комнату: я сам разденусь и лягу спать.
– Ждешь гостью? – спросил грек с обычной бесцеремонностью.
– Мы только приехали сюда, и ты полагаешь, я уже успел соблазнить какую-нибудь девушку? Готов поспорить с любым, кто возьмется совершить такой подвиг всего за полдня.
– Я спросил, потому что хорошо знаю своего хозяина. Пусть боги благословят тебя этой ночью и берегут твой покой…
– То же самое желаю тебе. Смотри только, не храпи слишком громко, ведь твоя кровать – за стеной.
– О, не беспокойся, хозяин. Я не буду там спать.
– А где же в таком случае?
– У горничной Елены. Чудесная девушка, и у меня было целых полдня, чтобы завоевать ее. – Кастор торжествующе улыбнулся и тут же исчез во мраке коридора, так что Аврелий даже не успел возмутиться его дерзостью.
2
Пятый день перед ноябрьскими календами
На рассвете патриций вышел в перистиль и в одиночестве отправился гулять по парку. Мысли его занимала прекрасная Елена.
Женщина, хоть и не выказывала бесконечного отчаяния, все же, похоже, была огорчена потерей мужа: возможно, она сожалела не столько о бесцветном супруге, сколько о том, что раннее вдовство не позволит ей, в качестве опекунши малолетнего наследника, завладеть состоянием Плавциев. Так или иначе, за весь вечер на щеках ее не появилось ни слезинки. Слезы, известное дело, портят краску на глазах. «Возможно, она и хороша, но мне не нравится», – решил Аврелий, при этом в душу его закралось сомнение – а не обманывает ли он сам себя?
Он миновал крытую галерею, ведущую к башенке, и направился на берег озера.
Подойдя к садкам, сенатор тут же забыл о Елене. Теперь его занимало другое: как же это Аттик соскользнул в садок? Аврелий решил внимательно осмотреть место, где произошло несчастье.
Тут находилось пять прямоугольных садков, не считая тех, что выгорожены в озере. Веками римляне, любящие вкусно поесть, разводили мидий, устриц и другие деликатесы, чтобы всегда иметь их наготове свежими и в избытке. Дед Гнея, родившийся рабом, с большими, вечно пахнущими рыбой руками, сгубил себя на этой неблагодарной работе. Однако теперь, через два поколения, Аврелий видел плоды его трудов – чудесный уголок у входа в царство Аида.
Сенатор подошел к круглому садку, где встретил смерть первенец Плавциев, и наклонился, осматривая края. Четыре каменных мостика вели к платформе в центре садка, где по большим праздникам накрывали стол – так гости могли наблюдать, живыми и резвыми, тех самых рыб, которых подавали им уже жареными.
Пока патриций изучал все это, несколько рабов с большими корзинами проследовали за крепким мужчиной, властно отдававшим распоряжения. Очевидно, откушенной руки Аттика оказалось недостаточно, чтобы умерить аппетит изголодавшихся мурен: под бдительным взором надсмотрщика слуги целыми ведрами бросали втемную воду извивающихся рыб.
Одна из них, пятнистая, с острыми зубами, неожиданно поднялась над водой. Серебристый всплеск – и мурена мгновенно бросилась на нее, разорвала в клочья и проглотила в один миг. Длинный плавник ее мелькнул, покрыв воду рябью, и снова исчез.
– Великолепные создания! – не без гордости произнес человек.
– Ты рыбовод? – спросил Аврелий.
– Меня зовут Деметрий, я отвечаю за садки. К твоим услугам, господин! – представился он. – Случилась такая большая беда!
– Да, несчастный Аттик, так плохо кончил… Никому не пожелал бы подобной смерти, даже самому непримиримому врагу.
– И что самое ужасное, мои бедные мурены могут заболеть! – весьма озабоченно воскликнул человек. – Вопреки общему мнению, человеческая плоть не приносит муренам никакой пользы. Уж поверь мне, сенатор, я занимаюсь этим ремеслом всю жизнь. Чтобы оставаться здоровыми, им нужна хорошая морская рыба. А может, Аттик болел чем-нибудь и мои малышки заразились!
– Как, разве их всех не убьют после того, что они сотворили? – поразился Аврелий.
– Это невозможно. Тут же целое состояние! В этом садке. Прости меня, благородный господин, но, если бы какого-нибудь твоего родственника задушили золотым ожерельем, ты выбросил бы его? Нет, конечно. Самое большее – постарался бы продать!
– Конечно, досадно, что мурены ели такую непригодную для них пищу! – согласился патриций, потрясенный простодушием этого человека, граничащим с бесчувственностью.
Деметрий согласился с ним, не уловив и тени иронии.
– Им следовало держаться подальше от садков, этим господам с их кожаными сандалиями! Посмотри сам, как здесь скользко на краю, да еще и небольшой уклон…
И в самом деле, каменный бордюр, опоясывавший садок, возвышался над водой не больше чем на пядь, и его покрывала грязь, коричневая и липкая.
– Тут легко соскользнуть… Наверное, часто случается, что кто-нибудь из рабов падает здесь в воду? – поинтересовался сенатор.
Деметрий в недоумении почесал затылок.
– По правде говоря, такого не припомню. Здесь достаточно быть просто внимательным. И потом, зачем наклоняться? Рыбы прекрасно видны и отсюда.
– А почему вы не держите их в садке в озере? – спросил Аврелий.
– Ты забываешь, сенатор, что это Авернское озеро и его вода смертельна! Сернистые газы убивают даже морских петухов и золотых рыбок. Во времена греков здесь вообще никакая рыба не водилась. Посмотри вокруг – видишь, над водой не летают птицы?
Публий Аврелий кивнул: Аверн происходит от греческого a-ornon – «без птиц», подумал он и вспомнил стихи Лукреция:
Действительно, зловонные испарения веками мешали пернатым, которых так много на всех водоемах, опускаться и гнездиться на берегах этого озера. Ядовитые испарения, поднимавшиеся повсюду с земли, густая растительность на склонах ущелья, странный запах, ощущавшийся в воздухе, породили легенду о входе в Аид.
Аверн, безжизненное озеро греков, родина подземных химер, царство мертвых, куда сошли набожный Эней и хитрый Одиссей, священное место, где пророчествовали древние сивиллы, теперь мстило приземленным римлянам, которые с практичностью, ставшей одной из отличительных черт их цивилизации, задумали устроить на его берегах судостроительные мастерские и лечебницы.
Аврелий отвлекся от своих мыслей и вернулся к Аттику.
– И поэтому вы соорудили садки на суше…
– Да, – подтвердил Деметрий. – Одним рыбам нужна соленая вода, другим – пресная. В два из этих садков вода подается из водопроводных цистерн, – продолжал он рассказывать, обрадовавшись, что нашел слушателя. – И она никогда не застаивается, потому что тут работает отличная система водообмена!
– Аттик часто приходил сюда? – прервал его Аврелий, опасаясь, что придется подробно ознакомиться с уникальной гидравлической системой.
– Никогда, это-то и странно! Он только и умел, что деньги считать, этот Аттик… Гней – вот тот действительно знает дело. Двадцать лет назад Гней, обосновавшись здесь после второй женитьбы, обновил все оборудование. Но в последнее время он занимается только домом, и теперь его жилище почти как у тех, кто живет в городе.
– А Паулина?
– Ее все это не интересует. Она хорошая хозяйка, хотя и очень строгая. Когда какой-нибудь крестьянин заболевает, она лечит его травами и старается поставить на ноги, а не спешит продать, как поступают многие… Однако она всех держит в узде, и не только рабов. Ты бы видел их, молодых Плавциев, как они слушаются ее, хотя и стали уже взрослыми людьми! Она заботилась о всех четверых и о собственном сыне, который стал военным.
– Вижу, тебе известно все на свете. Давно работаешь у Плавциев?
– Я местный, тут родился.
– Раб?
– Моя мать была рабыней. И ее мать, и мать ее матери. Отцы… – Деметрий покачал головой. – Только боги ведают, кто отец раба. Женщины-рабыни принадлежат всем, и ты, конечно, слышал поговорку: «Не стыдно делать то, что приказывает хозяин». Из всей моей семьи я первый стал вольноотпущенником, когда хозяин велел мне заняться муренами. У нас ведь тут не как в Риме. Хозяева редко приезжают на свои земли и даже понятия не имеют, сколько у них людей. Я ездил в Капую и знаю, как обстоит дело в городе. Покупается раб, хозяин проникается к нему симпатией, расположением и сразу же дает ему свободу. Здесь, в селе, наоборот: раб остается рабом на всю жизнь, и его дети тоже.
– Конечно, здесь у раба мало возможностей возвыситься, – заметил Аврелий, думая о могущественных вольноотпущенниках Клавдия, которые держали в своих руках все управление империей.
– Мне повезло, что я освоил это ремесло. Мне всегда нравились рыбы!
– Мне тоже, – бесстыдно солгал Аврелий, уже едва не задыхаясь от вони.
– Хочешь посмотреть склады? – предложил Деметрий.
– В другой раз, пожалуй, – отказался сенатор, поспешно удаляясь, чтобы вдохнуть свежего воздуха в огороде, где росли ароматические травы.
